Текст книги "Крейсер «Суворов»"

Вадим покачал головой:

– Если такое и случается, то это неправильно. Нужно придерживаться устава…

– Похвально-похвально… – снова повторил Морозов. – Как ты знаешь, согласно уставу, и наказания могут последовать. Какие можешь назвать наказания?

Белаш с готовностью отрапортовал:

– Выговор, наряд вне очереди…

Морозов махнул рукой:

– Ну, это за мелкие провинности. А за серьезное нарушение устава?

Вадим и тут не медлил:

– Гауптвахта…

Морозов опять скривился:

– А за преступления, что делают с военнослужащими?

Тут Белаш ответил не сразу:

– Дисбат… Дисциплинарный батальон…

– Вот именно, дисбат, – удовлетворенно кивнул Морозов, уловив тревогу в голосе Вадима, – год-два, которые не включаются в срок прохождения военной службы. Если отслужил два года, то плюс, например, еще год дисбата, и только потом уже свой оставшийся год дослуживать. И даже те, кто уже три года отслужил, будут свой срок в дисбате от звонка до звонка отбывать. Не так ли, знаток устава?

– Так точно, «та-ша», – выпалил Белаш.

Морозов как бы добродушно кивнул:

– А чем в свободное время с товарищами занимаетесь, кроме изучения устава?…

Тут Вадим как бы глубоко задумался:

– Ну… читаем газеты: корабельную «На боевом посту», нашей флотилии «На страже Родины», еще нашего Тихоокеанского флота «Боевую вахту», еще «Комсомольскую правду» и, конечно, «Правду» – коммунистический орган. Еще изучаем материалы 26 съезда КПСС, Продовольственную программу, принятую на майском Пленуме ЦК КПСС для преодоления товарного дефицита в стране…

– Камасутру… – продолжил Морозов, – для преодоления какого дефицита?

«Известно какого!» – чуть не высказался Белаш вслух. Но промолчал. Вот с этим-то все было ясно. Это точно Слепа заложил. По кораблю ходит тетрадь с переписанной от руки Камасутрой, которую читают в кубриках и постах, поодиночке и хором: «Двойной лотос», «В тисках любви», «Игра на флейте»… Но за это же весь корабль не накажешь.

– Как вы сказали? Кама… – уточнил Белаш.

Морозов не стал повторять, спросил о другом:

– А нравится ли тебе борщ по-флотски?

Белаш пожал плечами:

– Нормально. У нас хорошие коки. Иногда, правда, пересаливают, но…

Особист усмехнулся:

– Я имею в виду записки Матроскина.

Конечно, понял Вадим, и это особист знает. Ну, тут уж Матроскин сам виноват. Кроме заметок в газеты пишет еще книгу о морской службе «Борщ по-флотски», и дает почитать тетрадку со своими записями всем подряд. И Слепа, помнилось Белашу, спрашивал, увидев у него в рундуке и прочитав надпись:

– Что за тетрадь? Что за «Борщ по-флотски»?

Слепе Вадим тогда указал:

– Не твое дело!

А Матроскина упрекнул:

– Не боишься, что узнают о твоих произведениях там, где не следует?

Тот только отмахнулся:

– Я же постоянно пишу. В боевой листок, в корабельную газету, во флотскую. Так что, если поинтересуются, скажу, мол, это заготовки новых материалов. Для «Правды». А?!

– А почему фамилия не своя?

– У меня и так в газетах материалы под разными псевдонимами выходят. Это ж не я придумал. В редакции предложили, чтобы одна и та же фамилия часто на полосах не мельтешила. – Матроскин во время того разговора хлопнул Белаша по плечу: – За меня не переживай, вряд ли кто тронет. Я ж в каждом материале пишу то про съезд партии, то про социалистическое соревнование. Особист молиться должен на Матроскина за такую идеологическую работу и пропаганду…

Вадим не очень-то верил, что Морозов будет на флотского военкора молиться. Однако согласился, что того взять за зябры не так-то просто. Матроскин даже в отпуск ходил по политической линии. Получил его на День советской печати приказом начальника политотдела флотилии: это тебе не хухры-мухры. Так что за Матроскина волноваться не стоило. Но Вадим думал о том, что ответить Морозову про тетрадку?

А тот продолжал наседать, вцепился как краб:

– Белаш, какой-то ты не разговорчивый. Ведь мы же вроде прошлый раз договорились, что будешь помогать. Ты же – комсомолец, без сомнения – будущий коммунист. Бог с ними: и с… Чекиным, и с «Камасутрой», и с «Борщом по-флотски». У тебя же наверняка есть что рассказать и более интересное? О чем твои друзья в последнее время говорят, что замышляют? Ты же не можешь уволиться, уйти с корабля, не оказав помощь партии, Родине?

Белаш, сделав виноватый вид, кивнул несколько раз:

– Да, я обещал. И я это…, я обязательно… Я как только что-то узнаю…

Особист снова глянул в бумаги перед собой:

– Сколько дней назад наш разговор был? Ага…Неделя уже прошла… За это время у тебя много чего должно было появиться такого, что было бы мне интересно.

Белаш пожал плечами. Морозов же хмыкнул:

– Хм, скажите, пожалуйста… – Потом вдруг поинтересовался: – Слушай, а брага из чернослива, говорят, вкусная? Сколько времени вызревает? Меня это так, из чистого любопытства интересует…

«Вот, черт! – выругался про себя Белаш. – И про это знает». Буквально два дня назад Игорь Хвостов – «годок» Вадима, – поставил на своем заведовании брагу. Как раз на черносливе. Хвост – известный специалист по браге. Делает ее буквально из всего: из риса, из томатной пасты, из компота. Земляк ему из пекарни дрожжей и сахара подбрасывает. Бутылью же десятилитровой Игорек у химиков разжился.

Как-то раз Хвост в КДП ставил брагу за дальномером, укутав одеялом. Но опасно было это дело здесь организовывать: «Карабас» нет-нет да и проворачивает пост – бутыль быстро найдет. Много мест перепробовал Игорек, но по его словам, лучшей «шкерой» являлась каюта командира корабля. Будучи ее приборщиком, Хвост неоднократно ставил там брагу, пока не провинился: не удержался и съел сметану из командирского холодильника. Тогда «папа» взял себе нового приборщика. Хвост по этому поводу здорово переживал. Не из-за сметаны – из-за идеальной «шкеры» для браги. Кто будет проворачивать каюту командира? Шикарную по корабельным меркам «квартиру» в три помещения: кабинет, где Дынин работает и принимает подчиненных по разным делам, спальня и гальюн, в котором унитаз стоит и зеркальный умывальник в углу располагается. Там, за умывальником, пространство есть, в котором как раз можно бутыль на шкерте подвесить. Каждый день командир корабля смотрит в зеркало, умывается или бреется, и ни сном ни духом, что там, за этим зеркалом, брага вызревает…

После того как Хвоста выперли из приборщиков командирской каюты, стал он ставить брагу прямо рядом со своим постом – боевой рубкой. Напротив входа в нее есть небольшое ЗИП-помещение, там всякие запасные детали, инструмент, принадлежности лежат и еще завал из щеток, швабр, ветоши. Так вот, он под ветошью свою бутыль и укладывает без всякой боязни. Понял, что чем ближе к командному составу, тем больше шансов на то, что там не станут искать неположенные предметы. Мимо его бутыли каждый день куча офицерья в боевую рубку шастает. А как никого нет, так Хвост прикладывается к своей бутыли, а потом запирается изнутри бронированного поста, залазит на стол для графической прокладки пути корабля и спит. Говорит: «Мне много спать положено для заживления боевых ранений». В сыром климате не зарастают у него давно сбитые комингсами голени. Даже в госпитале Хвосту с задницы пересаживали кожу, а все не заживет…

Знал ли Морозов о командирской браге – не известно, но вот о той, о черносливовой, что зреет рядом с боевой рубкой, точно ведает. И об этом он разнюхал, как и про разговоры об уставе с офицерами, скорее всего, не от Слепы. Белаш начал подозревать, что кто-то еще изъявил желание вступить в партию.

Что должен был ответить Вадим особисту? Имелось такое дело – залетал Белаш за пьянку. На девятое мая – День победы – в КДП осушили с «корефанами» очередную бутыль Хвоста, и, будучи изрядно поддатым, Белаш не пошел на вечернее построение. А в тот раз «бычок» – командир артиллерийской боевой части, – уперся и по спискам всех «годков» стал на ют вытаскивать. Пришлось, покачиваясь, явиться пред ясные очи и Вадиму. Результат: от комдива «двадцать дней без берега» и от бычка «трое суток карцера».

Такие наказания назначаются устно и никуда не записываются, чтобы не портить корабельную дисциплинарную статистику. Разве что к особисту в записи такое попадает.

За ту брагу Белаш в карцере свое отсидел. А в данном случае он лично еще ничего неположенного не сделал и про черносливовую брагу Хвоста знать не обязан. Так что мотнул головой:

– О чем вы говорите? На корабле нельзя распивать спиртные напитки. Я это давно осознал. Исправился, в распитиях не участвую, и рецептами всякими неположенными не интересуюсь. Все свободное время устав изучаю…

Морозову, видимо, такой разговор надоел:

– Знаешь, дорогой, не было еще таких орлов, которые бы отказывались сотрудничать с особым отделом, партией и со мной лично. Я любого заставлю Родину любить и меня уважать! – Он сделал паузу. – Подумай хорошенько! Это ведь у тебя еще только срочная служба кончается, а впереди жизнь. Длинная жизнь. Мы ведь можем помочь тебе после службы поступить, хочешь, в военное училище, хочешь, в хороший ВУЗ… И дальше помогать будем…

Белаш поторопился высказать благодарность:

– Спасибо, конечно, но…

Морозов прервал его:

– А будешь дурачка из себя корчить, не станешь сотрудничать, так одни проблемы поимеешь… Ты форму на сход подготовил?

Белаш ничего не ответил, и особист продолжил:

– Наверное, клешами обзавелся? Каблуки набил. Тельник и бушлат у тебя совершенно новые. Откуда, кстати, если последний тельник тебе год назад давали, а бушлат – полтора? Может быть, купил? Когда, где, за сколько? Ты их в продаже-то видел? Когда, в какой магазин тебя за ними отпускали?

Да, тельник, хотя вещь и недорогая, а в магазине не купишь – можно только в положенное время вещевым аттестатом получить. И с хромачами, с бушлатом – та же история. Да и денег у матроса лишних нет. Проще забрать перед сходом аттестат у молодых матросов, которым новые вещи все равно ни к чему: им ни увольнение, ни, тем более, отпуск не светят. А подойдет их черед увольняться, также заберут новый аттестат у следующего поколения молодежи.

Морозов усмехнулся:

– Тебя ведь по приказу, когда можно уволить, с корабля отпустить? Даже 31 декабря. Без пятнадцати минут двенадцать. Будешь на голом пирсе Новый год встречать. Никакой аккорд не поможет!

А Белаш как раз думал об аккорде. Есть такая традиция – увольняемые в запас договариваются с командованием и берутся за какую-то тяжелую работу – котел чистят или цистерны. Причем честно, без привлечения молодых все делают. За это сходят с корабля первыми. Но в данном случае Белашу на такой «договор» рассчитывать не приходилось. Если Морозов захочет уволить Белаша под Новый год, то даже и командир корабля с особистом из-за такой мелочи спорить не станет.

– Но зачем тебе наказания? – вдруг смягчился Морозов. – Будешь сотрудничать, и все у тебя по-человечески пойдет. Не хочешь вступать в партию, так мы тебе в другом поможем. Потребуется, например, тебе хорошую характеристику в институт получить, ну и получишь.

Сердце Белаша екнуло. Вот что этот гад напоследок оставил. Значит, не случайно при их первой встрече особист обронил: «Дадим тебе партийную рекомендацию. Вступишь потом на заводе, на стройке… в институте…» В институте… Морозов знает свое дело. Давит туда, куда следует давить. Как будто клешней защемил и крутит, вертит, чтоб было больнее. Белашу нужна характеристика. Без нее Вадиму будет очень сложно осуществить задуманное. Но он продолжал молчать, он научился терпеть.

Особист, однако, больше не наседал. Усмехнувшись, отпустил его:

– Иди и еще раз хорошенько подумай. Я тебя вызову. Только не разочаровывай меня больше.

И вот вызвал. Это будет их третья встреча. И теперь не отбрешешься. Или Белаш начнет сотрудничать с Морозовым, или тот начнет превращать последние дни Вадима на корабле в ад, и к тому же постарается испоганить все его гражданские планы.

Белаш неспеша доел, допил компот. В кубрик влетел Слепа:

– Отпустил дежурный на пятнадцать минут!

Рассыльный молча принялся за «чифан». Он ничего не сказал Вадиму, так как уже сделал свое дело: доложил Морозову, что передал «приглашение». Хочешь не хочешь, а идти придется.

Белаш встал из-за бака, посмотрел на Пасько, выуживающего ложкой из чайника разбухшие компотные абрикосины. Тот все понял:

– Пойдешь?

– Пойду.

Не успел Вадим и шага сделать, как по трансляции объявили:

– «Новому дежурству и вахте построиться для развода на юте…»

И тут же из кубрика второй башни выглянул дневальный:

– Белаш, к телефону!

Непонятно почему, но у дальномерщиков-визирщиков не было в кубрике телефона, а у вот у комендоров был. Поэтому для того, чтобы поговорить с каким-нибудь постом на корабле, матросам носовой группы управления всегда приходилось ходить к соседям.

Вадим взял трубку и услышал:

– Белаш? Это дежурный по кораблю. Заболел ютовый. Срочно подменить!

В другое время Вадим изматерился бы. И так стоят на вахте сутки через двое, а то и сутки через сутки. И тут еще вне очереди. Но сейчас Белаш очень обрадовался. Однако, вернувшись в кубрик, спокойно кивнул Слепе:

– Если Морозов снова за мной пошлет, скажи – я на вахте… Зайду к нему завтра, как сменюсь…

– А картошечка? – жалобно чуть ли не простонал опустошивший свою миску Шуша. Он, видимо, предвкушал дополнительный, вкусный «чифан», который «жители» КДП собирались приготовить после ужина.

– Тоже завтра, – кивнул Вадим и стал собираться на вахту.

«Сердца матросские нежности полны»

Темнов был очень доволен тем, что корабль просто перейдет из Владивостока в Совгавань и все обойдется без стрельб. Поужинав и решив дописать письмо, Олег уселся, устроился на маленьком трапике под иллюминатором между рундуков. Рука было сразу потянулась к нагрудному карману, к книжке «Боевой номер», за калькой-обложкой которой лежал свившийся колечком черный волосок. Но Темнов остановил себя и полез в брючный карман, вытащил немного помявшийся листок бумаги. Положив его на крышку рундука, разгладил ладонью и прочитал про себя ранее написанное:

«Привет!

У меня все хорошо. А по поводу нашего разговора вот что я решил…»

Все было не важно в этом письме. Можно написать дальше хоть про погоду, хоть про «чифан», хоть про то, что снова вышли в море. Все было не важно, кроме одного-единственного слова. Среди любых фраз он должен вставить несколько букв, которые изменят его жизнь. Всю его жизнь.

Олег сжал в кулаке авторучку. Его никто не заставлял. Он мог дописать начатое, а мог не дописать, мог вложить листок бумаги в конверт, а мог выбросить его за борт. Это письмо, как затяжной выстрел. В его руках. Только от него зависело – выстрелит оно или нет. За Темнова никто не решит: ни Карман, ни Гриф, ни командир башни, ни комдив. Все нужно решать самому.

Отодвинув бумагу в сторону, он все-таки достал из нагрудного кармана книжку «Боевой номер», взял черный волосок пальцами обоих рук, потянул: не распрямляется и не рвется. Выпустил один кончик, и снова перед ним было колечко. Олег провел волоском по щеке. Потянул носом, пытаясь найти, уловить знакомый аромат.

Подумав о женщине, Олег вспомнил Аленку, которая обещала его ждать. Сначала письма от нее приходили каждую неделю. И еще открытки: ко дню рождения, к Новому году, к Первому мая – празднику весны и труда. А потом весточки от Аленки стали поступать все реже и реже: раз в две-три недели, раз в месяц, и становились они все короче, и все чаще в них было про погоду, про новые индийские фильмы, которые показывают в кинотеатре. В памяти Олега застряло из какого-то письма: «Все девчонки как с ума посходили – замуж выходят одна за одной…»

Вскоре Аленка перестала писать. Сначала он думал, что это почта задерживает где-то отправления. Но в очередном письме мать между прочим заметила: «Алена твоя вышла замуж за шофера. Парень недавно вернулся из армии…»

Разозлился ли тогда Олег? Нет, так, поморщился. Никому ничего не говоря, открыл такую же, как у многих других матросов, не запрещенную ни уставом, ни особым отделом голубую тетрадку. Перечитал записанные туда собственной рукой строчки:

 
«На север весна не приходит.
На сопках цветы не растут.
И есть поговорка на флоте:
«Девчонки 3 года не ждут».
 
 
Но я в поговорки не верил,
Был молод и верил тебе.
Твое одинокое фото
Всегда я носил при себе.
 
 
Но так продолжалось недолго,
Всего лишь полгода прошло,
И что-то случилось с тобою:
Письма от тебя не пришло.
 
 
И вспомнил я службу сначала,
И ту поговорку «годка»,
Когда он с усмешкой сказал мне:
«Забудь, не дождется она».
 
 
Теперь молодые матросы
Верят, как верил и я.
И вам по традиции флота
Скажу: «Не дождется она!»
 
 
Обидятся парни немного.
Три года пройдет и поймут:
Девчонки нас ждут лишь два года
Три года девчонки не ждут…»
 

Перечитал и подумал: «Правда, „девчонки три года не ждут“». Никого из тех, кто отслужил два года рядом с Темновым, клявшаяся в верности подруга уже не ждала. Каждый по-своему воспринимал новость о том, что его девушка вышла замуж или нашла себе нового кавалера. Кто-то ходил несколько дней мрачнее тучи, кто-то заливал горе одеколоном, кто-то порывался бежать с корабля: разобраться и с девушкой, и с ее новым. Некоторые даже пытались свести счеты с жизнью: вешались, вены вскрывали. Однако большинство, так же как и Олег, поморщившись или скривившись, просто перечитывали записи в своих голубых тетрадках:

«Не гонись за девушкой, как за улетевшей чайкой. Знай: завтра прилетит другая!»

«Любовь девушки – как ремень: чем ближе к ДМБ, тем слабее».

«Будет еще небо голубое, будут еще женщины в постели.

Это ничего, что мы, братишка, на три года малость повзрослели!»

«Скорее лев откажется от пищи, чем женщина от ласки моряка»

 
«Забыть матроса – это подло,
Не ждать матроса – это грех,
Любить матроса – это гордость,
Встречать матроса – это честь».
 

«Любить матроса – это риск, зато дождаться – это подвиг».

 
«Пишу письмо, бумага рвется.
Рука дрожит и сердце бьется.
Где надо точку – ставлю две:
Тоскую очень по тебе».
 
 
«Твое письмо мне как подарок.
Об этом ты не забывай.
Ты посылай его без марок,
Но без любви не посылай».
 
 
«Та девушка, что в час разлуки
Сумела верность сохранить,
И не ушла в другие руки
Достойна, чтоб ее любить».
 
 
«Хочу домой и побыстрей,
Увидеть всех своих друзей.
Подружку милую обнять,
И по ночам спокойно спать».
 

«Пусть мы драем палубы, чистим гальюны.

Но сердца матросские нежности полны».

 
«Девчонка на гражданке гуляет,
Бокал поднимает за тех, кто вдали.
И, выпив до дна за тебя, забывает,
Другого пригрев на груди».
 

«Моряка ждут двое – мать и море».

 
«Я поднимаю свой бокал,
За тех, кто ждал и не предал,
Я пью за тех, кто всех милей,
Я пью за наших матерей».
 

Мудрость многих поколений матросов подготовила Олега к тому, что Аленка его, скорее всего, не дождется. Узнав от матери, что девушка выходит замуж за парня, который недавно отслужил, Темнов подумал, что, вернувшись, легко найдет себе другую. Может быть, точно так же просто украдет у какого-то солдата или матроса. Это жизнь. «Сегодня – тебя, завтра – ты», – говорил Бугор. И Олег с ним соглашался, как соглашался и с тем, что записал себе дальше в голубую тетрадку, с тем, чему не учат ни в школе, ни в ПТУ:

 
«Военкомат – страна чудес,
Зашел туда – и там исчез».
 

«Сурова жизнь, коль молодость в бушлате и юность опоясана ремнем!»

 
«Придержи свои нервы, братишка,
Стисни зубы и ровно дыши.
Ты не первый и ты не последний,
Все служили, и ты отслужи».
 
 
«Тому, кто видел корабли
Не на конфетном фантике,
Кого еб. и, как нас еб. и,
Тому – не до романтики…»
 

«Кто служил, тот в цирке не смеется!»

«Военная служба ума не дает, но дурь вышибает».

«Дайте матросу точку опоры, и он сразу же уснет».

«Куренье сокращает жизнь, а перекур – службу!»

«Запомни сам, матрос, и передай другому: чем больше спишь, тем ближе к дому».

«ДМБ – не девушка, мимо не пройдет!»

«Моряк должен уметь подходить к причалу, к столу и к женщине».

«Моряк никогда не бывает пьян – его просто качает».

 
«Не судите, девчонки, матроса,
Если видите, что сильно он пьян.
Лучше в душу к нему загляните,
И увидите, сколько там ран».
 
 
«Отец и Мать, вы ждете сына,
Дай бог здоровья вам на век.
Для офицера – я скотина,
Для вас я – сын и человек».
 

«Матрос! Помни! Когда ты спишь – противник не дремлет! Спи больше, изматывай врага бессоницей!»

«Труд для матроса – это праздник.

А какой дурак в праздник работает?»

 
«Я в золотой готов коляске
Екатерины прах возить
За то, что продала Аляску,
А то пришлось бы там служить».
 

«Военная служба – это доменная печь, из одних получается сталь, из других шлак».

«Военная служба – это единственное место, где можно узнать, любят тебя или нет».

«Военная служба – это единственное место, где не жалеешь о прошедшем дне».

«Военная служба – это однообразие, доведенное до безобразия».

«Военная служба – это школа для мужчин, а для девушек суровый экзамен на верность и выносливость».

«Жизнь – это книга. Военная служба – это страницы, вырванные из этой книги. На самом интересном месте…»

 
«Поверь братан, наступит час,
Построят нас в последний раз,
И зачитают нам приказ,
Об увольнении в запас».
 
 
«Братуха, верь! Взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Когда из списков этой части
Исчезнут наши имена».
 

«Кто не был – тот будет, кто был – не забудет!»

 
«Такую вот службу я, сын, отслужил.
И сейчас презираю всех тех, кто косил…»
 

 
«Я здесь пишу не для забавы,
Не для того, чтоб много знать,
А для того, чтоб на гражданке
Все эти годы вспоминать…»
 

Олег аккуратно вложил черный волосок в книжку «Боевой номер», вернул ее на место. Снова взялся за недописанное письмо. Перечитал:

«Привет!

У меня все хорошо. А по поводу нашего разговора вот что я решил…»

Набрал полную грудь воздуха и продолжил письмо следующими словами:

«…надо все-таки за собой больше следить. Тогда и командиры и корефаны будут более уважительны. Так что хочу…»

Олег выдохнул, сделал паузу, вздохнул, посмотрел на дневального, на кубрик и снова, набрав полную грудь воздуха, написал то, что должен был:

«…хочу купить себе новую бескозырку, а то старая совсем поистрепалась…»

После этих, многое значащих для получателя слов все пошло гораздо легче. Он написал и про отвратительную местную погоду, и про «чифан», и про то, что снова вышли в море. Закончив с письмом, Олег старательно вывел на конверте буквы адреса, цифры индекса. Наслюнил было палец, но потом вытер его о робу: заклеивать не стал. Сунул письмо в тот же брючный карман. Думал, что, покончив с посланием, успокоится, но расслабиться не удавалось: как будто все-таки не доделал что-то. Олег попенял себе: надо бы сейчас же заклеить конверт и послать дневального, чтобы тот сходил до помещения клубной команды и бросил послание в почтовый ящик. Тогда уже точно будет покончено с письмом, и можно забыть про него. Но что-то скребло на душе, что-то мешало сейчас же довести дело до конца. Темнов догадывался, что это за «что-то», но не хотел думать о нем. Чтобы отвлечься и расслабиться, направил мысли на другое. Вспомнил, как, простившись с родными и Аленкой, прибыл в «учебку» на Русский остров: «Я не забуду много лет, прозрачный суп и черный хлеб…»

Но и о проклятой «учебке» Олегу думать тоже не хотелось. Гораздо приятнее было вспоминать жизнь после Русского острова. Темнов не только попал на флагман Тихоокеанского флота, но и отправился в увлекательное путешествие на край света.

Повеселев от приятных мыслей, Олег даже стал напевать про себя песенку из голубой тетрадки:

 
«Я моряк, красивый сам собою,
Мне от роду двадцать лет,
Полюбил девицу всей душою,
Без любви веселья нет.
 
 
По морям, по волнам,
Нынче здесь, завтра там.
По морям, морям, морям, морям, эх,
Нынче здесь, а завтра там.
 
 
Я моряк, с акулами знаком,
Я с пеленок вырос моряком,
У меня дорога широка,
Вот какой характер моряка.
 
 
По морям, по волнам,
Нынче здесь, завтра там…»
 

Немногим призывникам повезло, как Темнову, прошедшему столько океанов и морей. О таком приключении можно рассказывать и детям, и внукам. Слушать будут, раскрыв рты. Столько дальних стран ему удалось повидать…