Текст книги "Дальняя бомбардировочная… Воспоминания Главного маршала авиации. 1941—1945"

Если мы вспомним, что как раз в это время, то есть в июле 1942 года, Гитлер вел успешные действия, прорвав 23 июля нашу оборону, то поведение Черчилля становится совершенно ясным. Даже по операции «Джимнаст», где предусматривалась высадка американских войск в Северной Африке, он предлагал окончательное решение отложить до середины сентября.

Однако Рузвельт, зная о серьезном положении, сложившемся на нашем фронте, и видя решительное нежелание англичан осуществить высадку союзных войск во Франции в 1942 году, отозвал своих представителей из Лондона и поручил им разработать практическое осуществление операции «Джимнаст», которая должна была начаться не позднее 30 октября. Как мы знаем, высадка американских войск в Северной Африке началась 8 ноября 1942 года. Операция «Раундап» была перенесена на май 1943 года.

31 июля 1942 года Сталин послал Черчиллю и начальнику имперского генерального штаба Бруку приглашение приехать в СССР для совместного рассмотрения неотложных вопросов войны против Гитлера, угроза со стороны которого достигла особой силы.

По прибытии Черчилля и Брука в Москву при встрече с ними 12 августа 1942 года Сталин высказал сильное недовольство в связи с затяжкой открытия второго фронта в Европе. Сталин считал вполне возможным высадку шести-восьми дивизий союзников по плану операции «Следжхэммер» на Шербурском полуострове и мало интересовался делами в Северной Африке, куда стремился Черчилль привлечь его внимание. Сталиным был вручен Черчиллю и Гарриману (представитель Рузвельта) меморандум, где указывалось на невыполнение союзниками обязательств об открытии второго фронта в Европе в 1942 году.

Черчилль предложил Сталину встретиться с президентом США в Исландии, но наш Верховный главнокомандующий, сославшись на серьезное положение на фронтах, счел такую встречу в то время невозможной.

В ноябре и декабре 1942 года возник вопрос о конференции Большой тройки, однако Сталин дважды отказывался от настоятельных предложений Рузвельта принять участие в таком совещании, вновь ссылаясь на занятость руководством боевыми действиями на фронтах. Как помнит читатель, в ноябре 1942 года наши войска перешли в контрнаступление и, прорвав оборону противника, окружили под Сталинградом армию Паулюса. Естественно, что в такой момент ни о каких поездках Сталина не могло быть и речи.

Хотя Черчилль добился согласия Рузвельта на проведение десантных операций в Северной Африке, однако подтвердились соображения военных, что эти операции исключат возможность высадки союзных войск в Северной Франции и в мае 1943 года. Так и получилось. Черчилль достиг своей цели. Операции в районе Средиземного моря потянули на себя значительные силы и средства, чем отодвинули на неопределенный срок вторжение союзных войск во Францию, в тыл гитлеровской армии.

В то время, когда операции союзников в районе Средиземного моря развивались весьма медленно, завершилась полным разгромом гитлеровских войск Сталинградская битва. Это была не только огромных масштабов военная победа. Разгром немецких армий под Сталинградом коренным образом менял всю политическую ситуацию, превратил Советский Союз в великую мировую державу.

Президент Рузвельт был первым из представителей Запада, кто понял, что сейчас нужно уже думать больше о послевоенном устройстве, чем о военной кампании 1943 года. США и Англия могли разрабатывать планы по своему усмотрению, когда Гитлер имел первоначальный успех в летней кампании 1942 года и когда союзники опять предусматривали возможное поражение, а проще говоря, крах нашего государства. Но после Сталинграда никаких действий без непосредственного участия Советского Союза, да тем более в вопросах послевоенного устройства, США и Англия предпринять уже не могли.

Зная напряженность (выражаясь дипломатическим языком) в отношениях Сталина и Черчилля, Рузвельт решил встретиться со Сталиным один, как говорится, с глазу на глаз. Договориться по этому поводу в мае был направлен в Москву бывший американский посол в СССР Дэвис. Его поездка завершилась успешно, встреча была назначена на середину июля 1943 года.

Тем временем на проходившем в Вашингтоне в мае 1943 года совещании англичан и американцев, которое имело кодовое название «Трайдент», был определен срок высадки союзников в Нормандии – 1 мая 1944 года. Затем, в августе, на Квебекской конференции в планы была включена дополнительная операция по высадке американских и французских войск в районе Тулона и Марселя, которая предусматривалась в середине августа 1944 года. Против обеих этих операций категорически возражал Черчилль. Однако с пустыми руками было бесполезно встречаться со Сталиным, а последний ни о каких операциях, кроме вторжения во Францию, и слышать не хотел. Более того, в июне Сталин послал телеграмму Черчиллю, в которой перечислил все заверения, данные английским премьером об открытии второго фронта в Европе, из которых ни одно не было выполнено. Сталин, по сути дела, обвинил Черчилля в вероломстве и вскоре отозвал «для консультаций» советских послов как из Англии, так и из США.

В наших войсках отсутствие второго фронта в Европе стало посмешищем. Всем известно, что поставляемая американцами мясная тушенка называлась нашими солдатами «вторым фронтом»…

На этот счет имелось в обиходе большое количество различных анекдотов, хотя и очень метких, однако не всегда удобоваримых, поэтому их невозможно здесь привести. Но один анекдот я все же попытаюсь рассказать.

Итак, приехал Черчилль на советско-германский фронт, на передовую, чтобы посмотреть на наших солдат, как они воюют. Походил, поглядел и, обратившись к одному из солдат, спросил: что бы тот сделал с Гитлером? Солдат пожал плечами. Думая, что его вопрос не понят, Черчилль повторил его, но уже более пространно: что бы солдат сделал с Гитлером, если бы он ему попался в плен? Солдат опять пожал плечами. Тогда Черчилль задал солдату вопрос в другой формулировке: «Если бы Гитлер попал ко мне в плен, я бы его повесил, а ты что бы с ним сделал?!» Немного подумав, солдат ответил: «А я взял бы кочергу, раскалил ее докрасна и холодным концом всунул бы ее Гитлеру в ж…!» «А почему именно холодным?!» – удивленно спросил Черчилль. «А потому, – ответил солдат, – чтобы вы ее обратно не помогали вытаскивать».

Может быть, не совсем красив, крепок анекдот, да бьет не в бровь, а в глаз. Истина тогда была, конечно, неизвестна солдату, но народное чутье его не обманывало.

Между тем союзниками уже велся активный обмен мнениями о послевоенном устройстве. Обсуждались вопросы в отношении Польши, Финляндии, Чехословакии, Румынии, Болгарии, Турции, Греции, Австрии, Венгрии, Югославии. А также о том, как нужно вести себя в отношении Советского Союза, что делать с Германией и как вести себя там в первые шесть месяцев оккупации и т. д. Шел, так сказать, дележ шкуры медведя, которого убили советские войска под Сталинградом.

Гарриман был послан Рузвельтом в Лондон, чтобы сообщить Черчиллю о предстоящей встрече президента США со Сталиным, о чем английский премьер до сих пор не знал. Как и следовало ожидать, Черчилль сделал все возможное, чтобы не допустить этой встречи. Для него было совершенно ясно, что повлечет за собой встреча Сталина с Рузвельтом, так сказать, один на один. Во-первых, к безусловному осуществлению вторжения союзных войск во Францию, во-вторых, серьезно пошатнет личное положение и престиж Черчилля и в мире, и в Англии.

Делая все, чтобы не допустить этой встречи, он внес предложение Рузвельту о созыве предварительного совещания министров иностранных дел для того, чтобы договориться по спорным вопросам до того, как произойдет встреча Большой тройки или ее отдельных представителей между собой. Имея уже два отказа Сталина от встреч и не будучи уверенным, что Сталин не откажется от встречи и сейчас, президент США согласился с предложением Черчилля. Соответствующее предложение было послано в Москву, и от Сталина было получено согласие.

Разгром немецких войск на Курской дуге внес дополнительные коррективы в политическую ситуацию мира и еще более укрепил положение Советского Союза. Здесь следует сказать и о том, что незадолго до открытия конференции наши послы в США и Англии М. М. Литвинов и И. М. Майский были заменены А. А. Громыко и Ф. Т. Гусевым.

В октябре 1943 года в Москве встретились государственный секретарь США Хелл, министр иностранных дел Великобритании А. Иден и нарком иностранных дел СССР В. М. Молотов. На этой конференции В. М. Молотов прямо спросил, будет ли выполнено уже дважды данное обещание Черчилля и Рузвельта об открытии второго фронта в Европе?

Прямого ответа не дали ни Иден, ни генерал Исмей, начальник штаба при министре обороны Великобритании. Хотя Иден и заявил, что решения, принятые в Квебеке, остаются в силе, однако было сказано, что успех вторжения будет только в том случае, если у немцев к этому времени в Северной Франции будет не более двенадцати мобильных дивизий. Такой ответ удовлетворить нас, конечно, не мог, ибо он не исключал опять отсрочки открытия второго фронта в Европе. Хотя Хелл подтвердил обещание Рузвельта открыть второй фронт в указанный срок, было очевидно, что этот главнейший вопрос между союзниками не согласован. Для того чтобы его решить, необходима была встреча самих глав трех великих держав.

Здесь следует сказать и о том, что если в вопросах открытия второго фронта в Европе со стороны англичан была проявлена пассивность, а точнее, явное нежелание конкретно обсуждать такую возможность, то по другим вопросам они вели себя исключительно активно. Так, Хелл и Иден привезли с собой в Москву проекты создания различных федераций в Европе. И США, и Англия настаивали на расчленении Германии после войны на ряд государств, в то время как советская сторона указывала на то, что преступления Гитлера нельзя отождествлять со всем немецким народом и применять к нему метод национального унижения, и высказывалась за Германию как единое демократическое государство.

Как Хелл, так и Иден настаивали на их особом интересе относительно решения «польской проблемы» и послевоенного устройства «малых» государств, имеющих границы с Советским Союзом, имея в виду и Прибалтийские республики, проявляя явные попытки, как говорится, лезть со своим уставом в чужой монастырь.

Делегации союзников также предлагали установить после войны англо-американский контроль над Францией, отстранив французский народ от решения своей судьбы, и еще многое другое. Получалось так, что воевать должны были наши войска, а послевоенным устройством будут заниматься англичане и американцы.

Советская делегация предложила снять с повестки дня обсуждение послевоенного устройства Европы, ибо, как практически сложатся дела в ходе войны, сказать было невозможно. В то же самое время нами было дано обещание, что по окончании войны с Германией СССР будет воевать с Японией вместе с союзниками.

Московская конференция министров иностранных дел явилась, если можно так выразиться, преддверием к встрече Сталина, Рузвельта и Черчилля. Не прошло и месяца, как главы трех государств встретились в Тегеране (28 ноября – 1 декабря 1943 года). Не тратилось время ни на согласование различных процедур, ни на перечень вопросов, которые подлежали обсуждению. Встреча в Тегеране представляла возможность каждому ставить на обсуждение те вопросы, которые он считал нужными. Стало совершенно очевидным, что главнейшим вопросом должен быть вопрос открытия второго фронта в Европе. Победы советских войск оставляли Черчилля с его планами высадки на Балканах в одиночестве. Английский лидер стремился через Балканы вклиниться в Центральную Европу и не допустить наши войска в Румынию и Австрию, а возможно и в Венгрию, даже тогда, когда Рузвельт по пути в Тегеран на совещании в Каире 22–28 ноября 1943 года указал ему, что русские (то есть советские) войска находятся всего в 60 милях от границы с Польшей и в 40 милях от Бессарабии и что они после форсирования Буга окажутся, по существу, в Румынии. Поэтому союзные войска просто не успеют попасть на Балканы, так как русские опередят их.

В Тегеране состоялось генеральное сражение между Сталиным и Черчиллем, где последний принимал все меры к тому, чтобы заменить операциями на Средиземном море вторжение в Северную Францию. Дело доходило до того, что Сталин, видя упорство Черчилля, направленное фактически на срыв десантных операций через Ла-Манш, даже однажды встал, сказав Молотову и Ворошилову:

– Идемте, нам здесь делать нечего! У нас много дел на фронте…

Лишь вмешательство президента Рузвельта предотвратило возможный срыв конференции. Он заявил, что «Оверлорд» является основной операцией, которая согласована между СССР, США и Англией, и никакие другие операции не должны задерживать вторжение союзников в Северную Францию. Это заявление заставило смириться Черчилля и в конце концов подтвердить дату операции «Оверлорд» – май 1944 года.

Таким образом, главнейший вопрос был решен, а 5 декабря было объявлено и о назначении главнокомандующего операцией. Президент США назначил на эту должность Эйзенхауэра, хотя все предполагали, что им будет генерал Маршалл – начальник штаба вооруженных сил США.

На Тегеранской конференции был рассмотрен и ряд других вопросов: о послевоенном устройстве Европы, о границах Польши, об организации ООН. Но все эти вопросы подлежали дальнейшему обсуждению и уточнению. Конкретной была опубликованная декларация за подписями Сталина, Рузвельта и Черчилля, где говорилось: «Никакая сила в мире не сможет помешать нам уничтожить германские армии на суше, их подводные лодки в море и разрушить их военные заводы с воздуха. Наше наступление будет беспощадным и нарастающим… Мы уверенно ждем того дня, когда все народы мира будут жить свободно, не подвергаясь действиям тирании и в соответствии со своими различными стремлениями и своей совестью».

Тегеранская конференция описана достаточно полно в опубликованных документах и книгах. Однако небольшая книга Валентина Бережкова «Тегеран 1943», на мой взгляд, наиболее проста, доходчива и в то же самое время достаточно полно, объективно освещает события того времени.

Я лично считаю Тегеранскую конференцию главнейшей из всех последующих. Именно там практически были определены роль и значение каждого из воюющих государств, и там уже примерно каждый знал, на что он может рассчитывать в дальнейшем в распределении зон влияния в Европе. Как мы увидим в дальнейшем, в распределении этих зон влияния союзники сильно просчитались и понесли, если так можно выразиться, значительный урон. Не зря Сталин ушел на этой конференции от конкретного обсуждения ряда вопросов послевоенного устройства.

Здесь мне хотелось бы рассказать и о малоизвестном факте, частном случае, который показывает, как подчас на первый взгляд незначительное явление может иметь значительные последствия.

По прибытии глав трех держав в Тегеран шах Ирана попросил аудиенцию у Черчилля и Рузвельта для приветствия гостей. Прибыв в английское посольство, он довольно долго прождал, пока вышел к нему Черчилль. Ожидание Рузвельта было менее долгим и, наконец, раздался телефонный звонок в наше посольство с вопросом, когда его превосходительство Сталин может принять шаха Ирана. В посольстве попросили обождать, чтобы согласовать время визита. Довольно быстро был получен ответ, который гласил: «Глава советской делегации спрашивает, когда шах Ирана найдет время и сможет его принять?»

Звонивший в посольство несколько растерянным голосом сказал, что его не так поняли, что шах Ирана спрашивает, когда он может приехать к Сталину. Однако последовал ответ, что его поняли правильно и Сталин именно спрашивает о том, когда шах Ирана может его принять. Звонивший сказал, что должен об этом доложить шаху.

Через некоторое время последовал звонок и посольству сообщили, что если правильно поняли и И. В. Сталин действительно хочет навестить шаха Ирана, то шах будет его ждать в такое-то время.

В точно назначенный час товарищ Сталин был у шаха Ирана, приветствовал его и имел с ним продолжительную беседу, чем подчеркнул, что всякий гость должен отдать дань признания хозяину, посетить его и отблагодарить за оказанное гостеприимство.

Вопросы внимания вообще, а на Востоке в особенности имеют определенный смысл и значение. Шах был тогда весьма молод, увлекался авиацией и получил в подарок от нас легкий самолет. Личное посещение его Сталиным еще больше укрепило те дружеские отношения, которые впоследствии многие годы существовали между нашими государствами.

Поистине, казалось бы, незначительный случай, а по сути дела – политика, и немалая…

Улетали мы из Тегерана 1 декабря 1943 года. В ночь перед вылетом из Тегерана я был вызван к Сталину. Здесь же был и Берия. Настроение у Верховного было хорошее. Высказав удовлетворение прошедшей конференцией, а точнее, результатами личных встреч и переговоров с Рузвельтом, он, смеясь, сказал:

– Как ни дрался, как ни старался Черчилль обвести нас вокруг пальца, а все-таки пришлось сдаться. Однако противник он достойный!

Президент Рузвельт, вернувшись из Тегерана и выступая в канун Рождества 1943 года в Гайд-парке, сказал о Сталине в своей речи, которая транслировалась по радио по всему миру: «Это человек, сочетающий в себе громадную, неукротимую волю и необычную широту натуры. Я считаю, что он является истинным представителем настоящей России, и я надеюсь, что мы безусловно будем очень хорошими друзьями с ним и русским народом».

…Сталин сказал, что утром нужно отправляться домой, и спросил, как мы полетим обратно. Я ответил, что полетим тем же порядком, как и сюда, только, вылетев после него, я прибуду в Баку несколько раньше, чтобы получить его указания после завершения полета. Что касается погоды, нужно приготовиться к тому, что в пути, видимо, немного поболтает, но с этим придется смириться.

Для того чтобы ясно себе представить конспирацию самого полета, достаточно сказать, что истребители, которые сопровождали самолет Верховного из Баку до Тегерана и обратно, не знали, кого они эскортировали, до объявления в газетах об их награждении. Летчики были подняты по тревоге, оказались по прилете в Тегеран в одних комбинезонах, пробыли там, не отлучаясь никуда с аэродрома, все дни конференции и, лишь возвратившись в Баку, смогли переодеться в свою повседневную одежду.

На аэродроме в Баку, еще раз высказав свое удовлетворение результатами закончившейся конференции, дав указание представить к награждению участников, обеспечивающих работу конференции, а также летчиков-истребителей, сопровождавших нас туда и обратно, Сталин сейчас же на поезде убыл в Москву.

Лишь 7 декабря было объявлено в газетах о состоявшейся Тегеранской конференции.

5 или 6 декабря мне позвонил Сталин и попросил приехать к нему на дачу. Явившись туда, я увидел, что ходит он в накинутой на плечи шинели. Был он один. Поздоровавшись, Верховный сказал, что, видимо, простудился и опасается, как бы не заболеть воспалением легких, ибо всегда тяжело переносит это заболевание. Походив немного, он неожиданно заговорил о себе.

– Я знаю, – начал он, – что, когда меня не будет, не один ушат грязи будет вылит на мою голову. – И, походив немного, продолжал: – Но я уверен, что ветер истории все это развеет…

Нужно сказать прямо, я был удивлен. В то время мне, да, думаю, не только мне, не представлялось вероятным, что кто-либо может сказать о Сталине плохое. Во время войны все связывалось с его именем, и это имело явно видимые основания. Первоначальные успехи немцев были локализованы. Гитлеровские армии были разбиты под Москвой, Сталинградом и на Курской дуге. Мы одерживали победы одну за другой, монолитность армии и народа была очевидна, и стремление стереть врага с лица земли было единодушно. Четко и бесперебойно работала вся машина государства. При игре оркестра без дирижера, а в понятии управления государством – без твердого руководства государственная машина так работать, естественно, не могла бы. Четкая работа этой машины также всегда связывалась с его именем. Поэтому мне показалось, что Сталин действительно заболел…

Походив еще немного, он продолжал:

– Вот все хорошее народ связывает с именем Сталина, угнетенные народы видят в этом имени светоч свободы, возможность порвать вековые цепи рабства. «Товарищ Сталин» стало именем собирательным, надеждой для угнетенных и бедняков, надеждой рабочих и крестьян, стонущих под ярмом капитализма. Имя товарища Сталина наделяется самыми лучшими чертами, как в сказке. Конечно, только хороших людей на свете не бывает. В жизни любой самый хороший человек обязательно имеет и свои недостатки, и у Сталина их достаточно. Но если считают, что товарищ Сталин может вызволить обездоленных из неволи и рабства, такую веру нужно поддерживать, ибо она даст силу народам активно бороться за свое будущее, вдохнет в них надежду и уверенность в победе.

Если, как мне показалось, в начале разговора в словах Сталина звучал какой-то пессимизм, вызванный недомоганием, то ход дальнейших суждений говорил о совершенно ином ходе мыслей, вызванных, по-моему, тегеранской встречей с Рузвельтом и Черчиллем. Явным на этой встрече было их стремление подчинить возможно большие зоны земной поверхности своему влиянию, и в первую очередь, конечно, колонии. Самым интересным было то, что оба союзника обнаружили очевидное желание поживиться один за счет другого. Например, Рузвельт проявлял большой интерес к Индии в смысле предоставления ей самостоятельности с тем, чтобы, попросту говоря, покончить там с колониальным режимом Англии и втянуть в эту страну капиталы США. Для народов же Индии такие с виду демократические мероприятия меняли лишь хозяина, а суть порабощения оставалась прежней…

Как-то сразу разговор переключился на другие темы, и Сталин без всяких предисловий перешел к необходимости вывода из войны Финляндии. Его интересовал вопрос, можем ли мы, не проводя наземных операций, силами одной авиации заставить правительство Финляндии выйти из войны.

К концу 1943 года мы имели в АДД уже порядка тысячи боевых самолетов и могли выполнять задачи большого стратегического значения. Такая масса самолетов могла без особого напряжения совершить, скажем, налет, подобный налету англичан на Кельн, где участвовала тысяча самолетов. Как известно, результаты этого налета были устрашающими. Другого слова, которое могло бы дать представление о результатах налета англичан на Кельн, я не нахожу.

Мной было высказано мнение, что с такой задачей АДД справится, и вряд ли правительство, существующее сейчас в Финляндии, пойдет на то, чтобы были стерты с лица земли города его страны начиная со столицы.

Сталин долго ходил молча. Наконец сказал:

– Продумайте этот вопрос. Мы к нему еще вернемся.

Со мной были представления к награждению личного состава, участвовавшего в обеспечении работы Тегеранской конференции. Не совсем обычен был вопрос, чем отметить Виктора Грачева, на самолете которого летел Сталин. Необычен вопрос был потому, что в делах, касающихся лично его, Сталин был весьма щепетилен, делать тут что-либо без него нечего было и думать.

С одной стороны, мне хотелось как-то особенно отметить летчика, чтобы у него навсегда осталась память об этом полете, а с другой – я знал, что Сталин ни за что не согласится на неоправданное награждение. Сам решать этот вопрос он также не стал бы. После некоторых размышлений я включил Грачева в указ о награждении орденом Суворова 1-й степени. Исходил я из того, что по своей службе такого ордена он получить не может, так как не относится к высшему руководящему составу, с другой стороны – такой полет необычен и должен оставить память о себе.

Как я и ожидал, как только начался доклад о награждении и появился на столе заготовленный материал, Сталин сразу спросил:

– Посмотрим, к какой награде вы представляете Грачева?

По его тону явно чувствовалось, что он приготовился, можно сказать, к жесткой обороне. Когда мной была названа награда, Сталин был удивлен, совершенно не ожидая такого представления. На его вопрос, почему именно такой наградой предлагается отметить летчика, я изложил свои мысли. Подумав, Сталин спросил:

– У вас нет никаких сомнений в вашем представлении?

– И сомнений никаких нет, и настоятельно прошу утвердить это представление, – ответил я.

Вопросов больше не последовало, и представления были подписаны.

Прощаясь, Сталин напомнил, чтобы мной были продуманы мероприятия по выводу Финляндии из войны.