Текст книги "Жизнь волшебника"

таких делах лучше без рекомендаций.

– Ого-го! – восклицает Костя. – Ну, тогда я ваще балдею от тебя! Знакомиться не умеет, а в

рекомендациях не нуждается.

Роман хочет плеснуть ему ещё водки, но Костик накрывает рюмку ладонью.

– Достаточно, – говорит он, – не в этом, как говорится, смысл жизни…

Услышав здесь такие слова, Роман загипнотизированно ставит графинчик и даже оглядывается

по сторонам, не веря, что это сказано именно Костиком. Из магнитофона льётся спокойная музыка,

музыканты на очередном перекуре.

– Вон видишь, другие тут жрут, как свиньи, – поясняет Костя. – Нажрутся, свалятся, где попало,

и будут дрыхнуть. И в этом, представь, всё их счастье. А я сегодня буду, как белый человек,

балдеть с какой-нибудь бабой. Сечёшь?

– Вполне, – отвечает Роман, не совсем, правда, понимая, по большому-то счёту, и такой смысл

жизни. – И что, это у тебя каждый день?

– Почти… В общем, всегда, когда хочу. Ох, сколько их у меня уже было… Уж хоть по одной-то из

каждой национальности – это точно. Мы же интернационалисты. И чтобы стать полноценным

гражданином, надо попробовать всех. Жаль, негритянок у нас нет. А сегодня так и вообще глухо:

одни доморощенные русские. Кого и выбрать, не знаю… Может, вон с той переспать? Новенькая…

За столиком, на который кивает Костик, сидит естественная блондинка с яркими глазами и с

высокой причёской, скрепленной заколкой в виде красного пластмассового бантика. Она так статна

и красива, что по представлениям Романа недоступна абсолютно. Но это бы ещё ничего! Напротив

неё восседает мужик – настоящий шкаф, набыченно глядя куда-то в зал. Кажется, Костик просто не

видит его. Сколько всё-таки правды во всех его откровениях? А мужик-то, между прочим, в отличие

от самого Костика, тёмный, можно сказать, чёрно-коричневый. От таких вообще бы держаться

подальше.

– Но она же со своим, – нерешительно замечает Роман.

– Э-э, – усмехается Костик, – лёгкая задача всегда скучна. В том-то и смак, что не одна. А

подумать, так чисто практически это и лучше. Будь она одна, то выбирала бы сама, и уж мою-то

харю точно бы не заметила. Но тут ей выбирать не придётся. Я свою стратегию построю просто.

Заметь, что ещё немного, и её комод будет в ауте. А я помогу. На его же деньги, конечно. Сам я

куплю лишь последнюю бутылку, с которой обычно едут домой. Покажу ему эту бутылочку, и он сам

не захочет со мной расставаться. Вот я и помогу отвезти его домой. Ей будет с ним тяжело, и

знаешь, как она будет благодарна мне за помощь… Другой момент: в ресторане-то они, кажется,

бывают редко. Во всяком случае, здесь я их не видел. Дама почти не выпивает, а сидит, озирается

– сегодня ей так хочется свободы от всей серятины. А дома сложится такая пикантная ситуация:

вроде бы и сама в своей квартире, и муж рядом, только надёжно спит, так что вроде бы и измены

никакой. А я, повторяю, не переоцениваю себя и знаю, что в любой другой момент я для неё никто,

но тут-то я под рукой. И к тому же на всё готов и на всё способен. После она, может быть, и

пожалеет, да это уж после. Хотя чего жалеть… И сама пьяненькой была, вроде как в другом мире

или во сне находилась… Да и не жалеют никогда о лишнем опыте: опыт лишь боятся обретать, а,

обретя, никогда не жалеют.

Слушая Костика, Роман лишь почёсывает затылок от такой его дерзости, и своим удивлением

ещё сильнее разжигает красноречие неожиданного наставника.

– Кстати, заметь, мой друг, – уже завершая свой краткий курс, говорит тот, – заметь, какая

великая наука – психология. А у меня, между прочим, этой науки аж целых три университетских

курса, да плюс другой, более суровый университет, где было время осмыслить и закрепить

изученное. Вообще, усеки: для владеющего арифметикой человеческих отношений в сексе

невозможного нет. Так что, рекомендую тебе неустанно повышать свой культурный уровень.

Роман сидит, озадаченный этим вполне мудрым наставлением, полученным под водочку и

сигаретный дым. Ресторанный ВИА снова грохочет во все лопатки: «И зачем с тобою было нам

знакомиться? Не забыть теперь вовек мне взгляда синего. Я всю ночь не сплю, а в окна мои

ломится ветер северный умеренный до сильного…». Засидевшиеся посетители выходят в центр

для танцев.

44

– Ну, ладно, сам выбирай, кого тебе сегодня закадрить, – перекрывая шум, кричит Костя и

прощально хлопает по плечу, – а я всё же рискну… Ух, как мне хочется взлохматить её причёску!

Как думаешь, выйдет?

– Сомневаюсь, честно говоря.

– Молодец, сомневаться надо. Сомнения – это критерий истины, – кричит Костя, уже отходя, но

вдруг возвращается. – А спорим, что выйдет, – азартно предлагает он. – На пари-то мне будет ещё

интересней!

Еле расслышав его, Роман неопределённо поднимает плечи.

– Ладно! – кричит Костя, пожав одну свою руку другой, – считай, заключили.

Выход в ресторан тоже оказывается пустым. Свободных женщин тут много, но, не зная на ком

остановиться, Роман приглашает танцевать то одну, то другую, а завершается это тем, что все они

оказываются «разобранными». Остаётся лишь одна, пожалуй, самая невзрачная. Роман

набивается её проводить, а она вдруг с обидой брыкнув плечом, заявляет, что, мол, одна сюда

пришла – одна и уйдёт. А вот куда и когда исчезает Костик, за этой суетой не понятно.

В общежитие Роман возвращается разбитым и подавленным. Со вздохом открывает дверь:

мозги пропитаны табачным дымом, виски ломит тяжёлым хмелем от сладкого красного вина. За

свою ненасытную озабоченность стыдно, за неудачу – обидно. И сама пустая комната (сосед по

комнате уехал на выходные к родителям) уже не пуста – она наполнена такими дразнящими

фантомами, что покоя в ней нет. И заснуть не выходит. А ведь кажется, в искусстве соблазнения

(после лекции Кости не считать это искусством уже нельзя) надо лишь не суетиться. Так что,

разберись-ка спокойно со своими амбициями. Пойми хотя бы то, что такое женщина, что такое

мужчина. Для того, чтобы не быть дураком, надо просто этим дураком не быть. А если и впрямь

почитать психологию в качестве факультативного дополнения к лекциям Костика? Правда, это

какой-то окольный путь: всё сразу и напрямик – куда лучше.

В ресторане Роман появляется лишь в середине недели.

Костик, всё в той же чёрной рубашке, как в униформе обольстителя, поднимается навстречу из-

за столика.

– Ну, куда же ты, Ромчик, потерялся, – уже как другу говорит он с укоризненной улыбкой, – ведь

у нас же пари.

– И ты хочешь сказать, что выиграл его?

Хохотнув, Костик вынимает из кармана рубашки алый пластмассовый бантик-заколку.

– Узнаёшь? Мне уже надоело носить это вещественное доказательство, но ты, как я понял,

упёртый и без этого вещдока не поверишь. У меня вообще слабость оставлять на память какие-

нибудь дешёвые сувенирчики, а то ведь всё имеет свойство стираться из нашей несовершенной

памяти. А этот фантик оказался особенным. Сейчас расскажу, ты просто умрёшь… Давай-ка, друг,

присаживайся ко мне. Как ты думаешь, кем оказался её кабан?

– Ну, откуда мне знать? – опускаясь на стул, удивляется Роман. – Милиционером что ли?

– Молодец! Движешься в правильном направлении, только очень низко, на карачках и по

подвалу. Дуй вверх, потому, что он шишка, да ещё какая! Не то прокурор, не то его заместитель.

Правда, уже бывший. Его как раз с должности турнули. Он так на всех своих разобиделся, что

пожелал без своих мусорских карифанов напиться в простом «народном» ресторане. Вот и попал

сюда – в наши «Пыльные сети» – вместе с жёнушкой. Ох, как мне интересно было допаивать его

дома. Общаться с ним легко – специфика его работы мне знакома, хоть и с другой стороны

колючей проволоки. Подумать, так, может быть, он-то когда-то меня и посадил. А я теперь взял и

натянул его. Ну, не прямо, конечно, а косвенно. Сам-то он нафиг мне не нужен. И получил от этого

сказочное, двойное удовлетворение. Знаешь, я ведь не скотина и тоже иногда задумываюсь над

тем, как живу. И у меня, признаюсь, бывают горькие моменты, когда я говорю себе: «Ну и

ничтожество же ты, Коська! Сколько ты можешь предаваться этому разврату?» Даже бросить

иногда его хочется и влиться в ряды строителей коммунизма. Но вот только не в таких случаях!

Тут-то я просто Робин Гудом себя ощутил! Эх, заходили бы они, такие, сюда почаще и жён своих

приводили. Не всё же им натягивать нас. Надо и нам хоть иногда. Так что, это у меня не фантик, а

орден. Я могу его вот так даже на карман прицепить.

Роман некоторое время молчит, оценивая эту историю, которая наверняка не придумана.

– А я снова пролетел, – грустно признаётся он.

– Да наблюдал я тогда за тобой, – посмеивается Костя. – Кто же так делает? Зачем ты их

перебирал? Они ведь не слепые, их это обижает. Здесь надо сразу, с самого начала выбирать одну

и не колебаться потом ни на грамм – всё внимание только ей, будто «на тебе сошёлся клином

белый свет». И тогда уж она, подогретая алкоголем, не устоит.

А ведь это так банально, так банально. Даже и слышать об этом неловко.

– Обрати внимание вон на ту женщину, – советует Костя, ткнув большим пальцем руки себе за

спину. – По-моему, для тебя верный вариант.

Нет уж, по подсказке он не пойдёт. Он вообще будет сидеть сегодня и не дёргаться. Стоит

потерять один вечер, чтобы увидеть, как действуют другие мастера съёма. Это и самомнение

45

спасёт – не было ничего, потому что сам ничего не хотел. Да – я такой, могу и так! Просто взять и

не захотеть.

На другой день после работы Роман идёт в читальный зал областной библиотеки и погружается

в книги по психологии. На две следующие недели его жизнь сплавляется в симбиоз курсов

электромонтёра, почти что механической работы на заводе и жадного теоретического постижения

«науки страсти нежной». Впрочем, психология оказывается увлекательной и сама по себе, без

всякой этой науки. Узнавать новое о человеке и, в первую очередь, о себе – что может быть

увлекательней? Да ведь всё это не лишне и для жизни вообще. Костик, с его почти случайным

советом, брошенным, по сути-то, лишь для того, чтобы покрасоваться собой, и предполагать не

мог на какую благодатную почву упадут его слова. В общежитие по вечерам Роман возвращается

теперь таким выжатым физически и перегруженным новым, что на женщин и смотреть не хочется.

Как умиротворяет такое спокойное нежелание, позволяющее чувствовать себя даже чуть

приподнятым над всей этой физиологической суетой. Как приятно лечь в свою холодную скрипучую

постель, закрыть глаза и думать о чём угодно, только не о женщинах. Вот это свобода! Кровь,

пульсирующая в голове, толчками наполняет усталые веки, так что закрытые глаза видят слабое

мерцающее посвечивание. А ведь на самом-то деле круг интересных женщин не столь и велик. Со

многими ли из них можно говорить о такой потрясающей вещи, как психология? Его новые знания

представляются оружием, которое стыдно направлять против беззащитных. Женщины казались

ему высокими и недосягаемыми только потому, что они – женщины. А ведь женщины – это просто

один из человеческих полов. К ним надо лишь правильно, можно сказать, научно подходить…

Однако же, вот она, долгожданная удача! Ужиная в столовке с кафельным шахматным полом

недалеко от общежития, Роман вдруг ловит на себе робкое подглядывание не очень

привлекательной, маленькой, чуть полноватой женщины. Наверное, ей лет двадцать пять. Она из

разряда тех, кто обычно попадает меж глаз. Мужчины видят их редко. Но как глубоко и

взволнованно принимает она взгляд, посланный ей просто так, на всякий случай, как впитывает

его, словно на минуту потухнув, и как, снова засветившись, возвращает потом! Всё тут сразу

становится ясным до того, что можно уже ничего не бояться. Обыденно, почти не волнуясь, Роман

доклёвывает свою котлетку и со стаканом компота пересаживается за её голубой столик. Её зовут

Марина. Познакомившись, они идут в кино, а в сумерках оказываются в её квартире.

Осеннее утро, которым Роман возвращается от Марины, свежее, с расклеенными по тротуару

жёлтыми тополиными листьями. Прохожие – там да там, а редкие машины, с шелестом проносясь

по свободной улице, в одиночку замирают у светофоров. Сегодняшним утром Чита уже не видится

чужой и неприступной. Собственно, неприступным город не был вообще. И ткань городской жизни

на самом деле не так плотна, как виделось вначале. Просто не нужно лезть в её наиболее прочные

узелки, стянутые вокруг самых красивых, привлекательных, удачливых. Начинай со слабых мест, с

трещинок, где что-то рушится. И, кстати, ослабь напор. Женщина не может быть постоянно готовой

к знакомству, а тем более – к близости. Это мужик готов всегда, а женская готовность имеет

намного боольший люфт. Не добивайся женщин судорожно: пусть события развиваются словно

сами по себе. И заруби на носу замечательное, фундаментальное поучение Кости: не убеждай

женщину, а волнуй. Пример с Мариной именно это и доказал. Правда, специально он этого

волнения не создавал. Вся его заслуга состояла лишь в том, что он оказался чем-то похож на её

мужа, с которым Марина рассталась с месяц назад. Вместе они не прожили и двух лет.

– И почему же вы разбежались? – спросил её тогда Роман за домашним завтраком.

– В таких случаях говорят, что не сошлись характерами, – грустно пояснила она, – но мы-то,

если точнее сказать, не сошлись умами. Он ушёл, ничего не объясняя, чтобы не обидеть меня. Но

я знаю причину: он считает меня неумной.

Тут оставалось лишь сочувственно покачать головой. Трудно сказать: умна она или нет.

Обыкновенна – это да.

Пожалуй, эта победа похожа на подачку – доблести в том, чтобы просто быть похожим на кого-

то, никакой. Надо расти. Читать, думать и расти. Тем более что теперь этот город – свой.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Фантики

Купание в женщинах – вот главное теперь занятие Романа, легко «засветившее» все его

глобальные созидательные стремления. Первая, почти случайная любовная победа, будто во всю

ширь распахивает большие ворота города, войдя в которые он оказывается перед тысячами других

уже открытых дверей. Так, может быть, кстати, он вовсе не так и плох? Чем не хороша, например,

та же его блондинчатость, которой он обычно стесняется? Модная, короткая стрижка, сделанная в

центральной парикмахерской города, сто восемьдесят роста, уверенное поведение,

распрямлённая спина и слегка циничная, намеренно равнодушная маска на лице создают тот его

46

динамитный образ, который легко взрывает женские сердца. Очень скоро его первое смущение в

городе и обидные неудачи кажутся нелепостью. Знакомства идут потоком, и он старается не

пропустить ни одной возможности. Даже удивительно до чего же быстро всё меняется. Ещё этой

весной, вернувшись из армии таким чистым и нравственным, он ужасался мысли о возможности

женщин, кроме одной единственной, которую он должен был встретить. Теперь же с

любознательным азартом ведёт всё возрастающий, так сказать, любовный счёт… Эх, наивность…

Как она сладка и приятна, но, наверное, никого и никогда не пожалел ещё о том, как легко, будто

растаявшая карамелька стекает она потом с души. В этот головокружительный период Большого

Гона (Роман специально формулирует его так, как одну из частей личной, начинающейся

биографии) он похож на постоянно включенный локатор. Даже в автобусе он не становился к

женщинам спиной, чтобы не пропустить и проблеска перспективы. Он никогда не останавливает на

улице мужчин, чтобы узнать который час. Зачем? Об этом можно спросить женщину, притом ту,

которая посимпатичней. А вдруг её голос сообщит не только время? Знакомится он и на улице, и

на работе, и в читальном зале, куда всё так же заходит иногда, хотя в библиотеке девушки больше

отвлекают. И это даже забавно – так что же для него главнее: наука обольщать, волей-неволей

совершенствуемая и при отдельном, независимом изучении психологии, или само обольщение?

В середине осени, даже чуть «зажиревший» на успехах, он ещё более упрощает метод, дав в

газету объявление: «одинокий молодой мужчина снимет комнату или квартиру». Получив с десяток

конвертов, он убеждается, что не ошибся: почти в каждом отклик одинокой женщины. Квартиры

трёх женщин – однокомнатные, и выходит, что жилище предлагается в комплекте с хозяйками.

Хитрое объявление дарит сразу целый пучок удачных, гладких знакомств, наслаивающихся, как

сладкие слои торта «Наполеон» (стоит задуматься: почему слоёный торт называется именем

великого завоевателя). Однако наслаивание даётся непросто: в душу не вмещается по две или по

три женщины одновременно. Находясь рядом с одной, с огорчением замечаешь погасание другой.

И потому-то настоящего чувства (потребность в котором всё-таки остаётся) нет ни с одной. Благо,

что всё это хоть как-то компенсируется ощущением некоего мужского веса – приятно осознавать

себя центром жизни одновременно нескольких женщин. Конечно, для этого необходимо умение

легко переключаться с одной на другую, не путая их имён, привычек, собственных уже

рассказанных историй и всего прочего. Особого комфорта в душе от этого наслоения, конечно, нет,

хотя, казалось бы, что плохого в том, что он значим сразу не для одной? Это же здоорово, что он

создаёт вокруг себя сразу несколько эмоциональных кругов!

А в общем-то, с точки зрения самокритичного взгляда, в чём доблесть его довольно лёгких

побед? Мужиков, во-первых, и по статистике меньше, чем женщин, во-вторых, мужики, к тому же,

делят женщин с алкоголем. Так что, редкая женщина на сто процентов обеспечена необходимым

количеством мужского. И он этим пользуется.

Золотая мысль Костика о том, что женщину следует прежде всего волновать, обогащается

таким её зрелым и утонченным развитием, что волновать её не следует прямо и намеренно. К

магниту всё притягивается само. Вот и стань таким, чтобы женщины липли к тебе без всяких твоих

усилий. Кстати, если для привлечения женщины тебе нужно стать магнитом, то для удержания её

надо быть магнитной горой. Лишь настоящий, самодостаточный мужчина имеет женщин как нечто

само собой разумеющееся. Если же, судорожно добиваясь женщин, ты бегаешь за ними, как

щенок, то ты щенок и есть. Впервые задумавшись об этой «магнитности», Роман ревизионно

вытряхивает для критического обозрения мешок своего интеллекта и кисло обнаруживает, что весь

его потенциал – это анекдоты, байки о службе, нелепые мечты по преобразованию Пылёвки,

познания об электромоторах (детально: о статорах, роторах, коллекторах…) и, пожалуй, всё.

Совсем немного, и уж, конечно, совсем не то. А ведь женщин-то магнитит иное: понимание

искусства, литературы, начитанность, в крайнем случае. Да понятно, конечно, что всё это лишь для

формы, для протокола знакомства. Женщина и сама физиологически нуждается в мужчине, ничуть

не страдая от ига его похотливых притязаний, как наивно думалось ещё совсем недавно. Более

того, она и сама находится в плену той же плотской жажды и ненасытности. И понятие

«целомудренность», казалось бы, защищающее её, придумано не ей. Этот колпак накинут на

женщину мужчиной для осаживания ей естественного напора. Так что за стенами почти всякой

женской крепости у соблазнителя всегда таится союзник и в какой-то степени предатель женщины

– это её собственное желание. И потому искусство обольщения, в сущности-то, элементарно:

всякий раз, имея дело с какой угодно женщиной, знай, что она, конечно же, не против того, чтобы

быть с мужчиной вообще и, возможно, с тобой в частности. Только вот эта тяга приглушена

культурными и прочими запретами. Ну, так разузнай её запреты. Обычно они увязаны красивыми

бантиками. Прикинь, за какой кончик бантика удобней дёрнуть, чтобы распустить. Главная

слабость всех её запретов в неосмысленности своих запретов. Соблазняя женщину, сделай малое:

замедлись в точке, где она уже сама чует, куда ты клонишь, заставь ждать, и скоро нетерпеливый

предатель на её крепостной стене махнёт тебе белым флажком. Самые же мощные и оттого

наиболее хрупкие запоры, напротив, лучше всего сбиваются прямо и открыто – ломовым,

кувалдным приёмом.

47

– Ох, ох, какая вы принципиальная, – говорит Роман девушке, которая сходу попытается его

отшить. – Да только что толку от ваших принципов, если все они шиты гнилыми нитками.

– Ну, уж не вам об этом судить! – пренебрежительно отвечает она, кажется, угадывая, кто к ней

пытается подкатить.

– Это легко доказывается. Я могу развратить вас за считанные минуты… Причём самым

примитивным способом.

– Ну! – почти взбешенно восклицает она. – Развратите! Может быть, прямо здесь, на улице?

Она уже понимает, что перед ней один из циников, которых она ненавидит больше всего на

свете и, даже рада случаю дать ему хороший отпор – пусть знает, какой бывает настоящая

девушка!

– Что ж, – спокойно соглашается Роман, – можно и здесь… Только, может быть, присядем куда-

нибудь. Ну, хотя бы на эту скамеечку.

Она, словно споткнувшись, с опаской смотрит на реечную скамейку и вдруг, принимая его

условия, садится, туго стиснув колени. Роман опускается на безопасном для девушки расстоянии,

тщательно вымеренном ещё при общении с Пугливой Птицей, и молча рассматривает её

симпатичное личико. Признаться, он и сам не представляет ещё, как будет выполнять своё

обещание. Ну, да всё определится по ходу. А пока – та же самая пауза. Паузы в этом деле вообще

полезны – они всегда ведут в нужном направлении.

– Ну, что же вы? – нервно напоминает она. – Ваше время идёт. . Вы уже потеряли целую минуту

или две…

– О, да вам и самой уже не терпится… – усмехнувшись, говорит Роман. – Не беспокойтесь, я

уже развращаю вас…

– Что?! – испуганно восклицает она и замирает, прислушиваясь к себе, чтобы проверить, не

происходит ли в ней и впрямь чего-то неконтролируемого. Так и слышится, как боязливо, с визгом

кричит она внутри себя: «Ой, мамочки-и-и!»

Роман смеётся.

– Да успокойтесь вы. Я, конечно, порядочный злодей, но чтобы так сразу… Давайте

дискутировать. Для начала назовите какое-нибудь своё моральное правило.

Она теряется, не находя, что сказать.

– Ну, вот видите, – всё так же спокойно и насмешливо замечает Роман, – вы так любите свои

моральные правила, что даже не можете сразу вспомнить ни одного из них.

– Причем здесь любите… – обиженно говорит она. – Ну хорошо, вот вам такое правило: человек

должен быть правдив.

– О-о! Да вы серьёзный противник! Что ж, тут я сразу проиграл. Один-ноль в вашу пользу. Вы

правы – человек должен быть правдив. И, проиграв, хочу попросить вас только об одном:

пожалуйста, будьте правдивы во всём нашем дальнейшем диспуте… То же самое обещаю и я.

Никаких фокусов и обмана. Давайте дальше. Ну, вот если взять такое представление (можно

теперь я предложу?): считаете ли вы, что девушка до замужества не должна иметь мужчины?

– Разумеется. Именно так я и считаю, – твёрдо отвечает она.

– О, как много я уже знаю о вас! Вы меня этим мнением, а так же фактом, даже интригуете

слегка. Что ж, и тут я почти согласен с вами. Но только ответьте, пожалуйста, чётко и ясно –

почему именно нельзя? Вы отвечайте, а я буду перебивать вас только двумя вопросами (я ведь

обещал простоту способа): зачем? и почему?

Девушка сбивчиво объясняет, но после нескольких «зачем?» и «почему?» оказывается в тупике.

Её принцип – упругий, ещё скрипящий новизной, но никогда до этого не попадавший в такой излом

– уже в трещинах, как старая штукатурка, скрывающая дранку истинной основы. А белокурый

злодей, сидящий на расстоянии вытянутой руки, задумчив, спокоен и, кажется, не только не

радуется своей победе, а больше грустит о ней, медленно произнося слова завораживающим

мягким басом.

– А вот стыд, стыдливость, – продолжает он, даже и глядя-то куда-то в сторону, чтобы быть

непричастным к этому почти что саморазрушению, – это всегда хорошо?

– Ну, а как же без стыда?! – снова с какой-то надеждой вскидывается девушка.

– Он нужен всегда?

– Ну, а как же? – уже не с той убеждённостью произносит она.

– Конечно, стыд необходим, – как с чем-то, к сожалению, неизбежным, соглашается Роман. – Но

даже и эта истина не абсолютна. Одна моя дальняя родственница умерла от стыда…

– Вы обманываете! Как это можно?! – испуганно удивляется девушка, глядя широко открытыми

глазами. От её недавней воинственности нет и следа.

– Давно это было. Тогда от села до села ещё на телегах ездили. Моя родственница (ей было

около двадцати лет) шла со станции, а это было, поверишь ли, около ста километров. Её догнал на

телеге один мужик, односельчанин и, конечно, подсадил. Хороший, в общем-то, умный мужик. А

вся дорога – сплошная степь. Ну, и что, дело житейское, захотелось ей по-маленькому… А стыдно.

Ехала она и всё терпела, не знала, как сказать, и дотерпела, в конце концов, до того, что у неё

48

лопнул мочевой пузырь. Ты только представь! Кругом степь на сотни километров, куда ни глянь, а

они в одной этой точке, на телеге. Рядом с ней мужик, который в жизни уже всё видел-перевидел. У

него и собственные взрослые дочери были. Да он бы даже не оглянулся, если бы она спрыгнула с

телеги да присела пописать. А ей стыдно! И она от этого умерла! Вот тебе и стыд! Вобьют в голову

молодым дурочкам какие-то принципы, а они потом даже не догадываются хотя бы просто

задуматься о них!

Прервавшись, Роман тяжело вздыхает. Уже не раз рассказывает он эту, слышанную от матери

историю, которая давным-давно произошла с одной из девушек по материной родове, и всякий

раз, рассказывая, всерьёз расстраивается от глупости той молодой родственницы.

– Сейчас-то, конечно, ни одна бы двадцатилетняя от такого не умерла, – продолжает он. –

Однако всякой нелепости у нас в головах и сейчас не меньше. Вот хочешь услышать моё

откровенное признание, как мужчины?

Она слушает его, почти испуганная таким неожиданным и для самого Романа напором, и лишь

согласно кивает головой.

– Всякий раз, видя обнажённую женщину, уже после близости с ней, я чувствую себя чуть-чуть

одураченным. Да-да, именно так. Почему? Да потому что не ощущаю уже к ней прежней сильной

тяги, «дури», как говорит мой деревенский отец. И тогда я думаю: «Ну, стоило ли мне убивать на

это, так сказать, достижение столько сил?» Думаю так, а сам уже в этот момент знаю, что пройдёт

немного времени и любая женская коленка снова затуманит мне мозги той же «дурью», и я, забыв

про всё на свете, снова ломанусь в том же направлении. А всё почему? Да потому что я вырос в

такой закрытой, такой девственной среде, что теперь меня шокирует всякая эротическая деталь.

Но если бы я жил в более откровенном мире, если бы женского и обнажённого я видел больше, то,

наверное, этой «дури», этой напряжённости было бы во мне поменьше. И тогда я свою энергию

тратил бы на какие-то благие дела и достижения, а не на ублажение своего физиологического

демона. Так почему же, спрашивается, мы живём по этому запретительному ханжескому правилу?

Ведь преодоление возможно не только через запрет чего-либо, но и через насыщение им. Вот,

кстати, одна из причин того, что ханжеские общества развитыми не бывают.

Пожалуй, в этот раз он увлекается слишком. Отпущенное ему время уже давно закончилось.

Однако девушке это уже всё равно. Она сидит грустная, задумчивая, почему-то почти несчастная.

Пора с ней прощаться. Первая встреча важна не продолжительностью, а яркостью. Затянутое

свидание утомляет, а краткое, но яркое заставляет думать, размышлять и помнить.

Некоторое время побыв с девушкой на «ты», Роман снова возвращается к «вы», словно на тот

же берег отчуждённости, с которого началось их общение.

– А давайте увидимся завтра на этом же месте, чтобы, собравшись с мыслями, вы дали мне

решительный отпор, – предлагает он.

– Хорошо, – отвечает девушка, но уже сейчас настолько нерешительно, что не понятно, придёт

ли она вообще.

Приходит. Более того, с робостью, но уже многое понимая наперёд, соглашается погостить в

общежитии. Если бы все её принципы были вроде глинянных горшков и находились в каком-нибудь

мешке, то сегодня она могла бы вытряхнуть из этого мешка лишь обломки и черепки. За двадцать

четыре часа примитивные, но ядовитые вопросы «зачем?» и «почему?» завершили свою

разрушительную работу.

Свою очередную победу Роман принимает равнодушно, несмотря на то, что у девушки он

первый мужчина. Ему даже хочется, чтобы, очнувшись, новая женщина возненавидела его за

кавардак, устроенный в её личности. Но этого нет. Есть лишь благодарность, от которой хочется

отвернуться. А её заявление об открывшейся широте взглядов ввергает в тоску. Закинув руки за

голову, Роман лежит, глядя в закопчённый, давно не белёный общежитский потолок. Ну, кто вот он

сейчас? Дьявол что ли? Может быть, объяснить ей теперь, что его вчерашние вопросы были

однобоки, с намеренным игнорированием духовного. Он это духовное просто взял и обогнул. Да,

конечно, какая-то прибавка свободы в её взглядах есть. Но это нечто вроде «нижней» свободы. А

если бы она поднялась к любви, испытав эту близость на духовной высоте, то обнаружила бы иную

свободу, не сравнимую ни по величине, ни по «качеству» с полученной. Однако, если она сейчас не

видит никакой разницы, то нужен ли ей этот «верх»? У кого в её возрасте есть верхняя, духовная

сфера? Что поделать, если жизнь так скудно и не сразу подпитывает нас духовным? Оно, это

духовное, слишком массивно, чтобы молоденькие девчонки успевали его осваивать. «О Господи, –

грустно думает Роман, – найдётся ли среди них хоть одна, у которой бы её нравственным

принципы были не штампованными, а осмысленными?»

Мир от недостатка истинного в нём видится не слишком прочным. Нехорошо, конечно,

разрушать его ещё больше. Однако в этом умножении греховности мира есть тонкое, тёмное, но

приятное наслаждение, такое же, как при вытаптывании ровного снежного наста в огороде. Только

детское удовольствие от разрушения было не прочувствованным, не прояснённым, а теперь оно

вполне очевидно. Этот уже отлаженный, отрепетированный поток женщин не оставишь просто так.

Белый снег валиот и валиот – женщинам не видно конца. А значит, надо вытаптывать и

49

вытаптывать… Ещё возвращаясь из армии, Роман думал, что женщина, недоступная, как ей и

полагается по природе, может до мужчины лишь царственно снисходить. Но как быть, если они

постоянно «снисходят» и «снисходят»? В воле женщины – воля природы. Игнорировать её

снисхождение противоестественно. Потому-то ты, мужчина, и владеешь женщинами. Хотя

владеешь ли? Не та ли природа владеет и тобой, подстёгивая тебя всякий раз, когда ты, раздувая

ноздри как лось, ломишься через кусты и преграды то к одной, то к другой, как бы победе. Можно

ли этот чёртов Большой Гон хотя бы как-то утишить? Чем разбавить горячую,

легковоспламеняющуюся кровь? Только бы лучше не водкой, старостью и болезнями, а рассудком.