Текст книги "Сочинения в трех книгах. Книга третья. Рассказы. Стихи"

– Саня, не расслабляться!

Обернуться удалось за полчаса. Если учесть, что стояла сорокаградусная жара, то удалось еще сбросить с полкило пота. Регистраторша поглядела на часы, удивленно подняла брови, мол, шустрый клиент попался. Забрала квитанцию, прочие бумаги, сквозь зубы процедила: «Ждите, вас вызовут» и сгинула, закрыв окошко. Жара стояла неимоверная, и Сан Саныч чуть не обжегся о железо лавки. Обнадеживало одно – из пяти сидевших до рейда в банк осталось двое. Тот самый парнишка и ещё один, лет пятидесяти.

Когда парнишку вызвали, тощий мужичок подсел к Санычу и, приблизив физиономию к его уху, дыша смесью чеснока и камфорного спирта, прошептал:

– Справка на оружие нужна? Moiy посодействовать. – Мужичок огляделся по сторонам и добавил: – Практически безвозмездно.

– Мне и так дадут, – пресек коррупцию честный посетитель.

– Ну-ну, – хмыкнул тощий, дыхнул гнилым зубом и обиженно отсел.

Редкие мухи жужжали и бились головой о стекло регистратуры. «Небось, тоже справку хотят, вон как стараются, – посочувствовал Саныч и осекся, подумав: – Э, да тут точно психом станешь раньше сроку».

Сбросив еще стакан пота, Саныч дождался. Микрофон, замурованный в потолок, произнес его фамилию и номер кабинета.

В кабинете приятно холодил кондиционер.

– Присаживайтесь, – строго приказала врачиха и показала на стул возле двери, метрах в десяти от её стола. – На что жалуетесь?

– На милицию, не хотят без медсправки продлевать разрешение на мой старый дробовик, – пошутил Саныч и прикусил язык, запоздало сообразив, что здесь не место для словоблудия.

Врачиха удавом на него посмотрела и чего-то записала на листке. Сан Саныч прижух. Молчание длилось минуты три.

– А вы часто потеете? – спросила эскулапиха и показала на мокрую рубашку болтуна.

– Так жара, – проблеял посетитель.

Врачиха, поежившись в теплом свитерке, записала: «Неадекватное восприятие температуры». Саныч сообразил, что она написала и конкретизировал:

– Там в холле и на улице жара, а тут-то у вас хорошо, прохладно. Кондиционер.

Врачиха еще внимательнее посмотрела и записала: «Склонность к внезапной перемене мнения, отсутствие устойчивых взглядов на происходящее». Потом спросила:

– А сколько, вы думаете, здесь градусов?

Зрение у Саныча было дальнозоркое. Он как вошел сразу приметил на стене градусник с красным столбиком, замершим напротив цифры 20 и уверенно произнес:

– Пожалуй 20–21 градус, не больше.

Врачиха встала, подошла к градуснику, посмотрела через близорукие очки, постучала по стекляшке ногтем, вернулась за стол, огорченно вздохнула, зачеркнула строчку и снова спросила:

– А что у вас за ружьё?

– Да обычное, охотничье. Ему лет семьдесят. Мне от отца досталось.

– Так на что жалуетесь?

– Жалоб нет.

– Ну, на нет и суда нет, – подытожил здоровенный медбрат, тихонько сидевший в углу, и поскрипел тренированными мускулами.

– Пожалуй, да, – нехотя согласилась врачиха, взяла в руку печать, видать, хотела поставить на справку, но передумала и сказала Санычу:

– Ждите в коридоре, вам сообщат решение.

Тот на всякий случай сказал «спасибо» и, мысленно матерясь и проклиная бюрократов в белых халатах, вышел.

Еще минут через двадцать регистраторша протянула заветный листок с подписью и синим штампиком.

Саныч мгновенно испарился и, пока шел к трамваю, отходил от происков психиатрических эскулапов.

«Да, – повторялось в его голове, – у этих и здоровый рехнется. В этом заведении точно психом станешь. Хорошо хоть раз в пять лет приходить надо, а то если чаще, то крышка!»

Однако заветная подпись с резолюцией «отклонений не выявлено» и печатью на ней приятно лежала в пластиковом пакете.

Радость от доброго почина, от первого штампика в справке успокаивала, настраивала на благодушие, должно быть, поэтому, когда на прогромыхавшем трамвае прочиталась надпись «Сто лет речинскому трамваю!», Саныч не скривился в ухмылке, а наоборот, улыбнулся, глядя на раскрывшую дверь развалюху, сообщил себе: «Верю!» и вошел. Сразу за кабиной водителя висела электронная штуковина, на которой лампочками светились цифры. С полгода назад по телику выступал начальник городских трамваев и с восторгом рассказывал про модернизацию, компьютеризацию и логизацию маршрутов. Говорил, что теперь, когда на усовершенствование трамвайных дел из бюджета выделена и освоена куча миллионов, жизнь граждан и поездки в трамваях превратятся в райское наслаждение, а проблемы с пробками исчезнут навсегда.

Граждане было обрадовались перспективам, но когда увидели после модернизаций тот же трамвай, только перекрашенный из красного в желтый цвет да эту самую штуковину с цифрами градусов, поняли, куда исчезли кучи миллионов, и в очередной раз повторили эпиграф, придуманный для нашей любимой Родины Карамзиным: «Воруют!».

Первые месяца два цифры показывали правильно, время от времени гасли, и тогда загоралось название грядущей остановки. Так цифры с буквами попеременно подмигивали обитателям, пока местный дурачок не сунул в табло велосипедную спицу и прекратил свою жизнь, а заодно и единение детища девятнадцатого века с компьютерной.

Трамвай и справка вели Сан Саныча в логово наркоманов, в «наркологический кабинет». Он почему-то разволновался, да настолько, что в голову даже не пришла мысль про то, почему псих – диспансер, а наркологический всего-то – кабинет.

4

Кабинет укрылся в глубоком подвале. Сырая и темная лестница стучала под сандалиями настырного посетителя. С каждым шагом становилось темнее и страшней, но добравшись до самого низа, Саныч увидел дверь, вошел и на секунду ослеп от света. Длинный холл освещало множество подмигивающих и гудящих длинных ламп с названием «дневной свет». Глядя на такое всегдашнее освещение третьесортных казенных учреждений, Сан Саныч всегда думал: «Если этот свет называют дневным, то какой же у них ночной?» Ответа никогда не находилось. Не нашлось и теперь.

Очередь тут была побольше, чем в психушке. Раз в шесть. Саныч смекнул, что психов в этом мире малая толика, и это умозаключение не то чтобы расстроило, но ввело в некоторый ступор. Он всегда верил в обратное. Этим и обосновывал неудачи страны сперва в строительстве коммунизма, а теперь капитализма.

«Да неужто наркоманы всему бедой? Не ожидал», – мелькнуло в голове и повторилось вслух:

– Не ожидал.

На слова никто не отреагировал, потому что каждый сюда входящий рассчитывал быть первым или вторым, а никак не в третьем десятке и говорил про себя примерно то же.

На бумажке, приклеенной на двери, было написано, что прием начнется через полчаса, но шустрая, совсем молоденькая девчушка в регистратуре, с пирсингом на бровях, носу и щеках уже вписывала в стандартный бланк фамилию первой посетительницы. Минут пять потенциальная наркоманка вытаскивала документы из сумки, совала их в окошко, потом запихивала назад, потом вытаскивала из той же сумки деньги, оплачивала осмотр, потом искала мелочь, потом снова запихивала сдачу в сумку. В конце манипуляций получила листок бумажки и побежала. К Пирсингушке подошел второй страждущий, который оказался смекалистым, приготовил всё и сразу выложил документы и оплату точно копейка в копейку. За что получил улыбку молоденькой регистраторши, а остальная очередь – предложение последовать примеру. Народ начал шарить по карманам, а мужик так же быстро, как первая посетительница, помчался куда-то с таким же листком. «Куда это они стартуют?» – размышлял от нечего делать наш наркоалкаш.

Загадка разгадалась, когда очередь дошла до него. После знакомых действий с документами и деньгами девчушка протянула чек, договор, такой же как и предыдущим гражданам листок, и сообщила, что лаборатория, в которой определят наркоман он или алкаш, находится через дорогу, в другом здании. Потом добавила, что если хочет успеть до закрытия этой лаборатории на обед, то двигаться надо весьма быстро. Когда все это сообщалось, Саныч видел, как на языке юной регистраторши болтается и позвякивает колокольчик и почему-то вспомнил юность, стихи Джона Донна, потом прозу Хемингуэя, но через пять минут, отдыхиваясь от быстрого перемещения, размышлял уже не о мировой литературе, а о прозе жизни. Стоял перед унитазом, держа ниже пояса небольшую пластиковую баночку. Жидкость из организма то ли от волнения, то ли по причине отсутствия не выделялась, и бедолаге пришлось напрягать все силы, чтобы сократить гладкую и остальную мускулатуру. Счастье произошло, и еще через минуту строгая дама в белом халате запихнула в содержимое баночки два датчика. Окраску те не изменили. Не покраснели от стыда и не позеленели от злости. Потому Александр Александрович был признан не алкашом и не наркоманом.

На бумажке дама привычно поставила маленький штампик, и Сан Саныч не спеша поплелся обратно в наркоподвал, разглядывая окрестности и рассуждая по пути, что у наркоманов-то дело поставлено поприличней. Деньги берут на месте, не гоняют в банк, да и бюрократии меньше, а затрат побольше: баночка, датчики для анализа, опять же унитаз.

На дороге валялись шприцы, иглы, в закоулках торчали подозрительные личности, глядящие вроде бы и мимо проходящих, но оценивающе. В подвале он оказался в новой, вернее, в старой очереди за теми же гражданами, что и до выявления алкоголя и наркотиков в организме. Хотя там, в лаборатории, их не видел. Должно быть, кочевали посетители параллельно, но разными путями, которые, как известно, неисповедимы. Дождавшись, Саныч вошел к здешнему начальнику, который изъял листочек, а на его справку рядом с психушечной поставил здоровенный штамп: «не выявлено», подпись и еще одну совсем уж мудреную печать, а на всё это наклеил марку с голограммой. Да, дело тут было поставлено посолиднее, чем у психов. Эти ребята тратились ещё и на марки с голограммами.

Остальной медосмотр в поликлинике прошел быстро и не примечательно. Врач задавал вопрос: «Жалобы есть?». Осматриваемый отвечал: «Нет!» и получал на справке очередную запись: «не выявлено», подпись и печать.

– Это же как удачно формулируют умные медики: «не выявлено», – рассуждал Сан Саныч, выйдя из поликлиники. – Вроде как нету ничего недопустимого и ты не псих и не алкаш, и пожалуйста – пользуйся оружием, а ежели не доглядели, не распознали наркомана или алкаша, и этот самый псих укокошил кого, то можно отбрехаться: «Вчера не был, а сегодня вдруг выявился».

«А тогда зачем эти справки? Зачем его, взрослого, известного всем человека гонять по городу из одного заведения в другое, и почему он должен за всю эту галиматью отдавать свои кровные?

И кстати, совсем не малые», – продолжал рассуждать правдоискатель и государственный деятель, проснувшийся в Саныче.

«На фиг справка эта, если в любой момент она может стать недействительной. Это что же получается, пять лет я мог хранить дробовик, а через пять лет и один день вдруг понадобилась новая справка, в которой написано, что сегодня, во время посещения медика не выявлено, что я псих. А про завтра ничего не написано. Глупость! А тогда зачем отрывать меня от дел? – И Саныч сам себе объяснил: – А из-за денег. Денег для психиатров, наркологов, других медиков. Чтобы у них денег побольше в карманах появилось ни за что ни про что. А это уже мафия. Это Коза Ностра какая-то».

На этом праведном месте карбонарий в душе Саныча утих.

5

Он подошёл к солидной организации, одновременно охранявшей природу и собиравшей под своим крылом её уничтожителей – охотников и таким образом претворявшей в жизнь известный всем со времен учебы в вузе философский закон единства и борьбы противоположностей.

Пройдя мимо солидного охранника, спавшего с открытыми глазами, Саныч по лестнице, покрытой ковровой дорожкой, поднялся на второй этаж и, направляемый стрелками указателей, поскрипывая мореным дубом паркетного пола, подошел к кабинету с нужной табличкой.

Вдоль трех стен топорщились углами к входящим пять столов с черными мониторами. За тремя томились мужчины. По лицам было видно, что смертная тоска поселилась тут давно и навсегда. Каждые полчаса кто-нибудь вздыхал, говорил: «А не перекурить ли?», коллеги обрадованно выходили, курили во дворе, обсуждали спортивно-политические проблемы, потом возвращались и уныло ждали очередного перекура.

Возраста они были разного. Самый молодой, лет тридцати пяти, имел на шее толстую желтую золотую цепь. Взбесившийся бойцовский пес, ежели вздумал разорвать обидчика, с неё бы не сорвался. На левом мизинце поблескивал и наводил на мысли о нетрудовых доходах перстень с бриллиантом. А на другой руке, в дополнение картины, цеплялся за кисть, чтобы не рухнуть на пол и не проломить его своей тяжестью, браслет с аметистами такого же, как собачья цепь, вида. На столе моложавого клерка одинокий листок белел посредине и напоминал известную фразу про жизнь, которую надо начать с чистого листа.

Напротив любителя ювелирных поделок, за столом, заваленным бумагами и папками, изнывал, изображая усердную деятельность, седой узколицый морщинистый мужчина предпенсионного возраста в увеличительных очках. Такими обычно изображают на карикатурах бюрократов. Во взгляде его и неопытный физиономист углядел бы фразу: «Эх, досидеть бы тут до пенсии».

У третьей стены лицом ко входу расположился третий. Возраста среднего от двух первых, то есть примерно пятидесяти. По белоснежности рубашки и черноте галстука посетитель сразу догадывался, что это – начальник.

– Здравствуйте, – бодро начал Сан Саныч, – можете ли вы помочь в моем бессмысленном и безнадежном деле?

Начальник расплылся в улыбке, Золотой блеснул цепями, старый – очками. Все замерли.

– Ну почему же бессмысленном и безнадежном! Мы разрешим все ваши проблемы! Слушаю вас внимательно.

Саныч рассказал, что для продления регистрации старого охотничьего ружья по новым правилам ему нужен охотничий билет.

– Да не вопрос! – Начальник жизнерадостно пожал плечами, взял со стола Золотоносца одиноко пылившийся лист и протянул будущему члену охотничьего общества. – Заполняйте, пожалуйста, в холле бланк, и милости просим. Две фотокарточки три на четыре и копию паспорта вы не забыли?

Саныч показал. Лицо начальника на долю секунды погрустнело, но только на долю.

Через полчаса взмокший от мыслительного напряжения, возмечтавший стать охотником гражданин принес исписанный бланк.

– Замечательно! Присаживайтесь. – Начальник превратился в доброжелательность и принялся изучать исписанный листок. С каждой рассмотренной строчкой лик его грустнел, и к окончанию чтения печаль стала бесконечной, а из левого глаза от переживания выкатилась слеза.

– Александр Александрович, ну как же так получилось? Должен вас огорчить. Придется заполнить бланк снова. Вот здесь, к сожалению, надпись вылезла из квадратика, а это недопустимо. И здесь тоже. Компьютерная обработка документации не сможет оцифровать и расшифровать такой бланк, а у нас всё компьютеризировано, и человек, увы, бессилен внести корректировку или поправить. Сами понимаете – компьютеризация всей страны. Перепишите, пожалуйста. Возьмите другой бланк, у нас они, увы, закончились. Тот, который я вам давал, был последним, но бланки продаются в киоске на первом этаже.

Киоск был закрыт. Надпись на окошке обнадеживала: «Ушла за бланками на пять минут». Через полчаса Саныч вернулся и объяснил клеркам про то, что ни продавщицы, ни бланков нету, и когда будут неизвестно. Все искренно и дружно стали возмущаться, потом долго искали запропастившиеся бланки. Те не находились. Потом один случайно нашелся, и Саныч снова отправился заполнять в коридор, который доброжелательные чиновники называли холлом.

Этот бланк тоже был запорот. Не надо было даже заходить в кабинет, чтобы понять. Никак буковки не вмещались в клеточки, а если умещались, то не хватало длины строчки для длинной надписи. А если и то и другое удавалось, то все равно что-то получалось не так. А бланков больше не было. В отчаянии и безысходности Сан Саныч оглядывал холл, окна, стены и вдруг увидел на одной из дверей прикнопленное объявление: «Заполняем бланки».

В кабинете пухлая, лет тридцати девица трындела по телефону. Сан Саныч минут десять безуспешно ждал, пока она наговорится, не дождался и, улучив, когда начался набор воздуха для продолжения трепа, поздоровался и спросил:

– Вы можете помочь заполнить эту форму?

– Эту? – сотрудница неизвестной фирмы с затуманенными глазами с трудом возвращалась в этот мир. Мир, чуждый её душе. Мир, в который она была вынуждена опускаться, чтобы зарабатывать на сотовые разговоры, помады, лаки, краски, тряпки и прочие аксессуары, царившие в заоблачных вершинах настоящего мира. Мира гламурных журналов и клипов. Тишина в комнате тянулась и не кончалась. Должно быть, девица пыталась, но не могла вернуться из заоблачных, сверкавших блеском моделей и кинозвезд высот. Сан Саныч знал, что если без умолку долго говорить, наступает кислородное голодание, и человек может упасть в обморок или даже умереть. Когда он служил в армии, с одним замполитом такое случилось. Еле откачали. Почти такое же на его веку периодически случалось и с некоторыми политическими деятелями.

Между тем взгляд девицы постепенно прояснился, она вернулась к жизни и наконец оценила взглядом вошедшего, подняла глаза к потолку и кивнула. Потом помолчала и назвала сумму.

На эти деньги можно было неделю красить глаза, губы и говорить по телефону. Саныч вздохнул и согласно кивнул.

– Присаживайтесь. Давайте паспорт.

Сан Саныч послушно протянул.

Девица долго закрывала в компьютере «Однокласников», «В контакте», «Фейсбук», «Ютуб», интернет-магазины шмоток и, дождавшись, когда на экране высветился бланк, начала стучать по клавиатуре длинными, идеально ухоженными пальцами.

От нечего делать Саныч оглядел кабинет, обставленный традиционной офисной мебелью и, не найдя ничего примечательного, перевел взгляд на клавиатуру. Пригляделся и обнаружил, что на среднем раскрашенном ногте красавицы была картина «Утро в сосновом лесу», а на безымянном «Охотники на привале». Такого он еще не видел и хотел было раскрыть рот, но девица стукнула мизинцем с известной гравюрой Дюрера «Заяц» по клавише. Принтер заворчал и выдал два листа заполненных почти невидимым шрифтом.

– Подпишите, – миниатюристка протянула просителю листы. – Это договор на составление заявления.

Саныч был без очков, черные полосочки он видел. Видел слово «договор», напечатанное вверху листа крупнее других букв, а больше не видел ничего.

– Чего здесь? – спросил он.

– А, пустяки, что вы не возражаете, чтобы я заполнила и распечатала эту вашу форму, и цена.

Саныч перекрестился и подписал.

Указательный палец с картиной «Охота на львов», аккуратненько нажал на большую клавишу с надписью «Enter» и принтер выдал еще один листок.

– Это приходный ордер, – девица шлепнула по нему печатью, расписалась, разорвала линейкой пополам и протянула привычным жестом. – Подпишите.

И только после этого было начато заполнение хитрой формы.

Время позволяло, и Саныч безуспешно пытался вспомнить автора «Охоты на львов», но не успел. Лист с формой был отпечатан, и он отправился в первый кабинет.

Мужики сидели в тех же позах. Той же тоской светились глаза.

Моложавый сделал вид, что внимательно изучил лист, подписал внизу и кивнул головой в сторону предпенсионного:

– Теперь вам к нему на сдачу охотничьего минимума, – вздохнул и сказал начальнику: – Пошли, покурим.

Когда двое вышли предпенсионер вытащил из стола толстенную книгу. На обложке была нарисована собака, радостно несущая охотнику утку. Должно быть, в этой аллегории охотником был вышедший перекурить начальник, собакой – предпенсионный, а уткой – он, Сан Саныч.

«Охотничий минимум» – читалось под картинкой.

«Если это минимум, то какой же тогда максимум?» – мелькнуло в голове потенциального члена охотничьего общества и он, ткнув пальцем в талмуд, спросил:

– Неужели вы все это знаете наизусть?

– Не, – честно ответил тот и объяснил: – Я не охотник, а вам надо всё это знать.

Будущий охотник смекнул что к чему и предложил:

– А давайте я у вас эту книгу куплю и буду с собой на охоту брать. Ежели чего, сразу в неё гляну, и порядок.

– Это мысль, – согласился предпенсионер, – книга полезная, редкая, а потому ценная, – и назвал сумму в два раза большую, чем в диспансере и кабинете вместе.

«То-то я думаю, что получится, если психа сложить с алкашом, а ведь точно – охотник и получится», – усмехнулся про себя Сан Саныч, покопался в карманах и протянул охотнику за купюрами озвученную сумму.

– Ну что с вами делать, раз уж так вам нужно, пожалуйста, – вздохнул мудреный взяточник, спрятал в стол деньги и задумчиво добавил: – Но книжку заберете послезавтра, когда придете за охотничьим билетом.

Когда через день Саныч получал билет, предпенсионера на работе не оказалось…

6

Участковые, как было написано на табличке у входной двери, принимали граждан с 9-00. Саныч прочитал, недоверчиво хмыкнул, мол, появятся ли вообще, но пришел в 9-05.

Дверь была открыта, и обладатель дробовика увидел двоих. Лейтенанта и майора. Оба сосредоточенно сидели за компьютерами и стучали по клавишам. Должно быть, составляли отчеты.

– У меня регистрация ружья заканчивается. Нужен акт про его хранение, – сообщил Сан Саныч, поздоровавшись, и удивился вдруг появившимся робости и косноязычию.

– Не вопрос, составим, – сказал майор, глянул на вошедшего, улыбнулся, открыл ящик стола, пошарил в нем и добавил: – Вот только бланков чего-то не вижу.

«Знакомая история, сейчас начнется заморочка похлеще охотоведческой», – подумал Сан Саныч.

– Да они у меня, возьми, – старлей протянул пачку бумажек с печатями. – Я вчера три акта делал.

Майор забрал у Саныча документы и начал переписывать со старого разрешения название и номер ружья, из паспорта – прописку и остальное, что положено.

– А где храните ружье? – не отрываясь от писанины, спросил майор.

– В железном сундуке. Сейчас сами увидите при осмотре.

– Да нет, никуда не пойдем, я вам верю да и помню, пять лет назад смотрел на ваш антиквариат в кладовке.

– Точно! – вспомнил майора Саныч. – Только вы тогда старшим лейтенантом были.

Его напряженная робость исчезла.

– Ага, как вышел из кладовки, так сразу майора и присвоили. Сейчас Николай сгоняет туда к вам, и ему кэпа враз за подвиг дадут.

Веселость майора передалась Сан Санычу и старлею.

Майор дописал акт, расписался, протянул Санычу, сказал: «Через пять лет приходите. Буду жив, стану полковником и выдам новый» и пожал руку.

«Как я удачно зашел, без тормозни, без проволочек. Раз и готово!» – радовался Сан Саныч, и весь этот день получился у него таким же легким и веселым.

7

Вечером Сан Саныч почистил ружьё, ботинки, наутро оделся поприличней, очередной раз проверил справку, акт, составленный участковым, новый охотничий билет, фотокарточки, паспорт. Сложил бумаги в пакет и отправился в разрешительный отдел. Путь к отделению милиции пролегал мимо городской достопримечательности. Вначале тут был родник. Ключ бил из земли, тек вниз и впадал в Речку. Древние охотники и прочие обитатели окрестностей приходили сюда закусить после успешной охоты, рыболовства или собирательства грибов, ягод и прочего съестного, когда-то обильно произраставшего в округе. Постепенно небольшая ложбинка возле ручья заполнилась водой, и образовалась лужа. Возле лужи и возникло поселение, а позже город Речинск. Съестного с тех пор в окрестностях поубавилось, а вот амбиций, наоборот.

Градоначальники знали, что в каждом уважающем себя городе должен быть главный памятник, без которого и город-то не город, а так, стойбище. Например, в Нью-Йорке имеется «Свобода», в Одессе – Дюк Ришелье, в Волгограде – «Родина-мать», в Питере – Екатерина Вторая известно чего соорудила Петру Первому. В Речинске ничего такого не было! А нет памятника, нет и почтения к власти.

Случай подвернулся, когда после развенчания культа личности освободилось место от бронзового отца всех народов. Тогда и было решено соорудить «аллегорическую память об историческом прошлом». Так в Речинске появился главный памятник. Собственно, памятник был не памятник, а фонтан. Три тетки в юбках, фартуках и кокошниках стояли спиной друг к другу, обороняясь не то от посягательств поддатых из соседней «Пельменной», не то от далеких заграничных врагов. Стояли зеленоржавые девицы на гранитной башне броневика, который остался от свергнутого вождя. Из трех амбразур под крышкой башни с весны до осени били из пулеметов струи воды. Вся эта конструкция возвышалась посреди лужи, обрамленной в гранит, и называлась официально «Дружба народов», а среди несознательных обывателей – «Три сплетницы».

По вечерам невдалеке играл оркестр. По утрам квакали лягушки.

Так продолжалось достаточно долго, и местные жители привыкли засыпать под оркестр, а просыпаться под кваканье. Однако ничто не вечно. Наступила великая капиталистическая революция, оркестр сначала распался, потом объединился в частично обновленном составе, на кладбище. Убаюкивать граждан стало некому.

А вскоре никому не известный ранее студент мединститута получил благословение местных бандитов, потом разрешение властей и открыл невдалеке французский ресторан. Так что и будить окрестное население стало некому.

Через год студент-ресторатор зарвался. Вместо лягушачьих стал подавать новообразовавшимся аристократам куриные лапы. Купил «мерседес». Кому положено сообразили, что он чего-то недодает, и нашли недоучку под утро в фонтане с ногой Буша во рту и бутылкой из-под шампанского в противоположной части анатомического устройства организма.

Приказано было в связи с возможностью появления клеветнических сведений, порочащих самых непорочных граждан города, дело не раздувать, и смекалистый следователь, из молодых да ранних, закрыл его по причине «несчастного случая, вызванного употреблением слабоалкогольного шипучего напитка нетрадиционным способом», и все успокоились.

Еще через год фонтан снова заквакал. Приободренные оппозиционеры воспрянули и провели возле него митинг под невинным лозунгом о защите окружающей болотной среды, хотя все понимали, о чем была речь, и хитро подмигивали друг другу. Власти сделали вид, что не поняли, выждали два месяца и закрыли произведение искусства на реставрацию, а когда к новогодним празднествам открыли, народ ахнул. Лужи не было. Ее закатали асфальтом, а под самым броневичком сидели и глядели на четыре стороны света огромные, выкрашенные в белый цвет жабы с разинутыми ртами и длинными языками. Мол, вот вам, защитнички окружающей среды.

Местный скульптор после этого получил премию и комнату для художественной мастерской. Стал разгуливать в новом пиджаке и кожаной куртке, а хозяин фирмы, выигравшей тендер на реставрацию, он же сват зама мэра по строительству, – разъезжать на уже печально себя зарекомендовавшем «мерседесе» студента-ресторатора-самоубийцы. Злопыхатели клеветали, что этот «мерс» был изъят когда-то как вещественное доказательство, а потом, когда дело закрыли за отсутствием состава, оказался не у вдовы, а у Вдовина. Так звали свата. А за это… Впрочем, к чему повторять наветы на честнейших и незапятнанных людей.

Когда следующей весной фонтан включили, выяснилось, что круговорота воды не получается несмотря на пятьдесят миллионов истраченных на реставрацию денег. Поэтому бронзовые трубы – гордость первого скульптора срезали, вывезли в неизвестном направлении, а за экономию воды сметливые градоначальники выдали себе премии, и к лету уже несколько служителей администрации обзавелись красивыми вездеходными автомобилями.

Сан Саныч вспоминал эти истории каждый раз, проходя мимо, но сегодня было не до того. За плечом висел чехол с ружьем, в руке шелестел новенькими документами старый портфель. Всё было собрано в срок, подписано, оплачено, проштамповано печатями, скреплено скрепками.

Очереди в отделе не было. Сан Саныч подошел к окошку, спросил молоденького капитана, как ему продлить регистрацию ружья. Показал медицинскую справку, другие бумаги. Тот поглядел, протянул Санычу бланк с заявлением. Быстро и толково объяснил, чего где писать. Бланк, как и все бланки, был путанным и, не объясни капитан раза три, а то и больше, пришлось бы Санычу переписывать. А тут на удивление получилось враз! Опытный Саныч почуял подвох, но милиционер поглядел на ружье, сверил номер, проверил паспорт, забрал фотки, улыбнулся и отдал Сан Санычу старое разрешение:

– Позвоните через недельку, думаю, новое будет готово.

– И всё? – поразился Саныч.

– Да.

– А если через неделю без звонка прийти?

– Охота вам ноги без толку бить, лучше позвоните мне. Я скажу, готово или нет, тогда и придете. – Капитан протянул Санычу визитку с номером телефона. – Удачи.

Саныч взял, сказал: «Спасибо». Растерянно от такой простоты общения и скорости решения постоял с минуту. Сложил ружье в чехол.

На всякий случай спросил:

– А ружьё снова приносить надо?

– Нет, я уже всё сверил.

Через неделю Сан Саныч получил «разрешение».

Потрясенный простотой последнего акта получения, он шел домой по дороге, повторяя: «Это же надо. От кого не ожидал, так не ожидал. А ведь хлопот не было только с участковым и вообще с милицией. Ни денег никаких не взяли, ни выпендривались, как медики и охотпроходимцы. Это же надо. Кому не лень матерят, полощут почем зря, и такие они, и сякие, и взятки берут. А с меня ничего не взяли, и даже не собирались брать. Нормальные, хорошие ребята. Такие, если чего, защитят. Точно. Такие помогут».

– Привет, сосед, – окликнул его возле фонтана старик, с орденом на пиджаке, тот самый, которого хотели извести поганками старухи из поликлиники.

Саныч любил поболтать с ветераном. Иногда исключительно на военные праздники они выпивали по рюмашке, обсуждали международное положение, и вообще. Дед был решителен и суров. Каждые посиделки он обычно подытоживал фразой: «К стенке всех этих гадов надо ставить или в Магадан!». Сан Саныч, как гражданин, воспитанный на идеях гуманизма, возражал. Старик пожимал плечами, удивлялся. Говорил: «А чего, Саня, я же как лучше для них предлагаю: олигархи – они золото любят – любят. Вот их туда и надо послать, пусть копают любимый металл. А остальное у них будет как и теперь, только бесплатно, что таким особо приятно. Охрана – бесплатная, жилье – бесплатно. Харч – тоже. Живи и радуйся – мечты сбываются!»

– Привет, Саня, – повторил старый воин, – далеко путь держишь?

Сан Саныч, светясь от радости, показал новенькое разрешение.

– Вот, – сказал, – ходил получать. Целую неделю потратил, справки всякие собирал.

Старик повертел в руках бумажку, прочитал, вернул.

– Глядикося, – удивился, – а нам такие в сорок первом не выдавали. Винтовки выдавали, гранаты тоже, а бумажек не выдавали. Забюрократились. Надо бы их проредить.