Текст книги "Груз"

13

Впрочем, на следующий день отец с толстушкой– дочерью были на месте вовремя. Мы обменялись рутинными фразами и вроде бы уже могли спокойно ехать к Крещатику, откуда началась бы наша обычная долгая прогулка. Подкатил поезд, и я стал жестом приглашать своих гостей войти в вагон, но тут девушка уронила свой молодежный рюкзачок, что-то выпало, из-за чего мы в последний момент воздержались от посадки. Передумал ехать и какой-то дядя вполне незамысловатого вида, уже вступивший было в третий вагон (мы стояли у первого).

Заметив, что я уставился на него, он повел себя как абитуриент театрального вуза, которому дали задание изобразить влюбленного, ждущего зазнобу в центре ГУМа у фонтана: стал преувеличенно сверять свои часы со станционными, сценически вытягивать шею, вглядываясь в конец платформы – короче, вести себя как законченный осел. Мне это резко не понравилось, я переменил план и вместе со своими новыми знакомцами поднялся наверх.

Мы отправились на те самые задворки Политехнического, которые, оказывается, способны навеять воспоминания о Кембридже. Пока мы медленно брели в гору, нас обогнал 3. К в моем коричневом Мурзике. К заднему стеклу была прислонена сшитая из ярких лоскутов подушка – знак крайней опасности.

Мы долго прогуливались по чудной тенистой территории. Похоже, человеческая рука меняла здесь что-либо в последний раз в тысяча восемьсот девяносто пятом году. Я с облегчением узнал, что груз еще не извлечен из тайников и крепко-накрепко приказал своему собеседнику (он был голландец, специалист по садово-парковой архитектуре) и не распаковываться до моего прямого распоряжения. Голландца звали Дирк, а его дочь – Майке. К счастью, их тур предусматривал четырехдневное пребывание в Киеве. У нас было еще два с половиной дня.

Как ни странно, они плохо говорили по-английски, хотя все прекрасно понимали. Поскольку Майке училась во французской гимназии в Амстердаме, мы наладили общение так: я говорил по-английски, Дирк сразу отвечал по-немецки, а Майке переводила его слова на французский, который я более или менее понимаю на слух при почти полной неспособности на нем говорить. Время от времени они выражали сожаление, что я не знаю немецкий, словно надеясь, что я перестану притворяться и заговорю наконец на этом превосходном языке.

Я объяснил Дирку следующее: «Я не уверен, что все безопасно. Ничего конкретного, но как будто что-то такое разлито в воздухе. Эр, эр», – несколько раз повторил я, показывая руками. Воздух, дескать. Полон чего-то такого.

А про себя добавил: слишком много людей с газетками возле входа в метро. Кстати, накануне я их тоже встречал – в центре, чуть ли на каждом шагу. Филеры самого последнего разбора, как известно, часто ходят со свернутой газеткой в правой руке: где-то кто-то когда-то решил, что человек с совсем пустыми руками подозрителен. Носить в руках какой-то предмет уличному соглядатаю не очень удобно, а газетку, когда она начнет мешать, можно в любой миг бросить.

Я истолковал скопление бойцов невидимого фронта так: наверняка в этот день проводилось какое-то очередное успешное мероприятие киевского КГБ по окончательному искоренению буржуазных националистов, самостийников и мазепинцев. В самом метро я граждан с газеткой не видел.

Я сказал Дирку, что завтра в час дня жду его одного, без дочери, на «Политехнической», с большим пакетом, пусть набьет его чем не жалко (или даже жалко), годится любой новый предмет – майка, носки, кроссовки – я указал на ноги Майке. «Сникерс», – поняла она. «Йа, йа, сникерс», – закивал ее отец. «Кепка, шорты, рубашка и так далее, – продолжал я, – только с бирками. Виз лейбле. Размеры – любые. Годятся витамины, чай, печенье, кофе, какао. В общем, большой пластиковый пакет должен быть полным». А про себя добавил: «Таким, ради которого в нашей стране пустых прилавков человек был бы способен сделать остановку в Киеве по пути в Крым». Боюсь, моя просьба показалась Дирку странной, но все доставщики должны были быть строго проинструктированы исполнять наши распоряжения. Кажется, это еще действовало.

Я видел, что Майке уже надоело наше бесцельное гуляние, но продолжал тянуть время, не переставая думать о том, что же побудило моего друга забить тревогу, и вдруг получил ответ на свой вопрос. Мы шли вдоль кирпичного забора, утратившего свою первоначальную функцию, и в его пустом проеме, где полагалось быть калитке, я увидел идущего параллельным курсом человека, которого приметил сегодня в метро. Такой, знаете, характерный пожилой дурень в кепке, но еще способный быстро побежать. Я хорошо помнил, как он шагнул в вагон за миг до закрывания дверей и уехал. Что-то заставило его вернуться, не иначе, как любовь к уединенным прогулкам. Невозможно было придумать какую-то правдоподобную цель его появления здесь.

Мы с голландцами вернулись в метро, доехали до «Арсенальной» и там расстались. Какое-то время я тешил себя мыслью, что сумел уйти от слежки, но не тут-то было. За меня взялись всерьез. Даже когда я в последнюю секунду сумел выскочить из закрывающихся дверей вагона, оказалось, что на перроне стоит уже дважды замеченный мною блондин, я присвоил ему имя Комсомолец. Он был в защитной куртке номера на два меньше, чем следовало.

Комсомолец не сел в поезд именно в предвидении моей, достаточно обычной, хитрости. Значит, кто-то другой уехал в покинутом мной поезде. Он мог себе позволить не выпрыгивать в последний момент. Я пересек платформу и покатил куда-то наугад. Потом я долго бродил по улицам, причем топографическое любопытство не оставляло меня даже теперь. Я больше не заботился о том, что они обо мне подумают, и не пытался изображать из себя ничего не подозревающего обывателя: менял курс, разворачивался на сто восемьдесят градусов, и поэтому без труда засек трех филеров, которые меня пасли.

Мужчин я мысленно назвал Отличник и Дебил, а женщину – Мормышка, а если по правде, то другим словом, отчасти близким по звучанию. Комсомольца и пожилого больше не было. К. С. Станиславский рыдал бы от восторга, глядя на поведение Отличника: когда я, порывшись в книгах букинистического магазина и даже что-то купив, вышел наружу, тот, вы не поверите, стоял спиной ко мне и переписывал в записную книжку время работы соседней «Спортивной книги», сверяясь с табличкой на ее дверях после каждой буквы. И были причины: стеклянная дверь здесь хорошо отражала все происходившее позади. А когда я зашел на какую-то стройплощадку справить малую нужду, на ней тут же возник еще один встревоженный филер, типичный строитель коммунизма с плаката. Он был в футболке невозможного сиреневого цвета, где они такие берут?

Я слышал звук машины, в которой его подвезли к другому входу на стройплощадку. Не глядя на меня – характерная деталь, нормальный человек взглянул бы, – он обогнул котлован и вышел в прореху забора с противоположной стороны. Так и есть – туда тут же подкатил микроавтобус.

Кстати, часто приходится слышать, что на подобные роли берут людей с незапоминающейся внешностью. По-моему, это литературный домысел, посмотрите вокруг, какую внешность можно назвать незапоминающейся? Но даже если такие и есть, поди их напасись. Думаю, что гебуха работала с тем материалом, который имела, даже одеты они были, боюсь, в свое.

Я вышел со стройплощадки на улицу и увидел через дорогу наискосок, как Строитель коммунизма беседует с Дебилом. Оба трогательно изменили внешность: Строитель коммунизма упрятал свою сиреневую безрукавку под куртку-хаки, в которой еще недавно щеголял Комсомолец, причем ему она была, слава богу, впору. К несчастью, сиреневый воротничок все равно выглядывал. Дебил, наоборот, куда-то дел свою белую ветровку и стоял теперь в трикотажной рубашонке в широкую черную горизонтальную полосу. На голову он вдобавок натянул бейсбольный картуз, получилось красиво.

Мимо меня медленно прокатил микроавтобус с глухими окнами и с большой антенной, видимо, тот самый. Я решил, что у меня все же есть шанс: стройплощадка имела выход на третью сторону, в переулок, куда ни одна машина въехать не могла, поскольку его пересекала свежевыкопанная траншея. Пока они попрыгают в свой микроавтобус, пока он будет объезжать квартал… Я кинулся через стройплощадку, как юная серна. Мне повезло: я выскочил на угол переулка и большой улицы почти под колеса серой «Волги», явно готовой везти меня куда угодно.

«Почтовая площадь», – сказал я улыбчивому пожилому водителю. «Яволь, зер гут, хоть в Русановку, хоть в Лиски», – с готовностью отозвался он. Мы катили очень лихо. Хорошо помню, что дважды мы пересекали перекресток последними, уже на красный свет. Когда мы въехали на Подол, я уверовал, что оторвался, но на всякий случай вышел за полверсты до Почтовой площади и пошел к метро пешком.

Самое главное – не привести этих дармоедов за собой в общежитие Геофизтреста. Ночевать мне больше негде, а там, кроме меня, остановился еще и З. К. Поскольку к устроившей нас туда Раисе три дня назад обращался Алекс, вся наша шайка становится вычисляемой. Жена Алекса тоже еще была в Киеве – с помощью взятки она купила себе право жить в «Пролеске» еще несколько дней несмотря на утрату статуса автомобилистки.

Нам предъявить формально покамест нечего, но ведь есть еще и голландец с его двойным дном, вдруг его ведут от самой границы? Сам он, правда, не заметил ничего подозрительного, пограничный и таможенный контроль длился всего несколько минут и показался ему совершенно формальным, но хрен их знает, этих славных дзержинцев.

14

Входя в вестибюль метро «Почтовая площадь», я вздрогнул от отвращения: меня обогнал давешний Комсомолец, уже без куртки. Не поглядев в мою сторону, он устремился к эскалатору и исчез. Все было до боли ясно: прежде, чем я окажусь внизу, на платформе, он должен успеть оставить там кому-то свои инструкции и укатить на первом же поезде. Спустившись вниз, я уже не встречу знакомых лиц, всех филеров придется вычислять заново. Повернуть назад, на улицу? Там люди, ясное дело, тоже расставлены. Скорее всего, правда, все те же, знакомые. И как они успели опередить меня? Неужели балагура на «Волге» они мне сумели подставить? Невероятно.

Я стоял, размышляя, а в это время ко мне уже направлялся станционный милиционер: «Ваши документы, пожалуйста». Вот оно что, им надо установить мою личность и киевлянин ли я. Паспорт у меня был с собой. Милиционер пригласил меня в свою сторожку. Всем своим видом намекая, что любая просьба КГБ ему тошнотворна, он переписал в маленькую записную книжку данные моего паспорта, одновременно рассказывая сказку о какой-то выборочной проверке в киевском метрополитене.

Теперь вся моя ситуация стала другой. Распрощавшись с добрым милиционером, я не стал спускаться вниз, а вышел на улицу. Может, теперь, добившись своего, установив, кто я такой, они отвяжутся? Но нет, на скамейке на краю площади я увидел Мормышку, правда, с каким-то новым персонажем, интеллигентного вида мускулистым лысым господином в ковбойке. В качестве пары они смотрелись на редкость нелепо, и Лысый заметно по такому поводу страдал, не мог этого скрыть. Я плюнул в их направлении и пошел бродить по любимым местам Киева, ни разу больше не оглянувшись. Пусть эти шуты разыгрывают свои мизансцены, я не собирался облегчать им жизнь.

По пустынному и неудобному для слежки парку я отправился к памятнику Владимиру Красное Солнышко. Ночью прошел сильный дождь, аллея была скользкой и зеленой от постоянно натекающей со склонов глины. Я гулял, помню, в Липках, на Татарке, где-то еще. Совсем поздно вечером пришел на вокзал и, о чудо, как-то удивительно легко купил билет в плацкартный вагон до Симферополя на завтрашний вечер. Вопрос о приеме груза отпал, и если нас завтра не повяжут, я могу отправляться на море, а свою машину и дальше оставлю З. К. Пусть пользуется, безлошадный.

У соседней кассы успешно изображали отъезжающих Дебил и Лысый. У следящих за мной, как видно, наступил кризис кадров: когда я почти в полночь подходил к общежитию Геофизтреста, все тот же Лысый оказался на моем пути в телефонной будке. Он кричал в трубку: «Да!.. Да!.. И обязательно ее подругу рыженькую с собой прихвати! Ну ту, тонкомясую! Да!.. Да!..»

За этой фразой чудился хоть какой-то, но класс работы, однако выдержать его больше пяти минут «державна безпека» оказалась не в силах. Когда я получал у дежурной тетки ключ от своей комнаты (З. К. вернулся получасом позже), в дверях общежития появился Дебил в горизонтальную полоску и как-то особенно тупо прошлепал внутрь, а тетка не остановила его и ни о чем не спросила. Как это прикажете понимать?

Мы с З. К. долго шепотом обсуждали создавшееся положение, запивая обсуждение пивом. Вспоминаю это с удивлением, ибо вообще-то к данному напитку равнодушен. Мы согласились, что ни о какой разгрузке завтра не может быть и речи, а коль скоро мы не приняли груз, ухватить нас не за что. В обоих смыслах. Неприятно было другое: теперь не требовалось больших усилий, чтобы вычислить всех нас в качестве группы и заняться ее изучением.

З. К. рассказал, почему он подал мне сигнал разноцветной подушкой: подстраховывая меня, он сразу увидел на станции филеров, причем, по его убеждению, их притащил за собой голландец. Это подвигло меня на такую гипотезу: голландца не вели от границы, кто-то из людей с газеткой заметил необычное поведение Майке на станции метро вчера, сбегал в комнату дежурного по станции, позвонил начальству, а то приказало проследить и выяснить, что за иностранцы и кто придет к ним на встречу.

Видимо, их вчера довели до «Пролеска», видимо, наблюдали и в «Пролеске», но Алекса там уже не было, а если бы и был, никаких контактов с Дирком он, понятное дело, иметь не мог по причине незнакомства. Какое счастье, что Дирк не занялся вчера разгрузкой машины. Сегодня утром слежку продолжили и не были разочарованы: на встречу с иностранцами пришел какой-то русский, то есть я. Тем важнее было убедить наших соглядатаев, что встреча была затеяна ради передачи посылки с самым тривиальным содержимым. Да только поверят ли они в это? Ведь я заметил слежку и мог о чем-то предупредить Дирка.

«Стоп! – сказал я себе. – Они вполне могли решить, что я заметил слежку лишь после того, как расстался с голландцем. Стало быть, он уехал к себе в „Пролесок“ ни о чем не предупрежденный».

Но кто у них делает выводы и принимает решения? Не сами же следящие? Им приказывают, они следят. К тому же вид у всех как на подбор идиотический. На идиота не похож один Лысый. Правда, он и чином, без сомнения, повыше этих сиреневых и полосатых. Небось, возился на полу со своим трехлетним мальчишкой, радуясь субботе, а в это время звонок: «Петр Михайлович, надо помочь, ребята не справляются, какой-то хрен их вычислил».

Плохо будет, если из Киева дадут знать в Москву, и у нас в наше отсутствие устроят обыск. Кое-что я по беспечности совершенно напрасно держу дома. Хоть живу я не там, где прописан, установить мой истинный адрес при желании несложно. Но, как говорил мой учитель, не терзайся вещами, над коими ты не властен. С тем я и заснул.

Утром я встал рано, и хотя до встречи с Дирком была еще тьма времени, отправился в город. Кризис кадров был за ночь преодолен, за мною следили совершенно новые лица. Я специально медленно шел по улице Саксаганского, а по противоположной стороне так же медленно шел Пенек, как две капли воды похожий на человека именно с таким прозвищем из далекого прошлого, когда я еще был аспирантом в Ташкентском университете.

Тамошний главбух взял себе тогда тридцатилетнего примерно мальчугана на побегушках, которого все сразу прозвали Пенек. Был он глуп, подобострастен, перед начальством стоял в позе ученого зайца и отклячив зад, но через два года сам стал главным бухгалтером. Так вот, параллельным курсом со мной сейчас шагал вылитый Пенек.

Чтобы этим ряженым служба не казалась медом, я зашел в Ботанический сад, совершенно пустынный в это воскресное утро, здесь следить можно было, только идя внаглую по пятам, а таких инструкций у Пенька и присоединившегося к нему Печенега, как видно, не было. Я полчаса просидел на скамейке, а они почтительно мелькали где-то в отдалении. К их огорчению, я вступил в контакт со всеми случайными посетителями Ботанического сада, выгуливателями собак и младенцев.

Потом я отправился в Музей русского искусства. Кто знает Киев, помнит, что этот музей находится прямо напротив красного здания университета, через бульвар, причем на бульваре уже околачивался Пенек с видом праздношатающегося повесы. Он был уже без сумки и приглашающе махал кому-то рукой в другой конец улицы Репина, пошли, мол, сюда, ребята, тут хорошо.

Странно, но в самом музее я ни одного подозрительного лица не встретил. Ужасно люблю этот музей, помню практически все картины, дорого бы дал, чтобы «Пруд в Абрамцеве» Поленова висел у меня дома. Обожаю картины «Арест шпиона» (по-украински – шпигуна) Верещагина и «Святой Николай останавливает казнь невинных» Репина, а на картине Маковского «Не пущу» («У кабака») изображен пропойца с очень волевым и сильным лицом, как две капли воды похожий на моего двоюродного дядьку Анатолия Васильевича Прудникова, тоже всегда поражавшего меня значительностью своего облика и тоже пьяницу.

В зале, где висит несколько Шишкиных, около картины «На севере дальнем» стояло существо неземной красоты, пастельных тонов дева лет семнадцати. Я спросил ее, обратила ли она внимание на скульптуру Лансере «Прощание казачки» в соседнем зале. Она сказала: «Покажите», я показал ей. Казак, отправляющийся, как видно, на войну, сидит в седле, а его возлюбленная, чтобы поцеловать его на прощанье, встала одной ногой в его стремя. «Страшно трогательно, – согласилась девушка, – но я все равно больше люблю картины». Она оказалась дочерью актерской четы из известного московского театра, как раз гастролировавшего в Киеве, звали ее Екатерина Юрьевна. Мы не спеша обошли оставшиеся залы, потом я проводил ее до гостиницы. Поразительно, но мои шпигуны бесследно исчезли.

15

Они появились вновь, лишь когда я встретился с Дирком. Дирк не подвел, он держал в руке объемистый пакет. Вообще он оказался толковым и сообразительным человеком. Даже его английский за истекшие сутки загадочным образом улучшился. Любой ценой его следовало соответствующим образом проинструктировать, поэтому я просто обязан был сделать так, чтобы мы смогли пусть на две минуты, но оторваться от своих опекунов, оторваться полностью. Пакет я решил пока не забирать у Дирка по той причине, что плотно пасущие нас дурни могли придать преувеличенное значение факту его передачи.

В начале Андреевского спуска, сразу за растреллиевской Андреевской церковью, есть смотровая площадка. Мы простояли на ней минут двадцать. Дирк, ландшафтный архитектор, восхищался устройством Киева. «Зона отдыха здесь посреди города!» – повторил он несколько раз. Группа товарищей рядом с нами оказалась терпеливой. Они по очереди тыкали пальчиками в каких-то неинтересных направлениях, что-то тихо обсуждали и явно были готовы стоять так хоть три часа. Наконец, не выдержав, я шепнул своему спутнику: «Пошли быстро», и мы спортивным шагом устремились вправо по асфальтовой дорожке за спиной у церкви, куда обычный турист не ходит. Через сто метров я сказал: «And now just a small exercise, please». Мы проворно вскарабкались по склону, и очутились во дворе дома, примыкающего к Андреевской церкви.

Растерянные «товарищи» постеснялись кинуться за нами, так что я имел не менее трех минут, чтобы сказать Дирку вещи, о которых он, наверное, уже догадывался, но, разумеется, не мог знать наверняка.

Ни в какой другой точке нашей прогулки, равно как и в метро, я не решился бы ему это сказать, хрен ее знает, эту гебуху, как она умеет подслушивать.

«Не извлекайте груз. Увозите, как привезли. За нами следят. Следить начали явно только в Киеве.

Продолжайте свою поездку как ни в чем не бывало. Не отклоняйтесь от сроков, не ускоряйте выезд из страны. Если машину распотрошат, действуйте согласно вашей легенде, которая мне неизвестна.

Со мной вы встретились по просьбе художника Анатолия Иванова и его жены Лены, это мой старый товарищ, он уехал в Америку семь лет назад. Вы с ним познакомились в Амстердаме. Он просил передать бедному советскому другу этот пакет. Потом он позвонил мне в Москву, назначил нашу встречу в метро и описал мне вас с дочерью».

С этими словами я взял из рук Дирка пакет, который ему уже давно прискучило таскать, и протянул фотографию Толика Иванова: «Быстро прячьте в карман, это тот самый человек».

Надо ли говорить, что эту свою речь я утром тщательно подготовил, выбирая самые простые слова и все время жалея, что под рукой нет русско-английского словаря. Потом я выучил эту речь наизусть. Что же до фотографии Толика Иванова, она у меня почему-то оказалась в книге, которую я взял с собой в поезд. Вечером я тщательно проглядывал свои вещи в поисках чего-нибудь нежелательного, и когда наткнулся на фотографию, посчитал это знаком свыше.

Хотя я говорил, старательно произнося каждое слово и даже повторяя некоторые вещи, когда Дирк недостаточно активно кивал головой в знак понимания, мне кажется, я уложился минуты в полторы, хотя не поручусь: в подобных ситуациях судить о времени крайне трудно. Как бы то ни было, ни одна живая душа во дворе не возникла. Потом я все повторил снова еще раз.

В тот самый миг, когда мы вышли на Десятинную улицу, на нее с двух сторон влетели две машины, полные людей, и остановились как вкопанные. Никто из машин не вышел. Тогда мне было не до смеха, но я все равно понимал, что это достаточно комическое зрелище. Антенны от резкой остановки буквально хлещут по капоту и по крыше поочередно, а большие потные люди сидят в машинах молча, глядя прямо перед собой. Предполагалось, наверное, что они выскочат и изобразят мирных дворников, почтальонов, землепашцев, да мы, на беду, слишком рано появились из подворотни, и теперь они сидели, не зная, как поступить, и ненавидя нас.

Мы повернули влево и прошли мимо одной из машин. Я был готов к тому, что сейчас из обеих горохом выкатятся их седоки и схватят нас, совсем как в двухсерийном фильме «Заговор против Страны Советов» (Центральная студия документальных фильмов, 1984), ведь произошла передача опасного криминального пакета, он был уже не в руках у Дирка, а в моих.

«Ну не идиоты же они, – говорил я себе, – им известно, что я вчера заметил слежку за собой, это обязательно должно было меня спугнуть, да еще и милиционер проверил документы, так что исключено, чтобы я отважился на что-то, на чем меня можно схватить». А другой голос в ответ твердил: «Не пытайся рассуждать за них, это бесполезно. А вдруг идиоты?»

Другой голос принадлежал, как видно, очернителю советской действительности, ибо оказался неправ. Никто на нас не кинулся. Оставив несгибаемых андроповцев наедине с их трудностями, мы дошли до фуникулера, спустились на Подол и там расстались. В те годы, чтобы воспользоваться киевским фуникулером, надо было опустить в щель турникета всего лишь двухкопеечную монету – как в уличный телефон!

В последнюю минуту я спросил у Дирка, уверен ли он, что в пакете нет калькулятора, не поручали ли ему передать мне таковой: «No calculator, no small computer?» – кто-то из доставщиков, помню, называл эту штуку компьютером. «Ноу, ноу», – уверенно качал головой Дирк. Да, у него был калькулятор для нас, но он вчера вечером нажал в углубление «Reset» на его донце, чем стер все записи, какие там только могли быть. Разумеется, этот диалог следовало провести еще во дворе, но я забыл тогда.

Чтобы поскорее удовлетворить законное любопытство моих опекунов, я первым делом поехал на вокзал и оставил полученный пакет в ячейке камеры хранения – проверяйте, дорогие товарищи. Забрал я его через несколько часов, уже перед самым поездом. Самому же мне не удалось ознакомился с полученными подарками до самого Судака, все было как-то не с руки, постоянно вокруг толклись люди – сначала в плацкартном вагоне, потом в автобусе.

Я так и не смог ответить себе, убедителен ли набор вещей в пакете с точки зрения гипотезы, которую я старался внушить. По-моему, не очень: пара кроссовок, ярко-желтые женские брюки, набор фломастеров, темно-синяя футболка с аппликацией, изображающей кепи и трубку Шерлока Холмса, я носил ее потом года три, набор каких-то странных металлических пуговиц, крючков и заклепок для одежды, набор снастей для художественной штопки, синий картуз с козырьком, ну и, как обычно, растворимый кофе, печенье, витамины, еще какая-то ерунда и даже – о позор! – пакет сахара. Но они, видимо, предпочли поверить. Просто, чтобы не осложнять себе жизнь лишний раз.

Через некоторое время мы узнали, что Дирк с дочерью благополучно выехали за пределы СССР, а их машина подвергалась лишь обычному поверхностному досмотру.

Самое же главное, киевский КГБ не послал (я так думаю, что не послал) вышестоящему московскому сведения о подозрительных контактах москвича А. Б. Г., то есть моих, с туристами из Голландии. Кому охота писать длинный отчет о том, как по меньшей мере одиннадцать оперативников и не менее трех машин в течение двух дней энергично шли по ерундовому, как оказалось, следу.

А может быть, и написали, и послали. И в Москве это донесение, зевая, куда-то подшили. Законы царства теней невычисляемы. В любом случае, никаких последствий мое маленькое киевское приключение не имело, и начиная со следующей весны доставка возобновилась как ни в чем не бывало.