Текст книги "Груз"

7

Мы, конечно, постепенно разболтались: забывали дежурить у телефона, да и дела не всегда позволяли, особенно, когда останешься в Москве один, друзья укатили в Питер, или в Киев, или в Прибалтику (переправляли мы свою добычу не только в Крым), а тебе совершенно ясно, что никакой команды уже не будет.

Разумеется, всегда маячила тревожная мысль, что команда не прибыла именно потому, что ее взяли на границе, причем помимо груза у них оказался еще и калькулятор с секретным посланием к нам, а взяли на границе потому, что часовые наши рубежей обзавелись наконец рентгеновскими установками для выяснения разных интересных вопросов, как то: нет ли в автомобиле пустот, не предусмотренных конструкцией, а если есть, то не заполнены ли они, упаси бог, чем-нибудь.

Собственно говоря, наличие пустот можно было, наверное, установить и без всяких рентгенов, достаточно было промерить дно и крышу машины кронциркулями, чтобы заметить их избыточную толщину. Но, как объяснил мне кто-то, один из советских генсеков превратил пограничников из самостоятельного прежде войска в подразделение КГБ, и по этой причине они финансировались по остаточному принципу. Нам хотелось в это верить, но мы понимали, что беда все же могла однажды случиться.

Кстати, я не раз спрашивал у прибывших: «При вас ли осматривают автомобиль?» – «Нет, – неизменно отвечали они, – загоняют в какой-то ангар и осматривают там». Я не мог этому не радоваться. Редкий человек хладнокровен настолько, чтобы сохранить спокойствие, видя, как досмотр приближается к тайникам. Думаю, что рыцарей двойного дна ловили бы гораздо чаще, если бы подобные операции проделывались у них на глазах, а кто-то из таможенников наблюдал бы за их вазомоторными реакциями. Но нашим доблестным, к счастью, важнее было скрыть свои замечательную технику и методы досмотра либо полное убожество того и другого. В связи с чем, вплоть до нашего провала в восемьдесят девятом году, границы пересекались как по маслу.

Но это легко говорить теперь, когда все давно позади, а тогда каждая задержка порождала тревогу: «Ну, наверное, на этот раз промером или простукиванием обнаружили двойное дно. Открыть не смогли, стали сверлить. По сыплющейся трухе поняли, что находится внутри, и на радостях вскрыли машину, как консервную банку». Запирательство бесполезно, да ис какой стати будут запираться почти случайные люди. Конечно, им неизвестны наши имена, адреса, телефоны, но они знают места и время встреч, знают, как нас опознать.

Впрочем, на все это уйдут минимум сутки, тем более что владельцы холодных голов и горячих сердец – большие любители вести всякие протоколы. А еще, небось, каждый шаг и полшага согласовывают с начальством. Брестский или выборгский майор не может принять решение об оперативных действиях в Москве. Помня об этом, на первую встречу я всегда ходил очень спокойно. Если человек с правильным пакетом и с правильным словом явился на первую же из запланированных встреч, он не подставной.

Но если в первый день на месте никого не оказывалось, то на второй в принципе можно было ждать чего угодно. Поэтому, начиная со второго дня, я поступал так: пакет лежал у меня в кармане, в руках я держал какую-нибудь книгу, готовый в любой миг сунуть второе в первое и предстать перед гостями как положено. Вот, к счастью, я их вижу. Явились. На третий день, между прочим. За короткое время определить, что это не гебисты, едва ли возможно. По инструкции особенно долго ждать им нельзя. Они, правда, не могут пропустить меньше трех поездов, но в четвертый обязаны сесть и уехать прочь.

Я еду в вагоне рядом с ними, слышу, как они негромко разговаривают. Не орут в голос, как большинство иностранцев. Это счастье, что их двое и что не едут молча. Я знаю, что перед поездкой им давались специальные наставления, как одеваться в СССР, как меньше бросаться в глаза. Проехав с ними два перегона, вижу по ряду почти неуловимых признаков: не подсадные. Надо вступать в контакт.

Что бы придумать? Вагон не полон, но все равно вокруг люди и каждый, кто хоть как-то обратил на меня внимание, не мог не заметить, что я посторонний человек для этой вот иностранной пары с ярким пакетом. Как мне теперь заговорить с ними максимально естественно? Ехать с ними слишком долго большого резона нет. К тому же, когда они выйдут, нагонять их на эскалаторе или на улице еще глупее. Я достаю из кармана свой пакет, укладываю в него книгу. Тупые иностранцы совершенно этого не замечают.

Как же мне привлечь их внимание? Они видимо муж и жена, уже в возрасте, едут стоя. Рассматривать в вагоне нечего, в те дни он еще не был обклеен рекламой. Они смотрят несколько испуганно на план метро. Рукой с пакетом я начинаю тыкать во что-то на плане и спрашиваю у них по-русски: «Будьте добры, станция „Ленинские горы“ закрыта?» Они в ужасе смотрят на меня, никак не замечая пакета, который был у них перед глазами, и сообщают мне на своем датском или норвежском языке, а может быть, на диалекте Фризских островов, что они, к громадному сожалению, не понимают по-русски.

Тогда я начинаю с самым веселым выражением лица говорить им какую-то ахинею по-английски, вставляя в нее условленное имя. Они не узнают, не опознают, не различают имени! Они бы узнали его на платформе, если бы все происходило по правилам, тогда у них была установка на это имя. Сейчас установки нет, да и шум метро мешает. Они бы от меня спаслись бегством, если бы могли, но не могут. Не могу отступить и я. Наконец махание пакетом и в седьмой раз повторенное имя «Саманта» вызывают радостное озарение ужены, она толкает мужа локтем в бок. Ура! Редкие, к счастью, пассажиры – суббота, утро – смотрят на меня с неодобрением. Пристает к иностранцам, фарцовщик бесстыжий. Но мне уже не до пассажиров.

Если верить книгам и фильмам, профессиональные нелегалы никогда так себя не ведут, но ведь книгам и фильмам верить не обязательно. Имея за плечами восемь лет именно нелегальной деятельности, я все больше подозреваю, что и профессиональные нелегалы ведут себя примерно так же. Более того, я в этом уверен. Что касается недогадливой пары, они оказались как раз очень милыми людьми. Я провел с ними довольно много времени, так уж получилось. Они всячески приглашали меня непременно приехать к ним в гости в город Гент, что в Бельгии. В восемьдесят четвертом году это звучало очень смешно.

В тот вечер мы впервые опробовали новое место для разгрузки. В машину к бельгийской чете я подсел на углу Малого Козловского и Фурманного переулков, и мы покатили через пустой субботний центр, по Кутузовскому проспекту и Можайскому шоссе в Переделкино. Был конец июня и в девятом часу вечера солнце еще не село, а ощущение было, что день едва перевалил за середину.

Готовясь к приезду этой команды, мы с Алексом и Евгеньичем решили, что в такие чудные вечера у просвещенного иностранца должно возникнуть желание взглянуть на дом, где жил Nobel Prize winner, автор «Доктора Живаго» – великого, по мнению заграницы, романа.

В Переделкине, надо сказать, иностранные машины даже в те годы никого особенно не удивляли. Потом мы не раз пользовались этим местом. Закрываю глаза и ясно вижу край дачного поселка, картофельное, кажется, поле, желтую трансформаторную будку, поворот к дачам Пастернака, Всеволода Иванова и чьим-то еще, а может быть, ини к чьим больше.

Мы въезжаем в зеленую аркаду, метров через сто пятьдесят осторожно сворачиваем влево на дорожку, ведущую к ивановской даче, и, немного не доезжая калитки, останавливаемся. Евгеньич въезжает следом за нами, но задом. Мы оказываемся багажник к багажнику, нас не видно ниоткуда, разве только с искусственного спутника Земли, и начинаем перекидывать пакеты. Их оказалось невероятно много. Это был рекорд, никем и никогда более не превзойденный. «Жигули» оказались совершенно забитыми. Алекс и Евгеньич накидали сверху каких-то рогож, леек и веников, дабы придать всему глупо-дачный вид. Не хватало только привязанной наверху бочки.

Для меня в машине места не оказалось, и я возвращался в город опять с бельгийцами. Они мне очень интересно рассказывали про свою гончарную мастерскую. Они делают там фламандскую народную посуду, осваивают китайскую, куда более сложную, причем не только простую обливную, но и будут расписывать ее драконами и иероглифами. Неосторожный бизнес– ход в свете дальнейших событий.

Хоть вопрос был и некорректный, я не удержался и спросил, как им удалось провезти такое количество груза. От прямого ответа они уклонились, но простор для догадок я получил. Оказалось, они приехали в машине с жилым прицепом. В нем две кровати, стол и даже буфет с посудой. Я видел такие и раньше, а предыдущим летом даже совершил целую поездку в подобном доме с двумя подругами-француженками.

Больше всего прельщают в таком прицепе, конечно, душ, уборная и кухня, а уж укромных мест в нем можно накроить немало. Но вот что удивительно: приезжали и другие команды с подобными прицепами, причем иногда это были не прицепы, а автономные автобусообразные дома – огромные, почти двухэтажные, но никогда больше так много груза, как эти бельгийские симпатяги, никто не привозил.

В этом и в следующем году мы еще несколько раз пользовались закоулком Тамары Владимировны Ивановой (я с ней познакомился пять лет спустя, удивительная была женщина), но потом почему-то перестали. Была, была у нас, что греха таить, тенденция к упрощению. Конечно же ошибочная.

8

Раз уж я коснулся профессионализма и любительщины, капельку задержусь на этой теме, другой случай может и не подвернуться.

Время от времени мы не могли не задавать себе вопрос: а как действуют в сходных случаях настоящие нелегалы? Ведь им заведомо знакомы многие наши трудности, но можно себе представить, с какой легкостью они, густопсовые профи, стрелки от бедра из двух рук по-македонски (и так далее), их одолевают!

Лишь теперь, с приходом свободы слова, я, кажется, получил ответ на наш вопрос. Какое-то время назад я купил на арбатском лотке две тематически близкие книги, одну для одиннадцатилетней дочки Даши, другую для личной услады. Первая, переводная, называлась «Краткий курс юного шпиона». Вторую, «Путеводитель КГБ по городам мира», составили семь очерков, написанных отставными советскими лазутчиками, у которых сейчас большая мода на откровения. Говорят, советские были то ли лучшими в мире, то ли занимали почетное второе место.

И я, и Даша остались вполне удовлетворены. Правда, удовлетворены с разным знаком. Даша теперь знает вышеназванный «Краткий курс» почти наизусть, переписывается со мной тайнописью и пытается ходить в обуви, надетой задом наперед. Я же прочел всего один очерк из своего «Путеводителя», а именно «Нью-Йорк» Олега Дмитриевича Брыкина, но мне хватило и этого.

Крышей для О. Д. служила Организация Объединенных Наций, где «не только работали, но и развлекались», а «выпивка по сравнению с магазинной ценой в городе стоила раз в десять дешевле». Бездонная память резидента сберегла не только каждое где бы то ни было съеденное кушанье, но и примеры высокого профессионализма советской разведки.

Вот, скажем, велят О. Д. встретить ценного агента в зоологическом саду Бронкса у клетки со львами, которых (клеток) там не оказывается. О. Д. берет напрокат велосипед и, о удача, прочесав парк, находит несчастного агента, также замученного отсутствием клеток.

Неугомонный Центр шлет новую шифротелеграмму: агент «Ларин», описание внешности прилагалось, будет стоять в четыре часа дня на углу Мэдисон-авеню и Тридцать пятой улицы. Углов, увы, четыре. Какой имеется в виду? Ждать агент будет пять минут, после чего уйдет навсегда, а место это, хорошо его помню, прямо кишит всяким досужим и деловым людом, туристами, полицейскими, причем и улица, и авеню отнюдь не узенькие. Там легко проморгать родного брата.

Но и с этим ребусом наш герой совладал. Скажу больше: то, что он нашел агента Ларина, можно оценить как подвиг разведчика. Агент, черным по белому пишет сам О. Д., ждал встречи у выхода из метро. Дело, однако, в том, что выход из метро (шестой манхэттенской линии) находится не на углу Мэдисон– авеню и Тридцать пятой улицы, а в трех кварталах (два на юг, один на восток) от этого места, на углу Парк-авеню и Тридцать третьей улицы, ближе ничего нет. Я бы, например, с такой задачей не справился, это точно.

Но что пишет О. Д. дальше! «Я назвал пароль, он промямлил ответ, и я приказал ему следовать за мной. Я пошел вперед, а метрах в десяти (!) сзади шел он. Так мы дошли до следующего метро, спустились вниз. Через пару остановок я вышел. Он за мной. Я поднялся наверх, проверился на улицах („провериться“ на улицах – вещь, поверьте, непростая; что должен был делать в это время агент Ларин, невольный ведомый этого тандема? Ведь его никто не предупредил, как себя вести!) и опять спустился в метро. Агент не отставал. Мы доехали до подобранного мной нового места встречи, бара, где можно было спокойно побеседовать».

В этом месте у читателя от злости может начаться чесотка. Зачем О. Д., устраивая столь важную встречу, ведет себя максимально подозрительным, на взгляд случайного наблюдателя, образом, а своего агента заставляет выглядеть еще подозрительнее?! Я стараюсь успокоить себя: негоже любителю судить о действиях матерого профессионала.

Новая страница, новое приключение. На этот раз О. Д. нашел его себе сам, начальство ни при чем. В Нью-Йорке гастролирует «известный артист – бывший гражданин Советского Союза, невозвращенец». О. Д. увидел спектакль с его участием, и, хотя «артист играл великолепно», решил его убить. Не по приказу, повторяю, а по зову сердца.

Выяснив, в каком ресторане сегодня вечером перебежчик собирается нагло праздновать свой нью– йоркский успех, наш чекист отправился туда в дневное время на разведку. «Чтобы не светиться заранее, купил в магазинчике (легко представляю этот магазинчик) накладные усы, маленькую бородку и темные очки, что резко преобразило (боюсь, к лучшему) мой облик. В общем, я стал походить на преуспевающего бизнесмена (ну кто же не знает, что преуспевающие бизнесмены выглядят именно так?). В таком виде направился в ресторан… Лениво подошел к музыкальному ящику, бросил монетку…» И дальше, и дальше в том же духе.

Страшная мысль посещает меня: уж не по дашиному ли «Краткому курсу юного шпиона» обучался О. Д. своему ремеслу? А что? Нынче эту книгу перевели у нас для детей, но, может быть, на языке оригинала ее издали сорок лет назад и тогда же был сделан тайный перевод для разведшколы, где учился О. Д. и его товарищи? Каждая страница «Краткого курса» содержит подобные трюки: самоклеющиеся бородки, темные очки, коровьи копыта, надеваемые на обувь.

Пытаюсь читать дальше: «Оставался самый главный вопрос: как вывести из строя предателя. Выстрелить в упор? Плеснуть ему в лицо серной кислоты? Бросить гранату? Или незаметно закатить ее под стол?»

Речь идет о ресторане, полном людей. С меня довольно. «Путеводитель» отправлен в корзину для мусора. Жаль, у нас не было возможности прочесть эти откровения двадцать лет назад. Мы бы живо перестали терзаться по поводу своего непрофессионализма.

Забыл сказать, что в конце восемьдесят второго года для подведения итогов первого сезона приезжал голландец с неголландским именем Кнут. Тоже босс, но поменьше Фолькерта. Со временем мы по-настоящему подружились с Кнутом, он стал приезжать каждую весну и почти каждую осень. Официально, кажется, в связи с поставками какого-то оборудования.

В первый свой приезд Кнут озабоченно обсуждал с нами главным образом проблемы безопасности. Он излагал вполне фантастические проекты, придуманные, правда, не им. Например, доставку груза на каких-то управляемых по радио низколетящих планерах через финскую границу, причем мы должны были купить дом (и нам бы передали на это деньги!) в какой-то обезлюдевшей деревне, название забыто, в районе Вепсовских высот, на востоке Ленинградской области. Планер должен был садиться зимой на лед местного озера, в ночное время. Когда я спросил Кнута: «А если запускающую команду застукают финские власти?», у него не нашлось ответа.

Меня смешили эти проекты, но Алекс, человек, совершенно не боящийся жизни, сердился на меня за подобное отношение. Задача приема каких-то там планеров в безлунную ингерманландскую стужу не казалась ему чересчур сложной.

Слово «невозможно» вообще было не из его словаря. И неспроста. Ведь удалось же ему наладить издание журнала по современному русскому неподцензурному искусству. Журнал, материалы которого он собирал или отснимал в Москве – статьи, их переводы на английский (журнал был двуязычным), слайды к ним, – а потом тайно пересылал с дипломатами, журналистами, студентами, да еще, подстраховки ради, в двух экземплярах, в Париж, где его единомышленник и партнер добывал недостающие материалы, делал оригинал-макет, находил деньги на издание, печатал журнал, распространял его, и все это в условиях невозможности даже позвонить друг другу.

А тут всего лишь какой-то планер. Уже не помню, каким способом предполагалось отправлять несчастный летательный аппарат назад в Финляндию. К счастью, как человек с фантазией, Алекс немедленно предложил Кнуту, а тот записал одной ему понятной скорописью встречный план: да, мы покупаем дом, только не на Вепсовских высотах, а в устье реки Нарвы, на другом берегу от курортного поселка Усть-Нарва (в «погранзоне», между прочим!), и пусть в реку Нарву заплывает из Балтики миниатюрная подводная лодка, способ управления забыл, но тоже, естественно, беспилотная, которую мы каким-то образом будем вылавливать, опустошать и отправлять обратно.

Говорю «к счастью», потому что когда Кнут добросовестно (в чем нет сомнений) изложил эти контрпредложения Фолькерту, до последнего, видимо, дошло все безумие подобных затей. Во всяком случае, мы больше не слышали о планерах, воздушных шарах, амфибиях, роботах и субмаринах, зато машины с двойным дном аккуратно продолжали прибывать.

9

Хорошо помню июнь восемьдесят четвертого года, нашу поездку в Вильнюс. Мы не принимали груз, наоборот, доставляли его неким людям. Передача произошла ночью на глухой лесной дороге, после чего мы отправились в литовскую столицу, где нам была забронирована гостиница, и завалились спать.

Когда я оказываюсь в новом для себя городе, время на знакомство с которым в гуманное время дня никак не выкраивается, я встаю в шесть, а то ив пять утра и успеваю немало увидеть. В Вильнюсе я никогда прежде не бывал. Я хотел увидеть место погребения сердца Пилсудского. Не то чтобы я был такой уж поклонник Пилсудского, мне было любопытно, как может выглядеть памятник сердцу. Мой питерский друг Володя Герасимов, знающий решительно все, когда-то объяснял, что сперва надо найти памятник Иоахиму Лелевелю, стоящий над остатками кладбища Росса, а от него уже рукой подать. Мне не удалось найти ни то, ни другое, а ранние местные жители вообще отрицали само наличие подобных достопримечательностей.

Вильнюс оказался на удивление невидным городком. Побродив до девяти, я полностью в нем разочаровался, купил несколько пакетов невиданных в Москве сливок тридцатипятипроцентной жирности, предвкушая, каким кофе со сливками я порадую жену Ирину, и пошел будить своих товарищей.

Нервный Евгеньич скоро оторвался от нас и скрылся за горизонтом. Мы с Алексом ехали в моих «Жигулях» третьей модели. Сначала за рулем был он, через полтора часа его сменил я. Мы уже катили по Белоруссии, когда я заснул за рулем.

К счастью, мы не влетели ни во встречную машину, ни в столб, ни в дерево, а упорхнули во вспаханное поле. Дорога в этом месте была на несколько метров выше окружающей местности. Когда мы потом с милиционером рулеткой измеряли длину прыжка моего несчастного Мурзика, гаишник сказал, что его скорость не могла быть меньше ста тридцати километров в час. Засыпая, я, без сомнения, придавил на газ и это нас спасло. Мурзик коснулся земли в первый раз сразу за бетонным дренажным желобом – маленький недолет, и нам был бы конец – и прыгнул как мячик вторично. Не знаю, от какого толчка мы проснулись – Алекс тоже спал – от первого или второго. Главное, что все-таки проснулись. Все четыре колеса лопнули, кузов выглядел как отраженный в кривом зеркале, переднее и заднее стекла вылетели, и по пахоте были разбросаны пакеты сливок жирностью тридцать пять процентов.

Нам попался замечательный гаишник. Без всякой суеты он устроил так, что первый же трактор вытащил покалеченную машину с поля на дорогу, совершив сложный объезд вышеупомянутого бетонного желоба. После этого он стал останавливать каких-то местных автомобилистов, знакомых ему лично, прося пожертвовать по одному запасному колесу для нас. Два мы получили во временное пользование, одно нам было подарено, а одно купили, практически лысое. И я потом на этом лысом колесе ездил еще чуть ли не полтора года – речь идет, напомню, о времени поразительных дефицитов. Этому колесу пришел конец на эстакаде у станции Горская, когда я весело катил из Питера в Комарове, но это было уже, выражаясь газетным языком, «в преддверии перестройки», а пока вернусь в восемьдесят четвертый год, в белорусский город Воложин.

На погнутых осях, без амортизаторов и стекол мы кое-как дотряслись до районной ГАИ и поставили машину в ее двор. Добрейший гаишник устроил нас на ночлег к какой-то местной тетке, помог организовать отправку покалеченного Мурзика на трейлере в Москву, и не взял за все свои хлопоты ни копейки. «Да что вы, – говорил он, – это наша работа такая». За многие годы у меня были и другие контакты со всеми клятой Госавтоинспекцией, и должен сказать, что мне попадались сплошь приличные люди.

Городок Воложин между двадцатым и тридцать девятым годом был под Польшей. Я осмотрел трогательное польское кладбище, утопающее в сирени. Алекса, большого сибарита, я на эту прогулку увлечь не смог. Помню поразившие меня выпуклые буквы на чугунном люке канализации «Сеймик вложинский». Значит, в Варшаве был сейм, а в маленьких городах – сеймики.

Мало было отправить искалеченную машину в Москву, следовало опередить ее и встретить там. Кроме того, мне было необходимо оказаться не позже, чем через двадцать четыре часа, в Москве, в Бюро обменов жилых помещений Ждановского района на Воронцовской улице. Я был участником сложного квартирного обмена. В цепочке было девять, как говорят профессиональные маклеры, «площадей», и все «ответственные квартиросъемщики» должны были собраться в определенный час в этом самом бюро. Отсутствие хотя бы одного срывало весь обмен, всю сложнейшую комбинацию.

Проводив глазами трейлер, мы рванули в Минск и каким-то чудом попали на скорый поезд до Москвы. За все это время Алекс ни разу не попрекнул меня ничем. Его человеческие качества всегда будут образцом для меня – боюсь, недосягаемым. Ехали мы в спальном вагоне, в двухместном купе, заплатив за билеты то ли вдвое, то ли втрое. И, помню, долго говорили не о нашем досадном происшествии, не о том, чем оно могло кончиться, и даже не о предстоящих в связи с этим хлопотах – нет, мы обсуждали, помню, историю здешних краев.

Бабушка Алекса, при вполне польской по звучанию фамилии (Адамович), была из литовских татар. Перед Первой мировой ее братья отправились учиться в мусульманскую академию в Александрию и далее остались там, а она после Брестского мира уехала в Москву, где вышла замуж за православного. Году примерно в сорок шестом, оставшись вдовой, она вернулась в родные края. В детстве Алекс не раз проводил у бабки целое лето. Он называл этот городок, но я (позор мне, географу) не могу вспомнить название. Городок, потеряв две трети своего довоенного населения, мало пострадал от войны физически, что огромная редкость в Белоруссии. Мы до утра проговорили в купе об ушедшем мире «фольварков, парков, рощ, могил», о причудливости «кресов», православно-католического пограничья. Полагаю, в рассказах Алекса был налет литературщины. Услышанное от родни и прочитанное могло повлиять на его детские воспоминания, но от этого лишь выигрывали его рассказы о том, как воскресным утром почтенная часть населения, числом примерно в сто человек, принарядившись, отправлялась, посреди советской власти, в костел, и на улице можно было встретить человека в пенсне и подобии цилиндра. Еще оставались извозчичьи пролетки и соленые гуси. Все это исчезло, как Атлантида.

Я успел в обменное бюро и стал обладателем комнаты на улице Талалихина. (Это не имеет отношения к теме моего рассказа, но не могу не упомянуть, что в общей сложности я произвел за девять лет ровно десять обменов, продолжая все это время жить, никуда не трогаясь с места, в удачно и задешево снятой трехкомнатной квартире в Коньково.)