Текст книги "Северный сфинкс"

11 (23) мая 1801 года.

Гатчина. Приоратский дворец.

Генерал-майор Михайлов Игорь Викторович

Я знал, что император обожает красивые позы и прочие штучки-дрючки. Вот и сейчас, провожая наше посольство в Кёнигсберг, он решил доехать вместе с нами до Гатчины, чтобы там напутствовать нас перед дальней дорогой. Торжественное мероприятие должно было пройти в Приоратском дворце – резиденции Великого магистра ордена Святого Иоанна Иерусалимского, то есть самого императора. Мне доводилось бывать в этом небольшом, но очень симпатичном дворце, построенном не из камня или кирпича, а из обычной земли, по так называемой «землебитной технологии».

Суть ее заключалась в следующем: сняв верхний слой почвы, грунт выкапывали из карьера, разрыхляли и просеивали через сито, чтобы удалить камни и другие включения. В деревянную переставную опалубку засыпали подготовленную массу, предварительно установив опалубку на выровненную поверхность фундамента. Слой плотно утрамбовывали. По верху слоя наносился известковый раствор и вновь укладывался очередной слой грунта. Всего в ходе строительства дворца было уложено 11 790 земляных кирпичей. Строителем этого чуда был архитектор Николай Львов. Построен же он был в очень короткий срок – меньше трех месяцев. Весь дворец обошелся императору в довольно скромную сумму – 27 тысяч рублей.

Приоратский дворец прекрасно вписывался в окружающую его местность. Расположенный на берегу Черного озера, он отражается в воде. Дворец был выстроен в псевдоготическом стиле, башня, увенчанная высоким шпилем, остроконечные кровли, стрельчатые окна напоминали старинный замок. Я не единожды бывал в Гатчине, но каждый раз восхищался этим замечательным сооружением.

Павел с нескрываемой гордостью посмотрел на свой дворец и пригласил меня и Федора Ростопчина посетить его «скромную обитель».

– Не беспокойтесь, господа, – сказал император, – все займет совсем немного времени.

Мы вошли во дворец. Действительно, по сравнению с прочими императорскими резиденциями Приорат выглядел весьма скромно. Мебель красного дерева, хрустальные напольные и настенные жирандоли, зеркала в золоченых рамах – вот, пожалуй, и все. В своем кабинете Павел открыл резную деревянную шкатулку и достал из нее конверт.

– Это мое личное послание Первому консулу, – сказал император. – Очень бы хотелось вручить его лично мсье Бонапарту. Но, как мне кажется, господин Дюрок сможет передать мое письмо в руки адресату. В чужие руки оно попасть не должно. Если о нем узнают наши недруги, то в Европе разразится настоящее политическое землетрясение. Прошу об этом помнить. Я вручаю это письмо вам, господин генерал. Зная вас, я могу быть уверен в его полной сохранности.

Потом Павел по-отечески обнял нас и напоследок сказал: «С Богом!»

И мы тронулись в путь. Процессия наша со стороны выглядела весьма внушительно. В ней, правда, не было золоченой кричащей роскоши. Обычные кареты, правда, крепкие и надежные, красивые и сытые лошади. Нас сопровождали верхами всадники – их специально отобрали из числа конногвардейцев и казаков. Мои ребята – Скат, Алан и Коп, – чтобы не отсвечивать и не привлекать внимания, сидели в каретах. Их время еще не настало – по крайней мере, до самого Пскова нам вряд ли грозили какие-либо неприятности.

Маршрут же наш был следующим: Псков – Венден – Рига – Митава – Шавли – Тауроген – Инстербург – Кёнингсберг⁵⁵55
  Венден – нынешний Цесис, Митава – Елгава, Шавли – Шауляй, Тауроген – Таураге, Инстербург – Черняховск.


[Закрыть]. Часть пути проходила через территорию бывшей Речи Посполитой, так что следовало быть бдительными – наши оппоненты могли сколотить бандгруппу из числа бывших участников польского мятежа 1794 года. Правда, в северной части бывшего Великого княжества Литовского, через который лежал наш путь, боевые действия велись не с таким размахом, как на территории самой Польши. Здесь воевал Михаил Огинский – посредственный военачальник и замечательный композитор, автор знаменитого полонеза, получившего имя своего создателя. Кстати, Огинский сейчас живет в Париже и сочиняет музыку, воспевающую Наполеона Бонапарта.

В пределах Пруссии нас должен встретить почетный эскорт (об этом Павел успел договориться с королем Пруссии Фридрихом Вильгельмом), который послужит нам в качестве дополнительной охраны. Возглавит этот самый эскорт генерал-майор Гебхард Либерехт фон Блюхер. Да-да, тот самый «Генерал Вперед», лихой рубака и выпивоха, разгромивший Наполеона при Ватерлоо. Надо бы поближе познакомиться с ним. Дядька сей весьма любопытный, успевший повоевать с французами и даже разбивший в 1795 году в сражении при Киррвейлере отряд дивизионного генерала Мишо. Правда, герр Блюхер изрядный франкофоб, и потому ему не следует знать о цели нашей поездки.

Решив чуть позже посоветоваться об этом с Ростопчиным, я стал смотреть в окно кареты и незаметно для себя задремал…

12 (24) мая 1801 год.

Санкт-Петербург.

Иванов Алексей Алексеевич,

частный предприниматель

и любитель военной истории

Покой нам только снится. Так, кажется, писал поэт Блок. По прибытии в столицу мы чуток перевели дух и снова впряглись в лямку, занимаясь каждый посильной работой.

Димка, получивший новый чин и орден, геройски вернулся в Питер, по дороге отразив нападение тамошних разбойничков. Царь пришел в восторг и обещал щедро наградить Димона. Теперь мы гадаем, что ему отвалит Павел. Или деревеньку с мужичками, или какой-нибудь титул. У императора с этим не заржавеет.

Дашку тоже не обидели. Она получила вещь, о которой и не мечтала – шпагу с орденом Святой Анны, или, как ее еще называли – Анненское оружие. Дашка сразу же начала размахивать шпагой, воображая себя мушкетером. От греха подальше я уговорил свою деву-воительницу спрятать подарок царя подальше – во избежание, так сказать… Дашка немного похныкала, но послушала меня и оставила шпагу в покое.

Чтобы немного угомонить ее, подполковник Баринов с моего согласия решил припахать мою дочурку – поручил ей провести небольшой экономический ликбез с Николаем Резановым. Он был приставлен к Василию Васильевичу Патрикееву в качестве секретаря. В наше отсутствие горячие шведско-польские парни напали на него и проткнули ему легкое кинжалом. Слава богу, Резанов выжил и сейчас его здоровье пошло на поправку.

Судя по выражению Дашкиной физиономии, это предложение не шибко ей понравилось. Но делать нечего – она направилась к главному герою «“Юноны” и “Авось”», чтобы побеседовать с ним о таких скучных вещах, как финансы. Впрочем, уходя, она шепнула мне, что ей любопытно посмотреть на Резанова, жениха несчастной Кончиты.

А я отправился к Кулибину. Как оказалось, Иван Петрович тоже зря время не терял. Мало того, что ему удалось построить вполне работоспособный перегонный куб для нефти, из которой он получил некий суррогат бензина, Кулибин решил изготовить паровую машину, взяв за основу паровую машину англичанина Джеймса Уатта. Перед отъездом в Ревель я рассказал ему об агрегате, который установил Ричард Тревитик на своих повозках, и о пароходе американца Джеймса Фитча, продемонстрировавшего в 1787 году свое детище на реке Делавэр. Правда, на этом пароходе движитель был в виде весел. Но уже на «Шарлотте Дандас» в 1803 году шотландец Уильям Саймингтон установил гребное колесо, и пароход ходил по каналу между Фортом и Клайдом.

Кулибин решил построить паровую машину и установить ее на буксирах, которые будут водить баржи по Неве и Ладожскому озеру. Я же встретился с адмиралом Ушаковым и убедил его начать строительство боевых кораблей, которые могли бы защитить с моря Петербург.

Иван Петрович забыл о своей идее-фикс – построить вечный двигатель, и с азартом стал работать над паровой машиной. Я рассказал ему о ее перспективах. Двигатель можно будет устанавливать не только на повозках и кораблях, но и с его помощью вращать механизмы на фабриках и заводах, приводить в движение насосы, откачивающие воду в шахтах, словом, принести огромную пользу нашему Отечеству.

Кулибин сразу сообразил, что строительство паровых двигателей – весьма выгодное дело, и настолько увлекся работой, что совсем забыл об отдыхе и о своем почтенном возрасте. Пришлось даже чуток попридержать его, пообещав поддержку, как инженерную, так и финансовую. Ведь мы с Димкой теперь богаты – часть добычи с потопленных британских кораблей по закону была нашей. И деньги не должны лежать в кубышке без толку – их надо вложить в какое-нибудь дело.

При очередной встрече с императором я рассказал ему о наших прожектах. Тот довольно быстро ухватил суть наших предложений и обещал нам полную поддержку.

– Алексей Алексеевич, – сказал Павел, – переговорите с государственным казначеем тайным советником Державиным. Он умный и честный человек и сможет вам помочь.

– Державин?! Гавриил Романович?! – я не знал, что замечательный русский поэт, помимо всего прочего, занимался коммерцией и был в царствование Павла Петровича президентом Коммерц-коллегии.

– Да, именно к нему, – усмехнулся император. – Помнится, что недавно он высказывался за развитие нашей внешней торговли и призывал российское купечество «все свои обратить силы на Левант, на Индию, на Китай и Америку, которые давно, простирая руки, просят, чтобы россияне брали от них сокровища без всяких соперничеств весьма выгодным образом».

– Гм, – я немного смутился, подумав, что, оказывается, мне еще плохо знакомы здешние реалии. – Действительно, надо бы встретиться с Гавриилом Романовичем. Государь, не могли бы вы порекомендовать Державину отнестись с пониманием к моим предложениям?

– Я отправлю ему записку, – кивнул Павел. – А что, у вас еще помнят этого господина?

– Он известен у нас больше как пиит. Помню, как еще в школе учил его «Памятник».

Я напряг память и прочитал с детства запомнившиеся мне чеканные строки:

 
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.
Так! – весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.
Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал…
 

– А ведь здорово сочинил! – воскликнул Павел. – Жаль только, что Гавриил Романович порой бывает не сдержан в своих словах. Но, как известно, нет людей без недостатков.

Мы еще немного поговорили с императором об изящной словесности. Как оказалось, Павел неплохо разбирался в поэзии. Потом, вспомнив о неотложных делах, он попрощался со мной. Я отправился в Кордегардию, чтобы рассказать о беседе с царем Василию Васильевичу Патрикееву.

13 (25) мая 1801 года. Луга.

Генерал-майор Михайлов Игорь Викторович

Мы ехали мимо деревень и сел и скоро добрались до Луги, где нас ждал отдых и ночлег. Мне вспомнились строки «нашего всего» – Александра Сергеевича Пушкина, обессмертившие этот небольшой уездный городок:

 
Есть в России город Луга
Петербургского округа;
Хуже не было б сего
Городишки на примете,
Если б не было на свете
Новоржева моего.
 

Рассказывали, что Пушкин так нехорошо отозвался о Луге из-за того, что по приезде в город он вышел из кареты и погрузился по колено в местную грязь. Что ж, Александру Сергеевичу, скорее всего, просто не повезло. Город как город, не лучше и не хуже многих.

Мы переночевали в нем, а наутро снова отправились в путь. Сегодня моими попутчиками были два немца – Александр Христофорович Бенкендорф и Евгений Вюртембергский. И если первый был «свой немец», изрядно обрусевший, то юный герцог пока еще скверно говорил по-русски, хотя уже более-менее понимал, о чем шел разговор. Так что наша беседа протекала следующим образом: в случае, когда суть сказанного до Евгения доходила с трудом, в разговор включался Бенкендорф, который перетолмачивал все с «великого и могучего» на немецкий.

– А вы знаете, Игорь Викторович, – смеясь сказал мне он, – десять лет назад обстоятельства сложились так, что мою семью удалили от двора тогда еще цесаревича Павла Петровича. Мы отправились в Баварию, где меня поместили в пансион в Байрейте. И там меня мои местные сверстники прозвали «русским». Да я и сам себя чувствовал больше русским, чем немцем. Я заставил всех уважать имя своей нации. По субботам мы устраивали в пансионе потасовки между двумя «армиями», причем та, которую я возглавил, тоже стала называться «русской».

Моя репутация стала ужасом для уличных проказников, которые каждый раз, когда представлялся случай, нападали на учеников нашего пансиона и были во множестве стычек биты молодежью под моим командованием. Мое тело, покрытое шишками и ранами, являлось гарантией моих подвигов, а телесные наказания, которые я получал за эти акции, только воспаляли мое мужество и прибавляли мне силы. Апогеем моей славы стала дуэль с учеником из Эрлангена, против которого, в возрасте всего тринадцати лет, я дрался на саблях. Все прусские офицеры гарнизона стали на мою сторону и много меня чествовали: на балу я получил щелчок и ответил пощёчиной. Три года происходили эти упражнения, которые укрепили мое здоровье и сформировали мой характер.

– Александр, – ответил я, – нам хорошо известно, кем вы стали в нашем будущем. Надеюсь, что и в этом мире вы честно и храбро будете служить России! Но, друзья мои, хочу обратить ваше внимание на то, что сейчас мы проезжаем через места, где в 1941 году русские войска остановили наступавшую на Ленинград – так тогда назывался Санкт-Петербург – немецкую армию. Ненадолго, правда, остановили, но все же… Земля здесь полита кровью ее защитников.

– Я слыхал про Великую войну, которую вела Россия в середине XX века с германскими войсками, – задумчиво произнес Бенкендорф. – Только скажите мне, Игорь Викторович, как так получилось, что два народа, столь близкие друг другу по духу, сошлись в битве не на жизнь, а на смерть?

Слова поручика заставили меня задуматься. Если я начну рассказывать всю предысторию Второй мировой войны, то это займет очень много времени. Хотя путь нам предстоит дальний, и можно будет провести своего рода «ликбез» по истории XIX – XX веков для моих благодарных слушателей.

– Видишь ли, Александр, – начал я, – в нашей истории через семьдесят лет Германия станет единым государством. И произойдет это, как сказал один из главных участников сего процесса, с помощью «железа и крови».

– За объединение Германии пришлось воевать? – спросил Евгений Вюртембергский.

– Пришлось, – кивнул я. – Сначала с Данией, у которой Пруссия, возглавившая процесс объединения, отобрала Шлезвиг и Гольштейн, а потом с Австрией и Францией.

– И что Пруссия получила в результате этих войн? – поинтересовался Бенкендорф.

– Пруссия сделала Австрию своим сателлитом, а у побежденной Франции отобрали Эльзас и Лотарингию. Прусские войска вошли в Париж, а в Версале главы всех германских государств в 1871 году объявили короля Пруссии Вильгельма I, внука нынешнего Фридриха Вильгельма III, императором Германии. Так на свет появилась новая империя.

– А что произошло с Вюртембергом? – спросил юный герцог.

– В нашей истории в 1806 году герцог Фридрих II с соизволения императора Франции Наполеона Бонапарта станет королем.

– Вот как… – покачал головой Евгений. – Впрочем, я принадлежу к силезской ветви герцогов Вюртемберг-ских. Скажите, Игорь Викторович, а Силезия тоже войдет в состав Германской империи?

– Войдет. Только в конечном итоге она окажется во вновь созданном польском государстве. И ваш любимый Эльс станет называться Олесницей. Так что, Евгений, становитесь побыстрее русским. Наша матушка Россия имеет свойство вбирать в себя представителей многих народов, которые буквально в следующих поколениях становятся большими русскими, чем сами русские.

– Да-да, именно так, – кивнул Бенкендорф. – Со мной случилось нечто подобное.

Мы рассмеялись и стали смотреть в окно, любуясь красотами природы. День выдался на удивление теплым и солнечным. Лошади, хорошо отдохнувшие в Луге, весело бежали по дороге, ведущей в сторону Пскова. Там мы собираемся отдохнуть денек и двинуться дальше. Мы поддерживаем связь по радиостанции с Петербургом. Для этого на кратких остановках мои ребята закидывают на ближайшее дерево у дороги антенну и начинают колдовать с рацией. Мои «немцы» и граф Ростопчин с любопытством наблюдают за их манипуляциями. Они до сих пор не могут привыкнуть к тому, что с помощью некоей «говорящей коробки» можно услышать голос императора или нашего Васильевича. Прочие же свидетели обычного для нас сеанса радиосвязи с испуганными лицами крестились и бормотали молитвы.

Событий особо важных в Питере не произошло, если не считать непонятной движухи среди столичной знати. Похоже, что до нее дошли слухи о нашем посольстве, и многим не понравилось то, что Павел решил создать союз с Бонапартом. Для инглизированной части высшего света более предпочтительным был бы союз с Лондоном. Пусть русские убивают французов за британские интересы. Англичане за это подкинут своим сторонникам немало полновесных гиней. Да и коммерсанты из Туманного Альбиона с большим удовольствием купят заготовленные русскими помещиками и купцами лес, пеньку и прочие столь необходимые Англии товары.

Смеркалось. Мы остановились на ночлег в Лудо-ни – небольшой деревне, где местный староста должен был обеспечить нас кровом, а лошадей наших кормом. Удобства, конечно, были далеко не пятизвездочные, но мне доводилось спать и в спальном мешке под открытым небом. Заснул я как убитый. Мне приснился Бонапарт, почему-то одетый не в свой излюбленный костюм – треуголку и серый походный сюртук, а в партикулярное платье и простонародный картуз. К чему бы это?

14 (26 мая) 1801 года.

Санкт-Петербург. Михайловский замок.

Дарья Иванова, русская амазонка

Эх, скучно все-таки, когда вокруг не стреляют, не машут кинжалами и саблями, словом, когда дни похожи один на другой, и не надо озираться по сторонам, ожидая какой-нибудь подлянки. Часть наших ребят уехала на встречу с посланцами Наполеона, часть обучала здешних бандоловов, натаскивая их в искусстве членовредительства. Папа с дядей Димой занимались с Кулибиным проектированием парохода – корабля, который для здешнего народа станет высшим достижением инженерной мысли.

Ну а я, проведя пару лекций по экономике с раненым Рязановым, заскучала. Мне вдруг вспомнился наш университет, ребята из группы и даже нелюбимые преподы, которые сейчас казались милыми и хорошими людьми. Я чуть было не всплакнула с тоски. Но, подумав, что с красным носом и заплаканными глазами я изрядно подпорчу свой имидж «кавалерист-девицы», которой море по колено, взяла себя в руки и стала раздумывать, чем бы заняться.

Василий Васильевич предложил мне поработать с «панночкой» – так шутники «градусники» прозвали полячку по имени Барбара, пойманную вместе с развеселой шведско-польско-английской компанией. Это именно они чуть было не отправили к праотцам господина Резанова, при этом собирались отловить кого-нибудь из нас. Император Павел решил проявить милосердие и не отправлять Барбару в каталажку. Не знаю, какие у него были планы относительно этой девицы, но по его августейшему повелению полячку было велено содержать не под замком, а среди вольных людей, впрочем, не спуская с нее глаз. Павел взял с нее слово, что она не будет пытаться сбежать, но я знала, что полякам верить нельзя – они соврут, недорого возьмут.

Барбара оказалась девицей своенравной и гордой. Однако я тоже не подарок, и после нескольких попыток взбрыкнуть полячка была поставлена на место и далее вела себя вполне нормально. Мы с ней вроде бы даже подружились, но я внимательно за ней следила, подключая время от времени к воспитательному процессу Джексона. Барбара оценила белые и острые клыки пса, а потому старалась не сердить его.

По вечерам мы с ней ходили в баню – помещение в Кордегардии, приспособленное для омовения телес наших орлов. Баня была и в Михайловском замке, но располагалась она неподалеку от личных покоев императора, и мы решили туда не ходить, дабы не ввергать Павла Петровича в грешные мысли. Горячей воды нам вполне хватало на то, чтобы помыться. Хотя я изрядно соскучилась по ванной, душу и шампуню.

Для мытья женского личного состава попаданцев – меня и фельдшерицы Ольги – выделялось определенное время. Никто нам не мешал, а вход в наш импровизированный «санузел» охранял бдительный страж – Джексон. С появлением Барбары мы теперь мылись втроем. Полячка с большим удивлением разглядывала наши бюстгальтеры, сравнивая их со своим корсетом. Похоже, что эти нехитрые предметы женского туалета, еще неизвестные в Европе начала XIX века, вызвали у нее когнитивный диссонанс. Было видно, что ей очень хочется расспросить нас о нашей одежде, но воспитание не позволяло это сделать.

Еще больше она была удивлена, увидев, как я занимаюсь спаррингом в нашем импровизированном спортзале. Дама, размахивающая ногами и ломающая ударом ребра ладони палку – это зрелище изумило паненку до глубины души. А ведь она еще не лицезрела, как я стреляю и метаю ножи. С трудом переварив все увиденное, она спросила, кто меня всем этим штукам научил. Я честно призналась, что учителей у меня было немало, но самый главный из них – дядя Дима, друг отца и замечательный человек.

Барбара пригорюнилась и сказала, что она очень скучает по отцу, который у нее остался единственным близким и родным человеком. А на вопрос, почему же тогда он отпустил ее в далекий Петербург в компании отъявленных головорезов, полячка неожиданно вспыхнула и что-то буркнула под нос, а затем весь вечер молчала.

Утром она, как ни в чем не бывало, снова заговорила со мной. Я заметила, что она перестала бросать косые взгляды и на парней из «Града». Даже наоборот – кое на кого она смотрела с нескрываемым интересом. Видимо, природа и весенние гормональные изменения брали свое – девице хотелось большого и чистого чувства. Особым ее вниманием пользовался Сыч – в миру Гера Совиных. Он спас ее от смерти во время задержания. К тому же хлопцы наши были как на подбор – настоящие рубаки, в общем, «старые солдаты», не знающие слов любви. Как рассказывал мне отец, кое-кто из них приударил за здешними феминами, и, похоже, небезуспешно. Впрочем, время сие недаром считалось «галантным», и любовные похождения для военных воспринимались окружающими как само собой разумеющееся дело.

– Ты, Дашка, смотри, – посмеиваясь, говорил отец, – тоже не загуляй. Я же вижу, как на тебя поглядывают разные графья и бароны. Ты у меня девка видная, фигуристая, не то что тутошние мадемуазели. Они в корсеты так затянуты, что даже вздохнуть не могут.

– Папа, ты ничего не понимаешь, – отшучивалась я, – здесь корсетами пользуются не только дамы, но и мужики. Особенно ими здесь грешат гвардейские офицеры. Их даже дразнят за это «хрипунами». Что же касается моих чувств, то я не собираюсь падать в объятия разных там графов и герцогов. Ты же знаешь меня – я девочка умная и порядочная. И замуж выйду только за того, кого полюблю. А так как таковых кандидатов на горизонте я не наблюдаю, то вопрос о моем замужестве пока не актуален.

Сказала я это, а самой вдруг вспомнился Саша Бенкендорф. Конечно, судя по тому, что мне известно о нем из рассказов Василия Васильевича, будущий всесильный глава III отделения еще тот шалопай и бабник. Но это у него было в нашей истории. А что будет в этой – бог весть. Как он там сейчас, бедняжка? Уехал в Кёнигсберг, который еще не стал нашим Калининградом, и пока от него ни слуху, ни духу. Я понимаю, что он отправился туда не один, а в сопровождении подполковника, пардон, генерала Михайлова, но кто его знает, как там все обойдется. Британцы – еще те сволочи, и от них можно ждать любой подлянки. Правда, как сообщил мне Василий Васильевич, наши путешественники передали по рации, что у них пока все обходится без происшествий, и все они живы и здоровы.

Ладно, сходить, что ли, к младшим Романовым? Николай и Михаил так рады, когда я прихожу к ним вместе с Джексоном. Пацаны они хорошие, хоть и великие князья. В наше время «мажоры» сходят с ума от вседозволенности, родители их балуют и потакают всем их прихотям. А царских детишек здесь держат в черном теле. Особенно строит их мать – императрица Мария Федоровна. Я вижу, что она их очень любит, но воли им не дает. Прямо мать-командирша. А пацанам хочется поиграть, повеселиться. И приход «тети Даши» для них настоящий праздник.

Я взяла поводок и позвала Джексона. Тот, обрадованный тем, что его выведут на прогулку, весело закрутился на месте и завилял обрубком хвоста…

15 (27) мая 1801 года. Псков.

Генерал-майор Михайлов Игорь Викторович

Сегодня мы приехали в Псков, где решили сделать дневку и дать отдохнуть лошадям. Заодно я решил познакомить своих спутников с историей этого города, который не раз вставал на пути захватчиков. По дороге мы минули небольшой населенный пункт Череха, расположенный в междуречье рек Великая и Череха.

Сейчас это обычная деревенька – подобные по дороге встречались нам не раз и не два. А в наше время в этом пригороде Пскова находился 104-й десант-но-штурмовой полк 76-й гвардейской дивизии ВДВ. Именно бойцы этого полка в последнем дне февраля високосного 2000 года встали на пути банды Басаева и Хаттаба на высоте 776 под Улус-Кертом. Из девяноста десантников уцелели лишь шестеро. В этом полку служил один мой приятель. Правда, его рота не участвовала в том бою, но у него были друзья и знакомые, которые погибли на высоте 776.

Я рассказала об этом Бенкендорфу и Евгению Вюр-тембергскому. Юный герцог не смог сдержать слез, а Александр Христофорович изумленно покачал головой и спросил меня:

– Скажите, Игорь Викторович, а что, их нельзя было выручить?

– Подмога подошла к ним лишь 3 марта, когда бой фактически уже закончился. Командир роты капитан Романов вызвал на себя огонь нашей артиллерии. Бандиты потеряли на этой высоте четыре сотни своих головорезов.

– Какие люди, – вздохнул Евгений. – Они, как спартанцы царя Леонида, погибли все, но не отступили ни на шаг. Я клянусь, что если мне придется оказаться в таком же положении, как эти герои, так же честно принять смерть на поле боя…

Мои немцы замолчали, погрузившись в свои мысли. Оживились они, лишь увидев дома и стены древней русской твердыни. Зрелище действительно было впечатляющим. В центре города располагался кремль, или, как его здесь называли, Кром. В нем находился Троицкий собор, по преданию построенный на месте первого деревянного собора, возведенного по велению княгини Ольги, уроженки этих мест.

– Какая красота, – восхищенно воскликнул герцог. – Этот город, видимо, имеет древнюю и славную историю.

– Да, – кивнул я, – хотя враги неоднократно пытались его захватить, но лишь один раз он оказался в руках врага. Случилось это в 1240 году, когда предатели тайно впустили в Псков рыцарей Тевтонского ордена. Правда, через полтора года князь Александр Невский выгнал их из города.

– Да, такую крепость трудно взять штурмом, – покачав головой, произнес Бенкендорф.

– В этом убедился польский король Стефан Баторий, – сказал я. – Он в 1579 году с 50-тысячным войском осадил Псков. Гарнизон и жители города отказались сдаться. Осада продлилась полгода. Ни тридцать приступов, ни подкопы под стены Пскова не принесли полякам долгожданной победы. Баторий вынужден был снять осаду и отступить. Более того, измученное бесплодной осадой и огромными потерями польское войско не хотело больше воевать. Так Псков помог царю Ивану Грозному заключить мир с Баторием, завершив тем самым долгую и разорительную Ливонскую войну.

А в 1615 году под стенами Пскова были разбиты войска шведского короля Густава II Адольфа. Король был не только монархом, но и талантливым полководцем, прославившимся в Тридцатилетнюю войну. Он носил прозвище «Лев Севера». Только под Псковом этого «льва» ждала неудача. Он безуспешно осаждал город, потерял под его стенами одного из лучших своих полководцев фельдмаршала Эверта Горна. Потери шведов от огня артиллерии Пскова и от болезней составили около половины осадного корпуса. Король Густав II Адольф вынужден был отступить.

– Я слышал об этом короле, – сказал Евгений, – он погиб в 1632 году в сражении при Лютцене. А вот о том, как он осаждал Псков, я раньше ничего не слыхал.

– «Европа в отношении к России всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна», – процитировал я слова «нашего всё». – К сожалению, так было, так есть и так будет.

– Спасибо вам, Игорь Викторович, – после немного затянувшегося молчания произнес юный герцог. – Я обещаю вам, что выучу как следует русскую историю. Россия станет для меня новой Родиной, и я не пожалею ничего, даже самой жизни, защищая ее.

…Помимо исторических изысков мне довелось заняться с графом Ростопчиным обсуждением предстоящих переговоров с эмиссаром Бонапарта. Вспомнив о своем сне, я неожиданно для Федора Васильевича высказал предположение о том, что в Кёнигсберг может заявиться не только Жерар Дюрок, но и сам Первый консул.

Поначалу граф воспринял мое предположение с недоверием.

– Позвольте, Игорь Викторович! – воскликнул он. – Да разве такое возможно? Как может Бонапарт покинуть Париж и отправиться в Пруссию инкогнито? Ведь открыто его сюда никто не приглашал.

Я ответил Ростопчину, что Наполеон по своей натуре известный авантюрист и вполне может отважиться на тайный вояж.

– Мне кажется, что Бонапарту очень хочется лично встретиться с одним из нас. Слухи о новых приближенных императора Павла наверняка дошли до Первого консула. И он теперь просто изнывает от страстного желания познакомиться с этими загадочными пришельцами ниоткуда. Вы, граф, не забудьте и о страшном поражении британской эскадры под Ревелем. И тут не обошлось без таинственных «пятнистых». Бонапарт опытный военный, и он оценил особенности нашего оружия. Словом, ему хочется задать нам множество вопросов, причем лично.

– Да, но в этом случае Наполеон сильно рискует, – покачал головой Ростопчин. – Если он отправится в тайный вояж инкогнито, то вряд ли сможет взять с собой сильную охрану – это не останется без внимания и вызовет подозрение. А если же его будут сопровождать два-три человека, то их окажется недостаточно в случае нападения на Бонапарта английских агентов или французов-роялистов.

– Я подумал об этом, но граф, хочу отметить, что Наполеон далеко не трус. Смерти он не боится. Об этом можно судить по тому, как он вел себя во время сражений. К тому же, скорее всего, Первый консул постарается изменить свою внешность, чтобы его никто не смог узнать. Думаю, что он проконсультируется насчет этого у своих знакомых актеров, у того же Тальма⁵⁶56
  Франсуа-Жозеф Тальма, знаменитый французский актер, хороший знакомый Наполеона.


[Закрыть].