Текст книги "На пути «Тайфуна»: На пути «Тайфуна». А теперь на Запад. Жаркий декабрь"

Глава 15

19 октября

Чтобы получить свежую информацию, я решил съездить в особый отдел дивизии. Ординарец в это время обсуждал что-то очень важное с полковыми разведчиками, а так как я ехал в тыл, то брать его с собой не стал, ограничившись только одним автоматчиком. Соловьева на месте не оказалось, и мне пришлось ждать полдня. Наконец капитан вернулся. Хотя он был грязный, промокший и продрогший, но выглядел вполне довольным. Во всяком случае, не только не кричал на подчиненных, но даже нахваливал их. Приведя себя в порядок и вооружившись большой кружкой горячего чая, он наконец смог поговорить со мной:

– Извините, что вам пришлось долго ждать. Я сегодня проверял секретные партизанские базы, которые мы готовим на случай отступления.

Пояснив причину своего долгого отсутствия, особист торопливо выпил всю кружку, чтобы поскорее согреться, и налил себе новую. При всех своих недостатках, по крайней мере, любовью к спиртному он не страдал, впрочем, как и многие в его отделе. Не знаю, может быть, это профессиональная привычка, чтобы спьяну не разболтать важных секретов.

– Так ваш отдел еще и партизан готовит? – не удержался я от вопроса.

– Разумеется. – Соловьев был искренне удивлен. – Для этого НКВД и существует. А вы полагали, что мы должны строчить липовые дела на своих бойцов и пытать арестованных? Конечно, всякое бывает. После того как Ежова хлопнули, и основная волна репрессий пошла на убыль, все равно такая практика в органах повсеместно осталась. И особые отделы тоже не исключение, тут я иллюзий не питаю. Но это в мирное время. Во время войны у особистов в армии главная задача – помогать воевать с врагом. Мы ловим диверсантов, выявляем шпионов, расследуем преступления. Так что на придумывание фальшивых дел у нас просто не хватает времени. Да и смысла в этом нет никакого. Настоящие дела не успеваем расследовать, так зачем же нам еще липовые? Даже при полном штате оперативники и следователи с ног валятся от усталости. А бить задержанных у нас официально запрещено. Да и сами подумайте. Если какой-нибудь особо ретивый сотрудник ударит красноармейца – героя войны, то его самого могут арестовать. К тому же на должности следователей, которые нам положены только по штатам военного времени, пришлось набирать не профессионалов, которых не хватает, а просто партийных активистов. А у них и в мыслях нет нарушать закон.

– Как же они справляются? Ведь это не ЧК времен Гражданской войны. Тут же надо знать все законы, которые юристы изучают по несколько лет.

– Это в мирное время, – грустно улыбнулся Соловьев. – Сейчас всех подготавливают ускоренно – и бойцов, и командиров, и даже летчиков. Так что новоиспеченным следователям дают только два дня на чтение кодексов, а остальное они постигают на практике.

– Ничего себе ускоренная подготовочка. А в других дивизиях тоже вот так готовят территорию к возможной оккупации противником? – вернулся я к прежней теме.

– Это повсеместная практика. Вы же не думаете, что «зверская гэбня»…

– Не «зверская», а «кровавая».

– Ну да, что «кровавая гэбня» расстреливает всякого, кто только заикнется о возможном отступлении. Предыдущий начальник отдела – Дружинин, вышколил своих сотрудников, и они имеют большой опыт по подготовке таких баз. Быстро нашли местных жителей, которым можно доверять, устроили тайники в укромных местах. Туда сотрудники отдела на руках перетаскали ящики с припасами. Никого из посторонних привлекать нельзя, поэтому пришлось им поработать грузчиками. Правда, я сам в этом не участвовал, только проверил, когда все уже было готово. Как видите, для этого пришлось вдоволь полазить по болотам.

Прервав монолог, капитан допил вторую кружку и, наконец, начал делиться новостями:

– Мы тут подвели итоги. Получается, что наша дивизия гарантированно уничтожила штук восемьдесят танков. Это полностью сгоревшие и те, в которых детонировал боекомплект. Всего подбитых, конечно, намного больше, но оценить степень повреждения вражеских машин, оставшихся на поле боя, затруднительно. На других участках фронта результаты сражения тоже неплохие. Правда, в окружении оказалось две дивизии, но это намного меньше, чем в той, вашей истории. Наши войска отходили организованно и закрепились на Ржевско-Вяземском оборонительном рубеже. Есть, конечно, и неудачи. Курск, к сожалению, пришлось оставить. На юге немцы заняли Запорожье. Мелитополь пока еще держится, но город вот-вот падет.

– Плохо, конечно, но в моей истории в это время фронт проходил километров на двести восточнее.

Как бы невзначай, Соловьев спросил, что мне известно о судьбе старшего сына Сталина – Якова, попавшего в плен в начале войны. Этого вопроса я ждал давно и рассказал об отказе Верховного обменять лейтенанта на фельдмаршала.

– В этом же году Яков попытался бежать, и фашисты его застрелили. В конце войны американцы захватили немецкие документы, которые свидетельствовали об этом, но советской стороне ничего не сообщать не стали. А вообще удивительно, что в ваше время дети руководства страны воюют на фронте наравне со всеми. Вот, например, сын Хрущева – обычный летчик, и он тоже погиб на войне.

– Ну, насколько мне известно, он сейчас в госпитале и постепенно выздоравливает.

Заметив мой удивленный взгляд, капитан объяснил:

– Его авиаполк был придан нашей 22-й армии, а армейские особисты мне все по секрету рассказывают. – Соловьев кивнул на свои петлицы и усмехнулся. – Хотя мое звание и невысокое, да и в госбезопасность меня пока не перевели, но зато теперь я личный порученец наркома. Так что со мной все стараются дружить.

Приятно было слышать, что даже высокопоставленные гэбэшники кого-то боятся.

– Да, – вспомнил Соловьев, – раз уж мы заговорили о Хрущеве, то скажите, что о нем думают в ваше время знатоки истории?

– Большинство считает, что его надо убить.

– И тогда все станет замечательно? Но ведь после того, как его сняли, ничего принципиально не изменилось. Да и вообще, откуда у ваших современников такая наивная вера в то, что убрав одного человека, можно сразу все улучшить? Вы знаете фразу товарища Ленина «мы пойдем другим путем»?

– Да, я же учился в школе еще в советское время.

– Так вот, он правильно понял, что ликвидации одного правителя, даже такого, как самодержавный император, недостаточно для изменения всей системы. А ведь этот ваш Никитка далеко не самодержец. Его выбирали, на него возлагали надежды, а когда правление Хрущева стало многим не нравиться, то был выбран новый правитель. То, что по-настоящему в выборах принимала участие лишь верхушка руководства страны, сути не меняет. Будущий правитель должен будет учитывать мнение и интересы различных группировок этой верхушки. Кто бы ни оказался на его месте, он будет вынужден действовать точно так же.

– Но ведь он лицемер и лгун! Хрущев подделал много документов, чтобы обвинить предыдущее руководство страны в том, чего они не совершали. Например, он так грубо подделал протокол заседания Политбюро с якобы принятым решением о расстреле поляков в 1940 году, что поставил на него печать КПСС.

– А что такое КПСС?

– Так лет через десять переименуют ВКПб. Или, к примеру, он состряпал поддельные копии телеграмм о том, что якобы ЦК партии разрешает применение физического воздействия, проще говоря, пыток в НКВД.

– Я таких телеграмм не видел, – нахмурился капитан. – Когда она была направлена?

– Самого оригинала, естественно, не сохранилось. Что же касается так называемых «копий», то сначала их датировали июлем 1939 года.

– Дайте-ка вспомню, – нахмурился Соколов. – Так ведь сам Кукурузник к этому времени уже был членом Политбюро.

– Совершенно верно, поэтому он сделал новую копию, и там уже указан январь месяц. А вообще-то там по тексту много ляпов, эту фальшивку делали кое-как. А ведь во время волны репрессий сам Хрущев старался перевыполнять план по расстрелам.

– Этого мы не забыли, – хищно улыбнулся капитан, напоминая при этом изготовившегося к прыжку тигра.

– И что теперь с ним будет?

– Никитку мы накажем… понизив его в должности.

– И всё?

– Ну, – развел руки капитан, – если мы берем курс на смягчение внутренней политики, то почему должны делать исключения? С 39-го года количество применения высших мер наказаний неуклонно снижалось. Правда, из-за войны совсем отменить смертную казнь удалось только в 47-м году – вы сами это рассказывали. Все-таки пусть Хрущев и не справился с управлением государством, но для работы на среднем уровне его способностей хватит. Да и по большому счету, что он делал неверно? Сажал кукурузу и осваивал целину? Исполнение никудышное, но сама идея вполне здравая. Зарезал программу по авианосцам и самолетам? Но у нас и так военные расходы были огромные. Строил маленькие квартирки? Зато расселил коммуналки. Не захотел совместно с американцами осваивать Луну? Так ведь в это время мы были лидерами в космической гонке. Согласись он на предложение Кеннеди, то его бы за это еще сто лет грязью обливали, потому что, дескать, добровольно уступил первенство в ракетостроении. И так во многих его делах. Хотелось-то как лучше, а если получилось, как всегда, то не только из-за его скудоумия. Дураком-то он никогда не был. У него же были наркомы, то есть министры, помощники и прочие советчики и исполнители.

– Да, но он сделал партийный органы неподконтрольными госбезопасности.

– А разве это ему было нужно? Он же глава государства, у которого все спецслужбы в подчинении. Нет, это было выгодно всем остальным партийным деятелям, которые хотели безопасности. Кто-то знал за собой грешки, кто-то просто боялся ложных обвинений. А значит, любой, севший на его место, будет обязан сделать то же самое. Поэтому, хотя Хрущеву теперь в ЦК путь заказан, но проблема-то останется. Вот кто, по-вашему, должен занять это место в 53-м? Если кто-нибудь из его соратников, вроде Маленкова, то это значит, что ничего не изменится. Генерал Жуков? Да, этот умеет держать подчиненных в узде. Но не хотелось бы, чтобы такой человек стал правителем страны. Его самого надо постоянно контролировать, чтобы жесткость не переросла в жестокость.

– Может быть, кто-нибудь из молодых? – робко предложил я.

– Ладно, допустим, выдвинем Устинова или Громыко. Они умные, честные и перспективные. Так ведь в вашей истории именно эти люди стояли у руля власти, когда страна начала распадаться. Так что как бы они не развалили ее еще раньше.

– У меня уже голова кругом идет, – простонал я. – Может, тогда и не надо Никиту Сергеевича убирать? А то, как ни крути, но может получиться только хуже.

– А что, время еще есть. До конца войны мы его трогать не будем. Он все-таки единственный из всего ЦК несколько лет провел на фронте. Конечно, не на самой передовой, но бомбы и мины на него сыпались.

– Ладно, пусть он не трус, и не такой уж глупый, как у нас принято считать. Но списки репрессированных-то он подписывал, и ему все было мало.

– Хорошо, попробую объяснить вам на пальцах. Допустим, вы поймали отряд немцев, которые сожгли деревню вместе с жителями. Ваши действия?

– Всех расстрелять.

– То есть никакого расследования? Но ведь у них есть тыловики, которые в убийствах не участвовали.

– Они пособники террористов, в смысле преступников, и не попытались помешать им. Да уже за то, что они на нас напали, их можно было бы без суда и следствия расстреливать. Если мы этого не делали, то лишь для того, чтобы другие немцы не боялись сдаваться в плен.

– Ладно, расстреляли. А среди них еще были наши граждане – полицаи. Они-то к нам не вторгались.

– Этих повесить. Предатели, участвующие в убийстве своих сограждан, еще хуже оккупантов.

– Как я понял, следствие здесь тоже проводить не будем? А вот если нам надо узнать, куда направились остальные полицаи. Вдруг еще одну деревню жечь? Как будем допрашивать задержанных? В смысле – пытать их можно?

– Разумеется.

– Ну вот вы и попались. Вы же знаете, что многие старосты и полицаи добровольно вызвались на эти должности по предварительному поручению наших органов. Так сказать, наши агенты. И вообще, лишь несколько процентов из них после войны были осуждены. Сами все это рассказывали. Так зачем же их сразу пытать и казнить? Сначала надо все тщательно выяснить. Вот такие же горячие головы, как вы, и взялись с энтузиазмом за репрессии в 37-м. Они тоже были уверены, что предателей жалеть нельзя, и нужно казнить. А перед этим долго пытать, чтобы узнать о всех членах их преступной организации. И когда они несли своему руководству списки признавшихся в преступлениях, то искренне недоумевали, почему их не утверждают. А сам Хрущев ведь никого не бил, не арестовывал. Ему говорили, что нашли преступников, и он верил. Заметьте, не карьеру делал, а искренне верил. И чтобы их наказать, даже готов был пойти на конфликт со Сталиным. И точно так же, как вы сейчас, приказывал пытать предателей, чтобы раскрыть все нити заговора.

– Ну ладно, допустим, он верил следователям. Но этих изуверов действительно нужно наказать. От первого до последнего.

– Всех ли? Вот расстреляли Ежова, и вместе с ним было осуждено порядка тысячи следователей. Я постараюсь сделать все, чтобы посадили еще столько же. Чувствуете вы от этого радость?

– Честно говоря, не очень. Да и цифры не впечатляют.

– Уж извиняйте, миллиона следователей у нас нет. Но в своем большинстве они просто выполняли приказания. А вот обычные граждане, которые строчили доносы, действовали так по своей инициативе. Помните наш разговор про Таубина? Другие конструкторы если и не были в этом замешаны, то, по крайней мере, не захотели ему помочь. Или наш космический гений Королев. Те, кто его избивал, уже наказаны, но вот что делать с его коллегами, писавшими доносы? Вдруг кто-нибудь в будущем станет академиком, очень полезным для страны.

– Так это что, по большому счету выходит, что почти никто наказан не будет?

– Увы, но это так. Иначе придется поднимать новую, еще более сильную волну репрессий. Считайте, что это была гражданская война, и все ее участники получили амнистию.

– Стоп, но среди осужденных по пятьдесят восьмой статье массовой амнистии не было.

– По ним начали работу, но на это потребуется время. Ведь придется вдумчиво и кропотливо пересмотреть свыше полумиллиона дел. А когда закончат с живыми, начнут пересматривать дела расстрелянных. Чтобы все это раскопать, потребуется не один год. К тому же вы предложили всех старых следователей расстрелять. Или уже передумали?

– Ох, товарищ капитан, распорядитесь, пусть мне тоже нальют чая, – несколько неуклюже попытался я вывернуться из затруднительной ситуации.

– Или вот вам другой пример, – продолжал добивать меня доводами энкавэдэшник. – Мы проанализировали все сведения по генералу Власову и решили, что при определенных условиях его можно оставить даже в действующей армии. Все-таки способности у него выше среднего, и послужной список хороший. До сих пор за ним числилось только одно небольшое прегрешение. Когда он командовал вашим 215-м полком…

– Пффф-кхаа-кхаа.

Соловьев растерянно помахал обожженной рукой, чтобы охладить ее. Сам виноват, зачем такое говорить, когда я пью горячий чай.

– Когда это он нашим полком командовал? – наконец, с возмущением спросил я.

– В тридцать седьмом году. А что вы удивляетесь, все генералы когда-то были полковниками, и из-за системы ротации кадров командование частей менялось довольно часто.

Беседа затянулась допоздна, и возвращаться обратно пришлось уже в сумерках. Хотя я уже нашел с моей лошадкой общий язык, но все же предпочитал не спеша трусить и не пытался пустить ее рысью. Рядом со мной ехал сопровождающий боец, внимательно поглядывающий по сторонам. Погрузившись в свои мысли, я проехал уже половину пути, как вдруг тишину нарушили выстрелы, раздавшиеся со стороны села Плицино, где, как я знал, располагались склады нашей дивизии.

– Зенитки 37 миллиметров, – машинально отметил я, – и пулеметы. Наверное, «Раму» шугают.

– Вряд ли, товарищ старший лейтенант, – отозвался красноармеец. – «Рамы» высоко летают. Из пулемета их не достанешь. Наверно, какой-нибудь шальной бомбер решил вылететь, пока погода позволяет.

– Нет, – покачал я головой, – облака там плотные, через них ничего не видно. Так что корректировщик все равно должен опуститься низко. А был бы бомбардировщик, мы бы уже услышали взрывы.

Рассуждая таким образом, мы тронули поводья и собрались снова ехать дальше, как вдруг гудение самолета, до этого еле слышное, начало приближаться. Расчехлив бинокль, я нашел взглядом быстро растущую точку, которая целенаправленно летела вдоль дороги.

– Это «мессеры». Похоже, что, летят прямо сю… Воздух!

Местность, по которой мы ехали, была безлесой, поэтому прятаться, кроме как в канаве, было негде. Бросив лошадей на произвол судьбы, мы попрыгали в кювет по разные стороны от дороги. После прошедших дождей канава больше чем наполовину наполнилась водой, и мне пришлось высунуть голову из воды, чтобы вдохнуть побольше воздуха.

Дальше слились вместе самолетный гул, тарахтение скорострельной пушки, разрывы малокалиберных снарядов и взрыв бомбы. Когда стихло всё, кроме звона в ушах, который, казалось, становился все громче, я поднял голову, чтобы проверить, не возвращаются ли стервятники обратно. «Мессеры» уже скрылись из виду, и можно было выбираться из канавы. Но вода, которая ее наполняла, волшебным образом превратилась в землю, и мне стоило немало сил стряхнуть ее с себя. Я кое-как выполз на дорогу, но тяжесть, которая на меня давила, почему-то не исчезала. Очень хотелось отдохнуть, прикрыть на минутку глаза и полежать.

Очнулся я от того, что меня кто-то тормошил:

– Товарищ командир, вы живы?

Посмотрев, кто это меня так бесцеремонно толкает, я увидел склонившегося надо мной красноармейца, чье лицо мне было смутно знакомо. Судя по разгоравшемуся закату, я пролежал тут не меньше получаса. Наверно, контузия.

– Федоров я, – напомнил боец. – Вы меня месяц назад перебинтовывали, только тогда вы были в штатском.

– А, теперь вспомнил. Так вы уже успели выздороветь?

– Успел. Я и так столько времени в госпитале прохлаждался, хотя кость у меня была почти не задета. А теперь возвращаюсь в свою роту. Мне уже сказали, что вместо старшины Свиридова теперь вы командуете.

Разговаривая, Федоров взвалил меня на спину и потащил на себе, покряхтывая.

– Ох и тяжелый же вы, товарищ старший лейтенант. Ну ничего, нам бы только до лошади дойти, вон она, метрах в двухстах, а дальше поедете с комфортом.

– Подожди, – вдруг вспомнил я. – В другом кювете должен быть красноармеец.

– Нет там уже никого, – мрачно ответил Федоров. – Я посмотрел, только воронка осталась.

В глазах постепенно темнело, и последнее, что я помнил перед тем, как потерять сознание, это как меня подсаживали в седло.

Дальше события слились в сплошной калейдоскоп: постоянные перевязки, капельницы, горькие лекарства, бульон, который кто-то давал мне из ложечки. Когда я, наконец, окончательно пришел в себя и смог оглядеться вокруг, то увидел, что нахожусь в больничной палате. Кроме меня, раненых здесь больше не было хотя, судя по размерам комнаты, она легко могла вместить четверых.

Сидевшая рядом медсестра, у которой белый халат был накинут поверх военной формы, потрогала мой лоб и спросила, болит ли у меня что-нибудь. Боли я не чувствовал, но вот кожа под бинтами зудела так, что хотелось ее почесать. И еще у меня появился зверский аппетит. Слушая мой ответ, девушка довольно улыбалась, как будто я был ее близким родственником. Она подняла трубку телефона, стоявшего на прикроватной тумбочке, и счастливым голосом защебетала о том, что больной пришел в себя. Через несколько секунд в палату ворвалась, как мне показалась, целая толпа медперсонала. Впрочем, присмотревшись, я понял, что врачей только трое, просто они двигались так быстро, что создавали эффект присутствия большого числа людей.

Мне одновременно ставили градусник, меняли повязки, ширяли шприцами и давали какие-то лекарства. Добреньким голосом, как будто разговаривает с ребенком, врач уговаривал меня выпить сиропчик со сладким медом, хотя я вроде и так не отказывался. Закончив процедуры, доктор с довольным видом потер руки и повернулся к сиделке.

– Ну всё, товарищ сержант госбезопасности. Можете докладывать, что пациент пошел на поправку.

Врачи исчезли так же внезапно, как и появились, а я прикрыл глаза, чтобы немного отдохнуть. Через минуту слегка скрипнула дверь, и по звуку шагов я определил, что в палату кто-то вошел. Смотреть, кто это, мне было лень. Если врачи, то пусть думают, что я сплю. Сержант-медсестра обратилась к вошедшему:

– Товарищ майор, вы пока последите за раненым, а мне надо начальству сообщить. – После этого по полу быстро зацокали каблучки.

«Беги, беги, – добродушно усмехнулся я про себя. – Ты еще не знаешь, что скоро тебе дадут орден за выхаживание ценного больного. И всему медперсоналу тоже».

– Мне сказали, что вы не спите, – тихо произнес знакомый голос, кажется, принадлежавший командиру полка.

Сон мгновенно слетел с меня, и я тут же открыл глаза. Майор Козлов был в больничном халате и слегка опирался на тросточку.

– Ну здравствуйте, Александр Иванович. Сейчас такое пожелание вам как нельзя более кстати.

По-хорошему мне следовало вежливо ответить любезностью на любезность, но вместо этого я сразу обрушил на командира град вопросов:

– Какое сейчас число? Что на фронте? Где дивизия? Как вас ранило?

Воспользовавшись секундной паузой в моей тираде, командир начал последовательно отвечать на все вопросы:

– Сегодня двадцать девятое октября. Все это время вы в основном были в бреду и лишь иногда приходили в сознание. На всем фронте пока затишье. У немцев уже не осталось сил, чтобы продолжать наступать, а мы, как мне кажется, пока концентрируем силы. Нашу дивизию отвели в тыл на отдых и переформирование. А ранило меня так же, как и вас – обстрелял самолет на дороге. Лежите-лежите, вам пока нельзя вставать. Так вот, вы, наверно, слышали, что когда человек погибает, у него перед глазами проносится вся жизнь? У меня все было по-другому. Я увидел небольшую речку, которую пытались форсировать немцы, ее название само собой всплыло у меня в памяти – Большая Коша. Откуда-то мне стало известно, что три дня назад наш полк держал оборону на левом берегу Волги, но фашистам удалось просочиться к нам в тыл, и мы получили приказ отойти сюда и удерживать село Черногубово. Наш полк постепенно редел, но позиции удерживал, и ни на шаг не отступал. Дальше я, как наяву, увидел, что во время одной из атак большой осколок снаряда попал мне прямо в грудь и стал для меня смертельным. И знаете, что самое интересное? В этом сне я был совершенно уверен, что дальше немцы уже не пройдут.

– А что же было потом?

– Потом я открыл глаза и увидел, что прошло не больше секунды. Немецкий самолет как раз пролетал у меня над головой. Ранение, которое я получил, оказалось нетяжелым, и так как полк уже перевели в тыл, то врачи уговорили меня немного подлечиться. Но это еще не всё. Уже лежа в госпитале, я попросил принести мне карту Калининской области, и действительно нашел на ней те самые речку и село из моего сна.

– Ну, в этом нет ничего удивительного. Вы много раз рассматривали карты и наверняка видели на них эту местность раньше, хотя бы краем глаза. А в момент отключения сознания мозг вспомнил о них и составил вот такой ассоциативный ряд. Так что не берите в голову, это всего лишь сон. Ведь уже совершенно ясно, что немцы не только за Волгу, но даже за Западную Двину не пройдут. – Уверенный в своих словах, я довольно откинулся на подушке и сразу же уснул.

* * *

29 октября. Москва

В Кремле шло секретное совещание по ядерной программе США. Приглашенных было немного. Кроме Сталина, присутствовали только нарком НКВД и майор ГУГБ Куликов.

– Докладывай, Лаврентий, – разрешил Верховный.

– За месяц нашими геологами, инженерами и физиками была проделана огромная работа, – начал свой доклад Берия. – Уже произведена предварительная разведка нескольких месторождений, и начинаются мероприятия по началу опытной добычи. Удалось найти небольшой выход очень богатой руды, с содержанием урана не менее десяти процентов. Запущено в эксплуатацию двадцать опытных центрифуг, и уже получены первые образцы урана-235, обогащенного до пяти процентов. Конечно, пока немного, буквально доли грамма, причем не очищенного от примесей. Но, – нарком так и светился от гордости за советскую науку, – это позволило рассчитать коэффициент выхода обогащенного урана и эффективность производства. Теперь мы можем достаточно точно подсчитать, сколько центрифуг нам нужно построить, а также назвать их примерную стоимость и необходимые затраты электричества.

– Значит, ты уже можешь сказать, когда мы испытаем изделие? – уточнил Сталин.

– Это зависит от материала для активного вещества, который мы выберем. Если создавать только урановую бомбу, то к концу 45-го года. Но этот путь очень затратный, и пока не закончится война, просто нереальный. К тому же на производство второго заряда уйдет не меньше года. Гораздо дешевле построить реактор, в котором начнет вырабатываться оружейный плутоний. Себестоимость изделия, изготавливаемого из него, будет в несколько раз меньше, чем из урана. Когда реактор начнет стабильно работать, мы сможем собирать по несколько зарядов в год, но сколько времени потребуется для его наладки, точно сказать пока невозможно. В лучшем случае первые пять килограммов плутония мы получим только к лету 45-го года, когда у американцев уже будет три бомбы. Правда, конструкция плутониевой бомбы более сложная, но эта проблема решаема.

– Сколько материалов нам потребуется в течение ближайшего года?

– Вот два варианта расчета, товарищ Сталин. С максимально возможным темпом производства и с более низким. Во втором случае затраты в полтора раза меньше, и выпуск изделия планируется в 47-м году.

Сталин посмотрел колонки цифр и недовольно нахмурился:

– Даже по второму варианту получается очень большой расход материалов. А что вы выяснили по американской программе?

– По будущему проекту «Манхэттен» ситуация следующая. Нам известны его основные фигуранты, и, в принципе, возможно устранение большинства из них. В прошлой истории решение о создании атомного оружия было принято Рузвельтом в начале декабря, когда он точно узнал о готовящемся нападении японцев. Наша разведка полагает, что начало войны возможно уже 23 ноября, а значит, и атомная программа начнется на две недели раньше.

– А какие-нибудь приготовления к войне войска США уже начали? – поинтересовался Куликов.

– Нет, японцы все-таки поверили, что их дипломатический код читается американцами, и теперь кормят их дезинформацией. Мы, конечно, несколько раз предупреждали Рузвельта о предстоящем нападении, – все присутствующие улыбнулись, – но очень осторожно, чтобы он принял это за провокацию. В своих предупреждениях мы не называли конкретной даты и, разумеется, не упоминали об атаке Перл-Харбора. Пусть в нашей истории она тоже станет неожиданностью. В качестве главных целей для японцев в предстоящей войне на Тихом океане мы определили захват Филиппин, Индонезии, Индокитая и уничтожение части американского флота. Якобы, по мнению японцев, это должно вынудить США заключить мир и отказаться от вмешательства в войну Японии с Англией и Китаем. В качестве основной силы, противостоящей линкорам, должны выступить авианосцы. Причем они не будут ждать прихода американской эскадры, а сами выйдут ей навстречу, чтобы уничтожить ее вдали от основного театра боевых действий. Не забыли так же упомянуть о том, что несколько эсминцев обстреляют Мидуэй, чтобы отвлечь основные силы американцев. Таким образом, мы действительно раскрыли Рузвельту большую часть планов Японии, и всегда сможем сказать, что предупредили Америку.

– Хорошо, – одобрил Верховный. – Но продолжай доклад по «Манхэттену».

– Внедрение наших агентов в научные центры проходит успешно. Один из них уже устроился в лабораторию, и еще двое приступят к работе в ближайшее время. Скоро они смогут начать саботировать исследования.

Сталин усмехнулся, предвкушая реакцию собеседников на его слова:

– Пока не надо саботировать и устранять североамериканских ученых. Есть мнение, что нам с Рузвельтом нужно объединить усилия по ядерной программе.

Берия с майором удивленно переглянулись и снова уставились на Верховного.

– И не смотрите так, товарищ Сталин еще не сошел с ума. Вот вы, товарищ Куликов, можете сформулировать основные причины создания атомной бомбы?

– Предотвратить нападение на СССР с применением ядерного оружия.

– Вот именно. А приняв участие в совместном проекте, мы сможем создать его не с отставанием в четыре года, как это имело место в той истории, а практически одновременно. Конечно, у нас накопится намного меньше радиоактивного материала, чем у соперников, и по количеству созданных зарядов мы все равно будем отставать. Но это не принципиально. Важен сам факт наличия у нас Бомбы, чтобы предотвратить разработку планов агрессии против нас. Самостоятельно мы все равно бы не смогли завершить проект раньше США, ведь вложения требуются огромные, а у нас идет война. Огромный дефицит материалов и электроэнергии, которые нужны оборонной промышленности, нехватка рабочих рук, да и сама стоимость. Даже если мы купим нужные материалы в кредит, то чем будем потом расплачиваться? Пусть уж лучше основную часть работы проделают капиталисты.

Берия быстро прикинул последствия такой кооперации.

– С нашими теоретическими знаниями американцы смогут провести испытания объекта намного раньше, возможно уже в конце 44-го года.

– Мы это, разумеется, учтем, – кивнул Сталин. – Надо будет сразу обговорить, чтобы в Европе оружие массового поражения не применялось. Они ведь и так раструбят, что Гитлера победили западные союзники, а мы, выходит, ни при чем.

– Но, товарищ Сталин, – продолжал возражать Берия. – Война американцев с Японией будет не очень успешной, и они непременно начнут настаивать на ядерной бомбардировке. К тому же военным захочется провести испытания на реальных объектах. Нам будет трудно их отговорить.

– И не нужно отговаривать. Весь мир должен увидеть последствия применения атомного оружия. Это поможет заключить соглашение по его ограничению. К тому же, – Сталин вместо указательного пальца поднял свою трубку, – варварское уничтожение мирных городов снизит престиж Америки в глазах всего мира. Мы позаботимся о том, чтобы мировая пресса подробно напечатала статьи об этом, сколько бы денег нам ни пришлось заплатить издательствам.