Текст книги "Совершенствование духовно-нравственного воспитания в системе дополнительного образования. Учебное пособие"

Лекция 2
Задачи дополнительного образования в формировании духовно-нравственных основ национального менталитета

Преодоление негативных тенденций в социально-национальном облике российской действительности средствами духовно-нравственного воспитания. Сохранение и развитие национально-культурной идентичности России в условиях социокультурных трансформаций. Задачи учреждений дополнительного образования в сфере духовно-нравственного воспитания.

2.1. Преодоление негативных тенденций в российской действительности средствами духовно-нравственного воспитания

Анализ культурологических, исторических, философских, социологических исследований российского общества, его прошлого и настоящего позволяет выделить в качестве главных сущностных характеристик национально-культурного своеобразия России, отличающих ее от стран Западной Европы, традиционное стремление русского человека к социальной справедливости в сочетании с повышенной восприимчивостью к страданиям людей. Необходимо отметить, что речь идет прежде всего о сочетании этих стремлений, которое составляет главную особенность менталитета народов и этносов, идентифицирующих себя с русским суперэтносом. Как уже сказано выше, в сознании людей, встраивающих себя в традиционный российский социум, эти два стремления неравнозначны. Сострадательность, сочувствие к «униженным и оскорбленным» является традиционной доминантой мироощущения и мировосприятия русского человека; при этом стремление к социальной справедливости становится «вспомогательным механизмом» в деле оказания помощи как «ближним», так и «дальним». Можно предположить, что одной из главных причин многих неудач проводимых в России реформ является навязывание нашему обществу этих же стремлений («творцы» реформ не могли не учитывать эту доминанту в социальных установках жителей России), но в другой последовательности. Главным процессом было объявлена борьба за социальную справедливость (вспомним борьбу с чиновничьими привилегиями Б. Н. Ельцина, борьбу с засильем спецслужб и т. д.), а собственно «сострадательность», внимание к повседневным проблемам жизни людей рассматривалось как следствие реализации первой установки. Такая смена акцентов привела к «бездушным» социальным и политическим реформам, – якобы во имя «светлого будущего» («шоковая терапия»), заменив их гуманистический пафос, озвученный на заре «перестройки», институционализацией криминального сознания и утверждением «права сильного», – т. е. «предприимчивых» индивидов, обладающих железной хваткой капиталистического хищника, достигающих своих целей любыми средствами и не обращающих внимания на страдания и беды большей части населения, ставшей жертвой проводимых реформ. «Новые бедные» в соответствии с этой социальной логикой сами виноваты в своем бедственном положении, поскольку «не вписались в реформы» (принцип «социальной справедливости» наизнанку).

В культурно-антропологическом контексте стремление к такому перекодированию общественного сознания привело к реальной угрозе потери главной национально-культурной особенности представителей российского суперэтноса – их «всемирной отзывчивости», о которой писал еще Ф. М. Достоевский [2, с. 111], с последующей ассимиляцией в мире европейской культуры ценой потери собственной национально-культурной идентичности вкупе с духовным порабощением «Великим Западом». Достаточно привести в качестве наглядного примера заполнившие средства массовой информации, художественную литературу сюжеты с героями, которые сражаются со злом исключительно с позиции силы. Самоутверждаясь, они беспощадно уничтожают врага (украл я – все хорошо, все правильно; украли у меня – плохо, несправедливо!). У них нет ни милосердия, ни умения прощать, им чуждо стремление воздействовать на царящую в мире социальную несправедливость построением «встречного» мира гуманизма, добра и красоты. Возникла реальная задача реабилитации в массовом сознании жителей России установки на создание гуманистического социума, в котором должен отсутствовать в качестве ценностной доминанты принцип достижения индивидуального благополучия за счет сограждан, любой ценой, – тем более лозунг «цель оправдывает средства», – а насилие и «борьба за социальную справедливость» важны исключительно в той мере, в какой они способствуют социальному благополучию большинства членов общества.

Решение этой задачи предполагает обстоятельно продуманные, системно организованные усилия всех институциональных и внеинституциональных субъектов социальной и культурной политики по использованию имеющихся национально-культурных ресурсов по возрождению общественной атмосферы взаимопомощи (вместо «волчьей» конкуренции), отзывчивости (вместо зоологического индивидуализма и эгоизма), уважения к каждому члену общества независимо от социального положения и уровня дохода (вместо унижения и подавления личности «сильными мира сего»). Необходимо, образно говоря, «одушевление» проводимых реформ и формирование соответствующего гражданского общества, в котором главной является не установка на борьбу с той или иной «несправедливостью» (в значительной мере политизированная, с привкусом «пиар-технологий»), а стремление помочь тем, кого можно признать социально неблагополучными, незащищенными членами общества.

В реализации этой стратегии особая роль должна принадлежать отечественной художественной культуре (в первую очередь великой русской литературе), которая традиционно воплощала и формировала указанную выше особенность национально-культурного менталитета народов России – отзывчивость и сострадательность как скрепы социальной самоорганизации и как фундамент национального самосознания. В современном рационализированном и компьютеризированном социуме в этой связи особенно востребованными становятся такие отличительные потенциальные возможности художественной культуры, как «эмоциональный тренинг» при восприятии произведений литературы и искусства; развитие систем образного и синтетического (а не только схематического и аналитического) мышления, особого типа социальности, предполагающей стремление к служению ближнему; развитие навыков общественно-прогностичного мышления, способного предвидеть отрицательные социально-экологические последствия тех или иных программ, планов, реформ для реальной жизни людей, их повседневного быта и смысла бытия в целом. Влияние русской художественной культуры на отечественную науку, философию и образование традиционно было огромным потому, что в основе ее лежал «антропный» дискурс, суть которого заключалась в моделировании сугубо художественными средствами вариантов гуманизации социума через формирование соответствующих «внутренних готовностей», установок самой личности. Именно в совершенствовании, гуманизации самой природы человека лучшие отечественные художники, писатели, мыслители видели главное условие развития общества и решения его проблем, способствуя общему приращению «человековедческого» знания о «должном». Сформировалась своего рода «социология духовной жизни», которая может быть представлена как экспликация дискурсов духовности в их социальной значимости для формирования национально-государственной идентичности.

Репрезентация дискурсов духовности на разных этапах истории России предполагает не только изучение ее исторического, литературного и художественного наследия, но и выделение приоритетной духовной компоненты каждой эпохи, которая и определяла формирование российской государственности. Такой безусловно признанной основой национально-культурной идентичности России стала русская религиозно-философская традиция как главная и определяющая стратегия формирования самобытной культуры. И она может быть представлена через социокультурное измерение в форме трансформации духовно-культурных дискурсов, – как в контексте социокультурной динамики с привнесением разных компонентов философского, художественно-эстетического, литературного, социального, философского знания в разных социокультурных конфигурациях, так и в виде их синтеза, принципов системной устойчивости, равно как и условий распада в сложно организованной структуре.

Соответственно, выделение дискурсов духовности предполагает «отбор» того историко-культурологического содержания, которое было задано целеполаганием данного учебного пособия – формированием позитивной идентичности российского социума, социокультурного опыта его бытия и самореализации. Это, в сущности, мировоззренческие образы, «картины мира», которые динамично изменялись в культурно-историческом развитии, формируя особую ментальность, ядром которой является «Русская духовность» не в качестве «продукта адаптации и рационализации» согласно европоцентристским прописям западноевропейских антропологов, но в качестве особого социокультурного кода. Учитывая все сказанное выше, представляется, что формирование ценностных параметров национально-культурной идентичности должно быть заложено прежде всего в разработке духовных ориентиров государственной культурной политики России.

Можно ли синтетически совместить понятия «духовность» и «политика»? Казалось бы, это совершенно разные уровни представлений о социокультурной реальности: в первом случае – некая особая, почти сакральная сфера сознания; во втором – стратегическая целеориентация, определяющая возможность управления конкретными социокультурными процессами, определяющая, направляющая и нормирующая их развитие. В данном контексте речь идет именно о формировании таких стратегических целей развития социальности и культуры, которые бы содержательно определяли цели и задачи развития модернизирующегося российского общества на основе традиционной культуры, которая является главным ресурсом модернизации, а отнюдь не ее препятствием или тормозом.

Цели культурной политики сегодня – формирование национально-государственной идеологии и тех приоритетов развития культуры, которые создавали бы «позитивный образ» России как великой державы. Соответственно, необходима новая концепция культурной политики, где основополагающими ориентирами становятся:

• духовно-нравственный «культуроцентризм» как парадигма социализации и инкультурации;

• структура и состав культурологического знания, формирующие представления о национально-государственной идентичности;

• духовно-нравственное воспитание российской молодежи;

• освоение механизмов регуляции социокультурных взаимодействий (социальных норм, ценностей, паттернов поведения и деятельности) в направлении указанных параметров формирования позитивной идентичности;

• изучение символической организации культуры России на разных этапах ее исторического развития (идеи, образы, представления, социальные культурные коды, языки культуры разных этносов, сообществ и т. д.);

• взаимодействия институциональных структур (федеральных, региональных, локальных) как изменяющийся в каждый конкретно-исторический период набор регуляторов какой-либо сферы культуры, искусства, фондов наследия, образования, воспитания;

• разработка программ и программных технологий с позиций духовно-нравственного культуроцентризма;

• общепрофессиональная подготовка и способности квалифицировать и диагностировать современные социальные проблемы с позиций сохранения научно обоснованной позитивной идентичности;

• овладение методами прогнозирования и проектирования социальных процессов в контексте духовно-культурной позититвной идентичности;

• воспитание толерантности и межкультурного общения, умения вести культурный диалог в поликультурном и поликонфессиональном пространстве современной России;

• овладение знанием контентов конфессиональных идентичностей как формы социальных взаимодействий для предотвращения межрелигиозных конфликтов;

• выявление общего генезиса русской культуры, ее истории, традиций, этапов;

• определение роли художественной культуры в сохранении национально-культурной идентичности.

Использование достижений русской художественной культуры как ресурса сохранения и формирования национально-культурной идентичности народов России представляется особенно перспективным в системе существующего среднего и высшего образования. Можно назвать основные пути такого использования:

• усиление художественно-эстетического компонента преподаваемых учебных (особенно гуманитарных) дисциплин;

• формирование развернутой системы дополнительного образования в учебных заведениях независимо от их профиля на основе изучения и освоения художественной культуры;

• переориентация всего социально-гуманитарного образования в значительной мере на изучение человека, его смысложизненных ориентиров на основе использования литературы и искусства как «учебника жизни».

Литература

1. Бердяев Н. А. Русская идея. – СПб.: Азбука. Азбука – Аттикус, 2012. – 320 с.

2. Достоевский Ф. М. Пушкин (очерк) / Достоевский Ф. М. Избранное. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2000. – С. 90–116.

3. Дробижева Л. М. Идентичность и этические установки русских в своей и иноэтничной среде//Социс, 2010, № 12. – С. 49–58.

4. Селезнева Е. Н. Культурное наследие в контексте макроисторической динамики: теоретико-методологические проблемы. – М.: Перспектива, 2012. – 100 с.

2.2. Сохранение и развитие национально-культурной идентичности России в условиях социокультурных трансформаций

Существование русско-славянской цивилизации достаточно часто сопровождалось внешними угрозами, внутренними смутами, междоусобицами, нестабильной внутренней политической ситуацией. Это вынуждало русских людей своевременно адаптироваться к меняющимся социальным ситуациям и менять модели социального поведения. Соответственно, это порождало и определенные устойчивые черты русского национального типа в социально-антропологическом аспекте. Одной из них является постоянный поиск смысложизненных ориентиров, поскольку последние в немалой степени задавались меняющейся социальной средой, меняющимися правилами социального поведения внутри страны и за ее пределами.

Известный философ С. Л. Франк писал: «Русский человек страдает от бессмыслицы жизни. Он остро чувствует, что, если он просто „живет, как все“ – ест, пьет, женится, трудится для пропитания семьи, даже веселится обычными земными радостями, он живет в туманном, бессмысленном водовороте, как щепка уносится течением времени, и перед лицом неизбежного конца жизни не знает, для чего он жил на свете. Он всем существом своим ощущает, что нужно не „просто жить“, а жить для чего-то» [11, с. 263–264].

Другая характеристика заключается в отмечаемой многими мыслителями и исследователями особой человечности и отзывчивости представителей русского национального типа независимо от общественного положения, необыкновенной способности понимания и сочувствия к людям самых разных национальностей, обществ, вплоть до внутреннего перевоплощения в представителей других культур и цивилизаций [4].

В трудных жизненных обстоятельствах русского человека достаточно часто выручала собственная способность к критическому взгляду на самого себя, чтобы не стать жертвой этих обстоятельств, «не потерять себя». Отсюда и отмечаемая Ф. М. Достоевским неизбежность осознания собственных несовершенств и «мерзостей». Вот как оценивал эту черту русского национального характера писатель: «Я как-то слепо убежден, что нет такого подлеца и мерзавца в русском народе, который бы не знал, что он подл и мерзок, тогда как у других бывает так, что делает мерзость, да еще сам себя за нее похваливает, в принцип свою мерзость возводит, утверждает, что в ней-то и заключается порядок и свет цивилизации, и несчастный кончает тем, что верит тому искренно, слепо и даже честно. Нет, судите наш народ не по тому, что он есть, а по тому, чем желал бы стать. А идеалы его сильны и святы, и они-то и спасли его в века мучений; они срослись с душой его искони и наградили навеки простодушием и честностью, искренностью и широким всеоткрытым умом, и все это в самом привлекательном гармоническом соединении. А если при этом и так много грязи, то русский человек и тоскует от нее всего более сам, и верит, что все это – лишь наносное и временное, наваждение диавольское, что кончится тьма и что непременно воссияет когда-нибудь вечный свет» [4, с. 199–200].

Такая оценка отношения русского человека к своим грехам и недостаткам может рассматриваться как вариант поиска выхода из зафиксированных многими исследователями, философами антиномичности в русском национальном характере, сочетающем противоположные черты в условиях огромного пространства России, населенного самыми различными народностями, этносами, социальными группами с различными, часто противоположными ценностными установками. Соответственно, в русском человеке традиционно сочетаются такие противоположности, как государственность и анархизм, безнациональность и национальное мессианство, бунтарство и покорность, свобода духа и социальное рабство, обрядоверие и искание правды, и т. д. [2].

«Протеидность» (способность принимать различные формы социального поведения с учетом тех или иных жизненных обстоятельств) русского национального типа сформировала также и определенную достаточно распространенную конфигурацию его антропологических черт, связанную с необходимостью выживания часто в экстремальных жизненных ситуациях, изменение которых к лучшему далеко не всегда зависело от русского человека. Среди этих черт выделяют такие, как «слабая способность к самоорганизации и самодисциплине. Склонность к коллективизму, к покорности перед властями, к лени. Способность легко поддаваться влиянию демагогов и проходимцев. Способность переносить трудности и жить на низком уровне. Терпеливость. Гостеприимность. Чрезмерная психическая гибкость, доходящая до угодничества и хамелеонства. Слабая бережливость. Неуважение своих соотечественников, преклонение перед всем иностранным. Взгляд на жизненные блага как на дар судьбы или свыше, а не как на результат своих усилий, инициативы и риска. Вследствие своего характера русский народ … оказался неконкурентоспособным в борьбе с другими народами за лучшие социальные позиции и блага» [5, с. 395]. Также: первичность чувства и вторичность мышления («созерцание сердцем»); душевная широта, влекущая русского человека к крайностям как в положительную, так и в отрицательную сторону («безмерность жизненного порыва»); постоянный поиск добра, стремление к идеальному; коллективизм; любовь к свободе (преимущественно внутренней); толерантность [10].

В свете вышеизложенного становятся более понятными характеристики русского национального типа известного русского философа Н. А. Бердяева: «Русский народ пал жертвой необъятности своей земли, своей природной стихийности. Ему нелегко давалось оформление, дар формы у русских людей невелик. Русские историки объясняют деспотический характер русского государства этой необходимостью оформления огромной, необъятной русской равнины» [1, с. 8]. И далее:

«Русский народ с одинаковым основанием можно характеризовать, как народ государственно-деспотический и анархически-свободолюбивый…» [1, с. 15]; «Именно русской душе свойственно переключение религиозной энергии на нерелигиозные предметы, на относительную и частную сферу науки или социальной жизни» [1, с. 19].

Таким образом, отмечаемая патриотами-«западниками» противоречивость русского характера, наличие в нем некоторых негативных черт есть результат борьбы за выживание в сложных социально-политических и природно-климатических условиях; этот характер явился «пригнанным» к этим условиям, что позволило либерально-консервативному философу И. А. Ильину подтвердить общеизвестное суждение: «Что хорошо русскому, то немцу – смерть». Вместе с тем имеются и оценки русского национального типа, не учитывающие этого обстоятельства, упорно сравнивающего русский национальный характер с характером в первую очередь людей Запада – не в пользу первого. Так, указывается, что «русский трудолюбив, работоспособен и вынослив, но значительно чаще ленив, халатен, безалаберен и безответственен» [8, с. 85]. При этом некоторые исследователи настаивают, что многие традиционные отрицательные характеристики русского национального типа сохранились в советский и постсоветский период. Приведем в этой связи характерное высказывание политика Льва Гудкова: «Типу массового человека, который сформировался в поздних советских условиях, ближе всего подходит формула „лукавый раб“, все помыслы которого направлены на то, чтобы выжить в любых ситуациях, в том числе и таких, где от него самого ничего не зависит. Степень изобретательности и психологической гибкости, как и затрата сил и других ресурсов, может быть при этом очень высокой. Но подобная активность до сих пор никогда не направлялась на то, чтобы изменить сами определенные ситуации, институциональные рамки жизни» [3, с. 494–495]. Не будем комментировать общий тон и стиль этого высказывания. Отметим, что эти утверждения удивляют своей несправедливостью, очевидной клишированностью (с опорой на целый ряд прозападных идеологов эпохи «холодной войны»). По логике автора этих высказываний русские (в т. ч. советские) люди сами виноваты в том, что оказываются в ситуациях, которые не могут изменить. Его призыв к борьбе с существующими институтами (насильственная революция?) он сам же опровергает утверждением о том, что в России присутствует «солидарность зависимых и слабых людей, становящихся сегодня главным препятствием формированию мотивации к большей продуктивности, интенсивности труда, открытых миру, повышению качества жизни. Подобные структуры негативной идентичности являются механизмами систематического разрушения позитивной гражданской солидарности и взаимной ответственности, проявлениями аномии в процессе дальнейшей модернизации и реформ, формой сопротивления любым переменам к лучшему, выражением настроений хронического уныния и безнадежности» [3, с. 797].

Таким образом, призыв Л. Гудкова к борьбе «лукавых рабов» с институтами государства для улучшения своего положения оказывается нереализуемым ввиду того, что этим самым «рабам» нельзя объединяться для выражения своего неудовольствия, поскольку они тем самым разрушат «гражданскую солидарность» безусловно «успешных» (и счастливых) людей. Испортят, стало быть, настроение «успешным» людям, – которые, как известно, составляют подавляющее меньшинство в обществе.

Современные утверждения о неразвитости политической культуры России достаточно часто связываются с несформированностью гражданского общества по образцу стран Запада. Но здесь следует иметь в виду, что прямое заимствование западного опыта формирования граждан привело к значительной мифологизации этого опыта применительно к нашей стране.

Миф первый – гражданское общество в России должно быть преимущественно пространством деятельности правозащитников, возможностью отстаивания прав индивидов и групп перед властью, злоупотребляющей своим административным ресурсом в ущерб правам и свободам личности.

В истории же России гражданственность традиционно понималась в основном как общественное служение и как служение ближнему. В этом аспекте преимущественно и оценивалась борьба за права отдельных членов общества, по тем или иным причинам оказавшихся «на периферии» социальной жизни, но не в качестве выражения групповых и приватных узкокорпоративных интересов. Всему обществу, его социальным институтам и административным структурам в целом предлагалось прежде всего занять гражданскую позицию (а не просто защищать отдельных вип-персон) по отношению к социально неблагополучным индивидам, группам.

Миф второй – гражданское общество в России может быть сформировано преимущественно за счет среднего класса, главным представителем которого является средний и мелкий бизнес.

Русская история изобилует примерами вовлеченности в гражданские инициативы практически всех социальных слоев и групп. Многие представители этих групп могли в определенный период времени становиться национальными лидерами (Сергий Радонежский, Козьма Минин и Дмитрий Пожарский, Лев Толстой и др.). Гражданственность в соответствии с русской традицией – это прежде всего ориентированность на преобразование общества, его дальнейшее совершенствование, понимаемое как «преображение», часто ценой собственной жизни; зачастую это подвиг жертвенности и любви.

Миф третий – основное содержание деятельности гражданского общества должно стать альтернативным государственно-властным структурам. Это противостояние якобы необходимо для дальнейшего прогресса и развития всего российского общества.

В русской же истории основной пафос гражданственности связан не столько с протестной составляющей по отношению к государству (хотя и эта линия присутствует), сколько с целями и задачами нравственного совершенствования, независимо от социального положения и статуса. В контексте гражданственности это совершенствование должно осуществляться в основном на путях активности в тех сферах, где государство, его институты функционируют неудовлетворительно. Соответственно гражданское служение осуществляется часто в нишах «незанятых» государством – в виде бескорыстной общественно значимой деятельности, не имеющей, выражаясь современным языком, шумного «пиара», карьерной мотивации, демонстрации борьбы за власть и т. д. Миф четвертый – в России благодаря ее полиэтничности гражданское общество должно быть «наднациональным» по своей природе, и даже в определенном отношении противостоять его национально-этническим модификациям, чтобы гарантировать неущемленность прав того или иного этноса, национальности другими национальными группами.

«Всемирная отзывчивость» русской культуры, классической русской литературы и ее уникальная способность использовать достижения других культур и цивилизаций свидетельствует о возможности такой гарантии в гражданском обществе без отказа от «русского фактора» как необходимого в становлении отечественного гражданского общества. На примере отечественной истории можно видеть, что лучшие представители русской культуры всегда были готовы к диалогу, сочувствию и пониманию проблем других народов и этносов. Соответственно этому «русскость» как необходимый компонент гражданского общества должна трактоваться не национально-этнически, а мировоззренчески – с учетом особой важности сохранения богатства русского языка как средства межнационального общения и политического диалога различных этнических и социальных групп.

Миф пятый – необходимость «замыкания» основных идеологем и ценностных установок гражданского общества на т. н. «отечественную интеллигенцию» в качестве «совести нации», самозваной когорты политических лидеров. Этот миф порожден еще деятельностью демократической разночинной интеллигенции дореволюционной России и был продолжен поколениями интеллигентов, так или иначе противостоящих официальной власти (например, диссидентское движение, «шестидесятники», современная либеральная интеллигенция).

Для отечественной же традиции становления и проявления гражданственности более характерным является сплачивание общества вокруг единых патриотических ценностей, устанавливающих общее поле взаимодействий самых разных социальных и культурных групп.

Традиционная желательная государственность в социальном существовании русского человека справедливо связывается некоторыми современными исследователями с такими социальными ценностями как патриотизм, общественное служение, коллективизм, соборность. Отмечается при этом внутренняя политизированность социального поведения русских людей, особенно перед внешней угрозой, которая всегда сопровождала существование российского государства. Характерно, что даже по данным современных исследований «россияне в большей степени, чем население любой другой страны, подчеркивают свою принадлежность прежде всего к своему государству. Половина жителей идентифицирует себя со своей страной в целом, а это в 1,5–2 раза выше, чем тот же показатель в других государствах» [6, с. 76].

Одной из распространенных критических оценок в адрес русского народа является утверждение насчет его традиционной покорности перед оторванной от народа бюрократической централизованной властью, не заслуживающей того, чтобы проявлять по отношению к ней верноподданнические чувства. Здесь следует иметь в виду распространенность среди этих критиков отождествления российской государственности с бюрократическим аппаратом. Такое отождествление оценки русской государственности с критической оценкой отдельных зарвавшихся чиновников присуще в наше время в первую очередь представителям либерального лагеря.

Сформировался особый вид духовности, свойственный именно представителям русского национального типа, определяющий особенности его образа жизни, взаимоотношений с окружающими, социальное поведение. По мнению многих мыслителей, философов, русский народ является, прежде всего, православным народом – и именно ему принадлежит высокое предназначение стать основным хранителем этой религии во имя национального всеединства на основе православных идеалов, способствуя гуманизации не только российского общества, но и всей мировой цивилизации. В хронотопе социального существования русских людей выделяют и особые временные характеристики в сопоставлении с западными цивилизациями. Так, Л. Шестов писал: «Западный человек надеется на себя и только на себя. Он твердо убежден, что если не поможет себе сам, то никто ему не поможет. Соответственно этому, все помыслы его направлены к тому, чтобы как можно лучше устроить свою жизнь. Ему отмерено известное, ограниченное время, <…> мы же до сих пор убеждены, что чего-чего, а времени у нас хоть отбавляй. Считать дни, а тем более часы и минуты – найдите хоть одного русского, который унизился бы до такого мещанского занятия! Мы осматриваемся, потягиваемся, протираем глаза, мы хотим прежде решить, что делать и как делать, и только потом начать жить. И решить не как-нибудь, не на основании отрывочных, неполных, взятых у других сведений, а собственным опытом, собственным умом» [13, с. 193–194].

Можно было бы безоговорочно принять некоторый критицизм в оценке ощущения времени представителями русского национального типа, если бы не одно обстоятельство – ориентации в традиционной русской культуре и социуме на вечные, вневременные духовные ценности, выражающиеся в обожествлении всего сущего, свойственные православно-русскому сознанию. Русский человек поэтому часто и не торопится, – «долго запрягает», – поскольку прежде чем начать какое-то дело, он должен соотнести его с собственными духовными представлениями о должном.