Текст книги "Смейся, паяц!"

Вспоминаю эпизод: Тарапунька и Штепсель в квартире у Березина репетировали какую-то сценку, с танцами, прыжками, кульбитами. Через час Фима вышел в гостиную и попросил у Розиты свежую рубашку, чтобы сменить пропотевшую.

– Подожди. – Она привела маленьких дочку и сына и указала им на мокрую спину Березина. – Вот так, дети, папа зарабатывает деньги.

Когда дети выросли, она стала ездить с ним на гастроли. Войдя в номер гостиницы, в первые же полчаса, переставляла стулья, кровати, стол, создавая домашний уют. На стол ложилась любимая скатерть Березина и ставилась ваза с его любимыми цветами, в ванной уже висел его любимый халат.

До последнего дня своей жизни, уже тяжело больная, она беспокоилась не о себе, а о том, чтобы Фимочка вовремя выпил свои таблетки.

Однажды, когда они были на гастролях, Саша, старший сын Тимошенко, посадил компанию друзей в папин «Додж» и прокатил их по Киеву. В двигателе не было охлаждающей жидкости и часть деталей сгорела. Купить запчасти к американской машине в то время было невозможно. Тогда Тимошенко сделал чертежи всех испорченных деталей и, во время очередных гастролей, в каждом городе, шёл на военный завод, показывал чертежи и просил сделать эти запчасти. Его любили, ему не отказывали и самым высоко профессиональным мастерам поручали это ответственное задание. Половина оборонной промышленности СССР работала на Тимошенко, и через месяц в Киев полетели посылки из разных концов страны с любовно выточенными деталями для «Доджа».

Если бы вдруг потребовалось найти живое воплощение формулы «национальный по форме, социалистический по содержанию», то это был бы он, Юрий Тимошенко, знаток украинского фольклора, который постоянно тянулся к русской культуре, восхищался мелодичностью грузинских песен, изяществом армянской архитектуры, графикой прибалтийских художников, обожал узбекские манты и еврейскую фаршированную рыбу. Расул Гамзатов когда-то пошутил: «Выступление Тарапуньки и Штепселя для меня – праздник дружбы народов».

Тимошенко люто ненавидел национализм во всех проявлениях, высмеивал его и в повседневной жизни и на эстраде. Одного киевского деятеля культуры, из которого сочился антисемитизм, публично обозвал «национальным по форме, дураком по содержанию». Другому – в Москве, на Декаде украинского искусства, в фойе гостиницы, за слово «жид» влепил такую оплеуху, что тот свалился на пол.

Ехали они на эту Декаду в штабном вагоне, в котором находилось только высокое начальство и все Народные артисты. Начало Декады совпало с окончанием студенческих каникул. На какой-то станции к ним в вагон проскользнул студент, «зайцем» возвращавшийся в Москву. Тимошенко приветливо заговорил с ним, вспомнил свой институт, пошутил по поводу вечного студенческого безденежья. Спросил: «Конечно, хочешь есть?» и, не дожидаясь ответа, пошёл в буфет за продуктами. Когда он вернулся, нагруженный пакетами, студента уже не было: по требованию какого-то вельможного чиновника проводник на первой же остановке выдворил «зайца», ехавшего «не по рангу». На Тимошенко страшно было смотреть, это было то состояние, когда он становился неуправляемым. Довести его до этого могли только обида и несправедливость. Он чуть не выломал дверь в купе, где заперся перепуганный чиновник, бился о закрытую дверь и кричал:

– Выйди! Я хочу посмотреть в твои глаза!.. Ведь он хотел есть! Ты выгнал голодного человека!.. Ты молодость свою выгнал!

С трудом удалось успокоить его и оттащить от избитой двери.

С Тимошенко связано много такого рода шумных и скандальных историй. Однажды их пригласили на гастроли в Англию и Шотландию и правительство Украины дало «добро». Для того времени это было чрезвычайным происшествием. Друзья радовались, поздравляли, враги завидовали. Они за два месяца вызубрили всю свою программу на английском, оформили документы, оставалось получить подпись секретаря райкома. Тот их приветливо принял, стал рассматривать бумаги и вдруг спросил:

– Юрий Трофимович, Ефим Иосифович, а почему вы ещё не члены партии? Нехорошо.

Это была роковая фраза. Тимошенко вскочил, подошёл к столу, склонился над хозяином кабинета и стал выкрикивать ему прямо в лицо:

– Вы оскорбляете нас этим вопросом! Пока в вашей партии такие личности, как Котенко, Гончаров, Иваненко, не смейте звать туда порядочных людей! Выгоните из партии всех подонков и тогда мы сами к вам придём!

Березин потом рассказывал: «Юра орал на него, а я сидел и думал: «Всё: никто уже никуда не едет». Он оказался прав – гастроли отменили.

Естественно, такое поведение вызывало нелюбовь и злобу у советских и партийных клерков. Разделаться с популярными и любимыми народом артистами уже было трудно, но там, где появлялась возможность, им делали и мелкие и крупные пакости. Например, в год, когда и тому и другому исполнялось по шестьдесят, оба были представлены к званию «Народный артист СССР». Подготовленные «Укрконцертом» документы пошли по инстанциям и… потерялись. Друзья и сослуживцы негодовали, пытались выяснять, протестовать, но Тимошенко потребовал всё это прекратить: «У нас уже давно есть самые народные звания: Тарапунька и Штепсель»

В одном из наших телефильмов был такой буффонадный эпизод: Тарапунька становится директором предприятия, ничего не зная, не понимая, и полностью рассчитывает на подсказки Штепселя по телефону. Штепсель подсказывает ему, но параллельно воспитывает своего маленького сына: «Поцелуй тётю!», «Не капризничай, кушай то, что на столе!» и так далее, в таком духе. Тарапунька, уверенный, что это адресовано ему, всё послушно выполняет: целует секретаршу и съедает телефонную трубку. Для этого эпизода на кондитерской фабрике заказали четыре шоколадные телефонные трубки. Когда кондитеры узнали для кого этот заказ, они очень постарались: сделали каждую трубку, во-первых, раза в полтора больше, чем полагалось, а во-вторых, – из самого высококалорийного шоколада, а внутрь ещё добавили какую-то потрясающую начинку. Когда в день съёмок мы вошли в павильон, там так вкусно пахло, что у всех слюнки текли, но Юра никого не подпускал:

– Это мне! Я буду есть, а вы – доёдывать остатки!

Но, как он потом сам признал, «за жадность был наказан». Первый дубль отработал весело, съев почти половину трубки. Во втором дубле – уже менее охотно подносил трубку ко рту, в третьем – приходилось его уговаривать и подталкивать. Во время четвёртого дубля мы перекрыли все выходы из павильона, чтобы он не сбежал. После съёмок, ещё несколько месяцев, он не мог даже смотреть на шоколад. Когда, чтобы его подразнить, я предлагал ему даже самый маленький батончик, его передёргивало – наелся на всю жизнь!

Очень не любил он помпезных «правительственных» концертов и под любым предлогом избегал участия в них. Однажды, за день до такого концерта в Киеве, вдруг улетел в Алма-Ату на съёмку какого-то эпизода. В другой раз, уже в Москве, явился с опухшей перевязанной щекой: оказалось, что ему давно надо было вырвать больной зуб, но он дотянул до дня концерта. Он добился своего, от выступления освободился, но Березин его огорчил: «Чудак! Тебе ведь на все концерты зубов не хватит».

Во времена Хрущёва ходили слухи, что они с Никитой Сергеевичем большие друзья. Когда Тимошенко об этом спрашивали, он с нарочитым смущением отнекивался, что ещё более подтверждало эту версию. Такие слухи помогали при прохождении их интермедий через Главлит: цензоры боялись связываться с друзьями Премьера.

Один из его поступков превратился в легенду, и её передавали друг другу по всей Украине. Это было в Киеве, в помещении Оперного театра, где проходило республиканское совещание по вопросам культуры. Были заполнены партер, бельэтаж, балконы. На сцене, в президиуме, сидели министр культуры, его заместители, секретарь ЦК партии, обкомовские и горкомовские идеологи. Прозвучало много докладов и предложений, как поднять уровень украинской культуры и её качество. Дали слово и Тимошенко. С первой же его фразы зал в ужасе замер. Он начал так:

– Друзья! Прежде, чем говорить о нашей культуре, давайте поговорим о культуре нашего министра.

А, надо сказать, об этом министре ходили десятки анекдотов, о его глупости, невежестве и непрофессионализме. Приведу пример: Киевский оперный театр вылетал на гастроли за рубеж. В аэропорту спохватились, что забыли ящик с партитурой. Времени оставалось мало, чтобы успеть, требовалось вмешательство министра. Ему позвонили, объяснили и попросили дать указание вывезти из театра партитуру и срочно доставить её к самолёту.

– Что надо привезти? – переспросил министр.

– Партитуру! – повторил директор театра и, чувствуя, что собеседник не понимает, попытался втолковать. – Нужны ноты, много нот!..

– Понимаю, – догадался умный министр, позвонил в театр и скомандовал: – Срочно привезите в аэропорт много нот!

Через час к самолёту подвезли два десятка ящиков с партитурами всех оперных и балетных спектаклей.

Вот такие анекдотические истории о деятельности этого министра рассказывались по всей Украине, естественно, за глаза. А Трофимыч вышел и стал их пересказывать на сцене. Иногда он поворачивался к министру, сидящему в президиуме, и просил его уточнить, где именно всё происходило. Тимошенко был потрясающий рассказчик – после первого оцепенения, не в силах сдерживаться, уже хохотали все присутствующие в зале, да и в президиуме тоже. Через два дня героя этих анекдотов с министерского поста сняли. Когда его приемником стал бывший ветеринар – это было воспринято, как рывок вперёд.

После второй женитьбы, Тимошенко обратился в Горсовет с просьбой о предоставлении квартиры. Ему отказали, причём, грубо, по-хамски. Он не стал никому жаловаться, вместе с новой женой уехал в свой родной город Полтаву, зашёл к директору местной Филармонии и сказал, что поскольку ему в Киеве негде жить, он решил переехать в Полтаву и работать в Полтавской филармонии. Ошалевший от радости директор тут же издал приказ о принятии на работу нового артиста, помчался с этой новостью в обком, где сразу было принято решение о предоставлении Юрию Тимошенко шикарной квартиры. В это время в Киеве забили тревогу, предстояли гастроли в Москве и Ленинграде, шла регулярная реклама, все билеты были давно проданы. Директор Укрконцерта позвонил в Полтаву, разыскал Тимошенко, напомнил о гастролях.

– Я не смогу поехать в Москву, – ответил Юрий. – Я – артист Полтавской филармонии, у меня гастроли в Сосновке и Пятихатке.

Затем позвонил министр культуры:

– Юрий Трофимович, вы подводите Украину!

– Почему? Я работаю в украинском городе Полтава, в украинской полтавской филармонии, выступаю в украинских сёлах… Меня здесь ценят, любят, наконец, у меня здесь есть, где жить, в отличие от Киева…

Как вы понимаете, скрипя зубами, квартиру в Киеве ему немедленно предоставили. Но клевать продолжали: за независимое поведение, за дерзкие высказывания и, главное, за «искажение» украинского языка. До блюстителей языковой чистоты никак не доходило, что именно «суржик», русско-украинский коктейль, делает Тарапуньку и Штепселя понятными в любой республике огромной страны. И ещё им очень не нравилось, что двум знаменитым украинским артистам пишут два «ненациональных» писателя – я и Роберт Виккерс. Сколько раз им намекали, «подсказывали», требовали поменять авторов, но они стояли насмерть. Отчаявшись уломать упрямцев, один из высоких чиновников на полном серьёзе предложил «Соломоново решение»: пусть для Штепселя по-русски пишут Виккерс и Каневский, а для Тарапуньки – украинские фразы будут сочинять украинские писатели!..

Сейчас всё это кажется смешным, придуманным, невероятным, а тогда это была повседневная реальность: скопище перестраховщиков и непрофессионалов. Особенно они боялись даже намёка на критику. Сатире был поставлен боевой заслон из твердолобых редакторов с авторучками наперевес. Провалит какой-нибудь чиновник сбор утильсырья или не откроет вовремя погребальную контору – за это его в редакторы: мол, последняя инстанция, не справишься – тогда, как говорил мой южный приятель, выгоним «из везде». И эти блюстители нравственности уж так старались: инструкции особые заучивали наизусть, курсы повышения бдительности проходили, специальную программу разработали, как сатиру «не пущать», из трёх пунктов. Первый: «Не смешно!». Если же читатели или слушатели всё же смеялись, то в ход пускался второй аргумент: «Это не наш смех!». Когда же ценой огромных коллективных усилий удавалось доказать, что смеются именно нашим, самым здоровым, диетическим смехом, тогда на головы неугомонных обрушивали последнее обвинение, убойное, зубодробильное: «Народу это не надо!». Тут уже всё, бороться было бессмысленно: против народа не попрёшь… Вот и покидали сатиру донкихоты, уставшие от борьбы с мельницами. «Не могу рассмешить семь инстанций!» заявил известный кинорежиссёр, покидая комедию. Даже Салтыковы-Щедрины в те годы переквалифицировались: Салтыковы снимали фильмы, а Щедрины писали музыку.

И вот в это кошмарное время узаконенной шизофрении, два друга, два патриота, два Артиста оставались верны своему благородному и не всегда благодарному призванию: помогать, обличать, высмеивать. Ведь это надо заслужить, чтобы спустя много лет, даже сегодня ещё можно услышать: «Нет на вас Тарапуньки и Штепселя!»

Они биологически чувствовали смешное, их программы были перенасыщены юмором, но им всё время казалось мало, они требовали ещё и ещё, выжимая из нас максимум. После работы с ними мои мозги напоминали досуха выкрученное бельё. Иногда я, совершенно «обезвоженный», пытался хитрить: «Тут легко дожать в исполнении». Но этот номер не проходил:

– Извини, но актёрство – это уже наша забота. А вы напишите так, чтобы дворник прочитал и люди хохотали.

И ещё у него был любимый афоризм, который мы с Виккерсом возненавидели: «Две полу-шутки – это ещё не шутка». Во время работы над очередной пьесой всё время ворчал: «Так, как в прошлый раз, никогда не напишем». Перед каждой премьерой впадал в панику: «Плохо! Бездарно! Не смешно! Провалимся!». И только горячий приём зала успокаивал его и вселял веру в нашу работу. Но всё равно, садясь за новую пьесу, снова мрачно предрекал: «Так, как в прошлый раз, никогда не напишем!». Работа с ними – была для меня великой школой, она научила предельной краткости, точному диалогу, парадоксальному мышлению.

Они часто выступали за границей, приходилось за короткий срок выучивать все интермедии на других языках. Спасала поразительная память Березина. Он запоминал тексты и свои, и партнёра. Когда Тарапунька вдруг начинал запинаться, Штепсель немедленно приходил на помощь: «Ты хочешь спросить…» и бойко проговаривал вопрос Тимошенко. «Да, да, именно это я и хотел спросить!» с облегчением подтверждал тот, и Штепсель весело отвечал сам себе.

Однажды был такой случай: в пятьдесят пятом году, они, ещё молодые артисты, были приглашены в Кремль, на встречу Нового года. Это вообще была первая встреча правительства с артистами. Понятно, все очень волновались, и они, и дирекция, и министр. Сшили вечерние костюмы, заказали специальную интермедию. Пока её принимали, пока утверждали, они не успели выучить. Решили учить в самолёте. Только взлетели, Тимошенко потребовал: «Вынимай, будем репетировать». И вдруг у Березина побежали мурашки по позвоночнику: интермедия осталась дома, на письменном столе. По тому, как он побледнел, всем всё стало ясно. Наступила гнетущая пауза, его даже не ругали, не упрекали, все были просто парализованы. Березин ушёл в хвост самолёта, вспоминал, записывал. Через полчаса вышел и, как ни в чём не бывало, обратился к партнёру: «Ну, чего сидишь – давай репетировать!». Всё вспомнил, и свои фразы, и его.

Как я уже упоминал выше, Тимошенко и Березин прошли всю войну вместе с военным ансамблем, из которого вышли такие известные личности, как композитор Марк Фрадкин, балетмейстеры Павел Вирский, Александр Сегаль, Борис Каменкович, артист Борис Сичкин… В образах повара Галкина и банщика Мочалкина они пели озорные частушки, в сатирических интермедиях издевались над фашистами. После войны был создан оргкомитет, который возглавили Тимошенко и Березин. И все участники ансамбля раз в два года собирались в Киеве на спортплощадке Дома офицеров. Многим из тех, кому было трудно, билеты оплачивали Тимошенко и Березин. Как когда-то, выстроившись по росту, бывший старшина делал перекличку, потом за дружеским столом вспоминали былое, смеялись над забавными случаями из фронтовой жизни, поминали павших, хором пели «Ой, Днипро, Днипро» – песню, рождённую в ансамбле. Здесь же, на спортплощадке, через много лет фронтовик-генерал, начальник военкомата, вручал им, уже Народным и Заслуженным, медали «За оборону Киева», «За освобождение Варшавы». «За взятие Берлина»… Увы, с каждым годом всё меньше и меньше ветеранов собиралось в Доме Офицеров, всё больше и больше бывших ансамблистов не отзывалось во время переклички. С тысяча девятьсот восемьдесят шестого года перестал откликаться и Юрий Тимошенко.

Вспоминаю один смешной случай. Тимошенко много курил. Когда мы работали над пьесой, выгоняли его на балкон. Однажды повели его к прославленному гипнотизёру, чтобы тот отучил от вредной привычки. Гипнотизёр усадил пациента в кресло, велел закрыть глаза и стал делать пассы, приговаривая:

– Вы спите… Вы спите… И понимаете, что курить вредно… Курить вредно… Курить вредно… И пить вредно…

Тимошенко открыл глаза и потребовал:

– Про пить – не надо!

Когда-то, в день его шестидесятилетия, я написал шутливые стихи, которые заканчивались такими строчками:

 
Тебя всегда любил народ За дерзкий смех, за ум свободный.
Встать, Шут идёт!
Встать, Шут идёт!
Встать!
Шут идёт Народный!
 

Эти строки в равной мере относились и к его верному партнёру, другу и соратнику Ефиму Березину.

СОВЕТСКАЯ МЕДИЦИНА – САМАЯ БЕСПЛАТНАЯ

Однажды у Майи случились какие-то проблемы со здоровьем, и я отвёз её в больницу. Заведующий отделением, доктор наук, наш знакомый, осмотрев её, заявил:

– Это ерунда. Ей нужен небольшой допинг – и всё придёт в норму. Оставьте её на ночь – утром заберёте.

Когда я приехал утром, она была без сознания. Как потом выяснилось, ей вкололи чуть ли в двадцать раз увеличенную дозу гормонов: после первого укола – стало плохо, после второго – наступила клиническая смерть. Реанимация не работала, баллон с кислородом – в кладовке, ключи – у сторожа, сторож куда-то вышел на пять минут и исчез навсегда. Поэтому её возвращали к жизни проверенными средневековыми способами: обливали холодной водой, били по щекам и взывали: «Майя, очнись! У тебя семья! Дети!». Никто не знал, отчего это произошло, перепуганная медсестра, естественно, скрыла причину. Дежурный врач, подозревая внематочную беременность, приготовился к операции, сделали проколы… Убедившись, что подозрения не оправдались, через день выписали и я увёз её домой. И после этого началось: приступ за приступом, раз в две недели. Если боли в животе – скорая помощь везла её в гастрологическое отделение, если в сердце – в кардиологию, если в голове – в нейрохирургию. У меня в Киеве было много друзей-медиков, её лечили лучшие специалисты, каждый давал свои рекомендации и свои лекарства. Но ничего не помогало: она просыпалась по утрам отёчная, обессиленная, с головокружением, и приступ следовал за приступом.

Как-то, к великому счастью, я встретил Борю Куценка, моего товарища по юности – он работал психоневрологом в больнице у профессора Амосова. Я рассказал ему, что происходит с Майей. Он внимательно выслушал, а потом сказал:

– Приведи её ко мне, кажется, я знаю, что с ней.

Когда мы приехали к нему, он усадил Майю на стул и стал нажимать на какие-то точки, которые были очень болезненны: под коленом, за ушами, в солнечном сплетении…

Убедившись в своём предположении, он произнёс великую фразу, которую я запомнил на всю жизнь:

– Майечка! Тебе лечат райкомы и горкомы, а у тебя расстроено ЦК.

И объяснил, что её долго выводили из клинической смерти, поэтому пострадал диэнцефальный мозг, который даёт команды по всему организму – велел выбросить все лекарства, которые ей выписали, и пойти на работу. Тут вмешался я:

– Какая работа, Боря! Она утром не в состоянии подняться, дойти до ванной!

И тогда Боря Куценок произнёс ещё одну великую фразу:

– Она – советская женщина, её угробила советская медицина – лечить её надо советскими методами: трудно – пусть будет ещё трудней! Вставать, двигаться, работать, преодолевать! Приступы будут продолжаться, но промежутки между ними – увеличатся: раз в месяц, раз в два месяца, раз в полгода. Постепенно станут затухать. После пятидесяти опять активизируются – к сожалению, это на всю жизнь. Болезнь не смертельная, но очень мучительная, она ужасно выматывает силы. Но выхода нет, Майечка, надо держаться!

И она держалась: вставала отёкшая, опухшая, добиралась до ванной, принимала холодный душ, пила кофе и шла на работу. Она преодолевала эту болезнь всю жизнь, продолжая радоваться жизни.

Окончив с отличием институт, пошла преподавать в Педагогическое училище (где и подобрала Нину), затем перешла в Школу-интернат, где-то на краю Киева. Я пытался возражать:

– Туда больше часа добираться с пересадками. В твоём состоянии!

Но она была непоколебима:

– Ты не представляешь, как эти дети нуждаются в тепле и ласке!

Когда интернат расформировали, она перешла на Телевидение, в детскую редакцию, руководителем дошкольных программ. Работала самозабвенно, уходила утром, возвращалась поздно вечером, помогала, спасала, развлекала. Однажды даже привела в телестудию тигра, который жил в семье бакинцев Берберовых (и в дальнейшем позавтракал этой семьёй). Операторы тряслись от страха, а она сидела в кадре с тигром и спокойно беседовала с его хозяином.

Тема обездоленных волновала её больше всего: она писала сценарии о брошенных детях, о бездомных стариках, о людях, которые занимаются ими. По её сценариям режиссёр Игорь Романовский отснял два фильма, получившие широкое признание и премии – они были наполнены её безграничной любовью, в каждом была частица её сердца, которое она всю жизнь щедро раздавала людям.