Текст книги "Меридиан силы. История одной любви"

Сначала Эльвира обжарила карпа до хрустящей корочки, потом залила чилийским соусом и потушила. Пахнет очень вкусно, идёт запах, и Эльвира облизывается. Делает теперь другой соус из лука, моркови и сельдерея – индонезийский. Добавила туда муки, томатного пюре и немножко рыбного бульона, как написано в индонезийской книге, или чилийской.

Надо, думает, потом с соусом сделать ещё филе из куры. Только это уже надо с другим соусом, не с томатным, а по нидерландской или боливийской книге – индонезийская уже сюда не пойдёт, а тем более чилийская. А к карпу, думает, ещё надо или сделать пюре, или печёный картофель. Решила испечь картофель в духовке. Это и без книги можно, просто нужно порезать картофель и положить в духовку.

С большим таким увлечением это всё она готовит, включила уже духовку. Щёки у Эльвиры раскраснелись от жара, глаза немножко слезятся и от этого блестят ещё сильнее. Розовый халатик и фартук очень эффектно на ней сидят, подчёркивают красоту фигуры и линию грудей. Эльвира это знает, но между делом подходит к большому зеркалу в прихожей, чтоб ещё раз убедиться.

А вот уже и Петров трезвонит в дверь. Она отрывает попу и бежит к двери, но к самой двери подходить не спешит, делает более безразличный вид и тогда уже открывает, но улыбается.

– Карп суперский-пуперский! – Петров не успел прийти, сразу сбежался на запах в кухню, сидит уже за столом, уплетает карпа за обе щёки. Голодный после работы, натягался своих перфораторов. Даже вино штопором не сразу откупорил, которое приобрёл по дороге.

– На рынке брала, свежего?

– Вдохновилась твоими рассказами про воронежских карасей и кулинарными способностями Светкиного австрийского мужа и сделала его как бы под соусом, – кокетничает Эльвира, а сама сидит довольная, что Петрову понравился карп, и чёртики в её глазах маслянисто плавают.

– Соусом у нас называется картошка с мясом. С соусом, с юшкой, скажем так. Здесь нет как бы такого.

– Это просто бефстроганов.

– Бефстроганов без картошки. И там красный как бы соус. Бабуся ещё делала с белым…

Они ведут неспешный разговор, пьют вино из бокалов, а фоном из ноутбука раздаётся «Путь в Вальхаллу» Вагнера, как она любит – классическое. В полумраке по красным стенам бродят тёмные тени. Освещение мягкое, приглушённое, потому что горят свечи, и мерцание. Эльвира любит зажигать свечи, ей кажется, что это особенно романтично и возвышенно.

Ваня на выходные у бабушки, и после ужина они сразу идут в спальню – не нужно дожидаться, пока Ваня уснёт.

В спальне тоже горят свечи, два голых тела сплелись в одно, извиваются в такт, как саламандра. Он очень жёстко всё делает, со злобой даже, а она кричит и стонет от удовольствия и боли. Стоит перед ним на коленях, потом он её поднимает, ставит к себе попой, а сейчас уже бросил на кровать.

Они пьют вино в постели, выходят курить на балкон и засыпают.

8

Большой дом из белого кирпича. По беседке вьётся виноград. Через зелень листвы пробивается солнечный луч. Светает, утренний воздух потянут дымкой.

Вот он вышел из дома и идёт под беседкой к гаражу. Поёживается. Прошёл мимо колонки и будки с собакой. У гаража сбоку две двери. Левая – это сарай, правая – гараж. Он не может вспомнить, зачем он шёл и в какую дверь ему теперь нужно.

В гараже мешки с кормом, закатки, всякий хлам, велосипеды. Потрогал звонок велосипеда – звонит, негромко, какой-то знакомой мелодией. В сарае инструменты, в ящиках и в старых комодах. Всякий хлам, гвозди. Запах. Везде вяленая рыба свисает на верёвках.

Точно! Это в сарае подвешены к потолку копчёные окорока под марлями. Он вышел за окороком. Окорок можно бить ребром ладони, а потом ладонь облизывать.

– Вставай! Нам ещё Ваню у мамы забирать, я тебе кофе сделала, – говорит Эльвира и бежит в ванную.

Петров ещё полежал чуток, силится вспомнить сон: гвозди были ржавые в ящике – сотка, кривоватые, бэушные. А десятка новая, в отдельном ящике.

Эльвира мечется по квартире и суетится, красит лицо в прихожей у зеркала. Достала на ходу Петрову из холодильника масло и плавленый сыр «Hochland».

Петров ест бутерброд, пьёт кофе. Уже кофе остыл и холодный.

В окне за стеклом ещё темно, как ночью, потому что солнце ещё не взошло. В Питере и вообще мало солнца, мрачноватый город, холодный и величественный. Иногда такое впечатление, что это иностранец, или оккупант, который приехал в Россию и всех здесь презирает. Больше всех он презирает Москву, как такую вздорную разнаряженную бабёнку, которая одеяло только на себя тянет. А всех остальных он просто не замечает, смотрит себе поверх своим холодным взором.

Денежное дерево из своего угла не будет, конечно, в такую рань тянуться к свету – света ещё нет. Просто стоит, согнутое набок. Спит ещё – ему на работу не нужно, как людям. Два завядших листика, жёлто-зелёных, упали с дерева на гарнитур. За эту ночь, наверное, потому что Эльвира часто всё протирает и убрала бы в мусор.

Петров, когда увидел, что дерево стоит так далеко от света, придвинул его ближе к окну. Развернул, чтоб оно немножко выровнялось. Сейчас смотрит, Эльвира его зачем-то снова в угол засунула. Не стал уже ничего говорить, он здесь не хозяин. Сидит, кофе допивает.

Наконец и Эльвира прибежала, присаживается перекусить за стол. Она всё сделала очень быстро, даже подкрасила лицо быстро. И получилось, что немножко времени ещё есть, чтобы быстренько перекусить.

Заглянула, конечно, в интернет. Что ей там нужно в такую рань? Но оторвалась – время-то поджимает. Сидит, намазывает уже себе бутерброд и продолжает начатый вчера философский разговор о том, что любят не за что-то, а вопреки всему, как считает Петров. А Эльвира не согласна с этим. Она намазывает бутерброд и как бы просто бросает по ходу:

– Нет. Я тебя не буду любить не за что-то. Я тебя буду любить за что-то. А если ты будешь так много пить, я с тобой расстанусь.

Петров промолчал. Видно, что эти слова ему не особенно понравились, потому что он поморщился и даже у него искривился рот, или как бы дёрнулась губа. Но он не стал возражать, а дипломатично поднялся из-за стола и пошёл покурить на балконе, пока она ещё ест.

А Эльвира сразу заговорила о чём-то другом, то есть о Светкином австрийском муже. Сидит и тарахтит сама с собой, не заметила, что Петров как бы вышел. Светка – это её коллега по работе, которая хорошо разбирается в хиромантии и у которой есть удивительный муж из Австрии. Он не пьёт, не курит, хорошо умеет готовить, сам убирается в Светкиной квартире и бесконфликтный.

Наши женщины к такому ещё не привыкли и удивляются. И Эльвира удивляется. Она говорит иронично – как бы не настоящий мужик, на её взгляд. Но всё равно удивительно. Приехал в Петербург по работе. Он какой-то строитель по офисам. Встретил Светку и задержался. Говорит, что в России лучше. Светку он считает очень красивой, хотя она не особенно красивая. И ноги у неё кривоватые.

На него большое впечатление произвело, что у нас в маршрутках передают водителю деньги. Говорит, что у них никто бы не передавал деньги через людей – боялись бы, что украдут.

Светка его держит немножко за ребёнка. Всё ей как бы нравится, но посмеивается над его взглядами на маршрутки. Потом всё Эльвире рассказывает и передразнивает его: «Какх это мошет пыт?!.. Пэрэтат дэньги к фотителйу… Это отшэн лйупэсно… Утивитэльно, што это рапотайэт, и никто нйэт пэрйот дэньги тла сэбйа… Утивитэльно, што ты полутшишь статшу!.. Какх это мошет пыт?..»

И они вместе смеются на работе. А Эльвира потом всё Петрову рассказывает, во всех оттенках и выражениях. Так он и идёт у неё – Светкин австрийский муж, без имени. А так он Эдик.

Ну, хороший человек, что тут скажешь? Душевный. Петров так и говорит. Австриец, конечно. Но он не то, чтобы австриец, а словак или как бы словенец, по фамилии Подховник. Как-то так.

Петров уже покурил, вышел в прихожую. Эльвира всё ему про австрийского мужа, а сама надевает пальто и застёгивает сапоги на молнию, осторожно так застёгивает, чтоб чулки не повредить, или колготки. Для Петрова она надевает чулки, а так ходит в колготках, потому что в чулках очень холодно.

Вышли наконец, спустились на лифте вниз, а когда шли к машине, перед ними пробежала тёмно-серая крыса. Выбежала, наверное, из подвала и метнулась куда-то к дороге. Почти под ногами, но чуть дальше вперёд.

– Да они постоянно тут бегают, – безразлично говорит Эльвира. Идёт, нажимает на кнопку брелка, чтобы снять машину с сигнализации. Видно, что уже привыкла она к крысам.

– Впервые вижу здесь крысу, – говорит Петров.

Он впервые увидел здесь крысу, а раньше не обращал внимания. Раньше он видел крыс только в своём Воронеже. В питерской квартире у него был только таракан, потому что у него везде лежат крошки.

Но он слышал, что в Питере много крыс, и что они живут в подвалах и канализациях, насыщая своим присутствием весь подземный Петербург снизу до верху, включая метро, линии подземных коммуникаций, межквартирные перекрытия, чердаки и мансарды. А тараканы, по сообщениям прессы, из Питера ушли, но у Петрова пока один остаётся. Петров его не убивает – всё ж живая душа.

Почти ручной таракан у него, Петров с ним даже разговаривает. И один, что интересно. Или Петров так думает, что один – они же одинаковые все. Рыжий как бы таракан, прусский. Может быть, их несколько похожих, прусских.

Сели в машину, окна запотевшие. Эльвира прогрела мотор, включила печку и дворники. Едут. Сначала Ваню нужно забрать от мамы, а ему это бабушка. Но она ещё не старенькая, без платка. Она живёт недалеко, тоже в этом районе, через несколько высотных домов, как бы девятиэтажек, но с большим количеством этажей, примерно – четырнадцать этажей.

Когда подъехали, бабушка уже стояла с Ваней у своей парадной и силилась разглядеть Петрова через оконное стекло машины. Ваня ей прожужжал все уши про Женю, и она хотела посмотреть, что за Женя.

А Петров опустил стекло и закурил сигарету. Пусть, типа, смотрит, если хочет посмотреть. Но тогда она отвернулась.

9

Люди так живут, что ставят современного писателя в неудобное положение, или в тупик. Совершенно ничего с ними не происходит. Работа – дом, работа – дом. А событий нет. Вот и сейчас, Петров едет на работу. Проехал с Эльвирой одну станцию, вышел на Василеостровской. Поднимается уже на эскалаторе.

Когда он от Эльвиры, ему приходится раньше прибывать на работу, чем нужно. Всего одна станция метро, и от неё пройти пешком квартала три-четыре, или больше. На полчаса примерно раньше получается. Если Эльвира на свою работу сильно опаздывает, то меньше, но у неё особенно не опоздаешь – могут уволить.

С 6-й линии Петров свернул в какой-то проулок и поскользнулся на ровном месте, но устоял на ногах – ледком уже затянуто с утра. Матернулся негромко и дальше идёт, рассуждает, что ноги можно сломать на этих колдобинах, прихрамывает даже слегка. Уже ему видны железные ворота и проходная. Прошёл проходную, турникет ему открыл охранник.

Охраннику дела нет, что люди раньше на работу приходят, нажал себе кнопку, а сам заспанный, как бы только проснулся, и кофе пьёт на пульте. Пожилой уже, в чёрной форме, под формой у него синий свитерок.

Это большое предприятие, бывший завод. На его территории отдельный цех. Как бы он сам по себе, типа шарашки. Там много такого всего. Есть ремонт автомашин, вулканизация, ещё что-то, какой-то склад, у которого стоят под загрузку фургоны. А сам бывший завод не работает, только осталась территория и бывшие производственные мощности. А раньше что-то выпускали, какую-нибудь продукцию хозяйственного значения.

«Вафф, вафф», – чёрная собака откуда-то выскочила, или пёс. Полаяла и дальше побежала себе. Только чтоб охранник слышал, что она тоже на рабочем месте, не спит и не боится посторонних. На самом деле она Петрова уже здесь видела, знает, что он здесь работает. Собаки всё понимают, только сказать не могут, лают только для вида.

Довольно большая территория на этом бывшем заводе. Ещё нужно походить, пока дойдёшь, куда тебе надо. Картина природы вокруг обычная – лужи везде и грязно, а небо хмурое, как всегда в Петербурге. На бетонный забор садятся чёрные вороны и каркают.

За бывшим производственным корпусом, кирпичным и хмурым, Петров свернул налево. Потом ещё раз свернул направо, за зданием, тоже кирпичным. Потом шёл-шёл и зашёл в калитку. Теперь нужно ждать, пока Таня откроет цех. Рано ещё. Можно на лестнице ждать, рядом в здании, там не так холодно. Покурил, конечно, сначала хорошенько. Две сигареты подряд.

В это время к проходной подъехал чёрный «Гелендваген». Охранник нажал на кнопку – шлагбаум медленно открывается.

«Гелендваген» въехал на территорию, припарковался слева у трансформаторной будки. Вороны на заборе каркнули особенно зловеще и будто бы хором. Из машины вышли двое: один плотный, в чёрной куртке и шапочке, второй повыше, суховатый, в коротком пальто и кепке с ушами. Они пошли, как шёл Петров, но за производственным корпусом свернули направо, обходя как бы здание с другой стороны. Тот, что в пальто, шёл первым, а плотный за ним, немножко слева, озирается по сторонам.

Пёс бросился догонять пришельцев, но, не добежав до рубежа открытия лая, взвизгнул от взгляда плотного и шарахнулся в сторону.

10

Труднее всего Петрову даются замеры. Весь он изводится от этого. Поговорку «Семь раз отмерь – один раз отрежь» к Петрову нельзя применять. В смысле, он, наоборот, с ней борется, старается отмерять не больше двух-трёх раз, а не семь. Иначе это никогда не закончится. И так же сойдёт, незачем всё время делать идеал, или шедевр. Это хорошо, конечно, идеал и шедевр, но очень много времени уходит и сил, а денег меньше получишь. Один миллиметр туда, один сюда – не влияет. Такое уж качество не нужно здесь. Это и везде так. Не нужно по жизни особенно загоняться.

Петров сидит на корточках у стального листа, отмечает чертилкой линии изгибов. Сначала переоделся в раздевалке, а потому уже отмечает. Уже и Серёга Савельев подошёл, и другие подтягиваются. Подкалывать друг друга начинают. Смеются из раздевалки. Саня гогочет и орёт: «Я старый солдат!» Петрову скучно от этого – каждый день одно и то же.

Кое-как отмерил – плюс-минус. Хорошо, сегодня никуда не нужно ехать на замеры или установку – пока есть заказы на две двери, одна уже начата. Петров любит установку, но сейчас ему в цеху лучше, без этих клиентов – всё им не так.

Вообще, он какой-то стал вялый в последнее время, после романтических ночей, наверное. Апатия какая-то в нём развилась, ничего ему не интересно и ничего не хочется. С утра еле по цеху передвигается, как прибитая муха. Но так он даже больше соответствует общему рабочему настрою цеха.

Обычный цех. Большое производственное помещение, с одной стороны железные ворота, или роллета, – гармошкой снизу вверх открывается. Всюду железки разной формы набросаны. Профиль повсюду. Резак стоит, тиски, сверлильный станок, сварка. Минвата лежит в рулонах, а стальные листы – в стопках, сложены как бы один на один.

Сталь бывает двух видов – легированная и нелегированная. Легированная лучше, но более тонкая. Обычно на дверь идёт нелегированная, двойка. Она порыхлее – не гнётся как бы, а ломается. Но зато от неё визуальный эффект лучше – помощнее выглядит. Обычно идёт двойка. Тройка уже идёт за бронированную, в рекламных целях. Чисто визуальный эффект сейчас во всём.

Петров с Серёгой по слесарной части: коробку составить из профилей, потом само полотно с рёбрами жёсткости. Саня, сварщик, варит, где нужно, у него напарником Лёшка – поддерживает профиль и лист. Сразу после школы пацан, ждёт повестку в армию и работает, чтоб не сидеть у родителей на шее.

Вот интересно, разные все люди. Лёшка спокойно зашёл, улыбается, всем как-то радостнее стало – все Лёшку любят, Петров его опекает и учит, как в армии себя правильно поставить. Саня влетел – утюжит весь цех своим ором, тоже вроде весело, но веселье злое и с подковырками, немножко напрягает. Поорёт и ля-ля-тополя целый день вместо работы, балабол. А Серёга взвинчивает всех политикой, бывает, что весь цех поставит на уши – оккупанты у власти, необходима революция. На самом деле больше ноет и нагоняет тоску, а специалист очень хороший, электрик по совместительству. Другой Серёга, водила, на своей волне. Ходит, бычится всегда, типа, кто здесь круче. Служил лет пятнадцать назад в ВДВ и не поумнел до сих пор – никому не нужно здесь это, Олег быстро ему рога обломал. Олег Давидян – крепенький, спокойный, кузнец и красильщик по совместительству, большой он философ и психолог – не пьёт, не курит и слушает продвинутые лекции по «Ютубу». Ещё люди работают, молодые все, из приезжих в основном. Геннадьич был, ветеран, ушёл на пенсию.

На самом деле, неплохой коллектив, и начальник нормальный. Можно работать. Если бы заработки были побольше, Петров не думал бы о печном деле. В сфере дверей большая конкуренция, а у них двери простые, без особенных наворотов. Ещё они делают железные ворота и калитки, но на это спрос не такой большой.

Сейчас Петров возится с противосъёмными штырями – задолбаешься: «Нет чтобы просто прутки приварить…» Саня приваривает петли. Неровно схватил, отбили, снова приваривает. Отвлёкся и мелет что-то языком – «Давай, вари уже, старый солдат!»

Высверлить дырку для глазка и на окраску Олегу. Замки после обеда уже.

– Идёшь в пирожковую, Женя? – спрашивает Олег.

С Олегом Петров дружит, пошли вместе обедать в пирожковую, и Лёшка увязался. Остальные со своим – разложили хабари в бытовке.

Пирожковые и пышечные – чисто питерская фишка, уцелели с советских времён. В них только сделали ремонт, а цены и пирожки хорошие.

Интерьер обычный, посредине стоят высокие столы без стульев, чтобы есть стоя – как в буфете или на вокзале. Внутри стола полочка для сумок. На одной полочке всегда спит кошка, чёрная с белыми пятнами, или даже белая с чёрными пятнами. Она никогда не просит у людей пирожки и беляши – до того она гордая и откормленная. Устроилась, где солнышко попадает в окно, лежит, греется себе и млеет на солнце, потягивается иногда.

– Вот у кошек хорошая жизнь, – говорит Петров без особенного интереса, когда взяли с Олегом пирожки. – Только у них забирают котят и топят в ведре.

– У них карма такая. У этой не топят.

– Почему у этой не топят?

– Для этого хозяин нужен, а тут бабы одни.

Женщины, действительно, хорошие и приветливые в пирожковой работают, неспособные топить котят. Бойко отпускают пирожки и беляши, несут новые в подносах, горячие – с пылу с жару. Между собой переговариваются, решают, кому завтра выходить, а кому послезавтра – по сменам у них как-то. Одна молодая женщина, красивая, но, наверно, замужем, потому что с кольцом на правой руке, певуче так говорит, на какой-то областной манер. Говорит, что готова выйти хоть завтра, но одна работать она несогласная, без коллектива. А другие женщины, постарше и потолще, шутят, подкалывают её. И все весёлые.

Молодая женщина вышла в зал, скоренько протёрла столы, где нужно. Весело отшутилась на чью-то шутку, смахнула возле Петрова на поднос смятые салфетки.

«Вот такую бы лучше бабу, попроще…» – думает Петров.

– Чё ты потерянный какой-то, бухал вчера? – спрашивает Олег.

– Нет.

– Слушал Торсунова, я тебе скидывал?

– Нет ещё. Надо послушать.

Ни о чём разговор у них – вялый и о каких-то своих делах. Лёшка не участвует в разговоре, слушает старших с почтением, ест пирожок и запивает кофе – тоже питерская фишка – кофе с молоком из детства.

Народу – столпотворение. Так видно, что попроще народ, рабочий. Многие в синих куртках с оранжевыми плечами, а на спине надписи, в какой фирме кто работает, чтобы знать. И русские, и гастарбайтеры. И бабушек много. Бабушки в основном с собой берут пирожки, чтоб дома покушать. И нет чтобы подождать, когда обед у людей закончится, идут в обеденный перерыв. Но никто на них не ругается. В Питере вообще хорошие люди, спокойные и вежливые. Иногда только могут ругаться, когда вместе дома соберутся, как у Петрова соседи.

Работники милиции тоже зашли в синей форме, на спине у них – «ДПС» крупными буквами. Тоже взяли пирожки. Но есть не стали, а унесли с собой в засады.

11

По дороге домой Петров зашёл в магазин, взял пива. На душе как-то не очень у него. На работе хоть делом занят, лишние мысли в голову не особенно лезут, а дома без пива не хотелось ему в тот вечер сидеть одному.

Потягивает пиво и думает над словами Эльвиры за завтраком, от которых его передёрнуло. Сидит в своём кухонном уголке и грузится. Или встаёт и начинает ходить по кухне с кружкой в руке. Но особенно на кухне не походишь – тесновато, метров шесть – шесть с половиной. Вышел из кухни в комнату – там немножко попросторней, побольше метров. И ходит по комнате из угла в угол. В одном углу у него стоит сервант, а другие углы свободные. У окна остановился, посмотрел в окно. Видно, что ничего там нет интересного, потому что он сразу отошёл от окна и снова ходит. Или идёт на кухню и садится в уголок.

Смотрит, рыжий таракан к столу подошёл по полу. Петров ему капнул немножко пива из кружки, но таракан не стал пить пиво, побежал куда-то по своим делам.

«Зомбоящик, что ли, включить?» – думает Петров, и не стал включать. Он подошёл к зомбоящику, включил, там начинался какой-то советский фильм, шли буквы по тёмно-бордовому фону с музыкой, он не стал дожидаться, когда выскочит какой-нибудь Чапаев в бурке или «Вечный зов», выключил зомбоящик, развернулся и ушёл в другой угол ходить. А потом из того угла пошёл в угол, который как бы по диагонали. И курит непрерывно.

Сверху у соседей снова шум начался – ругаются. Так громко говорят, что все слова слышно. Он ей: «Сука! Тварь конченная!» А она ему помягче: «Ублюдок». Иной раз действительно непонятно, зачем люди женятся. На розетках понятно, а на людях не всегда. Чем так жить, то лучше и совсем не жениться. Петров ни одного примера удачного брака не видел в своей жизни.

«Кто, действительно, разбирается – шахтинская плитка или испанская, кроме плиточников?» – вдруг говорит Петров вслух ни с того, ни с сего. Ни о чём как бы. А это в голове работает мыслемешалка – метёт мысли. Ему вспомнился Олег, которого недавно кинули с ремонтом – скрылся человек с задатком. Олег отнёсся философски, но вместо испанской плитки был вынужден положить в ванной и туалете шахтинскую.

Так-то Петров думает об отношениях с Эльвирой, но в голову лезут посторонние мысли и там перемешиваются. Всё это мелькает – трудно отследить. Спроси человека внезапно: «О чём сейчас думаешь?» Он и не скажет. «Ни о чём», – скажет. А ни о чём только йоги могут думать, когда на голове стоят, тогда мыслемешалка переворачивается и перестаёт работать.

Петров допил пиво, ходит, мается. Вдруг он подошёл к столу, схватил телефон и набрал эсэмэску: «Мы расстаёмся». Нажал на «Отправить» и отключил телефон.

Ложился спать он с улыбкой на губах, заснул быстро – зомбоящик не понадобился с выстрелами. И спал, как младенец. От пива и вообще хочется спать, в нём содержится ингредиент, вызывающий сонливость и привыкание.

Как-то слишком серьёзно он отнёсся к словам Эльвиры. Мало ли что женщина может сказать? Ну, встала не с той ноги. Нельзя же придавать значение. А он придал и загрузился. А как загрузился человек, так он и пропал. Не зря же говорят: «Не парься». Уже человек тогда адекватно не может воспринимать ситуацию, впадает в панику и в полный ступор, может делать неадекватные шаги, а потом жалеть.

Тоже зря Эльвира это сказала про расставание. Но её можно понять. Она не думала, что от этого будут такие драматические последствия.

Что она тогда за завтраком говорила, она тут же и забыла. Ну, женщина. Мало ли, что женщина говорит? Это просто фон как бы такой – как музыку включить. Когда женщина красивая, и совсем не важно, что она себе говорит – всё равно приятно слушать.

А он на своей волне. Телефон отключил, лежит, радуется. Довольный, что всё закончилось. Но на этом ничего не закончилось, а только начинается.

Во сне Петров был маленьким ребёнком. Они с мамой приехали к бабушке. Светило солнышко и пели птицы, а он был счастлив и улыбался во сне.

Тогда он заигрался с бабушкой, смотрит, а мамы нигде нет. Только же была здесь? Стал везде искать маму, обошёл комнаты, даже выбежал в сад. Может быть, она спряталась в гараже или сарае? Он найдёт её, и они вместе посмеются. Мешки, рыба, хлам, гвозди. Нигде нет.

Петров проснулся и долго не мог уснуть. Проверил телефон – от Эльвиры пришла эсэмэска с двумя вопросительными знаками.

12

Эльвира вышла замуж рано и только год с небольшим как развелась. Муж её был бизнесменом, сильно её любил, сдувал пылинки, холил и лелеял. А она его не любила. Это часто бывает.

Ещё в начале брака она пошла с незнакомым мужчиной с остановки к нему на квартиру. Улыбнулись потом друг другу и разошлись, любовь – не повод для знакомства.

Потом были командировки, случайный попутчик в поезде. Ничего ей эти опыты не дали. Не нашла она в них ничего возвышенного, ничего не поняла и не почувствовала. Зато из неё что-то ушло и больше не вернётся. Она так это чувствовала, от этого злилась и устраивала мужу дополнительные истерики. И больше всего её бесило, что он никак не реагирует. В смысле, ничего не замечает. Не чувствует изменений, произошедших в её тонкой душе от любви с незнакомыми попутчиками.

Зато когда совсем ничего не было, какой-то там незначительный флирт по работе, муж ревновал на голом месте и закатывал омерзительные сцены. В знак протеста она сделала аборт, потому что муж очень хотел второго ребёнка. А когда немножко улеглось, ребёнок уже не получался.

В конце концов, Эльвира не выдержала и с мужем развелась. Она не понимала толком, почему она разводится. Когда у неё спрашивали, она не могла внятно сформулировать. Светке, например, говорила, что муж был жадным. «Именно поэтому он и подарил ей BMW», – думала Светка.

Сейчас Эльвира всё время хватается за телефон и не вынимает его из рук. Стоит на кухне, покурила и смотрит в ночное окно на Морскую набережную.

Ни с того, ни с сего, главное: «Ни о чём». И что самое обидное – эсэмэской. Даже как бы не стал себя утруждать звонком. Или нормально, как люди расстаются, при встрече. Как будто она для него совсем пустое место. Попользовался и выбросил, как попутчик в поезде: «Использовал». Так и будет теперь…

С утра подчиненные офиса вешаются. Над отделом, которым руководит Эльвира, навис дамоклов меч: это не так, то не так, почему не подготовили отчёт и так далее. Но длилось это не долго, минут десять-пятнадцать, не больше. А потом внезапно умолкло – как буря сошла.

Эльвира побушевала, весь пар из неё вышел, и осела за стол. И сидит за столом так весь рабочий день в полной прострации. Лица на ней нет – вся сошла с лица, бледная. На окружающую действительность реагирует с опозданием.

Несут ей, конечно, бумаги на подпись, распечатанные на принтере, а она ноль эмоций. Прямо очередь скопилась из подчинённых у её стола. А Светка приходит к ней на перекур и утешает подругу.

Посмотрела, конечно, сначала на линию чувственности – не горит уже, а наоборот, какая-то она совсем бледная и безжизненная.

– Ах! Эльвирочка. Козлы они все, не бери в голову, а бери в рот, – тарахтит Светка и рассказывает про своего австрийского мужа, чего он тоже недавно вычудил. И получается, что как бы и австрийский муж козёл. Но как-то это смешно так получается, что Эльвира даже улыбнулась. А сама стоит, сигарета у неё потухла, Светка ей зажигалку под нос суёт, а та и не видит. Погрузилась в прострацию. Светка на неё уставилась своими глазами и тоже погрузилась. Стоят, думают о горькой женской доле.

Но долго не подумаешь, нужно и работать. Изображать хотя бы какую-то полезную деятельность, чтоб не уволили. И Эльвира собирается, сидит уже за столом, перекладывает бумаги с одного края стола на другой, начинает подписывать потихоньку, что ей приносят.

А подчинённые смекнули, что начальница сегодня подписывает всё подряд, не глядя как бы, что там написано. И под это дело пытаются ей впарить все свои недоработки. А она подписывает. В таком она состоянии задумчивом.

И один подчинённый, по фамилии Чернышевский, тот, что всё время играет в компьютерные игры, воспользовался её состоянием, изловчился и пошёл на должностное преступление. Подсунул ей бумагу с серьёзными нарушениями, подставил её. А она подписала эту бумагу.

По дороге домой перед BMW загорается красный свет, бабушки на зебрах не укладываются во время, отведённое светофором. И даже небольшая пробка возникает на участке дороги от Приморской до Эльвириного дома, когда её тут сроду не было. Но милиционеры в засадах не стоят – и то хорошо. Спасибо им.

Вроде и ехать всего ничего, а пока доедешь с ума можно сойти. Перед глазами у Эльвиры уже вместо красных светофоров какие-то розовые полукружия, а тут ещё Ваня со своими вопросами – придёт ли сегодня Женя?

Но доехала нормально, никого не задела, поставила машину у дома, поднимается с Ваней на лифте.

Лифт весь обшарпанный, безобразный, с поплавленными кнопками и слегка пахнет мочой. А на стене висит белое объявление под скотчем: «Дорогие жильцы! Не бросайте мусор в мусоропровод – он запаян. По этажам будут ходить крысы!»

Дома Эльвира ничего не готовит, открывает финскую бутылку вина, пьёт и плачет.

Телефон у Петрова отключён.

13

Стихотворение называлось – «Зимний сонет». Так было написано в теме поста в ЖЖ Эльвиры.

 
Ты похож на звучанье органа,
от которого слёзы и дрожь.
Зарубцуется старая рана,
только память мою не тревожь.
 
 
Но в бокал искушенья налей ты,
глядя мимо, в постель не спеша.
Не тревожь её звуками флейты,
пусть спокойною будет душа.
 
 
Как она без тебя исстрадалась,
как иссохла у дум взаперти.
До заката лишь самая малость.
Нетерпенье, любимый, прости…
 
 
И – как живопись тонкая стих.
В нём так дорого всё для двоих!
 

Поэтическое стихотворение – не «мама мыла раму». Сила поэзии проявилась здесь в полный профиль. Петров прочёл стихотворение три-четыре раза, а потом ещё два-три раза перечёл. И понял, что Эльвира его любит.

Это было настоящее открытие для него. Он сам понял, что любит её, а когда они встречались, он этого не понимал – что-то такое смутное чувствовалось, чего он и боялся. Это часто бывает.

Петров надел куртку, успевал ещё в Сбербанк до закрытия, заплатил за квартиру, и очереди не было у касс. По пути зашёл в парикмахерскую, уселся в кресло, ответил на вопросы, как его стричь.

Две парикмахерши спорят о подстригательных машинках, какая лучше стрижёт: «Мозер» или «Остер». Петров особенно не прислушивается. Смотрит на своё лицо в зеркало – старое оно какое-то стало. Отвечает, какие ему виски – прямые или косые. Думает об Эльвире. Она вот, оказывается, сидит там у себя одна и страдает, а кто бы мог подумать? Никогда они друг другу не говорили о любви – в койку побыстрее и всё.