Текст книги "Слово – автору. Как человек становится творцом (сборник)"

И вот этот рубщик взял ее с друзьями и украл. Увез к себе домой и изнасиловал. Опять же, по местным понятиям, раз не отдают, а заплатить за нее огромный калым не можешь, что надо сделать? Похитить, испортить, и тогда семье невесты придется согласиться. Кому их дочь такая нужна?

А она уперлась: все равно не хочу с ним жить. Хоть и опозорена с головы до пят, лучше повешусь, а у него в доме не останусь. Родители вынуждены были ее забрать.

Отец написал письмо в «КП». В том духе, мол, давайте отомстим этому козлу.

В моем понимании, произошло столкновение современных представлений о жизни: вроде как девушка хочет быть человеком – не просто скотиной, которую используют, – и местных обычаев, нравов.

И вот здесь я выступаю на стороне обиженных. Получается, с ними у меня должно быть сотрудничество. Но у них тоже свои представления о мире, о жизни – обо всем.

Я туда приехал. Да, девку он украл, надругался. Причем там тоже много деталей. Она ему сильно нравилась, и насиловать ее не хотел. Привез домой, а там к нему бабы подступились. Говорят: «Чего уж – давай». Женщины, понимаешь… Не знаю, из чего они исходили: из зависти, из ненависти? Вместо того чтобы проявить сочувствие, стали его науськивать: «Ты че, мужик или нет?» А он: «Ну, раз так – куда деваться».

В общем, местные нравы меня шокировали. Собираю информацию, встречаюсь с милиционерами. И слышу примерно следующее: «Ну как так? Он – великий человек. Мясником на рынке работает, а она с ним не хочет…» То есть у них свой взгляд на счастье и место женщины. Не буду говорить ничего плохого – просто другой мир.

А она вот взяла и запротестовала. Сидит теперь дома, измученная. Мне показали – господи, что от красоты-то ее осталось?

И вот приходит отец:

– Мне сказали, ты напишешь плохую статью!

– Почему?

– А потому что деньги не берешь.

Получается, раз приехал большой человек из Москвы – надо ему дать. А предлагают – бери.

Отвечаю:

– Вы охренели? Я зарплату получаю.

– Значит, ты у них больше взял, а у нас столько нет.

Говорю:

– Ребята, я советский человек. Разве могу вот так за взятку людей в дерьмо опустить? Написать, мол, сама дура. Для меня это против души, против сердца. Я на вашей стороне!

– Нет, если денег не берешь – не на нашей. Значит, ты взял у него.

Убедить их так и не получилось. А уже в конце этой истории, когда я улетал обратно в Москву, обнаруживаю в самолете: в сумке бабки лежат. Я потом позвонил: «Вы чего?!» А они: «Это мы вам за гостиницу, за беспокойство». Даже понять не могли, что есть бескорыстные люди, порядочные. Что существует благородство, профессиональный кодекс чести и т. д. Для них это было абсолютно чуждо.

Хотя статья потом и вышла в усеченном виде, материал я собрал очень интересный. Увидел, что жизнь идет не так, как нас учат в советской действительности: по официальным законам. Текла она совсем в другом русле. Это русские восприняли социалистические идеи, строили коммунизм, и даже многие в него верили. А восточные народы в силу своей ментальности даже понять не могли, что мы им буробим: какие-то коммунисты…

Для меня это был еще один интересный случай и интересные герои. Я увидел другой мир, а не выдуманные заморочки.

Идеологические вожжи тогда уже отпустили. Не требовалось больше писать исключительно о прекрасном советском строе. И когда ты начинаешь изучать жизнь настоящую, какая она есть, наталкиваешься на внутренние противоречия.

Например, в описанном случае – на конфликт между действующим законодательством и местными обычаями. Те самые женщины даже не понимали, что должна быть какая-то любовь, гуманизм. По-моему, они же несчастную пленницу в момент изнасилования и держали.

История четвертая: в советском союзе мафии нет!.. Или есть?

– А еще ты пытаешься разобраться в конфликтах между отдельными людьми. Встречаясь с героями будущих публикаций, порой приходилось пользоваться услугами одних негодяев, чтобы получить информацию о других.

Так, я едва ли не первым в СССР написал статью о мафии. На чем и поднялся.

Через адвоката и друзей ко мне обратился картежный шулер. Он проиграл кому-то из своих знакомых жуликов много денег, не стал отдавать, и у них начались разборки. Его оппоненты обратились к своему шефу – главе узбекской мафии, который там банковал.

И начинается конфликт. Рассказываю подводную часть. Главарь говорит: «Он должен заплатить, или ему конец». И посылает отморозков, которые приходят к должнику домой. Это сейчас стало нормой, а раньше – суперсюжет: исполнители-казахи выламывают раму, хватают топор и требуют с него эти бабки. Иначе, мол, детей твоих прикончим, жену изнасилуем. Шулер убегает, носится по деревне в пригороде Алма-Аты, а они за ним гоняются с топором. С первого раза убить не убили, но «Волгу» ему изрубили.

Милиция, естественно, в эти дела не вмешивается. Шулер через адвоката – ко мне: «Помоги! Напиши статью. Гласность должна спасти».

Стал я копать под главного мафиози. И выясняются такие вещи. На кладбище рядом с могилой матери Кунаева он построил себе настоящий мавзолей. Сам еще живой, но усыпальница из мрамора уже стоит. Я привез туда оценщика, и тот прикинул: стоит это удовольствие 50 тысяч рублей. По тем временам какие-то грандиозные деньги. Опрашиваю свидетелей. И начинает вырисовываться картина.

Живет такой мужичок. Работает на скромной должности: то ли шеф-повара, то ли заведующего столовой. При этом ездит на черной «Волге», как босс. Дом у него огромный. Мавзолей, опять же.

Младшего сына этого человека к тому времени не было в живых. Еду на кладбище – получаю книги, в которых написано, где кто похоронен. Выясняю, от чего умер. Указано, от какой-то болезни. А на памятнике высечено: «Унесла тебя, сынок, бандитская пуля». Тоже штрих к портрету нашего персонажа.

Сам он встречаться со мной не захотел. Потом мне звонят: «Приезжай! У Абдукадыра такое творится!» Дом мафиози обнесен высоким забором. Поэтому с вершины соседнего холма смотрю в бинокль. А у него весь двор завешан деньгами. Сушатся на бельевых веревках. Видно, в подвале лежали – залило. И он их на прищепочках развесил.

Вот такая была история. Шулеры навели на мафию.

Пошел я к товарищу – начальнику казахского уголовного розыска: «Давай комментарий». Он отвечает: «У нас никакой мафии нет. Говорить о ее существовании можно, когда появляется подпольное производство, нелегальные доходы». Понятно, что все это уже было. Работали цеховики. Но не будет же милицейский начальник говорить: «Да. У нас тут мафия».

Потом он мне звонит через два дня: «Приезжай». Ну, может, что расскажет, – еду. Сообщает: «Слушай. Собирал Абдукадыр людей – приговорили они тебя похитить и выпытать, какого ты тут лазишь. Чего бегаешь кругами?» Говорю: «Вы мне хоть какую-то охрану дайте». – «Не можем. Это оперативные сведения».

И вот я чешу репу: то ли он правду говорит, то ли специально запугивает, чтобы не лез туда. Вроде как мешаю им вести следствие. Хотя какое там расследование? Все куплены.

В итоге беру кухонный топорик, кладу себе в дипломат, таскаю с собой повсюду. Парень я был здоровый и не шибко боязливый. Да тогда еще и не случалось такого, чтобы корреспондентов похищали и убивали. Это потом появилось. А в то время – как? Номенклатуру ЦК ВЛКСМ выкрали и пытали? Раком бы за это поставили весь Казахстан.

В редакции потом еще долго меня подкалывали: вот, мол, Лапин. Повезло тебе, что уцелел. Но если хочешь стать хорошим журналистом, «звездой балета», будь готов и к таким поворотам. Зато есть что вспомнить. Это жизнь. Приключения.

«Чтобы и люди поняли, и цензура пропустила»

– Журналист порой сталкивается с необходимостью обобщить образ героя, частично дорисовать его. Но, делая допущения, важно не оторваться от реального содержания. Как вы решали эту проблему? И какова вообще степень такого домысливания?

– Я бы сказал, что в то время с домысливанием было сложно. С одной стороны, существовала цензура. И не все реалии можно было описывать. С другой – нужно было каждый факт доказывать. Документально подтверждать, что все чисто. Потому приходилось полет своей фантазии ограничивать. Это сейчас брешут с утра до вечера. Особенно в интернете, который напоминает мусорную свалку. Иные авторы на основе одного-единственного факта способны накрутить все что угодно. А порой и без него. Ту же историю о мамочке, которую верблюдовод зарубил, можно так расписать! Да еще с фотографиями. У меня же она в два слова уместилась.

Конечно, приходилось какие-то моменты предположительно добавлять. Но не выдавать их за чистую монету. А некоторые настоящие факты, наоборот, не афишировать.

Например, в случае с тем же шулером я вынужден был о нем всю правду не писать. Просто имя. Иначе кто тебе будет помогать, если всех станешь мочить? Поэтому выбираешь главное. А главным для меня было показать, что мафия уже есть.

Опять же, впрямую этого не скажешь: еще существовал СССР, а в нем ничего подобного быть не должно. Как и орденоносцев-разбойников. Нельзя же огульно чернить советскую действительность. Поэтому требовалось подать так, чтобы и люди поняли, и цензура пропустила.

Делать это приходилось по-разному. И здесь вспоминается один случай, за который долгое время мне было стыдно. Хотя сейчас уже холодным умом понимаю, почему так получилось.

Писал я об Афганистане – всех подробностей не помню. Шла речь об одном погибшем солдате. Убили его при каких-то странных обстоятельствах. Но чтобы статья ушла в печать, пришлось добавить, что он едва ли не героический поступок совершил. Картина получилась примерно такая: на нашу колонну вдруг напали душманы, а этот парень побежал к пулемету, и тут его сразил снайпер. Потому что не мог советский солдат просто по своему разгильдяйству сгинуть.

А потом мне приходит письмо. Мать его пишет: «Как вам не стыдно! Вы же корреспондент. Товарищи привезли гроб и рассказали, как он погиб. На самом деле все было не так, а гораздо хуже».

Ну, что делать: цензура. А потом ее отменили…

Глава 5
«Раздражает, когда спрашивают о героях книги: “А это кто?”»

Как автор создает персонажей в литературном произведении.

– О журналистских героях, отражающих явление, мы поговорили. А что можете сказать о литературных? Как рождается герой романа? Откуда черпаете необходимые детали и штрихи характеров? С одной стороны, это типичные персонажи. С другой – их нужно облечь в конкретный образ…

– Возьмем в качестве примера мой роман «Русский крест». Появляется замысел – написать книгу. Есть определенные детские воспоминания. Как у всех. Жили-были четыре друга-товарища… Это берется из жизни. А потом идет уже другой процесс. Ты размышляешь: если просто расскажешь документальную историю этих людей, то она абсолютно никому не интересна. И поскольку уже имеешь приличный жизненный опыт, в определенный момент понимаешь: появились какие-то новые типы людей, какие-то старые тоже остались. Начинаешь думать: какие?

Во-первых, предприниматели – кого я люблю и уважаю. Люди живые. Активные. Да, не сахарные. Но они что-то строят, тащат за собой других, вывозят страну на своем хребте. Этот тип родился вместе с новой Россией. И сегодня является, может быть, главным.

Во-вторых, у нас было столько войн, конфликтов. Есть люди, которые в них участвовали – целая прослойка. Они никак не могут найти себя в мирной жизни. Или же сумели, но путем тяжелых поисков, переживаний. Да, это тоже тип. И Анатолий Казаков, который есть у меня в романе, должен пройти путь реальных людей из числа моих знакомых: беру кусочек от одного, от другого… Я считаю, что нужно рассказать их историю, потому что эти люди были, и они достойны, чтобы о них помнили.

Идем дальше. Понятно, что есть чиновники, их особый мир. Убежден, они везде одинаковы. У них определенный психический склад, своя судьба. И я понимаю, что многие из них продолжают сидеть в мягких креслах со времен советской номенклатуры. Сначала в 1990-е немножко перепугались, а потом вернулись и снова банкуют. Значит, нужно описать тип чиновника. Вот беру казахского: какая разница – нравы похожи. У меня тоже есть друзья, знакомые из этой среды, да и сам имею определенный депутатский опыт. Начинаю подбирать типаж. Вот некогда крупный чиновник. Слушаю его рассказы. А вот бывший пресс-секретарь президента. Не так давно его посадили, потом выпустили. И ему тоже есть что поведать.

Достаю редкую книгу, написанную зятем Назарбаева Рахатом Алиевым, – оппозиционером, которого, похоже, повесили в венской тюрьме, выдав все за самоубийство. Беру оттуда историю про носки президента: как помощник выручил главу государства, поделившись с ним предметом собственного гардероба.

Кроме того, я знал казахских комсомольских функционеров. Один из них дорос до премьер-министра. Но долго не усидел – со второго по значимости государственного поста его вышибли, отправили работать послом. Я уже 25 лет как уехал из Казахстана, но за перипетиями судьбы своего товарища слежу: куда с какой должности перемещается, что у него происходит, где возвысили, а где кинули. История Амантая Турекулова – во многом слепок с его судьбы. Плюс дополнительные детали.

Так получается собирательный образ. Поэтому меня всегда раздражает, когда спрашивают: «А это кто?» И называют конкретные имена. Чем наши воронежские чиновники отличаются от тех, что сидят в Курске или Белгороде? Ничем. Как близнецы-братья.

«Ублюдков полно и так – что их описывать?»

– И все-таки некоторые ваши персонажи очень напоминают конкретных людей. Получается, для «эпизодической роли» можете взять реального человека и представить его как типаж?

– Только если он действительно воплощает какой-то тип. Я же все-таки писатель старой школы. Можно пойти на поводу у публики и описать, скажем мягко, человека нетрадиционной сексуальной ориентации. Разве это тип? А вот типичного чиновника могу. Потому что чиновничий мир, как я уже сказал, живет по своим законам. Он структурирован. У его обитателей особые представления о добре и зле, о себе. Попавший в такие условия либо меняется, либо этот мир его выплевывает.

И я пытаюсь отобразить какие-то общие черты. Но двадцать чиновников описать не могу – никакой книги не хватит. Поэтому прессую все детали в одного героя, в его жизнь. Но опять же, этот персонаж не должен быть серой мышкой. Тот же Амантай у меня талантливый, способный – лучший представитель своего вида. Ублюдков полно и так – что их описывать?

– Какие еще техники применяете для раскрытия образа героя, изображения его динамики? К примеру, уделяете ли осознанное внимание речевой характеристике?

– Обязательно. К сожалению, на сегодняшний момент речевые характеристики во многом стерлись. И это понятно: сильно повлияли ТВ, радио, газеты, общее образование в школе. Раньше можно было показать: так говорят в том регионе, а так в этом. Слой приказчиков изъясняется одним образом, прислуга – другим, а барин – третьим. Сейчас грани уже настолько размыты, что разницу между людьми уловить трудно. Хотя все-таки иногда пытаюсь использовать и этот образный ресурс. В романе «Святые грешники» есть глава «Последний ительмен» – жена одного из главных героев там цокает, чокает. Потому что это такой глухой угол, в котором еще сохранились свои ярко выраженные особенности. А если люди живут в большом мире, в Москве, то описать их с речевой стороны труднее. Есть только некоторые вещи, которые отличают. Например, мне иногда говорят: «Видно, что вы с юга России – по фрикативному “г”. В целом же возможностей для использования таких деталей меньше. Хотя я стараюсь. Некоторые даже отмечают, что у моих героев есть стилевое разнообразие языка.

Нужно знать, как человек воспринимает мир

– А какой подход используете в описании обстановки, в которой действуют персонажи?

– Конечно, это тоже особый метод. И если говорить о глубинных вещах, от него и надо идти. Когда я учился писать, брал великие произведения: «Тихий Дон», «Войну и мир» – изучал досконально. И стал понимать секреты мастерства. А еще осознал через себя, через собственный опыт, как человек вообще воспринимает мир.

Вот ты попадаешь в комнату, где находятся чужие люди, или выходишь на улицу. Что тебе первым бросается в глаза? Сначала просто осматриваешься – видишь большой план. Допустим, прибыл на новое место, ступил на трап самолета. Раз – окинул все взглядом: там горы, здесь леса… Потом внимание сужается: ага, а вот аэропорт, в который я захожу. А вот продвинулся дальше по коридорам. Мир становится меньше. А вот теперь стою в очереди и подхожу к таможеннику. Смотрю, какой он. И уже вижу какие-то детали: его одежду, глаза, волосы… Так человек психологически воспринимает обстановку. И я как автор пишу, исходя из этого понимания. А кто меня читает, тоже подсознательно ощущает, что это сходится с тем, как смотрит он сам.

Если же некоторые нынешние литераторы ни с того ни с сего пишут: «Иван Иваныч встал» – читатель должен сам представить, кто такой этот герой, где он живет, как выглядит… Непосильная ноша. Не может рядовой человек взять и с нуля дорисовать все в своем воображении. Задача писателя – растолковать, принести на блюдечке. И тогда можно легко представить то, о чем он рассказывает. Если же такого умения нет, результат соответствующий.

Давайте посмотрим, как мы обычно воспринимаем человека. Первый взгляд – ты смотришь и прикидываешь: он высокий, стройный или наоборот. Потом обращаешь внимание на глаза, лицо. Дальше замечаешь, какая у него одежда. Хотя она сегодня тоже настолько типична – все одинаковые. Тем не менее есть какие-то небольшие детали: один ходит только в фирменных вещах, а другой надевает что попало. Первый до педантичности аккуратен, а второй неряха. И так далее. Это все штрихи, которые характеризуют человека.

Будить в читателе его собственные воспоминания

– Хотя сейчас понятно, что нельзя делать описания гигантского объема. Это еще один важный момент. Раньше только о внешности героя можно было говорить пять страниц. Если читатель жил в своей деревеньке, ничего не видел, не знал, то ему, конечно, требовалось все расписать: в каком месте разворачивается действие, что это за персонаж, какой у него мундир, какие эполеты… Сегодня мир стал намного шире – человек видит его через телевизор, интернет. И ты как писатель уже должен просто будить в нем его воспоминания. Не навязывать свою длинную картину. Достаточно пары деталей – и он представляет. Потому что уже в принципе должен был видеть таких людей. И такие места.

Чего мне долго и нудно описывать Индию? Любой уже и так знает, как она выглядит. Поэтому ищу то, что может зацепить.

И дает возможность подчеркнуть какую-то дополнительную грань. Не буду же я во всех подробностях изображать памятник национальной героине Лакшми Баи: пять метров высотой и т. д. Кому интересно – откроет Интернет и посмотрит. Нужен только штрих: у нее была особая улыбка, еще что-то.

А дальше уже не я пишу эти картины, а пишет воображение моих читателей. Я же стараюсь подтолкнуть его, поднять из памяти образы, заставить работать. Потому что чтение книги – процесс сотворчества между аудиторией и писателем. И если он складывается, читателю интересно. Он начинает домысливать, докрашивать, дорисовывать, дописывать… И это для него настоящее удовольствие. Такие книги вызывают интерес.

А вот когда писатель уделяет внимание только событийной стороне и бедному читателю невозможно ничего представить, или, наоборот, перегружает текст огромным количеством деталей, сотворчества не возникает.

Мысль вызывает эмоцию, а эмоция – действие

– Что еще можно добавить для полноты картины?

– Мысли героя. И его поступки. Здесь тоже очень важный момент. Не зря я пишу о йоге, о других духовных практиках. На самом деле, если внимательно наблюдать за самим собой или за другими, ты откроешь какие-то закономерности: как мы мыслим, что с нами происходит. Сначала возникает какой-то образ – человек о чем-то подумал. Что мысль чаще всего вызывает? Эмоцию. Или гнев, или радость… Далее следует действие. Он хмурится или что-то говорит. Это естественный порядок: мысль будит эмоцию, после эмоции идет действие. В конечном итоге мысль главная: добейтесь тишины разума, уничтожьте роящиеся мысли – пройдут все ваши болячки и раздражения. Но я сейчас не об этом методе.

Как должен идти писатель? По тому же пути. Причем читатель и здесь все домысливает сам. Герой только подумал – он уже становится на его место и воспроизводит эмоцию: либо раздражается вместе с ним, либо радуется. И уже как бы предвосхищает реакцию персонажа. Тем самым аудитория тоже вовлекается в эмоциональное сопереживание. Нужно дать ей такую возможность. Чтение – не только умственный процесс.

Вот если ты как писатель эти закономерности познал и тебе Бог дал какой-то талантишко, мастерство или умение, тогда можешь написать интересную книгу. А если идешь против физиологии и психологии, то, конечно, кому это нужно? Надо вывернуться наизнанку, чтобы читать такие тексты.

Мне очень нравится, когда люди говорят, что одолели мою книгу всего за два-три дня. Это серьезный козырь в современной литературе. Периодически беру произведения некоторых авторов и просто не могу пробраться сквозь дебри их мыслей.

Сам я писатель старой школы и закалки. Раньше, чтобы твоя книга вышла, надо было пройти все ступеньки, стать профессионалом. К сожалению, в наши дни во многих отраслях профессионалов нет. Свою первую книгу «Чистый исток» я выпустил еще в советский период. Для этого пришлось пройти через все, что полагалось в то время – редколлегию, цензуру и т. д. Тем более, пишу вообще всю жизнь – ведь долгие годы проработал в журналистике. Это тоже позволило выработать стиль.

«Для сюжета необходим любовный треугольник»

– Ну и еще, наверное, важна непосредственно фабула…

– На эту тему я уже не раз высказывался: любая книга должна быть интересна. А для этого сюжет должен включать в себя любовный треугольник. Увлечь читателя – тоже вопрос профессионального мастерства. Например, сейчас пишу роман «Крымский мост» – о воссоединении полуострова с Россией. Ну и что? Кому это интересно? Вот я беру книги о тех событиях – их полно. Авторы в подробностях рассказывают: там был один митинг, здесь другой, тут чиновников заблокировали, а туда прилетел Порошенко – его самолет чуть не сбили. Или вспомним множество документальных фильмов. Кому теперь интересно в сотый раз через все это продираться?

А что делаю я? Пишу историю любви. В 1992 году, когда распадалась страна, двое людей полюбили друг друга. Она крымчанка, он русский офицер. Потом их развела судьба – вот вам история разлуки. Она вышла замуж за украинца-негодяя. Ее возлюбленный ушел вместе с большим противолодочным кораблем. Жизнь его не сложилась. И вот проходит 25 лет. Он вспоминает, что у него была такая любовь – самое золотое время, когда душа играла. И говорит: «Хорошо, я поеду в Крым. Мы с ней обязательно встретимся, начнем все сначала».

Это жизненная история? Да. Сам я старею и начинаю вспоминать: где ж мои девчонки? Куда делись друзья? Один умер, второй тоже… Третьему сделали операцию – за жизнь борется. Тебя начинает тянуть туда – в прошлое. А если ты еще и не устроен, то думаешь: вдруг что-то вернется. Может, попробовать – а там уж как пойдет.

И вот мой герой возвращается и попадает в водоворот событий, когда начинается присоединение Крыма. Он ищет ее. И параллельно с ней проходит весь этот путь. В конце мужчина и женщина встречаются – любовь-морковь. Или наоборот. Интригу раскрывать не будем.

Что получается? История любви. И тогда читателю интересно следить за тем, как она разворачивается на фоне больших исторических событий.

Как положено – без этого никуда. В жизни так и бывает. Затем опять длинное путешествие. Ну а дальше начинаются «подкладки»: история масонов, эзотерика, чудеса, философия – насаживаешь все это на сюжет, как на шампур.

– Легко ли писателю-мужчине описывать женщин в своем романе?

– Если честно, женщину все равно не поймешь. Поэтому пытаешься предположить, что она думает, о чем мечтает. Мне уже седьмой десяток, что-то я знаю, что-то чувствую. Стараюсь как можно более четко прописывать образы героинь. Но всякий раз в общении с женщинами появляются такие неожиданные повороты! Приходится все время удивляться.

Журналист мыслит понятиями, а писатель – образами

– В чем для вас главное отличие между героем в журналистском произведении и в художественном?

– Меня часто спрашивают знакомые бизнесмены во время наших собраний: «Вроде знал тебя как журналиста. А тут раз – книги такие интересные. Как так получается?» Я объясняю: «Очень просто, старик. Журналист мыслит понятиями. А писатель – образами. Задача его – все эти понятия в образы облечь. Вложить свои мысли в героев. Получится ли, зависит от развитости воображения. Раз тебе книга понравилась – значит, у меня получается». А мой личный опыт, который преобразуется в публицистический текст или литературный, напополам никак не раскладывается, он единый. Вопрос только в форме. Все то же самое, что у тебя в душе есть, ты вкладываешь в образы или в понятия.

– Кого интересней создавать?

– Мне больше нравятся герои литературные: можно прибавить, убавить, домыслить. Потому что в журналистике – в той, в которой я работал и работаю, – всегда есть определенные рамки, их нельзя переходить. А тут ты можешь. Но база реальная все-таки должна быть. Тогда это вызывает отклик. Еще раз говорю: ты можешь героя как угодно разукрасить, но в конечном итоге он все равно должен быть типичен.

– В моей диссертации была, в частности, мысль о том, что журналистский герой скорее аналитичен: автор разделяет его на составные части и сосредоточивается на чем-то важном для аудитории именно в этот момент. А художественный – синтетичен: он создается из совокупности жизненных наблюдений автора. Как вы только что отметили, из 20 чиновников делаете одного. Можете согласиться с такой мыслью?

– Журналист действительно выбирает какую-то одну ипостась своего героя. В той же истории с шулером я не пишу, какой он хороший семьянин. Или как он сам людей постоянно обманывает. Здесь мне важно, что этот человек мафии должен 40 тысяч. И как бандиты пришли к нему их требовать. Оставляю только это. Иначе будет не статья в полполосы, а огромный роман, который надо начинать с того, как герой впервые выиграл большие деньги. Кем он был до этого. Как стал тем, кем сейчас является…

«Современные персонажи – пластмассовые»

– Всегда ли вы знаете, что случится с вашими героями на следующей странице?

– Не всегда. Задумал что-нибудь: вот сейчас напишу так, так и вот так. Пишешь-пишешь, потом мысль в голову новая пришла. И вдруг все поехало совсем в другую сторону. В основном я понимаю, как должен сюжет сложиться, но какие-то повороты, детали, разговоры – это все часто бывает совсем неожиданно и совсем иначе, чем задумано вначале.

– Существуют ли литературные персонажи, с которыми вы могли бы ассоциировать себя или ощутить душевное родство?

– Я таких не знаю – может, не там ищу. Все современные персонажи пластмассовые. Вот, скажем, «Духлесс» – вроде бы про молодой предпринимательский возраст, должно захватывать, но неинтересно. Однако если не ограничиваться современностью, то можно взять «Илиаду» или «Одиссею» – какие там страсти, какие герои! Они повлияли на историю человечества.

Ассоциировать себя с ними не могу, но ситуации понимаю. «Король Лир» – это вообще вечный сюжет. Потому и классика. Любой президент, генерал, полковник, уходящий в отставку, – это король Лир. Вот только не будешь всю жизнь одного Шекспира перечитывать… Хотя в седьмом классе, когда я «Ромео и Джульетту» читал впервые, был потрясен.

– При этом ваши литературные предпочтения постоянны или с годами меняются?

– Конечно, меняются. Когда маленький был, книжки читал о суворовцах, о войне. В подростковом возрасте – «Красное и черное» Стендаля, любовные истории. Еще повзрослев, стал любителем Толстого, Лермонтова. А там уже читаешь философские, религиозные трактаты, биографии великих людей. Но хочется порой, как в юности, наткнуться на какой-нибудь захватывающий роман, чтобы и герой был замечательный, и мысли у него хорошие, и философские размышления автора интересные, и любовь большая, красивая, и секс, и приключения. Но таких романов не попадается. То ли дело, к примеру, «Тихий Дон»! Вот и приходится возвращаться к классике за неимением достойной замены в современной литературе.