Текст книги "Расцвет и упадок цивилизации (сборник)"

Идеология де Сент-Экзюпери
По книге «Carnets»[53]53
  Antoine de Saint-Exupery, Carnets. Gallimard, 1953.


[Закрыть]

Книга «Карне» (записные книжки) Сент-Экзюпери возбудила много споров у почитателей покойного, так как в ней, как и в его незаконченном романе «Цитадель», содержатся высказывания, как будто симпатизирующие фашизму. Эти записи делались им для себя и содержат наиболее интимные его мысли.[54]54
  Книгу «Карне» Любищеву прислал из Москвы переводчик с французского Гораций Аркадьевич Велле (1909–1975), который с 1950 по 1955 жил в Ульяновске, куда Любищев переехал также в 1950 году и прожил до своей смерти в 1982 году. Судьба Г. А. Велле сложна и интересна. Он родился в Петербурге, в 1926 году вместе с матерью уезжает в Ригу, затем в Париж. В 1931 году он заканчивает в Париже Институт гражданских инженеров, затем посещает лекции факультета литературы парижского университета. В 1940 году Велле добровольцем уходит во французскую армию, учавствует в Сопротивлении. После войны посвящает себя литературе и переводам русской классики на французский язык. В январе 1949 года Велле возвращается в СССР и оказывается в Ульяновске (см. более подробно о Велле в книге председателя общества друзей Сент-Экзюпери Н. И. Яценко «Озаренные радугой». Ульяновск: Симбирская книга, 1993). В 1957 году в издательстве «Художественная литература» впервые на русском языке выходит повесть Сент-Экзюпери «Земля людей» в переводе Велле. В 1963 году в серии «ЖЗЛ» в его же переводе публикуется книга «Сент-Экзюпери» французского автора Марселя Мижо, которого Велле знал лично. Как пишет в предисловии М. Мижо, «…переводчик в постоянном контакте со мной полностью переработал книгу в хронологическом порядке, ввел все в исторический кадр и привлек немало добавочного и даже иногда никому еще не известного материала». В частности, в русском тексте добавлены обширные выписки из записных книжек Сент-Экзюпери, и как раз те заметки и мысли, которые цитирует Любищев в своем эссе. Велле регулярно посылал Любищеву и книги других французских авторов, среди них книгу Веркора «Люди и животные», книгу Тейяра де Шардена, а также книгу австрийского писателя Франца Верфеля «40 дней Муса Дага». Любищев сделал подробный анализ этих книг.


[Закрыть]

Чтение «Карне» оставляет глубокое впечатление. Я без колебания ставлю эту книгу рядом с «Мыслями» Паскаля[55]55
  В 1960 году Любищев послал Г. А. Велле свой разбор «Записных книжек» Сент-Экзюпери, где он пишет о своем глубоком впечатлении и сравнивает их с «Мыслями» Паскаля. Возможно, что оценку Любищева Г. А. Велле перенес в русское дополненное издание книги Марселя Мижо: «Поэт, писатель, летчик, Сент-Экзюпери может с одинаковым успехом говорить и о биологии, физике, астрономии, социологии, психологии, психоанализе, творчестве изобретателя, музыке… Он не только беседует обо всем этом, но, как показывают его „Карне“ („Записные книжки“), опубликованные посмертно, напряженно размышляет на материале различных наук и искусств о прогрессе человеческого познания, о движении человечества. Чтение „Карне“ оставляет глубокое впечатление. Эта маленькая книжка достойна занять место в одном ряду с „Мыслями“ Паскаля» (М. Мижо. Сент-Экзюпери. М.: Молодая гвардия, 1965. С. 222).


[Закрыть]. Происхождение их одинаково: совокупность черновых заметок, собранных наследниками покойного. Из-за этого они местами трудно понятны, т. к. некоторые были сделаны наспех. Но в целом они дают достаточное представление о мировоззрении автора и обильнейшую пищу для размышлений. Заметки настолько разнообразны, что их трудно привести в достаточно стройную систему, что, однако, необходимо.

Думаю, что эта книга производит странное впечатление, т. к. очень многие (пожалуй, большинство) привыкли мыслить по схеме «двух лагерей»: прогрессивного, к которому, конечно, относят самих себя, и реакционного – своих противников. Мы – это день, противники – это ночь.

Вчера только (20 февраля) видел в Белорусском театре пьесу братьев Тур «Он уходит от ночи» про русского писателя-эмигранта, который долгое время был противником Советской России, а потом прозрел: он из ночи ушел в день. Но в первом действии пьесы речь идет об испанской гражданской войне: ночь, по сравнению с которой в СССР был день. Мы помним, как назывался этот день – «ежовщина»: хрен редьки не слаще. Сент-Экзюпери был корреспондентом в Испании и кое-что об испанской войне изобразил в «Послании к заложнику», а кое-чего коснулся и в «Карне». Он не закрывал глаза на теневые стороны антифранкистов.

Как будто он был «двух станов не боец», подобно двум моим любимым писателям: Алексею Константиновичу Толстому и Лескову. Но такое, казалось бы, идейное двурушничество не помешало ему доблестно сражаться с фашизмом, как и А. К. Толстому в свое время вступить добровольцем в армию во время Крымской войны. Обычный ленинский аргумент против «интеллигентских хлюпиков», которые видят свет и тени у обеих сторон, будто бы такая позиция обрекает на бездеятельность, очевидно, совершенно несправедлив. Но, не лишая способности к решительным действиям, она предохраняет от того непонимания противника и от той жестокости в преследовании всех инакомыслящих, которыми часто отличаются сторонники двух лагерей, изображаемых только черной и белой красками.

Великолепно место: «Я не люблю статьи В., высмеивающего доводы богословского ума, так же как страницы Сартильянжа (священника) о глупости неверующих. Такая полемика стерильна по определению, можно сказать. Я должен руководствоваться абсолютным законом: изображать всегда высший уровень мысли противника, принимая в расчет, что если эта мысль не только выражена (и сумасшедший может выражать), но и понятна, она содержит в более или менее несовершенной форме образ какой-то универсальной вещи. Простой. Следовательно, истинной».

Универсальность, простота, истинность – вот критерии положений, лежащих в основе спорящих доктрин. Но им недостает, большей частью, важнейшего и труднейшего признака – полноты. Из претензии сделать неполную истину полной фанатики и приходят к методу, противоположному таковому у Сент-Экзюпери: они выставляют напоказ свои положительные стороны и приводят также только отрицательные стороны противника. И об этом сказано: «… Такое мировоззрение отрицает всякую возможность прогресса путем все более и более широких синтезов, потому что он запрещает противоречия. Триумф тезы над антитезой еще не есть синтез. Другой метод заключается в допущении противоречий, даже если они невыносимы человеческому разуму. Именно потому, что они невыносимы».

Конец не совсем отвечает началу. Признание противоречий не означает тоже синтеза. Мысль, очевидно, та, что мы должны стремиться к новому синтезу путем снятия противоречий, а не путем игнорирования антитезы: подлинно диалектический подход.

В другом месте Сент-Экзюпери считает, что марксизм не менее противоречив, чем учение Христа, Декарта, Ньютона, Лейбница, Лоренца.

Сведение человека к алгебраическим знакам Сент-Экзюпери называет просто погромом (он пишет именно Погром, с большой буквы); человек в рабстве – это в сто раз менее справедливо, чем разделение людей на ортодоксов и еретиков.

У нас, конечно, считается, что по сравнению с фашизмом мы святы и нечего разбирать заведомо черное дело. Но тогда извольте ответить, как вы разрешаете германскую загадку. Я весьма далек от расизма, но расизм чрезвычайно широко распространен, и неудивительно, что представление о высшей расе могло возникнуть именно среди немцев: ведь нет решительно ни одной области культуры, где немцы не насчитывали бы ряд первоклассных фигур. По этой универсальности немцы, действительно, не имеют себе равных. И расовую теорию они могли бы защищать при помощи ряда выдающихся ученых, многие из которых весьма склонны к расизму. Почему же они выдвинули в качестве своего вождя рекордсмена по дикости и некультурности? Есть, очевидно, в фашизме что-то привлекательное не только для дикарей, и, чтобы бороться с противником, нужно его лучше знать. Я позволю себе выписать ряд цитат, которые могут рассматриваться как одобрение тех или иных сторон фашизма. «Демократия, очевидно, развивается в смысле статистических вероятностей, в смысле возрастания энтропии, раздробления авторитета до предела (анархия) рассеяния энергии. Она заканчивается кажущимся освобождением человека. Но это только кажущееся освобождение. Это только освобождение индивида. Человек же растворяется…»

«Приоритет массы перед элитой? Никогда. Приоритет материи, стандарта жизни над духом? Никогда. Приоритет логики над некоторой человеческой иррациональностью? Никогда. Усыновление социалистической доктриной тех, которые сжигают церкви и плюют на аристократию? Никогда. И какой просвещенный французский коммунист решится защищать эти точки зрения? Так как хотим мы или не хотим, но Испания, сжигающая сокровища искусства и опустошающая закрытый мир монастырей, признала хотя бы на мгновение приоритет тупости перед цивилизацией. И я не брошу упрека массам, но тем, кто позволили, чтобы грязь вытекла из клоаки».

«Размышления анархиста Гарсия Оливера недопустимы. „Нет никаких оснований к тому, – говорит он, – чтобы великий художник жил лучше, чем доктор, т. к. он пишет лучше только потому, что унаследовал лучший глаз. В этом нет никакой заслуги“… Но поэт на службе массы почему? А почему не масса на службе у поэта? Потому что нужно ограничить власть поэта, чтобы человеческое общество было милосердным и чтобы могли родиться другие поэты. Но не потому, что поэт не имеет заслуг. Возможно, что эта точка зрения является точкой зрения фашизма. Но фашизм основывает свою цивилизацию на сложившейся экономике. Он не мог завершить свой синтез. И он защищал глупость Форда для защиты престижа и прав индивида».

Из этих цитат видно, что не только с точки зрения католического фанатика испанские республиканцы совершали крупные ошибки.

Обратимся к противоречию фашизма и антифашизма. По существующей сейчас теории «двух лагерей» есть два лагеря – прогрессивный и реакционный. Наиболее полно прогрессивная мысль выражена по этой теории марксизмом, реакционная – фашизмом в его крайней форме – гитлеровским нацизмом. Сопоставим вкратце основные постулаты «прогрессивного» социалистического и «реакционного» фашистского в крайней форме лагеря.

Прогрессивный лагерь

Реакционный лагерь

1. Приоритет интересов массы

1. Приоритет интересов элиты

2. Демократия

2. Аристократия в широком смысле слова

3. Бытие (материя) определяет сознание (дух)

3. Сознание (дух) определяет бытие (материю)

4. Материальная культура определяет духовную (надстройку)

4. Духовная культура самостоятельна

5. Интернационализм

5. Национализм и расизм

6. Равенство всех рас

6. Расизм

7. Последовательный рационализм

7. Отведение видной роли иррационализму

8. Атеизм, отрицание религии

8. Религиозность

9. Гражданские свободы

9. Отрицание гражданских свобод

10. Равенство имущества

10. Отрицание равенства

11. Классовая борьба как ведущий фактор прогресса

11. Идейная борьба как ведущий фактор прогресса

12. Классовые связи выше национальных и отечественных (отрицание абсолютного значения патриотизма, допустимость пораженчества)

12. Абсолютизация патриотизма (должен защищать свое отечество в любой войне, справедливой или несправедливой)

13. Гуманность этики, отрицание смертной казни

13. Отрицание гуманизма (падающего толкни)

14. Антимилитаризм

14. Милитаризм (признание войны как необходимой гигиены истории)

15. Критическое отношение к пацифизму (возможности устранения войн путем конвенций при классовом обществе)

15. Буржуазный пацифизм

16. Революция – необходимая повивальная бабка истории, сопряженная с гражданской войной

16. Отрицание революции, непротивление злу, борьба ненасильственными приемами

17. Обязательный этап – социализм, обобществление средств производства

17. Социализм нецелесообразен, но допустим тоталитаризм

18. Конечный этап прогресса общества – коммунизм

18. Коммунизм неприемлем

Можно сказать, что перечень тезисов прогрессивного лагеря довольно точно отражает то, что высказывалось основоположниками марксизма, хотя некоторые из этих тезисов сейчас редко вспоминаются. Что касается «реакционеров», то здесь тезисы представляют собой довольно разношерстное сборище. Вряд ли есть такой политический мыслитель, который признал бы все «реакционные» тезисы сразу (например, тезисы 14 и 15 несовместимы). Кроме того, и вне марксистов есть много лиц, приемлющих ряд тезисов марксистского лагеря. Марксистами вся эта публика рассматривается как непоследовательные прогрессисты, еще недостаточно понявшие единоспасаемость марксизма. К ним относятся или как к небесполезным попутчикам (например, в борьбе за мир – ко многим религиозным деятелям), или как к «гнилым либералам». Сент-Экзюпери, конечно, не марксист (это увидим и дальше), но у него смесь тезисов обоих лагерей. Значит ли это, что он еще не изжил капиталистические предрассудки или же что эта смесь есть начало нового синтеза? А спросим себя, сохранили ли свою идейную чистоту марксисты? Они все время вопят о недопустимости ревизионизма – посмотрим, что же они оставили неревизованным.

По п. 1 и 10. Стремление к имущественному равенству объявлено уравниловкой, и имущественный контраст весьма велик и он значительно вырос после войны. Сейчас проводятся мероприятия по смягчению имущественных контрастов, но большей частью не там, где следует: ограничение доходов процветающих колхозов (сорок рублей за трудодень считается чрезмерной платой), некоторое сокращение доходов научных работников и как будто никакого в отношении писателей, пишущих по партийной указке.

По п. 2. Наша демократия носит чисто формальный характер, т. к. выборы проходят без выбора, а кандидаты намечаются партийными организациями. Много говорят о «знатных» людях, которым поистине приписывают чудотворческие способности, как, например, Валентине Гагановой: почти мгновенное превращение отсталых бригад в передовые. Не говорю уже о придании атрибута непогрешимости и всеведения руководящим вождям: культ личности продолжает существовать не меньше, чем у Гитлера или Сталина. Мы говорим об избрании «лучших людей», но правление «лучших людей» и есть точный смысл слова «аристократия». Вся штука в том, что отобрать лучших людей не так-то просто. Если бы это научились делать, то народ охотно доверил бы правление лучшим людям и никакого противоречия между аристократией и демократией не было бы… Но ни аристократия происхождения, ни аристократия капитала не являются правлением лучших людей. А аристократия парламентской республики? Например, Франции, которую сам Сент-Экзюпери считает парализованной и пишет в 1938 году: «Тупой президент республики: обожествление посредственности. Но каждый чувствует себя гордым, если принят президентом. Больше, чем когда-либо, положение аннулирует человека. Сейчас верят в положение, как верят в эффективность голосования». Действительно, судьба Франции такова, что приходится признать, что ею правят далеко не лучшие люди.

А у нас? Довольно печальная эволюция. Сразу после Октябрьской революции верхушка Партии могла называться аристократией и первый совнарком по культурности, вероятно, был выше Советов министров других стран. Чрезвычайную тонкость культурной пленки Партии отлично сознавал Ленин, и он понимал, что масса Партии очень темна и идет за верхушкой потому, что верит ей. Сейчас положение изменилось: в составе Партии находится большое количество подлинно элиты, много выдающихся ученых. Но ни один из них не входит в ЦК, не говоря уже о Президиуме. Многие ученые играют только роль марионеток в Верховном Совете.

По п. 3 и 4. Казалось бы, с достижением общества без антагонистических классов и после блестящей победы над фашизмом можно было бы сократить до минимума идеологическую подготовку. На самом деле, сейчас не отрицается, что для построения коммунизма требуется идеологическая подготовка и времени на нее тратится несравненно больше, чем в капиталистических странах или у нас до революции, где официальная идеология в вузах полностью отсутствовала, по крайней мере, на физматах и естественных факультетах.

По п. 5 и 6. Считалось, что старая Россия – «тюрьма народов», что все народы были завоеваны великодержавной Россией, за исключением немногих (Украина, Грузия), которые избрали присоединение как наименьшее зло и были обмануты русским правительством, лишившим эти нации всякого самоопределения. Сейчас считается, что, кажется, все народности добровольно присоединились к России: среднеазиатские народы, кабардинцы, калмыки, монголы, буряты и пр. «Тюрьма народов» оказалась пристанищем народов. Расизм в современной советской России сильнее, чем в царской. В старой России в паспортах не числилась национальность, указывалось сословие и религия. Национальность в случае надобности основывалась на самосознании данного человека. В самых империалистических государствах, как, например, Пруссии, достаточно было принять немецкий язык как родной и признать себя немцем, чтобы приобрести равноправие и возможность достижения высших должностей. Такие фамилии, как Браухич, Радецкий, Дюбуа-Реймон и др., показывают, что, несмотря на явно иностранное происхождение, такие люди считались подлинными немцами. Мы знаем, что Бисмарк был славянского происхождения, а Мольтке – датчанин. В России еврей в XIX веке, принявший христианство (хотя бы протестантство), получал равноправие, только в XX веке в старой России начались намеки на учет происхождения (допущение в офицеры лиц, у которых еврейская кровь не ближе трех поколений). Сейчас национальность определяется не по заявлению гражданина и не по сталинским признакам, а по «объективным» признакам, обычно по матери, и еврейская фамилия служит препятствием во многих случаях даже тогда, когда у данного гражданина, кроме фамилии, ничего еврейского не осталось, – совсем как с неграми в Америке: стопроцентный расизм.[56]56
  В письме к Г. А. Велле от 30.11.1969 Любищев подробнее затронул еврейскую тему. Свое замечание, что «еврейская фамилия служит препятствием во многих случаях, даже тогда, когда у данного гражданина, кроме фамилии, ничего еврейского не осталось», Любищев иллюстрирует анекдотом: «Но есть анекдот. Поступает человек на службу – фамилия Рабинович, национальность – русская. Не подходит. Но ведь я русский, а не еврей. Уж если брать Рабиновича, так лучше брать еврея».


[Закрыть]

К п. 7. Здесь, несомненно, существует некоторое недоразумение. В № 7 Сент-Экзюпери противополагает логику человеческой иррациональности, но логику можно противопоставить многому. Формальной логике можно противопоставить диалектическую (одно из ее свойств – отрицание эффективности закона исключенного третьего), также интуицию, чисто мистическое озарение или, наконец, приоритет подсознательной аномальной сферы. Только последнее следует противопоставить всем формам научного познания. Поэтому отрицание формальной логики является иррациональным совершенно в том же смысле, в каком иррациональные числа так называются, т. е. как требующие повышения уровня рационального мышления.

Что же у нас? Вместо различных уровней рационального мышления – выполнение директив ЦК. Результат: канонизация Марра, Лысенко, Лепешинской, Бошьяна, Мичурина, запрещение менделизма, Фрейда, кибернетики и пр. Сейчас кое-что исправили, но лишь постольку, поскольку исправление вызывалось отставанием отраслей техники, важных в военном отношении.

К п. 8. Борьба с религией проводилась и проводится под флагом свободомыслия, научного прогресса, времени, тратимого на религиозные обряды, нелепости обрядов, обилии ненужных зданий (храмов), недопустимости догматизации и канонизации непогрешимых лиц и высказываний паразитического духовенства.

Сейчас паразитическое духовенство размножилось в невероятной степени (преподаватели общественных наук, обллиты, отделы культуры), бумаги потребляют множество, высказывания вождей не подлежат ни малейшей критике, на собрания политического характера, посвященные информации и натаскиванию в политических науках, тратится несравненно больше времени, чем раньше на посещения церквей, официально ставится вопрос о советских обрядах, в особенности обряде бракосочетания, в Ленинграде имеется специальное здание, кажется, Дворец брака, посвященное специально обряду советского венчания. Разрушено много архитектурных памятников, и сейчас творятся новые с той же обрядовой целью, но без того вдохновения, которое было у строителей древних храмов. Восстанавливается и религиозная терминология: священный, реликвия, кощунство (например, в отношении Пушкина по поводу книги «Даль свободного романа»), биографии канонизированных лиц строятся по стилю акафистов, без всякого упоминания теневых сторон (конечно, за исключением тех случаев, где это указывается свыше)…

К п. 9. У нас полное отсутствие гражданских свобод (слова, печати, собраний, союзов, неприкосновенности личности) рассматривается сейчас не как некое временное состояние, а как уже достигнутый идеал подлинной свободы (тут вспоминают старика Гегеля: свобода есть осознанная необходимость; если ты осознал, что тебя необходимо посадить в тюрьму, то ты садишься в тюрьму, отнюдь не теряя свободы).

К п. 11. От тезиса классовой борьбы как ведущего фактора в развитии общества не отказались (формально), хотя это положение больше всего нуждается в ревизии. Частично оно ревизовано и коммунистической Партией уже тем значением, которое придается идеологической борьбе; но фактически ревизия на практике началась с момента Октябрьской революции. Идея классовой борьбы как ведущего фактора породила два понятия: диктатуры пролетариата и советской власти.

Первоначальная идея диктатуры пролетариата имела приложение к тому моменту в истории государства, когда пролетариат уже составляет большинство населения, как в Англии. В России в момент Октябрьской революции пролетариат был в меньшинстве. Но так как господствовать меньшинству над вооруженным (солдаты) большинством было невозможно, то была внесена поправка в понятие диктатуры пролетариата: пролетариат и беднейшее крестьянство. Но беднейшее крестьянство, имеющее все-таки землю, не является пролетариатом, и потому даже во время гражданской войны не было подлинно классовой борьбы, т. к. был не класс против класса (пролетариат против буржуазии), а пролетариат с частью буржуазии против другой части буржуазии. И это вовсе не исключение в истории. Если происходит такое явление, что господствующий класс в целом стоит против класса эксплуатируемого, то прогресс становится невозможным. Только благодаря содействию части представителей господствующего класса возможна социальная победа.

Для получения хлеба и поднятия энтузиазма был создан новый мифический класс кулаков по простому признаку: наличие батраков, причем по новой мифологии предполагалось, что если, положим, в крестьянской семье, достаточно многочисленной, работает батрак, то все имущество кулацкой семьи создано именно трудом этого батрака. То, что в значительной степени справедливо относительно фабриканта (где немногочисленная неработающая семья фабриканта жила трудом сотен или тысяч рабочих) или помещика, переносилось туда, где такой вывод является вопиющей бессмыслицей. Отождествление же всякого крестьянина (так называемого «кулака»), имеющего хотя бы одного батрака, с настоящим кровопийцей-мироедом создавало почву считать весь этот народ нелюдьми, по отношению к которым все позволено: грабеж продотрядами, массовый расстрел, депортация (впрочем, по отношению к последнему и остальные классы были скоро уравнены), конфискация всего имущества как награбленного.

То же повторялось и при коллективизации. Считалось, что Советская власть воюет со звероподобными кулаками, но от этой борьбы вымерли миллионы (за два года на Украине вымерли почти все родившиеся в те годы дети). Судя по фактическому и ожидаемому приросту населения, потери от коллективизации составляют по СССР – 10–12 млн человек. Но если первоначально понятие вражеского класса – кулачества – было создано по объективному признаку (наличию батраков), то дальше враждебные классы определялись по субъективному: содействие кулакам, подкулачники, сочувствующие кулакам и, наконец, все противящиеся или осуждающие политику Сталина считались крамольниками, хотя бы это были заслуженные деятели партии. Неудивительно, что при таком понимании классовой борьбы, по справедливому изречению М. Н. Покровского: «История – это политика, обращенная в прошлое», были реабилитированы самые зверские периоды нашей истории, и понятие крамолы в понимании Ивана Грозного совпало с понятием ревизионизма и классовой измены в смысле Сталина. Сейчас фальсификация истории Ивана Грозного несколько замазана, уже не вспоминают опричников как «прогрессивное войско», фактически под сурдинку ревизовано нелепое постановление ЦК о кинофильме «Большая жизнь», но непогрешимость ЦК «ex cathedra» продолжает оставаться не подлежащим ревизии догматом.

Но если понятие диктатуры пролетариата имело некоторую определенность в первые годы Советской власти, то сейчас оно потеряло всякий смысл. Какая же диктатура, когда у нас всеобщее избирательное право и формально считается, что конституцией гарантированы все гражданские свободы всем гражданам, а пролетариата как эксплуатируемого класса вовсе нет, поскольку нет эксплуатирующих классов и пролетариату не с кем бороться?

То же и с Советской властью. Сначала это было вполне определенное понятие, противополагавшееся парламентской власти: 1) избирательными правами обладают только трудящиеся; 2) избрание производится по производственным избирательным участкам, а не по территориальным; 3) избрание производится открыто, т. к. пролетарий должен иметь мужество защищать своего кандидата. Все три признака исчезли. Формально наш Верховный Совет – банальный парламент, только что при выборах выбор отсутствует. «Сейчас у нас уже нет настоящей советской власти, а есть эрзац-парламент (и очень плохой эрзац)…»

К п. 12. Отечество не наивысший абсолют, абсолютный патриотизм отрицается. Сейчас пораженчество Ленина, лозунг «война без аннексий и контрибуций» забыт. Японско-русская война 1904–1905 годов всей прогрессивной общественностью считалась несправедливой войной русского империализма, в словах же Сталина ясно чувствовалось приветствие тому, что мы добились реванша. Мы осуждаем реваншизм у других, сами же полностью его осуществили с гаком, т. к. отняли у Японии не только южную половину Сахалина, принадлежавшую России до 1905 года, но и Курильские острова, добровольно обмененные в свое время на южную половину Сахалина и жизненно необходимые для бедной природными ресурсами Японии[57]57
  Упоминание Любищева в этом контексте островов Кунашир и Итурупа совпадает с позицией А. Солженицына в его последней публицистической книге «Россия в обвале» (М.: Русский путь, 1998): «Тут непростительная тупость наших властей с Южными Курилами. Беспечно отдав десяток обширных русских областей Украине и Казахстану… они с несравненной лжепатриотической цепкостью и гордостью отказываются вернуть Японии острова, которые никогда не принадлежали России, и до революции она никогда не претендовала на них… Схватились за эти острова, будто в них все будущее России. Для малоземельной Японии возврат этих островов – большой вопрос национальной чести, престижа, много выше смежных рыбных богатств, о которых можно договориться».


[Закрыть].

Эмиграция в царское время не считалась преступлением, сейчас же она (без разрешения мудрого начальства) почти приравнивается к измене родине. Очень популярен куплет песни:

 
Была бы только Родина богатой и счастливою,
А выше счастья Родины на свете счастья нет.
 

А если родина является жандармом мирового самодержавия? Должен ли верующий считать своей родиной страну, где преследуется его религия? В первые времена Советской власти была тень оправдания этим преследованиям ввиду поддержки церковью [прежней] власти и инкриминируемой церковникам симпатии к капитализму, но во Вторую мировую войну подавляющее большинство верующих и священников оказались патриотами. После некоторого ослабления гонение на религию возобновилось. Почему? Потому что усилилась опасность для всей марксистской догмы от идеологических учений разных сортов.

А как смотрит на патриотизм такой безусловный патриот, как Сент-Экзюпери? «… Но если моя страна разделяется, то возможно, что я обнаружу себя более близким к иностранцу по признаку той же религии, той же морали, тех же ценностей, чем к французу, с которым у меня не будет ничего общего, кроме звуков языка. Этот тупой патриотизм XX века есть не что иное, как дурной дух команды. Он совпадает с энтузиазмом команды, основанной на том же цвете фуфаек, и игнорирует подлинное родство».

Нельзя сказать, что абсолютный современный советский патриотизм (оправдывающий и всю старую историю царской России вплоть до нелепых походов Суворова в Италию и раздела Польши) совсем отрицает смысл последней цитаты, – он только применяет ее к другим странам, эти и подобные цитаты работают на экспорт. Интервенция? Какой ужас! Но если Куусинен возглавил «народное правительство» Финляндии и пригласил советские войска для «освобождения» Финляндии, то это не интервенция, а освобождение. Если Я. Кадар призвал советские войска для разгрома Будапешта, то это опять-таки не интервенция, а освобождение. Кого? Венгерских рабочих от венгерских рабочих? Нет, бессознательных венгерских рабочих от Эстергази и Минсенти, которые при помощи нескольких сотен венгерских фашистов (иностранных войск, поддерживавших Минсенти и Эстергази, в Венгрии не было) предполагали захватить власть над Венгрией, насчитывавшей 900 тысяч коммунистов и солидную армию. Очевидно, нынешнее руководство нашей мудрой Партии серьезно верит в возможность сверхъестественных событий.

К п. 13. Борьба против смертной казни считалась одним из основных положений прогрессивных юристов. Коммунисты упрекали Керенского за проект восстановления смертной казни на фронте, а к чему это привело? Количество казненных даже точно неизвестно, но оно грандиозно. Что касается этики, то, с одной стороны, доказывалось отсутствие общечеловеческой внеклассовой этики, с другой стороны – признавалось, что с ликвидацией классового общества и сопряженной с ним эксплуатации человека исчезнут мотивы преступления, и превосходная этика народится сама собой, а на переходный период этично все, что полезно для Революции. Но это как раз то, что обычно приписывается иезуитам: цель оправдывает средства. По этому поводу у Сент-Экзюпери имеются прекрасные слова:

«Цель оправдывает средства. Да, но когда средства не находятся в противоречии с целью. Произвести революцию по левой программе с тем, чтобы почтить человека (или то, что есть прекрасного в человеке), прекрасно, но не путем клеветы, компромиссов и шантажа, где именно и нет уважения к человеку или к тому, что имеется прекрасного в человеке».

Нет сомнения, что все самые нравственные люди оценивают действия сообразно с целью. Хирург наносит как будто тяжкие повреждения человеку, но т. к. это с целью последующего излечения, то такой поступок получает похвалу, а не порицание. Революцию часто сравнивают с хирургической операцией. Но как бы ни был благодетелен результат революции и как бы ни были мудры действия правителей, многое в революции – всегда неизбежное зло, а не благо само по себе. Но фанатическое отношение к противникам приводит к признанию допустимых и совершенно недопустимых мер.

Во время гражданской войны такими недопустимыми поступками были:

1) призыв к массовому террору после убийства Володарского (письмо Ленина к Зиновьеву);

2) расстрел заложников после покушения на Ленина (покушавшаяся на жизнь Каплан не была казнена – она не считалась классовым врагом);

3) убийство всех членов царской семьи;

4) вооруженное бесплатное изъятие так называемых излишков у кулаков;

5) вероломный (после торжественно объявленной амнистии) расстрел офицеров белой армии.

Постепенно совершенно исчез трагический элемент при разрешении конфликтов. В прекрасной пьесе «Любовь Яровая» Яровая выдает своего бывшего мужа, но очень тяжело это переживает, хотя тот бесспорно виноват и заслуживает выдачи, т. к. использовал момент, который его жена приняла за примирение, для захвата товарищей Яровой. А в истории с Павликом Морозовым сын выдает отца без всякого намека на тяжесть этого поступка (хотя бы и оправданного), хотя все преступление отца лишь в том, что он не хотел даром отдавать честно заработанный хлеб. Так как этично то, что полезно для Революции, а для Революции иногда полезно предательство и вероломство, то, значит, предательство и вероломство потеряли атрибут безусловной мерзости. Развитие революционной этики идет и дальше, и современный советский человек даже не возмущается некоторыми выводами. Сейчас идут две пьесы – «Барабанщица» и «Он бежит из ночи», последняя братьев Тур. В обеих вполне положительные героини: представители «дня», а не «ночи», выполняя роль разведчиц, по-старому – шпионок, во вражеском лагере, превосходно играют девиц весьма легкого поведения и стараются демонстрировать свои прелести в максимально допустимом в советском театре размере: это полезно – для Революции – значит, это этично.

Но позволительно задать вопрос: они так артистично играют шлюх, что вполне допустимо, что вражеские офицеры потребуют от них соответствующих действий. Если они откажут, они себя выдадут; значит, они должны не только умело играть, но уметь и вести себя как шлюхи. Значит, понятие чести должно отсутствовать у советской женщины и советского человека. Откровенно говоря, мне лично больше нравился лозунг, который популяризировали белогвардейцы в гражданскую войну: «Жизнь – родине, честь – никому», или слова, насколько мне помнится, Монтескье: «Родина вправе требовать, чтобы ты умер за нее, но не вправе требовать, чтобы ты лгал для нее». Если же Революция приходит к таким требованиям, которые снижают моральный уровень человека, то тем хуже для Революции. Вероломство было проявлено и в последнем случае, когда советские войска «освободили» дружественную страну. Вероломный захват командования венгерской армии в 1956 году, вероломный плен и «суд» над Имре Надем. «Первую песенку зардевшись спеть», как говорит пословица.

К п. 14. Как можно говорить об антимилитаризме, когда современная Советская Армия даже после сокращения насчитывает 2400 тыс. человек, т. о. на душу населения приходится больше солдат, чем в старой царской армии (тогда было в мирное время 1200 тыс. человек). А не так давно, уже после победоносной войны (если не ошибаюсь, в 1955 году), состав армии был всего немногим меньше 6 млн человек. Армия в сущности была больше чем наполовину мобилизована.