Текст книги "Седовы. Хроника жизни семьи офицера"

Осень между тем брала своё. В Москве дождь, слякоть, ветер, солнышка практически не видно. Может, оно кому-то и светит, но только не москвичам. Люди привыкли к душной и густой атмосфере, наполненной выхлопными газами и выбросами предприятий. Московская осень не уральская. Там начало осени – сухое и тёплое, вторая половина пасмурная и с осадками. А зима, зима, та со снегом и морозами. Здесь же, в Москве, осень – это начало зимы: дожди, дожди. Ни тебе толком снега, ни тебе хорошего морозца. И власти стараются: дворники на тротуарах соль сыплют, по дорогам её машины вместе с песком разбрасывают. А народ? Народ в обуви с белой солевой каёмочкой ходит.

Привык народ к своей осени.

Седовы вошли в ритм своей новой жизни.

Антон Иванович прикипел к гаражу, теперь он трудился на постоянной основе: председатель кооператива выделил свободный бокс с ямой. В помощники парочка бомжей подвязалась. Спрос на его труд солидный, люди в очередь к подполковнику идут. И деньги платят, кто не в силах рассчитаться финансами, спиртным расплачивается.

Седов успокоился, точнее, смирился с этой участью. Нужен его труд? Да. Платят за него? Да.

А где амбиции командира, просто человека?

Уж и не вспоминал некогда перспективный командир об амбициях, понимал – в заднице все амбиции и мечты.

Анна Петровна так до дизайнерской конторы и не добралась. Телефон всё время перед глазами, а позвонить не решается. Возьмут ли? А если возьмут, приживётся ли. Сейчас у неё хоть и за небольшие деньги, но есть работа и педагогический стаж идёт. Опять же времени предостаточно, можно семье больше внимания уделить, а по дому дел много, она одна обстирывает всех, бельё гладит, еду готовит. И все к этому привыкли. Даже Наталья Ивановна, которая летом пыталась её от плиты оттащить, всё каши да овощи на пару внедряла в рацион семьи, но не едят они эту пищу, им колбасу, котлеты, отбивные подавай, борщ, чтобы ложка в нём стояла, густой, наваристый. И Анна потихонечку тётку Наталью вытолкала. На свою беду вытолкала и спустя несколько месяцев поняла: завязла на кухне по самую макушку. И куда теперь, в какую такую дизайнерскую фирму идти? Одно хорошо, деньги в доме появились, и это радовало. Она не только семью сытно кормила, хватало и на Егоркины спортивные причиндалы. На одежду её мужчинам, пусть не дорогую, но добротную и новую. Ещё она умудрилась, переводя рубли в доллары, семейную заначку сделать. Так сказать, свой «банк» открыла. Это она о банке с крупой, где заначку держала. Антон смеялся:

– Смотри, моль деньги съест!

Дочурка всё же перевелась на заочное отделение и вышла на работу продавцом ковровых изделий. Месяц вовсе денег не получала. Директриса заявила, что Елена находится на испытательном сроке. Удивительно будущему юристу было слышать такое, однако делать нечего, она работала, как могла, была вежлива, обходительна с клиентурой, продажи шли бойко, директор только успевала кольца на пальцах и серьги в ушах менять. Спустя месяц девушка ушла в соседнее предприятие. Они все на одной площадке работали, все хором врали об иранском и персидском происхождении ковров, что у них в продаже. Вот только новая хозяйка была значительно скромней и предприимчивее её бывшей начальницы. Звали её Амина. Муж Амины трудился здесь же на рынке, говорили «держал обувные ряды». Что это за термин, было не совсем понятно, однако Лене недосуг вникать в распределение должностей на рынке. Она своё отзвонила, как говорят, и к учебникам, домой, а то и матери помочь.

Толковая девчушка росла.

За месяцы, что жили в Москве, брат с сестрой познакомились с местным молодняком. Друзьями не обзавелись, но кто есть кто среди молодых обитателей многоэтажки, уже понимали. Полянка, где они впервые познакомились с Татьяной и Мариной, называлась здесь «крест»; действительно, два бревна, что лежали друг на дружке, крест напоминали, отсюда и название. К «кресту» Егор Лену одну не отпускал: во-первых, отец велел за сестричкой приглядывать, а во-вторых, он и сам понимал, такую красотку на прогулку надо отпускать только в сопровождении, а пока у неё не было надёжных друзей, братец и исполнял святую роль защитника. Клеились к Ленке парочка парней, но она как-то не очень на них реагировала. Егорка спросил у Лены, что она о воздыхателях думает. Ответ был неожиданным. Она не сказала «да», «нет», нравится или не нравится. Ответ был интереснее.

– Пашка, ты говоришь? А что о нём думать. Внешне парнишка симпатичный. Но ты глянь на него, он же весь бледно-зелёный, Марина говорит, наркотики употребляет. Ты посмотри, как он себя ведёт, то ржёт как лошадь, то молча сидит, зубами скрипит. Вот и думай о нём что хочешь. Дружить с таким я лично не отважилась бы.

Вот это оценочка! Егор действительно заметил бледность Павла, но он предполагал, что это вполне нормально, ну не загорал летом, потом бледная кожа всегда считалась признаком аристократизма, благородства. А она вон как повернула.

Ладно.

– А Саня, он тебе как?

– Ой, ты лучше о нём и не говори. Парень двух слов связать не может, у него на всё один ответ – «блин», мама, наверно, блинами закормила, вот и «блинкает» непрерывно. А потом ты посмотри: курит, с пивной бутылкой в обнимку ходит. Лично я на блины с пивом не реагирую.

Лена гордо задрала симпатичный носик и засмеялась.

– Ладно, Егорка, моих парней здесь пока нет, на том и остановимся. А тебе кто из девочек нравится, а? Не стесняйся, раз у нас пошёл такой разговор, выкладывай.

И правда, у них шёл интересный разговор. Ребята погодки, с детства секретов друг от друга не было, они по-настоящему дружили, и эту их сердечную дружбу, как могли, стимулировали и развивали мама и отец. Егорка знал: всё, о чём он расскажет сестричке, останется тайной только для них двоих. Потому он совершенно безбоязненно выкладывал, что у него было в душе и на сердце.

– Лен, мне Ольга нравится. Только она меня и не замечает, конечно, ей уже восемнадцать, она старше. Ну и что, мы вполне могли бы подружиться. А ещё я всё время о Маринке думаю, ну той, моей подруге из Свердловска. Я ей уже четыре письма написал, а она пока не ответила. Почему, а? Как ты думаешь?

Лена серьёзно посмотрела на брата.

– Ты про Марину забудь. Она там, ты здесь, не получится у вас ничего. Ольга хорошая девушка, но ведь старше, наверно, и ищет себе того, кто постарше будет. Хотя вряд ли ищет, у неё интересы всё больше учёба, деньги. Кстати, ты обратил внимание? Разговоры на площадке, то есть здесь, на «кресте», всё больше о деньгах да о деньгах. В Свердловске таких разговоров не было, а?

Егор задумался. Действительно, всё, что делалось здесь, в Москве, и там, в прошлой жизни в их гарнизоне, похоже: та же учёба, пусть теперь Лена в вузе, он в школе, но это учёба; те же шалуны с мамами во дворе; родители, которые утром спешат на работу, а вечером с сумками бегут домой. Всё одинаково. Но вот разговоры среди молодняка здесь, в Москве, всё больше о деньгах.

– И мне это странным кажется. Слушай, мне тут Наташка, с первого подъезда, блондинка кучерявая, такое рассказывала… В общем, она задумала взять кучу денет. Ты представляешь? Говорит, есть у меня план. Но нужен партнёр. Я спрашиваю, что это за план, банк хочешь ограбить? Она смеётся. Нет, банк, говорит, потом. И напрямую мне: давай, дескать, в долю. Ты боксёр, вон какой сильный парень. Давай? Я говорю: а что делать надо? А она: вот согласишься работать со мной, расскажу. Дура какая-то, и я её отшил, одним словом.

Лена с интересом слушала рассказ Егора. Ей тоже не нравилась задиристая Наташка. Она всё больше на парня похожа, неопрятная, вечно растрёпанная, курит к тому же.

– И правильно, что отшил. Так и надо.

С прогулки в тот день ребята пришли чуть позднее, чем обычно. Дом встретил тишиной. Наталья Ивановна, забыв, как обычно, пожурить молодёжь за опоздание, отправила их спать.

– Идите, идите, я кефир в комнату принесу.

Лена двинулась было на кухню, но баба Наташа грудью встала на пути:

– Я сказала – спать!

В кухне тем временем шёл нелёгкий разговор.

Анна Петровна получила отставку в школе-студии. Точнее, отставку получили все – и директор, и преподаватели, и, конечно, слушатели, так называли учеников школы.

Директор Крючкова Маргарита Павловна собрала преподавательский состав на внеплановое совещание.

– Уважаемые господа, школа подлежит расформированию, как ни прискорбно об этом говорить, но это факт. Финансирование прекращено. Мы боролись, но отстоять школу не получилось. С первого ноября заработная плата выплачиваться не будет.

Преподаватели было зашумели: «Почему внезапно? А как же мы? А кто трудоустраивать будет?» Но все эти вопросы были риторическими. Ответа не было. Коллега Анны Петровны Иванов Иван Сергеевич на ушко шепнул: «Площади потребовались, вот здание и отдали. В районной администрации на сей счёт давно разговоры ходили. У меня соседка там работает. Рассказывает, мешок денег главе занесли. Я ещё удивляюсь, что нам дали два месяца поработать. И это всё о справедливости, демократии и порядочности разговор. Вы-то как теперь будете?» Анна Петровна не знала, что и ответить. В расстроенных чувствах она ушла домой.

Наталья Ивановна принялась было её успокаивать, но только ещё больше растревожила душу Седовой. Здесь, дома, Анна вдруг осознала, что она теперь безработный человек. Она без-ра-бот-ная!!!

Понятно, тут слёзы, нервы и прочее.

Антон Иванович явился в восемь вечера. И, что стало уже традицией, под хмельком. Был он в хорошем настроении, весел, широко улыбался. Занёс на кухню две дыни, высыпал кучку купюр на стол. На кухне, что тоже стало привычным, запахло бензином, моторным маслом, прочими ароматами автомастерской и спиртным.

Анна посмотрела на мужа. Тот ухмыльнулся и прошмыгнул в ванную комнату. Седова стояла бледная, шумно дыша, руки нервно мяли скатерть стола.

Наталья Ивановна уловила её состояние.

– Анечка, не надо, успокойся. Успокойся, милая…

А Анна закричала:

– Антон!!!

Тот в мыле через секунду был на кухне. Такой он свою супругу ещё не видел.

– Анечка, что случилось?

Анна, тыча правой рукой в сторону дынь, вновь закричала:

– Что это такое?

Антон, вдруг испугавшись, присел на стул и тихо ответил:

– Ты же знаешь, это моя заработная плата.

И уже громче, тоже в ярости:

– Да, это зарплата подполковника Седова Антона Ивановича. Нет, точнее, это аванс! В гараже ещё штук тридцать бутылок спиртного стоят: зарплата – жидкая валюта. Дефицит, можно продавать. Что ты ещё от меня хочешь узнать?

Анна, видимо, не ожидала такой реакции от мужа. Она как подкошенная рухнула на стул и громко разрыдалась. Нет, она не рыдала, она по-бабьи выла. Сидела, качаясь из стороны в сторону, и выла…

Наталья Ивановна стояла за дверью кухни и тоже тихонько подвывала.

В этот момент раздался звонок. Видимо, дети.

Да, это были они. Наталья Ивановна, открыв на секунду дверь на кухню, сказала:

– Успокойтесь. Покричали? Хватит! Дети пришли. Вы тут поговорите, я к ребятам.

Ребята под суровым взглядом тётушки быстро успокоились, и тётка Наталья отважилась вновь зайти на кухню.

– Ну что, голубки, угомонились? Ну и хорошо, давайте чай пить. Я всё сделаю, Анечка, отдохни.

Взяла чайник поставила на плиту. Из холодильника достала масло, сыр, в хлебнице батон.

– Колбаски-то нет. Помните, как докторская выглядела? Нет, не та, что нынче в продмаге выбрасывают, а та, которая ещё из СССР колбаса. – Мечтательно зацокала языком. – Вот это был аромат. Ох, у меня варенье есть, сейчас принесу. – И вышла из кухни.

К приходу Натальи Ивановны и Анна, и Антон были спокойны, на лицах не было и следа от взрыва эмоций десяток минут назад. Да, тётка Наталья психолог, мудрый человек, жена профессора и к тому же музыкантша. У них, людей от музыки, особый склад ума, особая тонкость и чуткость в душе. Надо же, такую ситуацию разрулила.

Антон, закончив чаепитие, резюмировал разговор супругов:

– Наталья Ивановна, видимо, вам за старшего в доме остаться предстоит. Аннушка хотела бы съездить в Свердловск, навестить городок, да и дела там кое-какие остались.

Наталья Ивановна среагировала мгновенно:

– А почему в Свердловск? Может, в Турцию, Египет, модно сейчас туда ездить на отдых.

Антон посмотрел на жену.

– У нас и паспортов заграничных нет, не думали ещё об этом. Аня, недельки хватит?

Жена кивнула.

– Вот и хорошо. Завтра я смотаюсь, билеты возьму и вперёд. Может, Лену с собой заберёшь?

Анна вновь мотнула головой, давая понять, что она против этого предложения.

– Нет, она только на новом месте работать начала.

Анна Петровна не то чтобы с определённой целью рвалась в Свердловск, нет. Просто этот город был ей родным. Здесь жили её отец, мать, здесь они расписались. В этом городе и она родилась, росла, училась. Замуж вышла здесь. Антон к другу приезжал из Челябинска в отпуск, ещё курсантом. На танцах и познакомились, а летом семьдесят третьего свадьбу сыграли. Детишки здесь родились. Так что этот город действительно был родным. И говорить о поездке в какую-то Турцию или Египет было смешно. Нет, если уж передохнуть от домашних забот, так это в Свердловске. Остановиться есть где, подруг, коллег, вузовских однокурсников предостаточно.

И ещё одну цель она ставила перед собой в эту поездку.

Судьба семьи её отца весьма сложна. Родовые корни были перерублены в 1937 году, когда в одночасье арестованы и расстреляны все представители фамилии Штерн: Петер, её дед, мастер-наладчик лесопилки, Эльза, счетовод, её бабушка, братья Петера. «Враги народа» – стандартная формулировка и клеймо на расстрелянных и оставшихся жить родных. Отец до начала шестидесятых не говорил о своих родителях, просто боялся. За себя боялся, за семью, дочь. И лишь в начале 1961 года, в период, когда в стране шёл процесс реабилитации репрессированных, написал заявление генеральному прокурору СССР и в КГБ СССР с просьбой о пересмотре дела Штерн.

В апреле пришёл долгожданный ответ. В документе было указано, что определением судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда УССР постановления особого совещания при НКВД от… 1937 года в отношении Штерн Петера и Штерн Эльзы отменены, уголовные дела за необоснованностью обвинений производством прекращены и по данному делу они реабилитированы. Тогда, в 1961 году, она, девятилетняя девчушка, и не знала об этом документе. И только после смерти родителей, пересматривая фотографии, письма, справки и прочее в архиве отца, нашла эту выцветшую бумажку. Позднее, уже с началом перестройки, она ещё раз вернулась к этому документу.

Так всегда случается, человек с возрастом начинает думать о своей родословной, о стариках. Не может нормальный человек не думать о своих корнях. Вот и её время пришло. Пусть этот толчок перестройка дала, это не важно, но она задумалась: кто её дед, прадед, откуда они родом. И к своему удивлению, поняла: истории её семьи не больше века.

Но так не может быть!

И она попыталась разобраться в хитросплетениях исторических процессов. Много прочла книг, справочной и другой литературы по проблемам миграции, переселенцев, пересмотрела отечественные свежие источники, касающиеся сталинских репрессий, благо периодическая печать дала много публикаций на эти темы. Читала источники и на немецком языке, немецкий язык она знала прекрасно. Эти знания многое позволили понять, но конкретного ответа: за что расстреляны её дед и бабушка, где они похоронены, остались ли после них какие-либо документы, фотографии и прочее, она не получила. И тогда, отталкиваясь от определения судебной коллегии по делу родных, она написала письмо в КГБ СССР с просьбой дать ответ на эти вопросы. Обратный адрес указала свердловский. В тот период она ещё не знала о переводе мужа в Москву.

И ещё. В Свердловске живёт большая диаспора немцев, отец ещё при жизни общался с земляками, он говорил Анне об этом, но с кем конкретно общался, она не знала. А два года назад она познакомилась с одним из руководителей немецкой национально-культурной автономии области. Это объединение только формировалось в тот период. Одной из целей его была помощь русским немцам в поиске родных в Германии. Но для того, чтобы найти родных там, в Германии, сведений о Штернах было крайне мало, и этот человек посоветовал обратиться в КГБ, что Анна и сделала.

Так что, отправляясь в Свердловск, думала она и о встрече в немецкой диаспоре и надеялась получить ответ на свой запрос.

И вот она в Свердловске.

В аэропорту Анну Петровну встретила уральская подруга Спиридонова Мария Павловна. Они обнялись, как водится, поплакали, будто несколько лет не виделись, хотя переписывались, перезванивались чуть ли не ежедневно. Но так у подруг водится, никуда от этого не денешься.

Первый день Анна отсыпалась. Маша не пустила её никуда.

– Ты такая бледная! Что, Антон на тебе там, в столице, воду возил? Никуда не пущу. Лежи и ешь. Поговорить пожелаешь, я здесь. Но из дому ни шага. Ясно?

Такая сестринская забота была Анне приятна, она так и сделала, в тот день просто отсыпалась, а выспавшись, они с Марией чаёвничали и бесконечно разговаривали. А уж тем, тем было навалом. Говорили о мужьях, о детях, о «чёртовой» перестройке, о школе, о гарнизоне и прочее, прочее. В общем, к утру следующего дня Анна знала всё, что произошло за те месяцы, что их не было здесь.

– Анечка, теперь можешь спокойно ехать домой, я тебе все секреты нашей жизни рассказала.

Маша обняла подружку, и они рассмеялись.

Наутро она первым делом пошла к своему бывшему дому. Со слов Спиридоновой она уже знала: часть, которой её муж командовал, расформировывается, и вообще в гарнизоне планировались серьёзные изменения. Вроде как должны в новом году сюда прибыть части, выводимые из-за рубежа. Так что бывшие уезжали, а для новосёлов военные строители только создавали условия для проживания. Конечно, городок увял, и это не деревьев касалось, деревца как раз держались, листву сбросили, но держались молодцом.

Дом их наполовину опустел. Петровна была на месте, как всегда, на боевом посту.

– Аннушка, вы ли это? Надолго?

Петровна, к которой и она, и соседи, да и детишки всегда относились с усмешкой и иронией, показалась Анне родным человеком. Она обняла старуху, расцеловала.

А та была смущена, но и обрадована.

– Не тискай, не тискай, сломаешь меня. Ишь ты, поди, соскучилась по дому. Садись, родная, рассказывай.

Петровна за пять минут выложила ей всю обстановку. Оказалось, офицер, прибывший на замену Антону, пожил в их квартире не больше месяца, жену не перевозил и на днях уехал, новое назначение получил. Соседи с первого этажа также переехали, вроде как в Воронеж. И так далее и так далее.

– В доме сейчас, милая моя, только пять семей живут. Холодно, отопление ещё не включали, всё деньги экономят. Выживу ли, не знаю.

Петровна грустно глянула на бывшую соседку, вздохнула. И вдруг спохватилась:

– Ой, да что это я. У меня вам письмо, тот с вашей квартиры, Владимир Алексеевич, попросил поискать адрес и передать. Письмо вроде свежее, только пришло, а он, вишь, спешил, уехал. Как хорошо, что ты здесь. Посиди, голубка, сейчас сбегаю.

Сбегаю – это, конечно, громко сказано. Не было Петровны минут с десяток, Анна уж и замёрзла. На улице свежо.

– Вот оно, всё в сохранности.

Анна глянула на обратный адрес. Отправителем письма было УКГБ УССР. Сердечко тревожно забилось.

У дома вскрывать письмо не стала. Попрощалась с Петровной и пошла к Спиридоновым.

Маша удивилась:

– Что-то ты быстро, подруга.

Та, ничего не сказав, показала конверт. Маша знала о попытках Седовой разыскать след деда и бабушки и только ойкнула: «Неужто ответ?!»

Анна прошла на кухню. Мария посмотрела подруге вслед, прикрыла за ней дверь и занялась домашними делами, тактичный человек, она поняла, подруге лучше не мешать. Прочтёт, разберётся, потом сама расскажет, что к чему. Седова присела к столу, положила конверт перед собой, провела по нему рукой, будто на ощупь хотела узнать, что там, в этом послании? Ведомство, откуда посылалось письмо, было весьма серьёзным, а конверт, к её удивлению, был совершенно обычный. Даже с марками. К конверту приклеен корешок квитанции уведомления о получении заявителем. Как уж его отдали Петровне, непонятно, но тем не менее вот он, конверт с ответом за её запрос.

Она с волнением аккуратно, небольшим кухонным ножом вскрыла конверт и впилась глазами в текст.

«Уважаемая Анна Петровна!

На Ваше заявление сообщаем, Петер Штерн, родился в 1908 году в колонии… немец, беспартийный, работал на лесопильном предприятии колхоза… проживал по месту рождения, арестован 23 ноября 1937 года райотделом НКВД города… якобы “за участие в контрреволюционной организации” и постановлением особого совещания при НКВД СССР от 23.11.1937 года приговорён к расстрелу. Приговор приведён в исполнение 01.12.1937 года. Содержался в тюрьме города… Место захоронения неизвестно, и установить его за давностью времени и отсутствием необходимых документов не представляется возможным.

Проведённой дополнительной проверкой в 1961 году установлено, что Петер Штерн репрессирован необоснованно. Определением судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда УССР реабилитирован (посмертно). Справка о его реабилитации и свидетельство о смерти высланы сыну Петру Штерну по адресу… (Исх…)».

Руки Анны заметно дрожали, горло пересохло. Она отложила письмо, большими глотками выпила стакан воды и продолжила чтение.

«Сведений о точной дате расстрела… не имеется, но, согласно постановлению ЦИК СССР от 01.12.1934 года “Об ускоренном и упрощённом порядке рассмотрения дел о контрреволюционных преступлениях”, приговор приводился в исполнение немедленно или на следующий день после его вынесения. Известно, что после ареста П. Ш. содержался в тюрьме города… возможно, в окрестностях и похоронен. Обнаружить место захоронения сложно, т. к. секретным приказом наркома внутренних дел Ежова от 30.01.1937 года предписывалось во всех актах расстрела мест захоронения не указывать.

…Каких-либо документов, фотографий, писем и др. бумаг… в материалах дела не имеется.

Искренне сочувствуем….

Понимая глубину трагедии, постигшей Вас в связи с незаконным репрессированием Вашего деда, примите искренние соболезнования.

Начальник подразделения УКГБ…

Фамилия, дата, подпись».

На втором листке содержалась аналогичная информация – только по её бабушке, Эльзе Штерн.

Анна отложила письмо в сторону. Затем вновь, внимательно вчитываясь в каждую строчку, прочла.

Что, это всё?

И она успокоилась. Это действительно всё. Вот ответ на все переживания, думы, размышления и её отца, матери при жизни, а потом и её: «понимаем глубину… искренне сочувствуем».

И это всё!

Никаких следов. Ни адреса могилок, фотографий, документов, каких-либо вещей деда и бабушки не будет.

Анна почувствовала опустошённость, бессилие и апатию. Почти четверть века семья её отца пряталась от клейма «враг народа». После 1961 года, когда с семьи старших Штернов были сняты надуманные обвинения, появилась надежда найти какие-то следы родных, но при жизни её отец не смог этого сделать. Она попыталась закончить дело, начатое отцом. И вот ответ – «понимаем глубину… искренне сочувствуем».

На следующий день Анна, созвонившись, встретилась с представителем общества российских немцев в Свердловске.

С началом перестройки многие люди получили возможность разобраться со своей родословной, найти родных, близких людей. Это касалось всех наций, национальностей, народностей, проживающих на территории Союза ССР, в том числе и немцев. Немецкие диаспоры в Уральском регионе после войны находились в городах, где ранее располагались спецобъекты НКВД. Большая часть уральских немцев жила в Свердловской области. И не удивительно, что именно здесь организовывались сообщества, движения, отстаивающие права немцев, помогающие найти родных в Германии, выехать на родину.

Вольдемар Ротман, он же Владимир Львов, к своей новой фамилии и имени вернулся в 1985 году. Львовым он был записан по матери, при рождении. Отцом был Карл Ротман. Владимиром Ротман и оставался, но ему больше нравилось имя Вольдемар; как он считал, и небезосновательно, Владимир – производное от Вольдемара. В роду Ротманов пострадавших от репрессий не было, но тем не менее Вольдемар с невероятной энергией боролся с пережитками сталинизма, и эта его мощь оказалась востребованной. В недавно созданном обществе «Возрождение» Ротман занимался связями уральских немцев с землячествами в Германии. С Вольдемаром Анна познакомилась в 1989 году, на одной из конференций, проводимых «Возрождением» в Свердловске. В перерыве за чашкой кофе она разговорилась с Ротманом, рассказала историю семьи. Вольдемар вызвался помочь, он же порекомендовал написать запрос по деду и бабушке в КГБ.

– Вы не переживайте. Некогда всесильный КГБ нынче не тот. Сотрудники осознают вину ведомства в уничтожении людей. Поверьте. Я многим помогал в общении с управлениями ГБ, в том числе и здесь, в Свердловске. И писать надо в Москву, это центр, не на Украину, а именно в Москву. Они ответят. Пишите. А потом ко мне с письмом, нужны ещё фотографии, если есть какие-то документы и прочее.

И вот она у Ротмана.

Вольдемар прочёл ответ на её запрос, отложил письмо в сторонку, задумался.

– Да. Картина нерадостная. Получается, ничего нет, кроме фотографии вашего отца. И даже намёков на место проживания предков в Германии нет. Хотя стоп! Есть название колхоза, где трудились ваши дедушка и бабушка, а это уже немало, да плюс хорошие фотографии отца и фамилия. Фамилия есть! Что же, попробуем. Вы оставьте адрес и телефон. Я сделаю запросы в Германию по своим каналам и через Международный Красный Крест. А вдруг!