Текст книги "Сапожок Пелесоны"

2

– Стучаться надо! – сердито заметил я, поворачиваясь к графскому прислужнику.

– Но госпожа Элсирика! О!… – при виде моего полуобнаженного торса лицо Блюмса приобрело оттенок перечного кетчупа. Илиец облизнулся и произнес непослушным языком: – Извиняюсь! Простите во имя Греда!

Я натянул декольте на прежнее место, торопливо размышляя, какой должна быть реакция порядочной дамы с голой грудью, когда в ее спальню врывается неотесанный слуга. Наверное, мне следовало поднять визг и отхлестать Блюмса по щекам, но поднимать панику не было настроения, и я только сказал безразличным тоном:

– Негодяй! Бессовестный извращенец! Мало того, что ты за мной из-за ворот подглядывал, так еще врываешься сюда без стука! Во имя Греда! – передразнил я. – Надеюсь, Гред Праведный накажет тебя за постыдное любопытство!

– Простите, госпожа Элсирика, – потупившись, промямлил илиец, больше не испытывая интереса к моему бюсту, скрытому синей тканью. – Я привык, что комнаты в замке пусты. И еще я привык служить мужчине… Графу уже десять лет как…

Он замолчал, переминаясь с ноги на ногу и поглядывая на пыльный ковер.

– Выкладывай, чего пожаловал, – поторопил я, вновь возвращаясь к зеркалу и приглаживая слегка растрепавшиеся локоны.

– Господин Пико за вами послал – ужин подан.

– Вот и чудненько, – я поднял с кресла саквояж и улыбнулся, выражая готовность.

– Вы с сумкой что ли пойдете? – удивился Блюмс.

– Ага. В ней подарок для господина Конфуза – кое-что к нашему застолью, – выходя из комнаты, пояснил я.

– Госпожа Элсирика, очень вас прошу… – понизив голос, проговорил прислужник, когда мы прошли до середины коридора. – Не жалуйтесь на меня графу.

– Хорошо, шалунишка Блюмс, – с легкостью согласился я, сам не желая превращать в скандал маленькое недоразумение. Что мне жалко было показать хорошие сиськи невежественному илийцу, тем более сиськи не мои? – Не предам. Разве госпожа Элсирика похожа на мелочного доносчика? На этот счет можешь не волноваться. Только теперь ты – мой должник, – добавил я, рассудив, что помощь графского слуги мне еще потребуется.

– Несомненно! – заверил илиец и повторил: – я – ваш должник, госпожа.

Через несколько шагов мы остановились у двери, верх которой покрывали мильдийские охранные руны, а по середине скалились позолоченные головы львов.

– Прошу, – сказал Блюмс, открывая правую створку.

Я вошел в комнату, судя по обстановке служившую кабинетом Конфуза, но никак не обеденным залом. Между резным шкафом и полками, полными книг, располагалось два удобных кресла и низенький столик, уставленный десятком блюд с всякими яствами, хрустальными бокалами и сосудами с питьем. Напротив, за чугунной решеткой потрескивали поленья в камине, над которым висели скрещенные мечи и шпаги, тускло поблескивал крылатый шлем и тяжелый щит с гербом. Хозяин замка сидел в дальнем кресле и полными восхищения глазами смотрел на меня.

– Элсирика, дорогая моя, ну что же вы с сумкой! – спохватился он, вставая мне навстречу. – Клянусь, вы можете совершенно не беспокоиться о багаже. Слуги мои предельно честны, и никто не посмеет притронуться к вашим вещам!

– Я и не беспокоюсь о багаже, а беспокоюсь о… – поставив саквояж рядом с креслом, я наклонился и извлек бутылку водки. – Беспокоюсь о доброй традиции: не ходить в гости с пустыми руками. Вот, водочка! – я со звоном водрузил бутылку на стол. – Напиток богов. И «Пепси-кола». Аналогично – божественное зелье, – пластиковую литровку я втиснул между кувшином с вином и хрустальными бокалами. Банки с тушенкой и килькой в томате решил не доставать, так как на закуску вполне годились запеченные куропатки, громоздившиеся на широком блюде, фаршированная рыба и жареный поросенок, щедро украшенный веточками зелени и вареными артишоками. Я даже пожалел, что закуски на столе имелось так много, ведь это означало, что напоить графа до нужной кондиции будет затруднительно.

– Итак, приступим, – сказал я, плюхнувшись в кресло. Потерев ладоши, я взял бутылку с водкой, сорвал с горлышка акцизную марку и ловко скрутил пробку.

Конфуз с любопытством и удивлением таращился на меня. И Блюмс как-то нескромно застыл у двери, не торопясь удалиться. Конечно, оба илийца понятия не имели о том, что такое «Пепси-кола» и настоящая кристалловская водка. Их просто раздирало от интереса, что я буду делать с волшебными штуковинами (в смысле, бутылками), обклеенными такими яркими, красивыми этикетками и содержащими подозрительную жидкость. А делал я вот что: наполнил два больших бокала до половины водочкой, в два других, поменьше, налил пепси, зашипевшую, словно магическое варево, и поднявшуюся пузырившейся шапкой.

– Ну, давайте, граф для аппетита и за нашу милую встречу, – я протянул ему бокал, мерцавший красными отблесками светильников.

– Это надо пить? – шепотом спросил Конфуз.

– Точно. Пьете сначала прозрачную жидкость и запиваете этой вот, – длинным ногтем я постучал по краю бокала с пепси. – Получается… В общем, нормально получается.

– О, Элсирика… Вы меня пугаете и так интригуете! – усики Пико дернулись, он приблизил хрустальный бокал к губам.

– Большими глотками, – предупредил я и, подавая пример, одним махом выпил свою порцию водки. Схватил соленую маслину и вонзил в нее зубы.

От теплой водки лицо графа, непривычного к крепкому напитку, изменилось не так сильно, как я ожидал: оно всего лишь побледнело, будто подернулось рябью и застыло трагической маской.

– Э-э, запейте, милый друг, – я привстал и сунул под графский нос бокал с пепси.

Илиец отчаянно мотнул головой, словно ему предлагали отведать крови младенцев. Но я был настойчив, и Конфуз забулькал газировкой, осушив ее без остатка. Тут же минутное недовольство на его физиономии сменилось удовлетворением, он рыгнул газами, бодро вырвавшимися из желудка, и с полным умиротворением вытянулся в кресле.

– Поразительно… – пробормотал Пико, бросая полоумные взгляды то на меня, то на бутылки на столе.

Было видно, что голову его наполняют самые противоречивые мысли, и он не знает, за какую из них полезнее ухватиться. Пока граф пытался разобраться со своими думами и процессами, происходящими в организме, я откромсал от поросенка мясистый кусок, из салатницы положил в тарелку кушанье розового цвета и приступил к трапезе.

– Элсирика… – тихо проговорил Конфуз Пико, наклоняясь к столу.

– Что? – я кокетливо хлопнул ресницами, и отправил в рот ложку розового кушанья.

– Знаете, мне просто не верится, что все это происходит на самом деле, – зачарованно признался граф. – Не верится, что вы появились в замке так вот неожиданно. До вечера у меня было отвратительное настроение. Посыльный из муниципалитета привез бумаги, в которых меня обвиняют в разрушении памятника герцогу Суру Поризу. Представляете, какая возмутительная чушь? Будто по моему приказу был разрушен наш древний и славный памятник!

– Бес-собразие, – проговорил я, запихивая себе в рот лист салата, кусочек поросенка и придвигая к себе тарелку с паштетом. – Наверняка, вас оговорили какие-то мерзавцы. Интересно, кому потребовалось ломать восхитительную скульптуру, прикрываясь честным именем Пико? – я закатил к потолку светлые очи Элсирики, с улыбкой вспоминая, как это каменное чудовище – герцог Сур Пориз Рыжий – вмиг разлетелся от моего Громового удара, и как потом негодовала толпа возмущенных горожан. Что поделаешь, раскрытие великой тайны требует великих жертв. Откуда мне было знать тогда, что жертва будет напрасной.

– Так мало того, они еще требуют, чтобы я восстановил памятник ко дню Юнии Благословенной, – поделился своим горем Конфуз. – И настаивают, чтобы скульптуру отлили из серебра и бронзы! Мол, я обещал им такое!

– Успокойтесь, милый мой, я уверенна, что вы им такого не обещали. Вы не могли им такого обещать, потому… – «потому, что это обещал я» чуть не сорвалось с моих губ, но я быстренько занял их ломтем ветчины. И тут же поспешил налить в бокалы по порции водки.

Конфуз смотрел на мою суету с некоторым недоумением. Наверное, ему было непривычно видеть даму, торопливо разливающую спиртное, хватающую со стола, что попалось под руку и тут же отправляющую это в рот. Увы, у меня разыгрался аппетит, и прикидываться утонченной, благовоспитанной Элсирики в эти минуты мне давалось с трудом.

– Почему? – спросил он, осторожно накалывая вилкой кружок баклажана, присыпанного зеленью и орехами.

– Что «почему»? Ах, да, потому, что вы не могли обещать, то чего не собирались делать. Вы – человек слова. Вы – воплощение порядочности, честности, благородства и всякого прочего. В этом я нисколько не сомневаюсь, – объяснил я, протягивая ему бокал с водкой.

– Спасибо, дорогая Элсирика, – с чувством произнес Пико. – Вы меня очень успокоили, тронули своей беспримерной добротой. А можно еще этого, – он указал на бутылку «Пепси-колы».

– Запросто, – я отвинтил пробку и налил в пустой бокал пузырящееся питье, пришедшееся илийцу по вкусу. – Давайте не будем о плохом. Козе в трещину ваши проблемы с памятником. Пусть муниципалитет его восстанавливает.

– Да, не будем о плохом. Я как раз и хотел сказать, что как только увидел вас, мне стало радостно, и глупости с памятником показались такой никчемной ерундой, что не стоило о нем сейчас вспоминать. Давайте поговорим о литературе. Продолжим наш прежний разговор, начатый в Фолене, – предложил он, поднося хрустальный бокал ко рту.

– А… давайте, – согласился я. Мне было все равно, о чем болтать с господином Конфузом. Главное, чтобы он скорее опьянел, потерял осторожность, и у меня появилась возможность снова вернуться к вопросу о захоронении Поризов. – О литературе, так о литературе, – я опрокинул содержимое бокала в себя и потянулся за кусочком рыбы. – О Пушкине, Достоевском или Перумове будем болтать?

– Что? – не понял илиец.

– Да так, извините, несколько имен безызвестных литераторов, – поспешил оправдаться я, вытаскивая сигарету.

– Ну, зачем же о безызвестных? Поговорим о вас, Элсирика. О книгах, которыми вы осчастливили наш грешный мир, – после второй порции водки граф раскраснелся и стал более непринужденным, его глазки все дольше задерживались на моем декольте и мигали озорным огоньком. – Я прочел все ваши книги из тех, что мне удалось достать в Илии, и убежден, что даже творения Покемона Мильдийского и Пофигама Быстрописа блекнут перед вашим светлым талантом.

– Эт точно, – согласился я, откинувшись на спинку кресла и закуривая. – Быстрописа я вообще серьезным автором не считаю. Дешевка он, раздолбай и графоман. Мне больше по душе Брынс Пьяный. «В кабацком шуме с кружкой эля, я лапал грудь твою, от счастья млея…», – продекламировал я первое пришедшее на ум из поэзии великого Брынса. – Или вот: «Люблю я баб зимой и летом, спешу я всем сказать об этом…»

– О, Элсирика, вы шутите! – Конфуз рассмеялся и пригрозил мне пальцем. – С вашими-то вкусами этого грубого похабника Брынса! Вы знаете, как называется моя любимая книга?

– Даже не догадываюсь, – искренне признался я, пуская к потолку струйку табачного дыма.

– Конечно же «Русик и Люси».

– Это кто такое написал? – я наморщил лоб и нечаянно стряхнул пепел в тарелку.

– Ой, какая вы шутница! Вы написали – все цивилизованные королевства об этом знают.

– Я? Ах, да, конечно, я, – только сейчас я вспомнил, что среди бредовых шедевров госпожи Рябининой имелся роман и с таким названием, сюжет которого был откровенно позаимствован из поэмы «Руслан и Людмила», разумеется, как следует обезображен и дополнен невоздержанными Анькиными фантазиями.

– Прежде всего, меня поразил язык. Ваш неповторимый авторский стиль! Лично я полностью убежден: до сих пор ни наша литература, ни мильдийская, ни литература любой другой высококультурной страны ничего подобного не знала! О, дорогая Элсирика, как же свежо и неожиданно вы пишите! Извиняюсь, а можно этого еще немножечко? – теперь палец графа указал на бутылку с водкой, и я обрадовался, что илиец предпочел водочку «Пепси-коле».

– Интересное питье, – заметил Конфуз, следя за прозрачной жидкостью, с мистической неторопливостью покрывавшей донышко бокала. – Вкус сначала не слишком приятный, зато как бодрит, как воспламеняет душу!

– Душевное питье. Наслаждайтесь, – я протянул ему бокал, а сам с принятием спиртного решил повременить.

– Ух, хорошо! – проглотив пятьдесят грамм воспламеняющего душу напитка, господин Пико шмыгнул носом, нервно дернул плечами и схватился за поросячью ножку. – Так вот, вернемся к вашему творчеству, дорогая Элсирика. Как я уже сказал, больше всех меня потрясла книга «Русик и Люси». Я не хочу сказать, что другие ваши романы хуже – совсем нет. Прекрасны и «Ночи Шехиры», и «Красная Юбочка», и, безусловно, «Маленький Мук с большим хуком». Просто «Русик и Люси» – первое, что я прочитал, открывая вас, как самую гениальную писательницу современности. Поэтому мне так в душу запало. Ах, какой там язык! Какие неожиданные фигуры речи! Ваши сверкающие, многогранные аллюзии, полные музыки глоссолалии, революционные амплификации придают повествованию такую необыкновенную силу и искренность, что слезы брызжут из глаз.

– Простите, ампли… кого?

– Что «кого»? – граф, на миг отстранившийся от жаркой речи, с непониманием уставился на меня.

– Какие еще «амплифекалии»? – поинтересовался я.

– Как же… Я имел в виду амплификации – ряд определений усиливающих смысл сказанного, – оправдался Конфуз и продекламировал: – «Люси нарядна, прекрасна и красива…»

– Да, это есть. Этого добра в моих книгах навалом, – я закивал и подлил ему еще водочки.

– Особенно меня поразило, как вы умело, тонко встраиваете в текст вульгаризмы и эвфемизмы. Самые пикантные ситуации подносите на таком изящном блюдечке, с такой элегантностью, что ими хочется наслаждаться безгранично, – продолжил Пико. – Хочется окунуться в них, переживать их еще и еще. Они словно в хрустальной оправе. Они светятся первородной силой слова.

– Ну, умею, черт возьми, – согласился я, наполняясь гордостью за творчество своей бывшей сокурсницы. – Талант не зароешь. А тем более с вульга… этим, с вульгарностью у меня всегда хорошо было. С детских лет, так сказать.

– Ой, как вы смешно шутите! У вас очень живой ум, милая моя госпожа. Особенно ярко его раскрывают ваши романы. Каждая фраза в них – образец мудрости и афористичности. Некоторые ваши высказывания я даже внес в свой дневник, – граф засуетился, полез в карман. Мне подумалось, что он достанет сейчас какой-нибудь потрепанный блокнотик и начнет зачитывать крылатые фразы Рябининой, но Конфуз извлек шелковый платок, тщательно вытер губы, а потом воспроизвел несколько фразочек по памяти: – «Пришел, увидел, полюбил!». А? Каково? Сколько нарастающей динамики передано тремя могучими словами! Сколько смысла, обусловленного прямым действием! Три гениальных глагола в ряд – и три восходящих победы!

– Цезарем навеяно, – пробормотал я, разливая остаток водки.

Хозяин замка моего замечания не расслышал и продолжил:

– Или вот: «Любовь иногда приходит слишком внезапно и застает нас в неглиже».

– Добавьте сюда еще это: «Любить или не любить, вот в чем вопрос», – посоветовал я, наклонившись к сумке и достав вторую бутылку водки. – Или такое: «Любовь вечна… только партнеры меняются».

– Великолепно! – воскликнул Конфуз, встал и, посапывая от удовольствия, придвинул свое кресло вплотную к моему.

– Последнее только что придумала, – с едва скрытым ехидством сообщил я, освежая бокал графа.

– О, Элсирика!… – проговорил Пико, наклонившись ко мне. – Вы меня так приятно удивляете! Вы меня воспламеняете!

– Я сама с себя обалдеваю, – прошептал я, притягивая к себе графа за кончик воротника и невинно хлопая ресницами.

– Ваши романы пронизаны любовью, – не сводя с меня восторженных глаз, Конфуз тоже моргнул.

– Совершенно в дырочку. Я переполнена любовью, вот она и выплескивается на страницы моих книг. Давайте выпьем, по этому случаю, – я потянулся за бокалами, и моя грудь уперлась в графский нос.

– Элсирика, вы и есть Любовь! – произнес он, принюхиваясь к запаху моего дезодоранта. – Я в вас тону…

Мне подумалось, что затопление графа в буйных волнах любви несколько преждевременно – он вполне еще мог пригодиться, поспособствовать проникновению в усыпальницу Поризов – и я сказал серебристым голоском Элсирики:

– Милый Конфуз, не надо так. Давайте лучше выпьем.

– Давайте, – трагически произнес Пико, принимая бокал.

После возлияния, мы взяли по куску остывшего поросенка и молча ели, глядя друг на друга с бесконечным обожанием. Окончательно насытившись, я закурил и для ощущения полного блаженства положил ноги на стол. Это было моей ошибкой: илиец увидел пыльные сапоги сорок третьего размера, расположившиеся между серебряных блюд, и взгляд его мигом протрезвел.

– Что у вас с ногами, любовь моя?! – с беспокойством спросил он.

– Э-э… – ответил я, не готовый к столь коварному вопросу. – Распухли ноги мои. Ага. К вам спешила так, что ноги натерла, а потом они того… Мозолями обзавелись. В общем, омозолились и категорически распухли. Пришлось расстаться с туфельками и снять сапоги с Блатомира.

– Вы сняли сапоги с мага? Извините, по моему мнению, дурного человека и заносчивого мерзавца.

– Извиняю… – сквозь зубы проговорил я, хотя извинять мне графа за такие речи категорически не хотелось. – Столкнула его с обочины и сказала: «Давай, заносчивый мерзавец, снимай обувку – из-за тебя нашу карету занесло и перевернуло. Из-за тебя пешком теперь иду, и ноги истерла до кровавых пузырей».

– Так что же вы сразу не сообщили, дорогая моя Элсирика, что вам срочно требуется помощь. Я сейчас же позову лекаря. У меня очень хороший лекарь из Героны. Он только смажет ваши ноги, и они к утру придут в порядок. Нет, не лекарь – я сам смажу их целебной мазью, – Конфуз осторожно приподнял край моей юбки, собираясь потрогать лодыжки.

– Я тебе! – моя ладонь звонко шлепнула по его наглым пальцам.

Мне подумалось, что если он обнаружит сейчас под юбкой волосатые ноги истинного мага Блатомира, то объяснить их происхождение будет гораздо труднее, чем пыльных сапог сорок третьего размера.

– Не надо звать лекаря и ко мне под юбку лезть не надо, – отверг я и, смягчившись, улыбнулся. – Нет в этом нужды. Сапоги эти волшебные. Вы же знаете, что маги всегда носят волшебные сапоги? В этих сапожках мои ноженьки сами придут в норму к утру без всяких мазей. Они уже очень хорошо себя чувствуют от целебного влияния рун на подошве. И не будем о грустном, граф, – я снова взял его за воротник и притянул к себе, чтобы отвлечь от проблемы с «распухшими» ногами.

– Не будем, – страдальчески проговорил илиец, глядя на меня с пьяным обожанием. – Элсирика… Вы так прекрасны!… Ваши синие глаза светятся тайной!… Вы сводите меня с ума…

Его раскрасневшаяся физиономия медленно приблизилась к моему лицу. В следующую секунду я обнаружил, что он целует мои губы, жадно причмокивая. Честно признаюсь: нет ничего омерзительнее поцелуя мужчины. Тем более пьяного. Тем более, если этот мужчина – граф Пико. Отвратительность происходящего я воспринимал и чувством, и умом. В тоже время какая-то часть моего существа, принадлежавшая скорее Аньке Рябининой, чем мне, протеста не выражала. Даже напротив: при повторном поцелуе издала звук, похожий на довольное «мур-р!». Может быть, сразу за этими несанкционированными лобзаниями мне следовало дико возмутиться и отвесить негодяю пощечину или ударить его коленом в пах, но я, несмотря на гадливость, ворочавшуюся во мне, обнял графа за шею, прижался щекой к колючему подбородку и лишь потом небрежно оттолкнул.

– Возлюбленная моя… – прошептал Пико.

Я не ответил: оскорблено хлопнул ресницами и отвернулся к окну: там, в слабом блеске факелов виднелась средняя башня замка с зубчатой короной, над которой светила половинка луны.

– Я обидел вас? – тихо и надрывно вопросил Конфуз.

– Не-а. Все нормально… все в шоколаде… – отозвался я, брезгливо вытирая губы платочком, по которому оставался красный след помады. – Только остроты чувств не хватает. Хочется обстановку сменить на что-нибудь необычное… страшно-романтичное. Э-э, дорогой Конфуз, а давайте прогуляемся в подземелье с призраками? Клянусь, в таких местах мои чувства раскроются в полной мере. Целоваться будем, пока губы не посинеют.

– В усыпальницу Поризов? – переспросил Конфуз дрожащим от волнения голосом.

– Именно.

– Сейчас? Ночью?

– Да, мой милый. А чего нам тянуть, – я взял его ладонь и погладил редкие волоски, тут же вставшие дыбом.

– Ну…

– Без всяких «ну», – я решительно встал и долил в бокалы водки.

– Может быть, просто погуляем по саду? – предложил Конфуз. – Уверяю вас, ночью там тоже страшно. И в темной беседке за кустами можно пережить очень острые чувства. Говорят, призраки возле фонтана часто появляются и на лужайке под старой смоковницей.

– Я люблю подземелья, дорогой мой. Темные подземелья с грубыми старыми стенами, с крысами и паутиной. Люблю гробы, мертвые кости, – лирически произнес я, укладывая на кусок хлеба рыбу. – Меня это очень возбуждает. Сразу чувствуешь себя беззащитной, слабой и от этого так хочется ощутить себя в крепких мужских объятиях.

– Как вы меня интригуете, госпожа Элсирика! – граф потянулся к бокалу.

Было видно, что он колебался: с одной стороны его держал страх, с другой влекло мое женское очарование. И я подтолкнул его к решению многозначительным обещанием:

– Будем целоваться возле саркофага самого Сура Пориза, – прошептал я, кокетливо убрав с лица волосы. – Представляете, как это романтично? Таинственный полумрак, блики факела на сырой стене. В крипте только вы, я и мертвый герцог Сур. Мать грешная, боюсь, я не сдержусь и позволю вам еще что-нибудь кроме поцелуев!

Последние слова привели Конфуза в неудержимый трепет.

– Идемте! В подземелье, моя возлюбленная Элсирика! – заторопился он, стискивая мою руку. – С вами хоть демону в пасть!