Текст книги "Варяжская правда: Варяг. Место для битвы. Князь"

Разбойников было семеро, и возвращались они не порожняком. За последним, на веревочке, тянулись гуськом пленницы. Вид у них был унылый.

Зато сами разбойнички выглядели отлично. Морды румяные, кони сытые, доспех так и горит на солнце.

Передовые уверенно въехали во двор.

– Эй! – гаркнул один, вскинув руку. – Что не встречаете?

Ответ последовал немедленно. В форме тяжелой бронебойной стрелы, пробившей кольчужную сетку у него под мышкой.

К сожалению, второй, Серегин, выстрел был не столь удачен. Стрела лишь оцарапала панцырь[29]29
  Здесь и далее слово «панцырь» – в традиционной орфографии.


[Закрыть].

Разбойники моментально посыпались с коней и присели по ту сторону забора. Связанные пленницы от рывка попадали на землю и заголосили.

– Пепел… – пробормотал Серега, опуская лук.

– Ты чего? – изумился Устах.

– Там Пепел!

– Вот те раз! – удивился друг. – И верно, Пепел!

Несколько лошадей, оказавшихся внутри ограды, метались по двору, а серый боевой конек Духарева, потерянный четыре месяца назад у днепровских порогов, спокойно стоял в проеме ворот и даже ухом не вел.

В окно влетела стрела и с хрустом ударила в противоположную стену. Разбойнички опомнились. Но мечущиеся лошади мешали им стрелять точно так же, впрочем, как и варягам.

– Облачайся, – сказал Духарев. – От перестрелки толку не будет.

Но еще одну стрелу выпустил. Чтобы ребятишки не думали, что в доме спят.

Устах надел доспехи и занял место у другого окна. Но не стрелял.

Лошади подуспокоились. Стало слышно, как рыдают пленницы.

Разбойники не спешили атаковать. Засели за забором, переговаривались негромко.

– Что-то скучно, – заметил Духарев.

– Скучно, – согласился Устах.

– Пойдем, что ли, разомнемся?

– Можно, – синеусый варяг отложил лук, поднял удлиненный щит, бычьей кожи, с красивыми бронзовыми заклепками.

Вдвоем они появились в дверях.

Единственная стрела ударила в щит Духарева и застряла в нем, мелко вибрируя.

– Ну что, биться будем или по кустам сидеть? – зычно выкрикнул Устах.

Плечо к плечу они спустились с крыльца. Щиты держали низко, оберегая ноги.

Разбойники, впрочем, стрелять не стали.

– Это что ж, вы сам-двое? – осведомились из-за забора.

– А ты что же, до двух считать не умеешь? – весело спросил Духарев.

Шестеро разбойников, как по команде, вынырнули из-за ограды и гурьбой устремились к варягам мимо Пепла, по-прежнему стоявшего в воротах с независимым видом.

Опередивший других разбойник вскинул щит, намереваясь врезаться с разбега, но варяги расступились. Бегун пролетел между ними и споткнулся об Устахов клинок. Все, отбегался.

Щиты вновь сомкнулись. Духарев и Устах одновременно шагнули вперед. Сергей сильным ударом отшиб в сторону щит второго разбойника и уколол его в бедро. Разбойник отшатнулся, налетев на того, кто бежал сзади, потерял равновесие… Устах, с широкого замаха, хлестнул мечом. Брызнули пластинки панцыря, разбойника отнесло в сторону. Третий безобразник широко открыл рот. Может, голосом пугнуть решил? Только вместо крика изо рта выплеснулась кровь. Варяжский клинок прорвал броню и крепко попортил парню легкие. Серега повернул меч и рывком выдернул из раны, одновременно выбрасывая щит навстречу чужому топору. Не очень удачно. Тяжелый топор просек край Серегиного щита. Хорошо, только край.

– Здорово, Свейни! – крикнул Духарев, отвечая проворному нурману косым ударом понизу.

Бывший десятник смоленский ушел прыжком. В новой атаке на Духарева навалились уже двое.

Ловкий нурман махнул топором, но применил хитрость: зацепил Серегин щит выемкой секиры и изо всех сил рванул на себя. Таким маневром он рассчитывал сбить варяга с ног или хотя бы «распечатать», подставив под удар напарника.

Только Серега в ловушку не попался. Щит легко соскользнул с его руки. Не рассчитывавший на такую легкость Свейни едва не грохнулся на спину, а второй разбойник, уже замахнувшийся во всю ширь, домахнуть не успел. Духарев с двух рук полоснул его по животу. Кольчуга лопнула под булатным клинком, и разбойник с воем повалился на траву. Духарев перепрыгнул через него и обрушился на Свейни. Тот прикрылся щитом. Противники закружили, выжидая удачного момента. Первым его углядел Духарев. Он взмахнул мечом, а когда нурман поднял щит, Духарев подпрыгнул, оттолкнулся ногой от нурманова щита… и в два прыжка оказался там, где Устах отчаянно отбивался сразу от троих. Взмах – и еще одна лихая голова спрыгнула с плеч. Взмах – и разбойник, уже отпробовавший сегодня варяжского меча, забился на земле, орошая ее кровью, хлещущей из обрубка ноги.

Духарев уловил за спиной топот и резко отпрыгнул в сторону. Свейни проскочил мимо. Серега ударил его вдогон, по спине, но броня у нурмана была хороша. Не поддалась, только звон пошел.

Однако мало вожаку разбойничков не показалось. Когда нурман развернулся навстречу Сереге, рот его кривился: больно все-таки! Соболезнований от варяга он не дождался. Клинок Духарева запорхал в воздухе, заставив нурмана проявить все свои способности, чтобы немедленно не отправиться в Валхаллу. А поскольку орудовать мечом легче, чем боевым топором и щитом одновременно, то через пару минут нурман уже дышал, как больная лошадь.

Любому воину хорошо известно, что выносливость нередко побеждает мастерство.

Сообразив, что его берут измором, Свейни швырнул щит в ноги Духарева и нанес варягу такой удар топором, отразить который невозможно.

Зато от него можно было уклониться, что Серега и сделал.

А Устах тем временем прикончил своего последнего противника, и вот уже они опять стоят вдвоем против бывшего десятника. Как когда-то на рыночной площади города Смоленска.

Только тут не было стражи, которая могла прийти на помощь нурману. И пощада ему тоже не светила. Да он ее и не просил. Бился яростно и умер не с проклятьем, а с именем Одина на кровавых губах.

Пока Устах милосердно добивал раненых, Серега обнимался с Пеплом. Жеребец, вспомнивший хозяина, тоже радовался. И намекал, что не худо бы отметить встречу чем-нибудь вкусненьким.

Девятерых девчонок, оказавшихся сиверянками, варяги распутали, накормили, успокоили как могли.

Любивший прихвастнуть Духарев порывался самолично отвести их в Чернигов, но Устах воспротивился. Он считал, что афишировать свое участие в этом деле – глупость. Иметь в личных врагах ближнего боярина киевского князя – сомнительное удовольствие для двух простых варягов. Свенельд и Роговолт должны быть в курсе происшедшего. А больше никто.

Тем не менее бросить похищенных девочек, самой старшей из которых едва минуло пятнадцать, Сереге просто совесть не позволила. И предложение Устаха отвезти их в Любеч и там продать оптом какому-нибудь доверенному купцу Духарев тоже отверг. Временами им овладевал гуманизм, совершенно не свойственный здешним порядкам и традициям.

Устах в конце концов махнул рукой: делай что хочешь! И Серега отвел девчонок в ближайшую деревеньку. Отыскал старосту, сунул горсть серебра и, ничего не объясняя, велел доставить девочек домой. Доставит, куда денется. А вот если кто попросит старосту описать Духарева, вряд ли узнает что-нибудь путное. Для этих затюканных южных смердов все нурманы-варяги – на одно лицо.

А доспехи разбойничьи они, уже в Полоцке, продали Горазду. Неплохие бабки выручили.

* * *

И у Сергея, и у Устаха было достаточно мозгов, чтобы не хвастать о том, как они ловко управились с черниговскими разбойниками. По приезде в Полоцк доложили о событиях Роговолту, но того больше волновали погибшие в Степи собственные дружинники, чем какие-то черниговские тати. А Свенельду вообще пришлось ждать полгода, чтобы узнать «из первых рук» о происшедшем в соседнем княжестве.

Духарев и Устах приплыли к нему в Родню и были тотчас вызваны к воеводе.

Отчитались. Реакция Свенельда оказалась весьма неожиданной.

– Гром Перуна! – воскликнул победитель уличей, когда Духарев закончил. – Я не пущу тебя в Степь!

– Это почему же? – ощетинился Духарев.

Устах помалкивал. Перечить грозному воеводе, даже не выяснив его мотивов, Серегин друг считал неразумным.

– Потому что нечего тебе попусту гонять по степи. Ты мне и здесь пригодишься.

– Как это попусту? – возмутился Сергей.

– Может, князь уличский полагает, что ты не так хорош в степной войне, как, например, я? – с усмешкой предположил Устах.

Духарев фыркнул. Устах сумел достаточно деликатно обратить Серегино внимание на то, что воевода собирается «не пустить в Степь» не их двоих, а одного Сергея.

– Я полагаю, что твой друг слишком хорош для степной войны, – заявил воевода. – У меня довольно умелых на руку гридней. И не так много тех, кто так же ловко использует и ум, десятник Устах! – Он повернулся к Духареву. – Ты, Серегей, мыслишь не так, как я. И не так, как мои бояре. Но ты попадаешь в цель, и вижу я: будет от тебя немалая польза.

И прежде, чем Духарев успел переварить услышанное, воевода спросил напрямик:

– Будешь служить мне?

Серега ответил не сразу. Переход дружинника от одного батьки к другому не был редким явлением. Но обычно на то была серьезная причина. Беготня из дружины в дружину здешней воинской кастой не поощрялась.

– Я уже присягнул Роговолту, – напомнил Духарев.

– Я попрошу за тебя. Он мне не откажет! – заявил Свенельд.

– В Полоцке – мой дом…

– Продай! – тут же отреагировал воевода. – Я двор подарю тебе в Киеве.

Вот это было уже серьезное предложение. Слада примет любое решение мужа, но тут Серега даже не сомневался в полном одобрении жены. Ха! В Полоцке и трех дюжин христиан не наберется. И если исключить Серегу и его семью, всё люди мелкие. А в Киеве – храм! В Киеве крепкая община, где не только челядь, нищие да пришлые, а немало и богатых, что с ромеями торгуют, есть и дружинники, и люди уважаемые. Там такой беды не выйдет, как год назад в Витебске, когда они сына крестить ездили. И если с Серегой что случится, Сладу обидеть не дадут за то лишь, что христианка.

С другой стороны, в Полоцке ее и так не позволят обидеть: хоть христианка, хоть нет. В Полоцке они – уже свои. Там все – под князем, и если князю люб – значит, и всем полочанам. А Киев… Тут постоянные разборки. Как в вольном Новгороде. Но ильменьские повздорят – дубинками помашут, пару голов разобьют – и опять «мир, дружба, жвачка»! А в Киеве, блин… Нурманов – полон Детинец. Каждый норовит в три горла жрать. А князь – еще почище нурманов. Да еще Скарпи этот…

– Думаю, что в Киеве многие меня не очень любят, – сказал Сергей.

– Меня тоже, – мгновенно парировал Свенельд. – Многие, но не все. Скажу тебе, варяг: в твоем Полоцке мне было бы скучно. Что там у вас происходит? Да ничего! Раз в год с плесковичами схлестнетесь или жмудь дикая нагрянет! Вот и все события. А здесь – весь мир многоязыкий рядом. Здесь сильному любо, варяг! Покажешь себя – через год сотником станешь!

Но Сергей еще колебался. Нет, он отлично понимал, что Свенельд прав. Нынче здесь, на юге, закладывалась основа будущего государства. Воевода об этом только догадывался, но Духарев-то знал точно!

И все-таки он колебался. Может быть, он был еще не готов…

– Всё! Я слово сказал! – объявил Свенельд. – Идешь ко мне в дружину?

Серега поглядел на Устаха – друг отвернулся. Правильно, это должно быть его собственное решение. «Если ум молчит – прислушайся к голосу сердца». Ум-то как раз говорил «да». А сердце…

– Можно, я подумаю? – попросил Сергей.

– Сколько? – мрачно спросил воевода. Он сделал предложение, на которое даже полный дурак должен ответить «да». А этот полоцкий умник говорит: «Я подумаю».

– До… – Серега запнулся… Затем сказал твердо: – До осени. А пока я бы хотел вместе с ним, – кивок в сторону Устаха, – в Степь.

Свенельд поморщился.

Сереге показалось: сейчас воевода пошлет его к нехорошей матери.

Не послал.

– Добро, – сказал он. – В Дикое Поле. Десятником. До осени. Если живой будешь.

Но прежде Дикого Поля Серега, вместе со Свенельдом, все-таки сплавал в Киев.

* * *

За год стольный град на днепровских кручах еще более разросся, расползся вширь от белых городских стен. Лодок и лодий у берега было множество, места у пристаней не нашлось, и Свенельдову кормчему пришлось вытолкнуть лодью прямо на белый песок, между рыбачьими посудинами. А приди они на пару недель раньше, до того как ушел вниз по Днепру княжий караван и присоединившиеся к нему торговые гости, и этого малого места не отыскалось бы.

Оповещенные загодя воеводины люди встретили лодью. Дружине подали коней. Духареву коня не досталось. Но о нем тоже не забыли. Свенельдов челядник, шустрый малый, отвел Серегу на один из воеводиных дворов, распорядился насчет завтрака и пожелал приятного отдыха.

Долго отдыхать Сереге не пришлось. Прискакал посыл от Свенельда.

Воевода желал видеть полоцкого варяга Серегея. Немедленно.

Для Духарева оседлали кобылку, и он, вслед за посыльным, отправился наверх, на Гору.

У крепких ворот ощетинились копьями дружинники в полной броне.

– К воеводе, – небрежно бросил посыл, и копья опустились.

– Это чьи? – вполголоса спросил Духарев. – Княжьи?

– Княгинины, – ответил посыльный.

У крыльца тоже стояла стража. Но эти, видно, были уже предупреждены и сразу расступились.

Посыльный сам проводил Духарева наверх.

У этих дверей стояли отроки Свенельда. Серегу они знали.

– Заходи, – сказали ему. – Тебя ждут.

Великой княгине Ольге давно минуло сорок, но ее все еще можно было назвать красивой. Но точнее было бы назвать величественной. А взгляд у нее был – как прикосновение холодной стали.

Ходили слухи, будто она – побочная дочь славного Олега. Не то с чего бы тот повенчал со своим преемником никому не известную девчонку из Плескова? Ну да, потом из сопливой малолетки выросла настоящая красавица, но мог ли об этом догадываться старый князь? Хотя, может, и мог. Не зря же варяги и славяне звали князя Вещим, а нурманы, по созвучию, – Хельги, Святым. Что, собственно, тоже означало – Вещий.

На столе перед великой княгиней киевской стояла золотая ваза с фруктами – виноградом и персиками. Серега знал, что фрукты тут – редкость. Дорогая редкость. Персиков он здесь вообще никогда не видел.

– Здравствуй, варяг.

Киевские князья, и Олег, и Игорь, держали для охотничьей забавы пятнистых пардусов: длинноногих гепардов и мускулистых тяжелых леопардов с широкими когтистыми лапами.

Голос у княгини – как прикосновение такой лапы: веский, низкий, мягкий… Но чувствовалось, что втянутые когти могут в любой момент…

– Здравствуй, княгиня!

Сергей поклонился. Ниже, чем обычно.

Но шлема не снял.

Честно говоря, он просто не знал, каковы правила общения с великими княгинями.

Ольга разглядывала его с интересом. Но в этом интересе не было ничего личного. И ничего женского. Так смотрят на меч. Прицениваясь.

Пауза затянулась. Молчание нарушил Свенельд.

– Расскажи княгине, варяг, что вы с другом сотворили в Чернигове! – пробасил воевода. – И не торопись. Время у нас есть.

Духарев в третий раз изложил события прошлой осени. Но на этот раз воевода не единожды перебивал его, уточняя некоторые детали и заостряя внимание на собственной логике Сергея. Духарев сообразил, что воевода хочет не только ознакомить княгиню с черниговской историей, но и продемонстрировать ей самого Сергея. Серега был не против. Эти двое были действительно сильными мира сего. От них исходил столь мощный запах Власти, что даже такой сильный князь, как Роговолт, превращался рядом с ними в фигуру второго ранга. Стоило немного постараться, чтобы понравиться таким персонам.

Духарев закончил.

– Угощайся, – княгиня указала на вазу.

Серега взял персик, надкусил. Персик оказался так себе. Недозрелый.

Ольга внимательно наблюдала за ним.

– Ты уже пробовал эти плоды? – спросила она.

– Да, – сказал Духарев.

– Где?

– Э-э-э… Далеко отсюда.

Лишь одному человеку в этом мире было известно, откуда явился Сергей. Наставнику Рёреху. И посвящать еще кого-то в свою личную историю Духарев не собирался. Не потому, что боялся – не поверят. Здешние как раз поверят, никаких проблем. Но зачем лишний раз объявлять, что ты – чужой? Серега – варяг. По варяжскому закону воин, вступивший в военное братство, как бы рождается заново. Он может сохранить свое прошлое, а может и «забыть» его. И в этом случае выспрашивать варяга о том, кем он был раньше, считается нетактичным. «Закон признаешь? Перуна уважаешь? В сече крепок?» Остальное – твое личное дело.

Прирожденный варяг Свенельд это правило знал. Дочь варяга и жена варяга княгиня Ольга – тоже. Конечно, ей было любопытно, но развивать тему она не стала. Вместо этого сделала неожиданный вывод:

– Хочешь своего Скарпи заиметь, воевода?

Услышав имя «Скарпи», Серега нахмурился… А Свенельд ухмыльнулся.

– Хочу, – признал он. – Ты поняла.

– У твоего гридня не нурманская хитрость, – заметила княгиня. – Он мыслит как ромей.

– Ты так полагаешь? – воевода с сомнением поглядел на Серегу.

Ольга поглядела на персиковую косточку и не удержалась, спросила:

– Ты служил ромеям, варяг Серегей?

– Нет! – твердо ответил Духарев.

– Бою его варяг учил, это точно! – добавил Свенельд. – Ты все еще считаешь, что великому князю незачем знать о воровстве своего боярина?

– Мой муж не отдаст Скарпи, – ответила Ольга. – Скарпи ему нужен.

– Чтобы противостоять тебе?

– И тебе.

– Но закон, Правда нарушена?

– Ну и что? – Княгиня полюбовалась изумрудом на одном из своих перстней. – Мой муж и так знает, что Скарпи – нурман. И закон нурмана: «Бери все, до чего можешь дотянуться», – он тоже знает. Ничего нового ты ему не расскажешь.

– Значит, великий князь нам поверит!

– Ну конечно! Только одно дело – поверить, а совсем другое – признать это прилюдно. Прилюдно он скажет, что твой варяг лжет. – Она уронила руку на колено. – А что ты сможешь сказать ему, варяг?

– Я скажу: пусть боги рассудят, кто прав! – тотчас ответил Духарев.

Княгиня вновь перевела взгляд на Свенельда.

– Твой варяг настолько хорош? – спросила она.

– Не уверен, – с сомнением ответил воевода.

– Я надеюсь, ты не думаешь, что богов действительно беспокоит такая мелочь, как ваш спор? – вновь обратив взгляд на Духарева, осведомилась Ольга.

– Нет, я так не думаю, – мрачно сказал Духарев.

– Скарпи – отличный боец, – заметила княгиня. – И он – ближний боярин князя. Ты ему не ровня.

– По Правде он должен ответить, – возразил Сергей.

– Это верно, – подтвердил воевода. – Может, рискнуть?

– Не стоит. Я знаю своего мужа. Если он сочтет, что его боярину не победить, он не разрешит тому биться. По Правде Скарпи не обязан биться сам. Он может выставить бойца. И, учитывая важность решения, я даже знаю, кто будет этим бойцом.

– Кто?

– Асмуд. Я же сказала, что знаю своего мужа.

– А-а-а… Тогда нет смысла.

Духарев вопросительно поглядел на воеводу. Для него «Асмуд» было всего лишь именем.

Но великие не снизошли до объяснений.

– Значит, забудем, – резюмировал Свенельд.

– Да, – кивнула княгиня. И, обращаясь к Духареву: – Ты мне понравился, варяг. Но ты слишком высоко себя ставишь для того, чье время брить голову еще не пришло[30]30
  Бритая голова с оставленным на макушке «оселедцем» – варяжский знак вождя.


[Закрыть].

– Оно придет, – сказал Свенельд. – Если его не найдет печенежья стрела этим летом.

Княгиня тонко улыбнулась.

– Мнится мне, что печенежья стрела – не единственное, что ему угрожает. Ты ступай, варяг. Пусть Перун сделает твой меч непобедимым – и мы еще увидимся!

Серега поклонился низко, а когда разогнулся, Свенельд и Ольга уже о нем забыли. Они глядели друг на друга, и глядели так, что Серега понял то, о чем лучше не говорить вслух, чтобы не накликать большую беду.

Поэтому он тихонько вышел из светлицы и тихонько закрыл за собой дверь.

Напоследок Свенельд сделал Духареву воистину княжеский подарок: отдал ему в десяток Машега и Рахуга. Но оценил этот подарок Серега только тогда, когда увидел «белых» хузар в деле. Вот тогда он и понял, что воевода действительно желает заполучить Духарева в свою дружину. Отдать таких воинов простому десятнику – все равно что прикрепить к какому-нибудь отделению пехоты, возглавляемому сержантом-срочником, персональный вертолет огневой поддержки. Такое могло случиться только в одном случае: если этот сержант существенно ценней вертолета. А поскольку высокая «ценность» благородных хузар была очевидна, то Серега немедленно возгордился. И было с чего.

Глава двенадцатая,
в которой снова – соляной тракт. Чумаки

Оп-па! Сергей привстал на коротких стременах, прикрылся ладонью от солнышка… Точно, пыль! А поскольку пыль сама по себе так высоко поднимается редко, то, определенно, кто-то катит навстречу.

Серега повернул лошадь, порысил вниз, поднял две скрещенные руки: стой.

Увидели. Остановились. Знаками Духарев показал: двое – ко мне, остальным – ждать. Соскочил с лошадки, размял ноги, заодно проверил амуницию. В порядке амуниция: ножны гладкие, стрела из колчана сама выскакивает. Может, стоит ребятам уйти с дороги в Степь? Так ведь табун все равно в траву не положишь. Черт с ним, с табуном! Но – раненые?

Пока он раздумывал, подскакали товарищи. Машег и Гололоб.

– Чего там? – с показной ленцой осведомился Гололоб. – Опять степняки?

– Кто-то едет, – Сергей взобрался на Пепла, а заводную хлопнул по крупу, чтобы отошла.

Машег уже взлетел на взгорбок, не останавливаясь, поскакал вниз. С макушки наблюдать лучше, но и сам наблюдатель заметнее.

Духарев и Гололоб нагнали его через минуту.

– Возы идут, – спокойно сказал Машег.

Серега прищурился: ни хрена не видать. Как глазастый хузарин ухитрился определить, что – возы? По пыли, что ли?

– По пыли, – подтвердил Машег. – Верховые по-другому пылят.

Нельзя сказать, что встреча с торговым караваном не сулила никакой опасности. Иной купец, что путешествует с сильной охраной, при случае не откажется присвоить имущество более слабого коллеги. Или присоединить к своей челяди еще десяток рабов.

– Проверить надо, – сказал Гололоб.

– Проверим, – согласился Машег и пустил коня легким галопом.

Боевой конь у хузарина был знатный, поджарый, мускулистый, зад широкий, а голова – махонькая, аккуратная. В скачке этот конь с легкостью доставал Пепла.

Правда, у Пепла и всадник был килограммов на тридцать тяжелей.

Машег оказался прав. Действительно, возы.

И никакой охраны. Человек двадцать смердов, дюжина тяжело груженных телег. Соль.

На всадников чумаки[31]31
  Чумак – солевоз. Правда, более вероятно, что само слово возникло позже Х века.


[Закрыть] поглядели настороженно, но поздоровались.

Сергей с Машегом отъехали в сторону, предоставив говорить Гололобу. У высоченного Духарева был уж очень грозный вид. А Машег, наоборот, был с виду совсем не страшен. Хотя для понимающего человека хватило бы разок взглянуть на выгнутый наружу лук хузарина, чтобы усомниться в его безобидности.

Минут через пять Гололоб подъехал к своим, а чумацкие возы поскрипели дальше.

«Ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знаем!» – передразнил солевозов Гололоб.

– Думаешь, врут? – предположил Духарев.

– Может, и врут. А может, и впрямь этой дорогой теперь никто, кроме них, не ездит. И баб с ними нету, – добавил он с огорчением.

Машег засмеялся.

– Поскачу к нашим, – сказал Гололоб. – Скажу: можно двигаться.

Он развернул коня, обогнал возы, перевалил через пригорок. Поднятая пыль повисла в неподвижном воздухе. Духарев и хузарин остались вдвоем.

– Что-то мне в этой ситуации не нравится… – пробормотал Сергей.

– Ты о чем, старшой?

– Не нравится мне что-то, а что – понять не могу.

– Они нас видели, – флегматично произнес Машег.

– Ну не убивать же их теперь?

– Можно и убить. Догнать?

Светлые, широко посаженные глаза его на загорелом лице – как прозрачные лужицы. Кивни Духарев – и через пару минут возчики будут мертвы.

– Мы не нурманы, – сказал Сергей.

Машег неотрывно глядел вслед возчикам. Если бы выбор предоставили ему, он бы не колебался.

Но Духарев так не мог. Хотя и понимал: оставить чумаков в живых – значит, рискнуть жизнями своих друзей. И все равно он не мог убивать людей просто из осторожности. Даже в этом мире, где жизнь смерда стоила столько же, сколько хорошая лошадь. Или вообще нисколько. Один щелчок тетивы, один взмах меча… И все – по Правде, черт возьми!

– Поехали, – отрывисто бросил Духарев. – Чему быть, того не миновать!