Текст книги "Крымский излом: Крымский излом. Прорыв на Донбасс. Ветер с востока (сборник)"

Берия одобрительно посмотрел на меня, потом на майора и, проходя к машине мимо остолбеневшего капитана Осадчего, вдруг не удержался и выдал фразу почти по Райкину:

– Товарищ капитан, закройте рот, мы уже все сказали!

Потом взялся за дверцу, задумался и добавил:

– И вообще, вам лучше забыть все, что вы здесь услышали. Это я вам как ваш прямой начальник говорю.

С этими словами милейший Лаврентий Павлович из пронзительной сырости январской севастопольской ночи переместился в жарко натопленный салон «Тигра», в комфорт и уют. Это, конечно, не представительский «Паккард», но и не «эмка».

– Коля, – сказал я своему водителю, садясь на переднее сиденье, – ты особо не гони. Помни, что везешь не дрова, а лично товарища Берию. Веди аккуратней, тщательнее, можно сказать… Тут недалеко, мы успеем.

– А почему не гнать? – вмешался в разговор Берия. – Время дорого, так что давайте без нежностей. Товарищ сержант, – это он к Коле, – вообразите, что у вас на заднем сиденье не товарищ Берия, а эти, как его – дрова. – Во, блин, юморист!

Майор ГБ Санаев повернулся к нему:

– Товарищ нарком, вы извините, но этот Коля, если дать ему волю, вытрясет из вас душу. Мне эти ночные гонки из Симферополя в Севастополь на всю жизнь запомнятся. Я чуть не поседел раньше времени.

Тем временем мы выехали с окраины аэродрома в Николаевке и направились в сторону Южной бухты. Быстро, но без всяких каскадерских штучек.

– Товарищ майор госбезопасности, – в зеркало заднего вида было видно, как Берия одним глазом посмотрел на моего двоюродного деда, – ранняя седина – это наше с вами профессиональное заболевание. Обыкновеннейшая вещь. Единственное спасение от нее – это лысина.

Потом «лучший менеджер всех времен и народов» через зеркало встретился взглядом со мной. Сказать честно, это было как удар током.

– Товарищ старший лейтенант, я уже где-то слышал вашу фамилию, только не могу вспомнить, где.

Ой, подумал я, хитрит ЛПБ – с его-то памятью и не запомнить! Но если он так хочет, подыграем! Но вслух ничего сказать не успел.

Вмешался мой дорогой двоюродный дед:

– Товарищ народный комиссар, старший лейтенант Бесоев командовал штурмовой группой, которая в ночь с четвертого на пятое января захватила Евпаторийское гестапо.

– Ой, как хорошо! – всплеснул руками Берия. – Вы, товарищ старший лейтенант, просто замечательный человек. От лица Советского правительства выражаю вам благодарность за спасение жизней наших граждан и захват опасных военных преступников. Вы и вся ваша группа по линии нашего наркомата уже представлены к правительственным наградам.

Берия хотел еще что-то спросить, но тут мы уже приехали. Командный пункт флота, пристроенный к подземной АТС, был врезан в склон горы на берегу Южной бухты рядом с железнодорожным вокзалом. Небольшой бункер, площадью всего сто квадратных метров, поражал своим эстетическим минимализмом.

Не успели машины остановиться, как бойцы НКВД горохом посыпались из полуторки, оцепляя вход в сооружение по периметру. Правильно – ибо нефиг! Поскольку нам было известно, что АТС и ФКП сообщаются под землей коридором, я послал внутрь АТС одно отделение в сопровождении местных сотрудников с приказом заранее заблокировать этот ход и не дать никому избежать нашего настойчивого внимания.

Еще одна группа в темпе разоружила охрану у входа, не дав закрыть массивную стальную дверь. Товарищам не сделали ничего плохого, только аккуратно зафиксировали. Но все равно некоторые из них продолжали обзывать нас «проклятыми беляками».

Я вполголоса сказал Берии:

– Товарищ народный комиссар, боюсь, что здесь и есть самое гнездо скорпионов и ехидн. До людей что, вообще никакую информацию не доводили?

– Товарищ старший лейтенант, боюсь, что вы правы, – Берия чуть заметно кивнул и брезгливо посмотрел на отчаянно матерящегося начальника караула с нашивками капитан-лейтенанта на рукавах. Потом он повернулся к подошедшему Кузнецову. – Ну что, товарищ Кузнецов, пойдемте, побеседуем с вашим подчиненным, для которого война с мифическими беляками важнее войны с реальными фашистами.

Мои бойцы тут же взяли двух наркомов в бронированную «коробочку», и мы быстрым шагом вошли внутрь объекта. Почти сразу же, прямо перед нами, в подземном коридоре, уходящем вглубь горы, послышался топот ног и невнятная возня. Выстрелов же, слава святому Георгию, не было. Некоторое время спустя мой «засадный полк» вытолкнул нам навстречу из-за поворота коридора трех человек. Одним из этих троих и был адмирал Октябрьский. Еще один являлся его адъютантом, третий же был пока непонятным типом в штатском.

Вперед выступил Берия.

– Гражданин Октябрьский, – сказал он, – решением Ставки Верховного Главнокомандования вы отстранены от исполнения обязанностей командующего Черноморским флотом и арестованы по обвинению в неисполнении приказов Верховного Главнокомандующего. Временно, до назначения нового командующего, обязанности командующего Черноморским флотом решением Ставки возложены на адмирала Кузнецова Николая Герасимовича, наркома ВМФ. Приступайте, товарищ Кузнецов, со странной пассивностью наших моряков надо покончить как можно скорее!

Берия кивнул моим парням:

– Всех троих в Симферополь, в ваш штаб. Вернусь – еще побеседую. – За какие-то несколько секунд «клиенты» были «упакованы», то есть руки скованы за спиной наручниками, а рты заклеены липкой лентой.

Кузнецов в сопровождении пары бойцов ушел в узел связи – поднимать корабли по тревоге и брать под контроль флотское хозяйство, а мы уложили «клиентов» в багажное отделение одного из «Тигров». Тут наши пути расходились.

Кузнецов и Берия на лидере «Ташкент» в сопровождении крейсера «Молотов» уходили в море на соединение с нашей эскадрой. Правда, сперва они должны были обеспечить погрузку на наши БДК двух свежих полков 336-й дивизии, только недавно прибывших в Севастополь из Новороссийска и до сих пор находившихся в резерве. Решить этот вопрос с Василевским и Рокоссовским с нашей связью не составило никаких проблем. Надо было видеть, с каким уважением смотрел после этого адмирал Кузнецов на маленькую черную коробочку.

Капитан НКВД Осадчий с бойцами возвращался в свое управление с приказом забыть все, что он видел и слышал. Ну, а мы, вместе с очередными «жертвами сталинских репрессий», отправлялись обратно в Сарабуз с надеждой, что нам все-таки дадут поспать сегодня хоть три-четыре часа.

7 января 1942 года, 23:15. Севастополь.

Северная бухта. Лидер «Ташкент»

Командир корабля, капитан 2-го ранга

Василий Николаевич Ерошенко

Телефонный звонок из штаба флота, прозвучавший за час до полуночи, был для нас полной неожиданностью. Мой комиссар, Григорий Андреевич Коновалов, в это время тоже был на главном командном посту. Сняв трубку, я неожиданно для себя вместо голоса контр-адмирала Октябрьского услышал нашего наркома Николая Герасимовича Кузнецова. Уж его-то я ни с кем не перепутаю. Нарком спросил:

– Капитан 2-го ранга Ерошенко?

– Так точно, товарищ нарком! – браво ответил я.

Кузнецов поинтересовался:

– Сколько времени вам надо, чтобы выйти в море швартовы?

Я задумался.

– Полчаса, товарищ нарком, – потом добавил: – Товарищ адмирал, я не получал никаких указаний насчет выхода в море от штаба флота или от комфлота Октябрьского…

Адмирал Кузнецов громко хмыкнул в трубку.

– Считайте, что получили – Черноморским флотом временно командую я.

– А товарищ Октябрьский? – не понял я.

– А товарищ Октябрьский уже не товарищ. Гражданин Октябрьский решением Ставки за пассивность в боевой обстановке при выполнении стратегической наступательной операции снят с должности и арестован. И теперь товарищи из НКВД будут выяснять у него, как он дошел до жизни такой. Вам все понятно?!

– Так точно, товарищ адмирал, понятно! – я сделал своему комиссару, который стоял рядом и слушал наш разговор, жест, который должен был означать: «Вот видишь, а я тебе говорил!»

– Ну, отлично, если все понятно. Ждите. Буду у вас через десять минут. И самое главное – ничему не удивляться! – и адмирал Кузнецов отключился.

– Что значит – ничему не удивляться? – не понял я, положив трубку. Но приказ получен, и надо его исполнять, тем более что, вон, командующий флотом уже загремел под фанфары за «неоправданную пассивность».

Быстро отдал команду командиру БЧ-5 поднять пары до полных, а командирам БЧ-2 и БЧ-3 готовность номер один через тридцать минут.

До этого мы поспорили с комиссаром и со старшим помощником – кто слетит со своего поста после того, как вчера днем страшно поскандалили Василевский и Октябрьский. Октябрьский флот в море так и не вывел, ссылаясь на шторм и немецкую авиацию. Правда, той немецкой авиации в Севастополе не видели с вечера четвертого числа. Уже утром пятого – как отрезало. Три дня ни налетов, ни бомбежек. Ни даже одинокого разведчика. Тишь и благодать.

Что-то я задумался, а на стоящем у причала рядом с нами крейсере «Молотов» началась суета. Значит, не нас одних подняли по тревоге. Правильно, хватит нам бегать от немцев, теперь пусть немцы побегают от нас.

А комиссар мой стоит рядом задумчивый-задумчивый. Это что же делается – сняли с должности и арестовали, пусть и полного дурака, но зато дурака политически правильного и идеологически выдержанного. Который даже свою безыдейную фамилию – Иванов – сметил на революционную Октябрьский. А эти рассказы, что в Крым прорвались беляки, как в двадцатом, и сейчас…

А вот что «сейчас», никто так сказать и не смог, а «беляки» оказались Осназом РВГК. Весь Севастополь видел тот танк с двухствольной пушкой, на котором Василевский приехал на ФКП ругаться с Октябрьским. И тех головорезов, которые сидели на том танке, в пятнистых куртках и штанах, обвешанные оружием с ног до головы. Наши это, а никакие не беляки. Знакомый рядом был там, рассказывал. У этих, у пятнистых, каждое третье-четвертое слово – товарищ. Товарищ боец, товарищ сержант, товарищ капитан, товарищ Иванов, товарищ Сталин. А беляков, даже перековавшихся, вы этому не научите. Это у них самое грязное ругательство. А если и говорят, то тянут так, словно рот полон слюны.

Минут через десять на набережной со стороны Южной бухты вспыхнули синеватые огни двух маскировочных фар. Мы с комиссаром только охнули, когда из широкой и мощной даже на вид легковой машины выбрались Николай Герасимович Кузнецов и известный всей стране человек в пенсне. С другой стороны машину обошел осназовец. Никем другим этот высокий военный в черной, как ночь, униформе и круглом шлеме быть не мог. Обменявшись с нашими гостями парой слов, он пожал им обоим руки и, дождавшись, пока они по трапу поднимутся к нам на борт, уехал куда-то по своим делам.

– Интересно, – сказал мне мой комиссар, – товарищ Берия – это весь сюрприз, который нам обещал товарищ Кузнецов, или будут еще?

– Не знаю, Гриш, – ответил я, одергивая китель и готовясь к встрече сразу с двумя наркомами. – Обстановка сейчас такая, что я бы не зарекался. Так что был приказ ничему не удивляться, а мы с тобой люди военные – приказы должны выполнять. И попомни мое слово – сегодня будет на что посмотреть. Мы или сгинем бесследно, или войдем в историю вместе с нашим «Ташкентом».

Не успел комиссар ничего ответить, как вахтенный ввел на главный командный пост товарищей Кузнецова и Берию. Зажмурив глаза, я шагнул вперед.

– Товарищ народный комиссар военно-морского флота, лидер «Ташкент» приводится к состоянию «Готовность № 1» и будет готов выйти в море, – я посмотрел на часы, – через двенадцать минут. Докладывал командир корабля, капитан 2-го ранга Ерошенко.

– Вольно, товарищ Ерошенко. – Николай Герасимович выложил перед нами карту. – Ваша первая задача на эту ночь – встретить вот в этой точке, юго-западней мыса Херсонес, четыре больших десантных корабля и сопроводить их в бухту Стрелецкая для погрузки на борт личного состава десанта. Все понятно?

Мы с комиссаром кивнули, а в голове метались мысли. Большие десантные корабли – звучит грозно. Но в РККФ нет кораблей такого класса, как, кажется, нет и ни в одном флоте мира. И откуда они тут взялись, да еще и четыре штуки сразу? Это случайно не те, с которых высаживалась мехбригада полковника Бережного под Евпаторией? А как же, наслышаны – шок и трепет. Но только вот как высаживать десант, прямо на плавающих танках, кажется, еще никто толком не догадался.

Мою мысль опередил комиссар:

– Товарищ нарком, а это случайно не корабли из состава той эскадры под Евпаторией? Так ходили слухи, что над ними Андреевский флаг…

Ответил моему комиссару не наш нарком, а человек в пенсне:

– Вы, товарищ батальонный комиссар, должны знать, что все, что относится к этой эскадре и особой мехбригаде, имеет гриф «Особой важности». Вы, товарищи, находитесь у нас на хорошем счету, а иначе составили бы уже компанию гражданину Октябрьскому. Ведь верно, товарищ Кузнецов?

Наш нарком оторвал взгляд от карты и кивнул:

– Да, товарищ Берия, верно. Это один из самых лучших кораблей Черноморского флота. Я надеюсь, что мы не дадим погибнуть ему так нелепо, как в тот раз.

– Товарищ Кузнецов, – укоризненно покачал головой Берия, – вот вы сами и нарушаете. А ведь товарищ Сталин вас предупреждал…

У меня вдруг возникло ощущение, что совсем недавно произошло какое-то событие, в корне изменившее мир, который уже не будет прежним. И разгром 11-й армии – это какой-то побочный эффект этого явления.

Вот Кузнецов с Берией в обнимку ходят. Арестован Козлов, который при высадке десанта угробил народа и техники больше, чем в боях. Арестован «идейный» Октябрьский, потому что его пассивность была просто неприличной на фоне чужих успехов. Да еще в наши палестины пожаловали одновременно заместитель начальника Генштаба и два наркома. Делаем выводы…

7 января 1942 года, 23:15.

ТАКР «Адмирал Кузнецов»

Старший лейтенант А.И. Покрышкин

(из книги «Небо войны», 1985)

Неужели так бывает? Я стою растерянный и смущенный на палубе тяжелого авианесущего крейсера и не могу разобраться в себе. Хорошо это, что к нам на помощь пришли потомки из далекого будущего или плохо?

С одной стороны, сколько жизней наших товарищей они уже сохранили, и это за какие-то три дня. А сколько сохранят еще! Нет, тут, пожалуй, счет пойдет на миллионы. С другой стороны, а как же мы сами, в их-то истории мы победили и без помощи из будущего? Но, наверное, мы там недостаточно победили, со слишком большими потерями. Кажется, это называется пиррова победа. И вот кто-то решил подправить ситуацию, сделать потери меньше, а результаты победы больше. Чтоб война закончилась, к примеру, не в Берлине, а в Париже. Не в сорок пятом, а сорок третьем. И народу чтоб погибло вдвое меньше. А кто же такой этот кто-то? Так недолго и до Бога договориться.

И вообще, мысли путаются. Лучше не задумываться о причинах, а принять все, как оно есть. Я уже один раз был великим летчиком, трижды Героем Советского Союза и маршалом авиации.

А начиналось все вот так. Когда мы вошли в аэродромную столовую, меня приветствовали возгласом: «Ахтунг! Ахтунг! Покрышкин ист ин дер люфт!» – «Внимание! В небе Покрышкин!» Ну, я сначала не понял, о чем идет речь, но потом мне пояснили. Оказывается, так орали гитлеровские авианаводчики, когда я вылетал на задание.

Еще чуть позже ребята сознались, что такую славу среди фрицев я должен обрести только через полтора года, когда буду драться с фрицами над Кубанью на американском истребителе Р-39 «Аэрокобра», у которого огневой мощи, как у дурака махорки.

Да, приятно узнавать о себе такое. Но еще приятней это оттого, что значит – не зря я веду дневник, записывая в него все свои находки и идеи, не зря стараюсь придумать что-то новое. Ведь недаром сказал один великий полководец: «Удивить – победить!»

Но сперва был сытный ужин, правда без ста грамм… Я спросил – почему? Майор Скоробогатов сощурил левый глаз и с легкой усмешкой сказал:

– А я знаю научный способ продления жизни летчика – не пить! Особенно для летчиков на таких машинах, как у нас. Зевнул малехо у земли, и все – Митькой звали.

И тут я вспомнил, что собственно за всей суетой не спросил названия их машин, и кроме того, почему нельзя пить за ужином, ведь ночь впереди, до утра все выветрится. Майор опять сощурился – ну чисто наш комполка, Виктор Петрович, когда на вопрос не хочется отвечать, но надо:

– Знаешь, что, Александр Иванович, раз уж ты здесь – значит, и подписку ОВ, как я понимаю, давал?

Я не понял, какая связь между подпиской ОВ и моими вопросами про название самолета и сто граммов, но все равно согласно кивнул.

Майор хмыкнул, пододвинул поближе пепельницу и достал пачку американских сигарет. Ну, понятно, у осназа снабжение по первому разряду, им махру на курево не выдают. Но сказать честно, свой паек они вполне отрабатывают. В Крыму с их появлением ситуация с головы встала на ноги и бегом побежала в нужном направлении.

Но и мы не лыком шиты, поэтому предложенную сигарету я взял как должное. Прикурил от зажигалки, затянулся, прищурился – ничего себе табачок, нормальный.

Потом одернул себя, ведь передо мной не какая крыса тыловая сидит, а летчик-истребитель, осназовец. Вот уж не знал, что есть авиационный осназ, но почему бы и нет. Например, для испытания новейшей секретной техники в боевых условиях – как раз то, что мы имеем сейчас. Тем более что и по званию он меня старше – совсем как наш командир полка, да и по возрасту тоже.

Подумав об этом, я как-то подтянулся и посмотрел на майора. Тот одобрительно кивнул, и вдруг мне его лицо показалось полным такого всезнания, такой вселенской грусти, что стало даже немного страшно.

– Саш, – начал он свой разговор, – можно мне тебя так называть? Ведь мы все-таки, что говорится, вне строя, и вещи тебе я сейчас буду объяснять не совсем обычные. – Я кивнул. – Тогда я – Виктор, или Виктор Сергеевич, как хочешь, так и называй.

– Командир полка у нас Иванов Виктор Петрович, – не знаю почему, сказал я, – тоже майор.

Тут майор Скоробогатов сказал странную фразу:

– Хороший командир, и человек тоже, читал про него. Жаль… Хотя еще ничего не предрешено, жизнь еще всяко может повернуться.

Заметив мое растерянное лицо, майор прищурился, будто прицеливаясь.

– Ты, Сань, погоди буянить, до конца выслушай… Ты думаешь, мой самолет новый, да, новейший можно сказать? – Я завороженно кивнул. – Ты даже не представляешь, насколько он новейший. – Майор последний раз глубоко затянулся и загасил окурок в пепельнице. – Как ты думаешь, в каком году он принят на вооружение, а какого года та машина, на которой летаю лично я? Не гадай, не надо, все равно не догадаешься. – Майор Скоробогатов вздохнул. – Машина марки МиГ-29, постановка на боевое дежурство первого авиаполка – это восемьдесят пятый год. Тысяча девятьсот, разумеется. Данная конкретная машина, на которой летаю я, выпущена в две тысячи двенадцатом году и является совсем новой, сюда прямо с госиспытаний.

Это он меня убил и закопал. Насмерть! Я сидел как громом стукнутый. Попадалась мне как-то в руки книжка английского писателя Уэллса еще дореволюционного издания. «Машина времени» называется. Но не впечатлила она меня, нет.

А тут тебе в лицо говорят: «Я человек из будущего, верь мне!» А почему, собственно, ему не верить?

А майор как будто прочел мои мысли:

– Не веришь? Машину мою видел – и не веришь? Ну-ну!

Он вытащил из кармана маленькую коробочку, которая на поверку оказалась рацией, выдернул антенну, щелкнул на передней панели каким-то рычажком, лицо его озарилось хитрой улыбкой.

– Алло, товарищ полковник, доброй ночи. Тут у меня гость – известный вам Александр Иванович Покрышкин. Да-да, тот самый. Аэродром их полка здесь рядом, в Ростове. Нет, не стоит благодарностей – это товарищ Берия подарок сделал, от широкой кавказской души: с собой прихватил товарища Покрышкина. Так вот этот самый будущий трижды Герой и маршал авиации не верит в наше происхождение из будущего, думает, что я ему сказки рассказываю! Зачем?! Так вы же, товарищ полковник, говорили про резервных летчиков из местных – с кого же начинать, как не с него? Ага, понятно. Да, ждем!

Затолкав антенну, майор убрал рацию в карман.

Именно в этот момент я понял вдруг, что майор со мной не шутит. Рация такого размера, с таким качеством связи… Не знаю, но слова майора уже не выглядели такой уж фантастикой. А потом прилетело это – странный аппарат с двумя винтами над кабиной, способный сесть где угодно и взлететь оттуда с четырьмя тоннами груза…

Майор Скоробогатов сказал, что командование авиагруппы приглашает меня посетить тяжелый авианесущий крейсер «Адмирал Кузнецов». И тут, уже у борта этого вертолета, я вспомнил, что майор так и не ответил на мой второй вопрос, про сто грамм…

В ответ майор Скоробогатов широко улыбнулся:

– Ночь для нас – это самое рабочее время, ибо со своими навигационно-разведывательными приборами, мы – ужас, летящий на крыльях ночи. Пусть крепче спят фашисты, а некоторые из них не проснутся никогда.

И вот я стою на палубе самого настоящего авианосца и понимаю – не врал товарищ Скоробогатов, ох не врал. Не врал хотя бы потому, что на мне уже надета полная экипировка пилота XXI века: полный компенсационный костюм, шлем, кислородная маска.

Оказывается, без этой экипировки перегрузки способны сделать меня инвалидом после первого же вылета. Мой командир – капитан Гуссейн Магомедов, внук известного в те времена летчика-испытателя Магомеда Толбоева. Сам я полечу во второй кабине Миг-29 КУБ простым пассажиром. Моя задача – примерить эти скорости и перегрузки к себе. И, если что, то на обратном пути капитан даст мне попробовать, почувствовать машину в горизонтальном полете. Маленькими шажками – к великой цели.

Но все равно я счастлив и горд, потому что уверен – у меня все получится! Я одолею сверхзвук и сумею выполнить пока невероятные для меня фигуры высшего пилотажа: «Колокол» и «Кобру Пугачева». Говорят, их и тогда можно было сделать только на этом уникальном самолете, созданным гением советских авиаконструкторов и инженеров.

А сейчас наше боевое задание – налет на один из немецких аэродромов под Киевом. Там на ночь приземлилась немецкая бомбардировочная авиагруппа, срочно перебрасываемая на юг к бреши, которую сделала авиация наших потомков. Командир авиагруппы полковник Хмелев показался мне стариком. Ведь ему уже сорок два, почти физиологический предел. Так вот он, излагая задание группам, сказал такую фразу: «Летят, как мотыльки на огонь. А мы светим только своим, а чужих жжем».

«Свои» – волшебное, сладкое слово, означающее семью, дружбу, помощь… месть, в конце концов. Кого не смогли спасти, за них теперь надо отомстить. Совсем недавно, над аэродромом Сталино, я задумался о том, сколько самолетов могло устроить такой разгром. Я думал, что работало не меньше дивизии.

Оказалось, удар наносили всего три самолета, три Су-33, которые, конечно, чуть крупнее и тяжелее, чем Миг-29, но не намного. Зато каждый из них несет шесть с половиной тонн бомб – больше, чем хваленая американская «Летающая крепость» Б-17!

В числе бомб, которые поднимает Су-33, и двадцать восемь 250-кг кассет, каждая из которых содержит сто пятьдесят осколочных бомбочек, снаряженных сотнями пятимиллиметровых стальных шариков. Когда их сбрасывают одну за другой, то за это отвечает специальное умное устройство, именуемое компьютер. И получается настоящий ковер смерти. При этом неважно – в капонирах стоят самолеты, или открыто, обвалованы штабеля бочек с бензином или нет. Эффект один – смерть дождем падает с неба.

Подходим к нашей машине. Консоли крыла подняты – это одна из особенностей палубных самолетов – для более компактного хранения. Под коренными частями крыльев и под фюзеляжем в развале двигателей подвешено восемнадцать бомб с тупым коническим носом. Это они и есть – РБК-250. Пытаюсь почесать затылок и натыкаюсь рукой в перчатке на шлем – неловко, однако. Мой нынешний командир и пилот обходит машину, заглядывая в самые потаенные места. И это правильно, потому что закон – доверяй, но проверяй – ничуть не изменился за прошедшие семьдесят лет.

Поднимаемся в кабину по специальной приставной лестнице. Механик пристегивает нас ремнями и подсоединяет кислородный шланг и разъем СПУ. Осматриваюсь. Ничего знакомого, кроме ручки управления. Повсюду электронные экранчики, окошки с цифрами и прочие приборы далекого будущего. Чувствую себя селедкой, закатанной в консервную банку, – не пошевелиться.

Капитан Магомедов поднимает вверх большой палец.

– Как самочувствие, второй?

– Нормально, товарищ капитан, – отвечаю.

– Ну, тогда мы начинаем, – прозвучал в наушниках голос моего пилота, – устройства управления я пока заблокировал, но ты, товарищ старший лейтенант, все равно ничего не трогай.

Честное слово, как первый вывозной полет в аэроклубе. Только вот подо мной не тарахтелка У-2, а такая зверюга, для которой и слов подобрать не могу. Девятнадцать тонн тяги на двух двигателях на взлетном режиме – ужас! Посмотрим, как они с этим управляются, это же настоящая скачка на тигре.

Вот маленькие тягачи выкатили наши машины на стартовые позиции. Оглядываюсь. За хвостом нашего самолета палуба встает дыбом. Это поднимаются газоотбойные щиты, которые защищают все прочее на палубе от ярости выхлопных струй наших двигателей.

Тройку ведет в бой сам полковник Хмелев на своем Су-33. У него нагрузка в полтора раза больше. Его машина слева от нас, на позиции номер два, но как ни странно ему первым идти на взлет.

Поворачиваю голову в его сторону. Отчетливо видно, как из дюз в газоотбойный щит бьет бело-голубое в ночи пламя. В наушниках звучит: «Первый пошел!» – и грохот становится совсем нестерпимым.

Потом полковник отпускает тормоза, и его машина сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее начинает свой разбег. Впереди у нее только сто метров палубы и трамплин. Су-33 с выдвинутой до упора механизацией крыла подпрыгивает, зависает в воздухе и продолжает упрямо карабкаться вверх, преодолевая земное притяжение.

Сейчас наша очередь. Слышу в наушниках: «Второй пошел!» Стрелки на тахометрах обоих двигателей резко прыгают от первой четверти сразу за красную черту. Мама! Как больно! На грудь навалилась неимоверная тяжесть. Наверное, тройная-четверная перегрузка.

Меня буквально расплющивает в кресле, теперь уж точно не пошевелить ни рукой, ни ногой. Трудно дышать. А ведь наши потомки еще и умудряются управлять машиной.

Скосил глаза на зеркальце заднего вида. Ой, а ведь мы уже в воздухе. Палуба авианосца проваливается куда-то, стремительно удаляясь назад. Отсюда она кажется такой маленькой, как спичечный коробок. И как только они на нее садятся, даже со всеми их приборами? Не представляю!

Мы ложимся в левый вираж, перегрузка чуть ослабевает. Я смог чуть повернуть голову и увидеть, как на взлет идет третий наш ведомый.

Красивейшее зрелище. Вот вся тройка в воздухе. Догоняем ведущего и пристраиваемся к нему справа и сзади. До цели примерно шестьсот километров – это половина боевого радиуса, тридцать минут лету.

Вот нас догоняет последний из тройки – вся группа в сборе. На оставшемся где-то далеко позади авианосце сейчас на взлет идет следующая тройка. У нее своя цель – аэродром, набитый «юнкерсами», «хейнкелями» или «мессершмитами». Как сказал полковник Хмелев, наша работа – ломать кости люфтваффе!

Кстати, это не первая серия вылетов за эту ночь. Полтора часа назад четыре аэродрома, на которых были обнаружены свежие немецкие авиагруппы, уже подверглись авиаударам. Итог неизменно положительный для нас и катастрофичный для немцев.

Перед вылетом, в курилке, я немного поговорил с местными пилотами. Оказывается, люфтваффе – это единственный костыль, на котором сейчас держится вермахт. Вышиби его, и Восточный фронт рухнет, как карточный домик. С точки зрения потомков, зря я тогда в тумане искал танки Клейста. Тот рывок был для него последним. Моторесурс техники почти полностью исчерпан, и даже немецким ремонтникам, при наличии запчастей, не восстановить его до весны. А запчастей-то нет, так как на немецких танках и бомбардировщиках стоят одни и те же моторы, и запчасти со страшной силой пожирает люфтваффе. Боеготовых танков в танковых группах единицы.

Бросаю взгляд на высотомер – двести метров, потом на стрелку спидометра – она вплотную подползла к отметке в 1М. Легкий хлопок, и вот мы обогнали звук. Перегрузка спала – значит, крейсерская скорость достигнута.

Мне стало страшно мчаться на такой высоте с такой скоростью в абсолютной темноте. Малейшая ошибка пилота – и все, костей не соберешь. Но зато я понял секрет их внезапности. Если обходить населенные пункты и скопления войск, да еще ночью, то группа останется не обнаруженной до того самого момента, пока по земле не покатится огненный вал разрывов.

Снова оживают наушники:

– Ты как там, Второй, нормально?

– Нормально, товарищ капитан, – я постарался улыбнуться, а сам подумал: ничего себе нормально, будто слон в грудь лягнул. До сих пор дышать трудно.

А товарищ капитан будто прочел мои мысли:

– Ты, Второй, не храбрись, я ведь себя на первом вылете помню. Но как говорил мой дед: «Ты, внучок, тренируйся, тренируйся, и все получится!» Короче, Второй, до рубежа атаки двадцать минут. Ты пока расслабься немного, осмотрись в кабине. И для поднятия бодрости духа – концерт по заявкам, – что-то щелкнуло, и в наушниках зазвучали песни. Такие наши, советские, пронзительные, и в то же время абсолютно незнакомые.

Сначала я услышал хриплый голос, который пел под гитару: «Мы взлетали, как утки с раскисших полей, восемь вылетов в сутки куда веселей». Потом его же песни: «Я, Як-истребитель…», «Он вчера не вернулся из боя», «От рассвета мы землю вращали назад».

Честное слово, у меня даже слезы на глазах выступили. Значит, раз там поют такие песни, то мы тут не зря воюем и умираем…

Я поднял забрало шлема и рукой вытер лицо. Вроде полегчало. И тут меня снова вызвал капитан Магомедов:

– Второй, приготовиться – рубеж атаки.

Я заглянул ему через плечо, благо второй пилот сидит в кабине на голову выше первого.

Подсвеченный мертвящим зеленоватым светом, к нам стремительно приближался аэродром. Разогретые моторы готовых к вылету самолетов светились нежно-зеленым. Мне рассказывали про БРЭО с элементами ночного видения, но так, наскоро. Наблюдать это воочию было жутковато.

Всю эта картинку я видел не дольше пары секунд, потом аэродром скользнул под нас, и капитан выкрикнул:

– Аллах акбар! За Родину, за Сталина!

Машина начала вздрагивать – каждый раз, как от нее отделялась бомбовая кассета. Две кассеты в секунду… Полоса сплошного поражения двойной плотности – примерно шестьсот на двести метров. Одна полоса из трех.