Текст книги "Крымский излом: Крымский излом. Прорыв на Донбасс. Ветер с востока (сборник)"

А всего, с нахлестами – четыреста на шестьсот. А я-то думал – вся атака продолжалась даже не две минуты, а всего пять секунд.

Я бросил взгляд назад. На месте аэродрома будто ожил вулкан. Пылали и взрывались заправленные самолеты и пирамиды бочек с бензином на окраинах аэродрома. Когда мы, уже развернувшись по широкой дуге, начали набирать высоту, на аэродроме стали рваться сброшенные самолетами бомбы. В наушниках прозвучал голос полковника Хмелева:

– Вовремя! Еще чуть-чуть, и опоздали бы.

Капитан Магомедов ответил:

– Зато накрыли всех разом: и самолеты, и летчиков, и техников, и штабистов. Теперь эту группу Герингу придется формировать с нуля.

– Это вы, товарищ капитан, точно заметили, – добавил наш второй ведомый, старший лейтенант Рюмин, – будет теперь у Алоизыча опять коврик на завтрак.

– Отставить разговорчики, – вмешался полковник Хмелев, – возвращаемся на высоте двенадцать тысяч, скорость два сто. Магомедов, на высоте можешь дать Покрышкину чуть порулить. Но только, товарищ старший лейтенант, осторожно у меня. С этой машиной надо ласково, как с юной девицей…

Я попробовал. Как и говорил полковник – осторожно. Машина – зверь! Причем дикий. Учиться, учиться и еще раз учиться – товарищ Ленин не зря говорил эти слова. Причем для начала на чем-то мощнее моего МиГа, но и более простом, чем эта машина. До сверхзвука мне еще расти и расти. Однако важен первый шаг, и я его сделал. После посадки надо будет поговорить с товарищем полковником. Интересно, что он мне посоветует?

8 января 1942 года, 00:45.

Севастополь, Северная бухта. Лидер «Ташкент»

Адмирал Кузнецов Николай Герасимович

Флаг я решил держать на лидере «Ташкент». Мне почему-то вспомнился адмирал Макаров с его страстью к легким крейсерам. А ведь погиб-то он как раз не на «Новике» или «Аскольде», а на тяжелом «штабном» броненосце «Петропавловск».

Но не будем о грустном. Погибать мы не собираемся, даже наоборот. Как сказал товарищ Ларионов, пускай теперь немцы погибают за своего фюрера, а мы будем жить долго и счастливо.

Надо было видеть лицо товарища Ерошенко, когда на траверзе мыса Херсонес из туманной дождевой мороси нам навстречу вынырнули пять темных силуэтов. Четыре больших десантных корабля и сопровождающий их БПК «Североморск». Его я опознал по двум маленьким артиллерийским башням. У «Ушакова» же на баке башня только одна и побольше. Других похожих кораблей в природе нет и пока не предвидится.

С помощью ратьера обменявшись с нами опознавательными, «Североморск» заложил крутую левую циркуляцию, уходя обратно в открытое море и уступая «Ташкенту» место мателота.

Капитан 2-го ранга Ерошенко повернулся ко мне.

– Кто это был, товарищ адмирал? Не припомню что-то таких крейсеров в нашем флоте. Тоже, как мы, заграничной постройки? Американец или англичанин?

Ну да, сто тридцать метров и семь тысяч тонн водоизмещения – вполне себе легкий крейсер по нашим временам. Но по сути это не так, и надо все объяснить командиру «Ташкента». Смотрю на товарища Берию, тот кивает. К тому же товарищи Ерошенко и Коновалов подписку ОВ уже дали…

Я поворачиваюсь к Ерошенко, который пристально смотрит в сторону уже скрывшегося в дождевых зарядах корабля.

– Товарищ капитан 2-го ранга, это новый тип корабля – большой охотник за подлодками…

– А что это он такой большой, товарищ адмирал? – это уже военком «Ташкента», батальонный комиссар Коновалов. – Обычно охотники за подлодками совсем маленькие. А этот такой огромный – не дороговато ли он для нашего флота обошелся?

– Еще дороже этот корабль обойдется немцам, – и тут меня осенило: – Если мы, конечно, сумеем перебросить его на Северный флот. Видите ли, товарищи, «Североморск» – не обыкновенный корабль, а экспериментальный. – Я вдохновенно врал, впрочем, в основном стараясь придерживаться того, что рассказывал мне адмирал Ларионов. – Это фактически специальный противолодочный гидроакустический комплекс «Полином», одетый в корпус корабля. От этого комплекса, превосходящего по возможностям обнаружения все американские, немецкие, итальянские и британские аналоги, не может скрыться ни одна подводная лодка. Но, увы, этот комплекс очень громоздкий, и уменьшить его размеры без уменьшения возможностей никак не получается. Кроме того, этот корабль оснащен восемью торпедными аппаратами калибра 533 мм, мощной системой ПВО и специальными реактивными бомбометами, способными швырнуть глубинную бомбу на шесть тысяч метров. Короче, пираты Деница для него всего лишь добыча…

Комиссар кивает с таким видом, дескать, если экспериментальный, тогда да, посмотрим.

В этот момент мы как раз завершаем циркуляцию, занимая место мателота перед десантными кораблями. Мне кажется, что в Стрелецкой бухте на погрузке им будет тесновато. Тем более что части, которые они должны принять на борт, пока еще находятся в самом Севастополе. Конечно, смущает Андреевский флаг. Но тут же рядом со мной стоит товарищ Берия, как раз специалист по скользким политическим вопросам. Может, товарищ Сталин посвятил его в свой замысел насчет эскадры под Андреевским флагом?

– Лаврентий Павлович, разрешите вас на минутку, – я отвожу его в сторону и кратко излагаю свой вопрос. Времени у нас совершенно нет – от Херсонеса до Стрелецкой бухты всего минут десять ходу.

Нарком дел внутренних, а теперь, как я полагаю, и потусторонних, на минуту застывает в раздумье.

– Николай Герасимович, если для пользы дела надо ввести десантные корабли в Севастополь – вводите. Андреевский флаг при этом спускать, разумеется, не нужно. Как я понимаю, для военных моряков это большое унижение. Насколько я знаю, товарищ Сталин имеет планы большой политической игры, в которой Андреевскому флагу над этими кораблями будет уделена большая роль. Как, собственно, и погонам на плечах товарищей офицеров.

Одним словом, хватит прятаться по углам. Если товарищу Сталину надо, чтобы в Севастополе были замечены корабли под Андреевским флагом, то их заметят. И при этом без всякой лишней нарочитости, строго и по делу. Командуйте, товарищ народный комиссар Военно-морского флота, если товарищ Сталин спросит, скажите, что я санкционировал.

Используя такое маленькое и такое удобное радио потомков, удалось очень быстро утрясти изменения планов. Я представляю, в какую неразбериху вылилось бы изменение места погрузки при наших способах связи. Но все прошло крайне удачно. Когда корабли только-только швартовались у причальной стенки на Корабельной стороне, первый из тех свежих стрелковых батальонов, что недавно прибыли с Кавказа, уже маршировал к месту погрузки вдоль набережной. Пока они там грузились, «Ташкент» встал на якорь ровно посредине Северной бухты, неподалеку от плавучей зенитной батареи номер три. Наши шутники называли ее «Коломбиной», или «Не тронь меня».

Тем временем товарища Берия одолело любопытство относительно погрузки войск на БДК. Взяв на «Ташкенте» командирский катер, он отправился к месту погрузки. И не зря.

Хоть было и темно, но Андреевский флаг был замечен и вызвал некоторое смущение в умах. Еще немного, и вместо погрузки на корабли на берегу мог вспыхнуть стихийный митинг, как в 1918 году. И тут в бурлящей толпе появляется разъяренный Лаврентий Палыч с его знаменитым пенсне.

Еще через десять минут туда же влетел на полуторке капитан Осадчий и опергруппа Севастопольского УНКВД. А им все равно, какие там флаги – с синим косым Андреевским крестом или с черепом и костями. Есть приказ наркома – обеспечить погрузку, они ее обеспечат.

Кстати, оказывается, не только мне контр-адмирал Ларионов вручил компактную рацию. Или это постаралась полковник Антонова, снабдив Берию связью, так сказать, как своего нынешнего наркома. Ведь в нашем времени их Служба внешней разведки проходит именно по ведомству НКВД, как его Первое главное управление.

Пока Лаврентий Павлович геройствовал на берегу, я сел в уголке, открыл ту папку, которую мне передал товарищ Ларионов, и начал думать. Мне не давала покоя мысль, пришедшая во время рассказа товарищу Ерошенко о БПК «Североморск». Есть время подумать о дне завтрашнем.

Там, в приполярных водах СССР, ведет бой с противником очень тяжелый и ответственный фронт. Там отчаянно нужна помощь. Я отложил в сторону несколько листков и закрыл папку. У меня получилась группа надводных кораблей из БПК «Североморск», СКР «Ярослав Мудрый», СКР «Сметливый», танкера «Дубна». Я закрыл глаза, задумавшись. «Алросе» и «Северодвинску» тоже в Черном море делать нечего. Их путь будет лежать туда же – на север. И если «Северодвинск», пройдя Проливы, становится свободен, как птица, то «Алроса» должна будет идти вместе с группой надводных кораблей.

Или, может быть, лучше выйти в Средиземное море заранее, например, под прикрытием группы наших торговых кораблей, направляющихся на Дальний Восток. И уже в Атлантике встретиться с основной группировкой для дозаправки.

Эту идею еще надо будет пробивать у товарища Сталина, а потом и через турецкое правительство. Но совершенно очевидно – то, что в прошлом наших потомков происходило с Арктическими конвоями, не должно повториться в нашей истории. Головорезы Деница должны от всей нашей широкой души получить по зубам. Что делать со стервятниками Геринга, мы с Виктором Сергеевичем уже знаем. Нужен один аэродром подскока под Мурманском, только один…

Но этот вопрос мы решим чуть позже. Ведь, по словам товарищей потомков, положение там осложнится только ближе к лету.

8 января 1942 года, 08:25.

На траверзе Ялты. Лидер «Ташкент»

Капитан 2-го ранга Василий Николаевич Ерошенко

Объединенный флот грозовой тучей навис над ялтинской группировкой немцев. Даже без всяких приказов я перестал чему-либо удивляться. Корабли, корабли, корабли… Корабли под флагами РККФ и боевым Андреевским флагом бывшей Российской империи. Но стволы их орудий направлены не друг на друга, а на берег, где окопался враг. Совершеннейшее смешение эпох и стилей.

Из-под Феодосии сюда пришло наследие былой эпохи – линкор «Парижская Коммуна», в девичестве «Севастополь», заложенный еще в 1909 году, заслуженный ветеран еще дореволюционной постройки. Такой же привет из прошлого и его напарник – крейсер «Красный Крым», заложенный как «Светлана» в 1913 году. Из Севастополя подошли корабли предвоенной постройки: наш лидер «Ташкент» и крейсер «Молотов».

А вот из Евпатории пришли корабли, которых еще четыре дня назад в природе не было и быть не могло. Построенные в конце ХХ века – да-да, я не сошел с ума, именно так. Николай Герасимович, разговаривая с каким-то контр-адмиралом Ларионовым по карманной рации, проговорился. Да и сама эта рация, которая меньше пачки папирос, а дает устойчивую связь на десяток миль, вызывает оторопь.

Правда, впоследствии товарищ Кузнецов «успокоил» меня, сказав, что такая дальность возможна только при связи маленького аппарата и большой станции с антенной на высокой мачте. Если карманные радиостанции связываются между собой, то расстояние выходит меньше, всего одна-две мили. Но главное-то, суть не в этом, а в том, что вместе с нами против фашистов воюют наши потомки, кому внуки, а кому и правнуки. И как воюют!

За три дня сплошных боев вместе с нашими товарищами оставили от 11-й немецкой армии только жалкий огрызок – Ялтинскую группировку, ликвидировать которую мы и должны совместными усилиями армии и флота. Но больше всего меня и моего комиссара удивил Андреевский флаг над кораблями потомков. Особенно был потерян мой Григорий Андреевич: ведь получается, что вся его комиссарская работа… как бы это сказать помягче… Тяжело выходит.

А что ему краснофлотцам говорить, они же ждут его слов. И тут товарищ Берия показал себя с неожиданной стороны:

– Вы, товарищ Коновалов, не волнуйтесь, спокойно делайте свое дело. И не переживайте за товарищей потомков – они сражаются с фашизмом так яростно потому, что понимают – что потеряли с гибелью СССР.

Ни мы, ни они не намерены допустить повторения той истории. Это наши люди, товарищ Коновалов, на сто пятьдесят процентов наши. В отличие от некоторых, которые только прикидываются нашими товарищами, а на самом деле в любой момент готовы ударить нам в спину.

А потом нам стало не до разговоров: отпущенное ультиматумом время истекло. Орудия «Парижской Коммуны», «Молотова», «Красного Крыма», «Ташкента» издали громовой рев. Ликвидация Ялтинской группировки немецких войск началась.

Первый залп своими чемоданами «Парижская Коммуна» сделала по отелю «Бристоль», в котором, по данным нашей разведки, располагался штаб 72-й пехотной дивизии. Ее командир, сумевший вывести дивизию в относительном порядке от Балаклавы, собрал вокруг себя разрозненные немецкие и румынские части и организовал бешеное сопротивление нашим войскам. По словам адмирала Кузнецова, именно там расположена радиостанция, которая уже второй час призывает на наши головы кары земные и небесные – то есть самолеты люфтваффе.

Только вот эта крылатая саранча, которая уже принесла столько бед нашей армии и флоту, сегодня не прилетит, потому что авиация потомков с авианосца имени нашего наркома – да-да, знаем мы и такую интересную подробность – сегодня ночью опять сделала им больно прямо на аэродромах.

Ну, это прямо праздник какой-то – ни один наш корабль на этой войне не погиб в честном морском бою или от огня вражеской артиллерии. Все, исключительно все потоплены фашистской авиацией.

А вот сегодня на отчаянные вопли германских пехотных командиров просто некому прилетать. Так вот, после первого же залпа «Парижской Коммуны» по «Бристолю» эта радиостанция навсегда заткнулась и перестала засорять эфир своими истошными воплями.

Наши снаряды рвутся и на набережной, и в глубине прибрежной полосы, на южнобережной дороге. Крейсер потомков «Москва» поднял в воздух винтокрылый аппарат, именуемый вертолетом, который корректирует огонь нашей артиллерии. Оттуда, примерно с километровой высоты, вся немецкая оборона как на ладони. А у немцев нет средств ни чтобы сбить его, ни чтобы прогнать.

Хотя, честно говоря, жутко вот так стоять и вести огонь по вражеским позициям среди бела дня на виду у всех. Один раз, под Одессой, такая история для нашего «Ташкента» чуть не закончилась очень плохо. Но у нас есть приказ, и мы его выполняем.

В трех кабельтовых слева по борту от нас морские волны качают корабль, который потомки называют эсминцем. Он не ведет огня. Как сказал Николай Герасимович, товарищ Сталин прямым приказом запретил потомкам расходовать боекомплект. Открытие огня допускается только по его прямому приказу или для самообороны.

Сейчас, когда на траверзе Ялты собрался весь цвет Черноморского флота, четыре 130-мм ствола «Ушакова» и два «Москвы» совершенно ни на что не влияют. Это у них двоих, как у одного «Ташкента». Правда, наш нарком сумел развеять мои предубеждения одной фразой. Николай Герасимович каждую свободную минуту отдает изучению кораблей потомков и сейчас просто набит цифрами, как какой-нибудь бухгалтер. Оказывается, скорострельность на ствол у этих башенных установок АК-130 составляет сорок пять выстрелов в минуту. Особенности охлаждения стволов позволяют расстрелять все пятьсот снарядов на ствол одной очередью длиною одиннадцать минут. Хотел бы я когда-нибудь посмотреть на такое море огня. При таких характеристиках этим орудиям требуется целая прорва боеприпасов.

Но сейчас мы справляемся и без прямой помощи кораблей под Андреевским флагом. Чемоданы «Парижской коммуны» творят чудеса. Крейсер «Молотов» тоже не отстает. На пляжах, где все серо от немецкой пехоты, настоящая бойня.

Еще в первые минуты обстрела наши морские охотники с авангардными группами десанта на борту осиным роем устремились к берегу, что заставило немецкую пехоту выйти из укрытий и занять свои места в траншеях и пулеметных гнездах, устроенных прямо на пляже. Но «москитный флот» десант высаживать не стал. На полном ходу он совершил циркуляцию и вернулся под защиту больших кораблей. Зато те несколько уцелевших немецких батарей, что открыли огонь по охотникам и мотоботам, в свою очередь попали под огненный каток с «Молотова» и «Парижской Коммуны». Ну, а что стало на открытых пляжах с немецкой пехотой – это просто жуть!

Совершив в море широкую циркуляцию, «москитный флот» вернулся к берегу минут через пятнадцать. Только теперь его настоящей целью были не пляжи в курортной зоне, а мол-волнолом в центре города, рядом с той самой гостиницей «Бристоль», и прибрежное село Отрадное.

Несколько десятков маленьких суденышек сбросили десант прямо на бетонные набережные, и на берегу завязался бой. Кроме управления огнем своего лидера я успеваю видеть всю панораму боя – завершающего сражения Крымской наступательной операции.

Рядом со мной ровно тем же самым занимаются, находясь на положении наполовину командующих, наполовину зрителей, товарищ Кузнецов и товарищ Берия.

Сейчас наступает главный момент операции. Большие десантные корабли из будущего, загруженные свежими пехотными батальонами, на полном ходу идут к захваченным причалам. Два в центр Ялты, и два к Отрадному. Нет, на это стоит посмотреть – корабли не швартуются к причальной стенке, а упираются в нее носовой частью под углом примерно в сорок пять градусов.

Наша позиция восточнее траверза «Бристоля», и нам хорошо видно, как в носовой части двух кораблей распахиваются огромные десантные ворота и из трюмов на берег хлынула живая, ревущая и матерящаяся волна. Впереди этой волны, как пена на ней, немногочисленные камуфляжные куртки пехотинцев из будущего.

В полуразрушенной гостинице «Бристоль» на мгновение вспыхивают ожесточенные схватки. Корабельная артиллерия вмешаться не может – перемешались свои и чужие. Но туда уже нырнули штурмовые группы в пятнистом камуфляже. И вот уже красный флаг на крыше говорит, что гостиница наша. Все, десант на берегу, и доставившие его корабли отходят от берега задним ходом. Всего за пятнадцать минут высажено более трех тысяч штыков. И плацдарм постоянно расширяется.

В воздухе, подобно рою разъяренных ос, появляются винтокрылые штурмовики из будущего, и корабли переносят огонь на фланги за Ливадию и в сторону Гурзуфа, отсекая от десанта немецкие резервы.

Эти самые вертолеты буквально повсюду и везде по-хозяйски суют свой любопытный нос, тяжелыми эрэсами истребляя последние очаги сопротивления. Город, кажется, наш.

И тут, через некоторое время, товарищ Берия меня еще раз удивил. Достал из кармана маленькую рацию, ткнул пальцем в кнопку и…

– «Кузнецов», связь с товарищем Сталиным, пожалуйста. Товарищ Сталин, доброе утро, это Лаврентий Берия. Докладываю: Ялтинская десантная операция завершилась успешно, город наш. Из-под Фороса и от Гурзуфа сообщают, – товарищ Кузнецов молча кивнул, – что там фронт тоже прорван, немцы частью бегут в горы, а частью бросают оружие и сдаются.

Главный калибр «Парижской Коммуны» и «Молотова» отработал на «отлично». Операция по освобождению Крыма переходит в фазу ликвидации мелких банд немецких окруженцев и татарских националистов. Да, товарищ Сталин, спасибо, но я тут ни при чем, это товарищи Кузнецов и Ларионов. Да, все прошло выше всяких похвал. Передаю товарищу Кузнецову.

Что там говорил Верховный нашему наркому, я уж и не слушал. В голову ударило одно – победа, первая победа нашего флота в этой войне! Еще несколько часов, и части, наступающие на сухопутном фронте, соединятся с десантом, после чего все побережье Крыма будет под нашим контролем.

8 января 1942 года, полдень.

Евпатория, госпиталь особого назначения

(санаторий имени В.И. Ленина)

Военврач 3-го ранга Алена Лапина

С того самого памятного утра, когда в лагерь военнопленных под Бахчисараем ворвался армейский осназ, прошло уже два дня. Алену и ее подруг подхватил и понес бурный поток событий, в котором ее главная задача была не трепыхаться.

Сначала за ними в лагерь из Симферополя пришел конвой, состоящий из четырех трофейных штабных автобусов и двух больших четырехосных бронеавтомобилей, вооруженных пулеметами большого калибра. Бойцы, прибывшие на бронеавтомобилях, хоть и не выглядели так угрожающе, как освободившие лагерь осназовцы, но так же, как и те, были вооружены с ног до головы. Быстрая погрузка без паники и суеты, и вот колонна быстро движется по дороге в сторону столицы Крыма.

У моста через реку Альма из придорожных кустов колонну обстреляли. То ли немецкие или румынские окруженцы, то ли татарские бандиты. Но первые же ответные очереди крупнокалиберных пулеметов, прямо с колес вырубающие засаду вместе с кустами, заставил нападавших изменить свои планы и отойти. А автомобильный конвой, не сбавляя скорости, покатил дальше.

В Симферополе машины не остановились. Попетляв по окраинным улочкам, они свернули на дорогу, ведущую в Евпаторию. На Крым спускалась темнота. Убаюканная мерным урчанием автомобильных моторов и покачиванием автобуса Алена не заметила, как задремала. Проснулась она от удивленного оханья соседок. Вдоль подсвеченной тусклым светом фар дороги в полутьме рядами тянулись обгорелые коробки немецких бронетранспортеров и обугленные трупы людей и лошадей. Воздух пах дымом, жженым железом и горелой человеческой плотью.

– Моторизованный полк СС это, – в ответ на удивленные возгласы пояснил сидящий рядом с водителем морской старшина, оглаживая висящий на груди ППД, – как зажигательными эрэсами дали, так и целый полк как корова языком слизнула.

А автобусы шли мимо сброшенных на обочину железных коробок, мимо трупов захватчиков, нашедших здесь свою смерть. Потом по обеим сторонам дороги потянулось чуть всхолмленное поле, усеянное почти незаметными в полутьме бугорками цвета фельдграу.

После того как позади осталась изломанная линия траншей, спать Алене расхотелось совершенно. Короткая остановка на КПП при въезде в большое село, потом еще один небольшой городок, кажущийся покинутым из-за отсутствия света в окнах даже в этот, еще не поздний час. За городком дорога свернула к морю. Алена догадалась, что их привезли в Евпаторию. Проехав вдоль набережной и свернув налево, колонна оказалась напротив больших ворот.

Дальнейшее Алена запомнила плохо. Баня и санобработка, в ходе которой у них отобрали всю одежду, выдав взамен комплекты трофейного шелкового немецкого белья и больничные халаты. Потом, несмотря на позднее время, полный медосмотр, анализы и койка в отдельном карантинном блоке. Как приятно было наконец лечь в чистую постель на белую простыню и укрыться теплым шерстяным одеялом! Немного настораживали запертые двери и решетки на окнах. Но все понимали, что этот карантин не только санитарный.

Утром, еще до завтрака, пришел врач в сопровождении двух бойцов и отделил от их группы два десятка человек с подозрением на инфекционные заболевания – в основном сыпной тиф. Оставшимся же сказали, что больных переводят в инфекционное отделение, расположенное в отдельном здании. После завтрака освобожденных из плена женщин начали по одной вызывать к особисту госпиталя. Через некоторое время настала очередь и Алены.

Девушку привели в небольшую казенного облика комнатку и усадили на табурет. В помещении было всего два человека – особист и его помощник. Особист – лейтенант ГБ, прихрамывая, прохаживался возле стола. Алена увидела, что его правая нога ниже колена была заключена в странную конструкцию из металлических колец и спиц. Помощник особиста в полувоенной форме незнакомого покроя обмотал вокруг ее головы резиновую ленту с отходящими от нее проводами. Потом расположился сбоку и чуть за спиной Алены у небольшого черного ящика, своей откинутой крышкой напоминающего патефон.

– Готово, товарищ лейтенант!

Непроизвольно охнув, лейтенант ГБ опустился на свое место и раскрыл папку.

– Исполняющий обязанности начальника особого отдела госпиталя лейтенант госбезопасности Спиридонов Алексей Петрович. Приступим. Старший военфельдшер Лапина Елена Николаевна, 1916 года рождения, из крестьян, член ВЛКСМ, не замужем?

– Да, – чуть слышно ответила Алена.

Лейтенант госбезопасности бросил быстрый взгляд за спину Алене на своего помощника, потом кивнул.

– Хорошо, расскажите мне об обстоятельствах, при которых вы попали в плен…

Алена стала рассказывать про то, как одним холодным ноябрьским утром их не успевший эвакуироваться медсанбат окружили немецкие мотоциклисты. Как были расстреляны все раненые и все, кого немцы посчитали евреями. Лейтенант ГБ внимательно смотрел ей в лицо и не перебивал, только изредка задавая наводящие вопросы. Послушно, как автомат, Алена рассказала и о двух месяцах своего лагерного заключения, о том, как из более чем трехсот человек в живых осталось меньше ста. Закончив свой рассказ, она так и осталась сидеть, уставившись прямо перед собой невидящим взглядом.

За спиной что-то зажужжало, и помощник особиста подал своему начальнику листок бумаги. Потом Алена почувствовала, как ее голову освободили от резиновой ленты. Лейтенант ГБ подшил в папку поданный помощником листок и написал на нем свою резолюцию. Потом поднял голову, взгляд его стал заметно теплее.

– Товарищ Лапина, вы свободны. Желаю вам скорейшего выздоровления, врачи нам нужны, так же как и танкисты, артиллеристы, летчики, саперы и пехотинцы. В ближайшее время мы с вами еще встретимся.

На выходе, после минутной заминки, совершенно обалдевшей Алене выдали закатанный в прозрачный целлулоид прямоугольник белого картона с ее фотографией, номером, указанием фамилии, имени и отчества, группы крови и номера палаты. И объяснили ей, что эту карточку необходимо прикрепить на левый нагрудный карман халата. Еще минута, и она свободна, как птица. Правда, пока в пределах госпиталя и в рамках правил внутреннего распорядка.

Потянулись медосмотры, процедуры, уколы, таблетки. Молодой организм, подстегнутый инъекциями специальных препаратов и витаминов, довольно быстро брал свое. И вот на очередном медосмотре ее состояние признали удовлетворительным.

Почти тут же Алена получила предписание убыть к месту дальнейшей службы в медсанбат новой, только что сформированной механизированной бригады особого назначения. Вместе с ней туда направлялось еще несколько десятков выздоравливающих бойцов и командиров и таких же, как она, освобожденных из плена медработников. Перед выпиской Алену, как и всех прочих бывших военнопленных, полностью экипировали в зимнюю форму одежды.

Принимал их у госпиталя лично командир бригады полковник Бережной. Личность, надо сказать, среди всех участников Евпаторийского десанта вполне легендарная. Невысокий, худощавый, он напомнил Алене Акелу из рассказов Киплинга о Маугли. Не дряхлого старика Акелу, а полного сил вожака, который в очередной раз поведет свою стаю на Большую охоту. Алена подумала, что служить в осназе, пусть даже в медсанбате – это большая честь, которую она ничем еще не заслужила. И что или она оправдает оказанное ей доверие, или умрет. Третьего не дано.