Текст книги "Крымский излом: Крымский излом. Прорыв на Донбасс. Ветер с востока (сборник)"

Адмирал Кузнецов Николай Герасимович

– Товарищ адмирал, – доложил вахтенный, – «Юпитер» начинает операцию «Аллегро». Просит поднять в воздух вертолет для ретрансляции, к пуску в первом эшелоне готово двенадцать ракет. Первая ракета с беспилотником, остальные боевые. Второй удар уже по зрячему.

Я помнил, что операция «Аллегро» – это удар дальнобойными эрэсами по нефтяным промыслам в Плоешти. Честно говоря, я очень слабо представлял возможности этого оружия. Тогда слабо представлял. Ну что смогут сделать двенадцать, или даже двадцать четыре эрэса с кучей мелких нефтяных вышек, которыми буквально усеяны все холмы под Плоешти! Но действительность превзошла все мои ожидания.

Выслушав вахтенного, я только кивнул, ну а командир «Москвы» капитан 1-го ранга Остапенко добавил:

– Конечно, поднимайте немедленно. Подайте картинки с позиции и с беспилотника сюда к нам.

11 января 1942 года, 04:15. Где-то западнее Евпатории. Позиции ракетной батареи комплекса «Искандер-М»

В командно-штабной машине три офицера склонились над дисплеем компьютера. Все шесть машин батареи были готовы к пуску. Осталось только отдать команду. Координаты целей получены и введены в систему наведения. Командир батареи, полковник Шалимов, отдал команду.

Пошел обратный отсчет. Потом раздался оглушительный грохот, и первая ракета поднялась в небо на столбе огня. За ней еще, еще и еще, пока в небо не ушел весь залп батареи, все двенадцать ракет.

До Евпатории грохот не долетал, зато зарево, да и сами стартующие ракеты видели многие. По дороге к цели, примерно на минуту, ракеты оказались в околоземном космическом пространстве. Потом неумолимая гравитация потянула их вниз, к окрестностям той точки на поверхности Земли, которую люди называют Плоешти. А к разряженным установкам подъехали ТЗМ. Предстояла новая работа.

11 января 1942 года, 04:15. Черное море, 33 мили на траверзе Констанцы. ГКП РК «Москва»

Адмирал Кузнецов Николай Герасимович

Абсолютно черный экран озарился каким-то неземным светом. Оставляя за собой дымный след, тяжелая ракета поднималась в небо на огромном шаре огня. Вот она нырнула в облака, и их высветило изнутри постепенно гаснущим багровым светом. Не успел он погаснуть, как на старт пошла следующая ракета. Все повторилось сначала.

– Лишь только восемь минут летит ракета в ночи, – процитировал-пропел капитан 1-го ранга Остапенко. – Все, приплыли румыны, теперь кричи не кричи…

– Что это, Василий Васильевич? – не понял я.

– Слова из одной песни, – пояснил контр-адмирал Ларионов, – довольно широко известной во времена нашей молодости. Румынам действительно осталось только кричать, ибо, как говорил Чингисхан, пущенную стрелу не остановишь. Хотя восемь минут – это для ракет средней дальности. А тут у нас малая дальность, ей и трех минут хватит…

И, действительно, через некоторое время ожили еще несколько экранов. Небольшой радиоуправляемый самолетик, который доставила к Плоешти первая ракета, освободился от связывающей его оболочки, раскрыл крылья и кругами начал набирать высоту.

Секунд двадцать ничего не происходило, потом по группе нефтяных вышек, стоящих на холме, прокатилась волна мелких разрывов. Мгновение спустя в небо взметнулось ревущее пламя. Секунд через тридцать это повторилось на другой возвышенности. Вниз по склонам потекли ручейки огня, поджигая вышки, которые не были задеты ракетными ударами. Через пять минут самолетик нарезал круги уже над самым настоящим морем огня.

Стало светло, как днем, камера ночного видения отключилась от перегрузки. Некоторое время спустя в небо взметнулись огромные огненные столбы – это в пригороде Плоешти ракеты поразили нефтехранилища и перегонные колонны нефтяного завода. Пламя разливалось по железнодорожной станции, охватывая цистерны с бензином и сырой нефтью. Зарево пожарища должно быть видно за сотню километров.

Не знаю, показалось мне или нет, но через стекла рубки справа по курсу у горизонта высветилась грязно-розовая полоса. Неслабо же там полыхает! Ничего, примерно через час мы подойдем к Констанце, и там тоже будет праздник.

11 января 1942 года, 05:42. Внутренний рейд Констанцы. Танкер «Шипка» (Болгария)

Старший помощник Николай Кайгородов

Сквозь сон мне послышалось глухое бухание орудий. Перевернувшись на другой бок, я постарался уснуть, но мне не дали этого сделать.

– Господин старший помощник, господин старший помощник, проснитесь! – матрос Мирко тряс меня за плечо. – Там ваши пришли, русские…

– Какие, к черту, русские?! – не понял я спросонья. Выстрелы орудий усилились и стали отчетливее.

– Господин старший помощник, русский флот бомбардирует Констанцу, – чуть не плакал Мирко, – господин капитан зовет вас в радиорубку, там на международной волне что-то передают, похоже по-английски, по-турецки и по-русски…

И тут я окончательно проснулся. Зарево, пробивающееся через иллюминаторы, не оставляло сомнений – горел нефтеперегонный завод.

Наскоро одевшись, я выскочил на палубу. От открывшегося мне зрелища защемило сердце. По берегу бил линкор типа «Севастополь». Были отчетливо видны яркие вспышки полных бортовых залпов. В районе железнодорожного вокзала вздымались исполинские разрывы. Похоже, красные все же научились делать приличные фугасные снаряды для двенадцатидюймовок, не то что в наше время с восемью фунтами пироксилина – считай что болванки.

Снаряды рвались и там, где у румын были береговые батареи, только туда явно били калибры поменьше. Бросив взгляд на северо-запад, я присвистнул от удивления. Там, подсвечивая снизу облака, полыхало яркое зарево, охватывающее два-три румба по горизонту. Похоже, судный день был не только у Констанцы. Это горели нефтяные поля Плоешти с Бухарестом в придачу. Значит, отметился не только большевистский флот, но и авиация. Румыны, наверное, уже не рады, что ввязались в эту войну.

В рубке трясущийся от нервного тика капитан Благоев передал мне наушники. Пропустив конец турецкого текста, я дождался передачи на русском языке:

– Всем судам нейтральных стран. Говорит народный комиссар военно-морского флота СССР. Просьба покинуть гавань Констанцы и выйти на внешний рейд. После краткого досмотра на предмет наличия военной контрабанды и подданных государств, находящихся в состоянии войны с СССР, вам будет обеспечено безопасное возвращение в порт приписки. После восьми часов ноля минут по московскому времени порт Констанца и оставшиеся в нем суда будут полностью уничтожены. Повторяю, всем судам нейтральных стран выйти на внешний рейд и лечь в дрейф для приема досмотровой партии… – Дальше радио заговорило по-английски: – To all neutral ships… – и я снял наушники с головы.

Я повернулся к Благоеву.

– Господин капитан, официально заявляю, что нам предложено покинуть гавань и лечь в дрейф на внешнем рейде для проведения досмотра. Отказ от этих действий равносилен уничтожению. И кроме того, никакой нефти мы тут не дождемся, а дождемся только того, что нас поджарят, как кебаб. Так что запускаем машину, поднимаем якорь и резво уносим отсюда ноги. Вот смотрите, турки уже все поняли, – я показал на стоящий по соседству танкер под турецким флагом. Там зажгли полное освещение, показывая себя и свой государственный флаг. Кроме того, суета матросов на палубе не оставляла никаких сомнений – танкер готовится к экстренному выходу в море.

С берега по туркам открыла огонь артиллерийская батарея, скорее всего одна из немецких 75-миллиметровых, которые недавно стали прибывать на побережье из Франции и Германии для усиления противодесантной обороны после катастрофы 11-й армии под Севастополем. Похоже, Гитлер снял свой шикарный китель, чтобы прикрыть голый зад. Но получилось у него плохо.

В ответ на беспорядочные немецкие выстрелы с берега в море засверкали яркие вспышки. Создалось впечатление, что короткими очередями били несколько пулеметов, причем не менее чем пятидюймового калибра.

На позиции немецких артиллеристов, проявивших столь ненужную и неумную храбрость, обрушилась лавина снарядов. После того огненного катка на позициях наверняка не осталось ничего живого. Было видно, как на турецком танкере матросы подпрыгивают, словно обезьяны, и грозят кулаками в сторону берега. Хотя больше никто по ним и не стрелял. Если там еще и оставалась неподавленная полевая артиллерия, то румынские и немецкие командиры поняли столь тонкий намек и больше никак себя не проявляли.

– Господин капитан, шевелитесь быстрее, у нас остался только час… – напомнил я застывшему в ступоре капитану. В конце концов, именно он нес ответственность за корабль и команду. После моего толчка господин Благоев наконец начал командовать, и на нашем танкере поднялась суета.

Но как старший помощник я должен с гордостью сказать, что хоть готовиться к выходу мы начали минут на пятнадцать позже турок, на внешний рейд мы вышли первыми. Сказалась лучшая выучка нашей команды, в чем вижу и свою неоспоримую заслугу, и легкий в запуске дизельный двигатель, работающий на сырой нефти.

Мы вышли на внешний рейд и легли в дрейф. Занимающийся на востоке рассвет высвечивал грозные силуэты боевых кораблей. Похоже, здесь был весь Черноморский флот красных.

Я поднял к глазам бинокль. Русские корабли были, что называется, каждой твари по паре. Эсминцы типа «Фидониси», хорошо знакомые мне по прошлой жизни офицера российского императорского флота, линкор «Севастополь», тоже как привет из прошлого, теперь именуемый «Парижская Коммуна». Один новый крейсер предвоенной постройки, то ли «Молотов», то ли «Ворошилов». Два новых полукрейсера-лидера разных проектов, один итальянского, другой оригинально-большевистский.

А среди них корабли, которые не лезут ни в какие рамки. Абсолютно не похожие ни на что. Во всяком случае, их силуэты я не видел ни в одном справочнике. Господи, что это за наклонные трубы у того большого крейсера! И зачем им столько антенн на мачтах? И у того корабля, который идет прямо к нам, тоже какие-то ящики, установленные между надстройкой и носовой башней. Выглядит все это так, будто это и есть их главный калибр. И если глаза меня не обманывают…

В изумлении опускаю бинокль. То, что я увидел, оказалось боевым Андреевским стягом. У меня аж резануло по сердцу: как град Китеж, восставший из морских вод, к нам шел корабль под флагом Российского императорского флота, не существовавшего уже почти четверть века. Господи, откуда это?!

Я еще раз поднял бинокль и пробежался взглядом по кораблям. Все «незнакомцы» были под Андреевским флагом. А на самом крупном из них, вот сюрреализм, развевался брейд-вымпел красного наркомвоенмора Кузнецова. Вот тут-то я чуть на палубу не сел. Это как понимать прикажете?!

А крейсер, что пошел нас досматривать, уже совсем рядом. Из порта, кроме нас, считайте, никто и не вышел… Ан-нет, тянется еще один… С белой тряпкой вместо флага. Это итальянцы на «Августе» решили сдаться большевикам – не захотели, значит, гореть в порту. А «Августа» ведь под погрузкой была, не пустая.

Перевожу взгляд на русский корабль и читаю безо всякого бинокля его имя: «Адмирал Ушаков». Добротное имперское название, а не какой-нибудь там жидо-большевистский «комиссар Блюмкин». Я Россию люблю, и воевать с ней, хоть с красной, хоть с белой, ни за что не стану. И в Гражданской войне я не участвовал. Еще в восемнадцатом перебрался сначала в Румынию, а потом в Болгарию. Но ведь обидно же… Была великая страна, раз – и нет ее. Или все же есть?

С «Ушакова» спустили катер, который идет к нам. Вот сейчас мы и выясним, кто там, наши или все же «товарищи». А русско-большевистская эскадра, как и обещали, начала крушить порт, только куски бетона и камня полетели от причалов и портовых складов. С новой силой взметнулось пламя над нефтяным портом. Странно, что нет в небе ни румынской, ни немецкой авиации. Но это им, наверное, теперь все равно, ведь и такого порта, как Констанца, тоже больше нет.

С катера к нам на борт поднялась весьма странная компания. Первым по трапу взбежал молодой лейтенант не с нашивками на рукавах или кубарями в петлицах, а с самыми настоящими погонами на плечах.

Правда, погоны были стилизованные – матерчатый хлястик на пятнистой куртке с двумя маленькими звездочками. Но это были погоны! Вводили в ступор морская тельняшка в распахнутом вороте кителя и красная звездочка на щегольском черном берете. Даже специально не придумаешь такую смесь морского и сухопутного, белого и красного.

Вслед за офицером на борт поднялись трое нижних чинов весьма мрачного вида, вооруженные компактными автоматическими карабинами с большими кривыми магазинами. А вслед за ними на палубу полезли пограничники НКВД в зеленых фуражках с красными звездочками, ватниках и с автоматами ППШ. Тоже четверо: лейтенант и три бойца. Хоть совесть в отношении советской власти у меня и чиста, но сердечко екнуло. А ну как расстреляют сейчас без суда и следствия раба божьего Николая Кайгородова, лейтенанта растерзанного революцией Российского императорского флота, подданного несуществующей Российской империи. Ведь я ни болгарского, ни сербского, ни какого иного подданства так и не взял. Вместо документов у меня «паспорт иностранца».

Козырнув, лейтенант НКВД обратился к капитану Дмитру Благоеву:

– Лейтенант пограничной службы Николаев. Господин капитан, попрошу предъявить судовую роль, документы на груз и на судно, – по тому, как он уверенно держался, было видно, что такие процедуры ему привычны. Я сам не ходил ни в Одессу, ни в Новороссийск, ни в Батум, но торговля у СССР через черноморские порты шла оживленная.

– Товарищ лейтенант, – с легкой ехидцей заметил земноводный офицер, – вы забыли спросить о наличии подданных враждебных держав, лиц без гражданства и участников незаконных вооруженных формирований. Мы же с вами договаривались. Тут война идет, а это непорядок. – Лицо офицера озарила мечтательная улыбка. – Вдруг в гальюне по шею в дерьме сидит какая-нибудь важная птица Третьего рейха?

К моему удивлению, всесильный энкавэдэшник не затопал ногами, не закричал на наглеца, а наоборот, покраснел и смутился:

– Рановато им еще по шею в дерьме сидеть, вы тут, товарищ лейтенант, еще меньше недели орудуете… Вот через полгодика-годик замучаемся их перед судом от дерьма отмывать.

– Отмывать их от дерьма будем не мы, а адвокаты, – назидательно заметил офицер, – а наша с вами задача, товарищ лейтенант, будет заключаться в том, чтобы их поймать.

Я абсолютно ничего не понял в этом диалоге, как будто и не на русском языке говорили эти двое. Зато для себя кое-что понял наш капитан, господин Благоев. В мозгах у него все перемешалось.

– Господа-товарищи, – проговорил он дрожащим голосом, – вот этот человек, – он указал на меня, – мой старший помощник, он есть подданный бывшей Российской империи, который не взял никакое другое подданство. Он есть ваш государственный преступник – хватайте его. Больше никаких других чужих подданных на борт мой судно нет.

Вот ведь паскуда, а казался таким приличным человеком! Зато матросы, среди которых, не побоюсь сказать, я был любим и уважаем, застыли как громом пораженные. Зачем ему это было надо, непонятно. Ведь из-за отсутствия подданства я даже не мог занять его место.

– Не надо никого хватать! – с некоторой ленцой сказал офицер в погонах дернувшимся было бойцам НКВД. – Один момент, товарищи. Если сей господин не брал иностранного подданства, то он наш человек. Что мы сейчас и проверим.

– Николай Никифорыч, – обратился офицер к командиру НКВД, – ты погляди, чтобы капитан ничего с собой не сделал. В море там не сиганул, или лобик о палубу не разбил случайно. А то ведь напорется фейсом о чей-то кулак, и будет бо-бо.

Потом офицер чуть вразвалочку двинулся в мою сторону. Я раскрыл ладони, показывая, что в них ничего нет.

– Отлично! – кивнул тот. – Предъявите документы, господин…

– Кайгородов, – сказал я, вытаскивая из-за отворота кителя свой паспорт иностранца, – Николай Кайгородов.

– О, как интересно, – сказал офицер, с легким кивком принимая у меня документ. – Я тоже Николай, и он Николай, – кивнул он на энкавэдэшника. – Тут кругом одни Николаи. – Потом он сурово посмотрел мне в глаза: – Офицер? Пехота, кавалерия, артиллерия, флот?

– Бывший офицер, – вздохнул я, – флотский, разумеется.

Лейтенант чуть исподлобья посмотрел на меня.

– Бывших офицеров не бывает, господин Кайгородов, – сказал он с усмешкой. – Так говорил мой батя, которого я очень уважаю, поскольку он потом и кровью дослужился до бог знает каких высоких чинов. Бывают офицеры на действительной службе, в запасе, мертвые… Бывших не бывает, – он бегло просмотрел бумаги. – На Родину вернуться не думали?

– На расстрел? – я гордо задрал голову. Теперь признаюсь – жест был глуповат.

– Нужны вы кому, чтоб вас расстреливать, – загадочно сказал лейтенант. – После двадцать пятого года, надеюсь, в борьбе против советской власти не участвовали?

– Я, господин лейтенант, собственно, в борьбе против советской власти никак не участвовал. Выехал за пределы Российской империи в марте восемнадцатого и о сем ничуть не жалею. Стрелять в таких же русских, как я – нет, увольте. Вот в германцев или турок – это совсем другое дело…

– Слышь, Коля, – повернулся офицер к чекисту, который в это время проверял документы у других членов команды, – человек белый и пушистый, а все туда же – на расстрел. Запугал Геббельс вами людей, ой запугал.

– Я этого Геббельса, крысеныша, когда поймаю, тоже до смерти запугаю, – отозвался тот.

– Не выйдет, – вздохнул офицер, – он уже сам так запуган, что живым в руки не дастся. Своим шестерым малолетним детям цианистый калий введет, жену из автомата порешит, а сам застрелится. Вот тебе и крысеныш. Ну, ладно, – он взял меня под локоток и отвел в сторону. – Вы мне, Николай Александрович, вот что скажите, что мне дальше с вами делать? Ведь этот ваш капитан как пить дать доложит в гестапо о нашем с вами разговоре. И все, пропал господин Кайгородов бесследно.

– В Болгарии нет гестапо, – возразил я.

– Есть, есть, – с легкой иронией ответил мне лейтенант, – только действуют они негласно. Если уж в нейтральной Швейцарии настоящее осиное гнездо, то в Болгарии сам бог велел быть им понаглее. Коля, – окликнул он своего партнера из НКВД, – подойди сюда на секунду, – и после того как красный пограничник подошел к нам, вполголоса сказал ему: – Слушай, ты до их капитана докопаться сможешь? Наверное, не забыл еще, как это делается?

– Что, завербовал? – ухмыльнулся тот. – Поздравляю. И кстати, а зачем до него докапываться? Есть у меня подозрение, что он ведет шпионаж против СССР в военное время. Вот и задержим его по этому подозрению. Подозрения – это такое дело, что разбираться с ним можно до ишачьей пасхи.

– Отлично! – кивнул лейтенант. – Я так и знал, что ты настоящий друг. Не думай, – сказал он мне, – это не вербовка в обычном смысле слова, просто нам нужен человек, который в определенных кругах наших соотечественников за рубежом смог бы без прикрас и недомолвок рассказать все, что он тут видел и слышал. И слушайте советское радио. Как только объявят о единстве нашей истории, разрешении носить дореволюционные награды и восстановлении гражданства СССР для тех подданных Российской империи, которые, подобно вам, не принимали иностранного гражданства либо подданства… Тогда мы вас ждем в наших рядах. Вот эти бумаги, – из-за отворота кителя лейтенант достал толстый пакет, – я попрошу вас передать в румынское консульство в Варне. Здесь списки солдат и офицеров, что попали в плен. Сбор тел убитых пока продолжается, так что с этим ничего определенного. Но пусть будут уверены: кто не в плену, тот давно мертв. К примеру, от отдельного кавалерийского полка после удара батареи ТОСов остался только пепел…

– Хорошо, – я взял у него бумаги, – скажите мне, господин лейтенант, только честно. Почему вы воюете за большевиков?

Лицо молодого офицера потемнело, и я подумал, что он меня сейчас убьет.

– Мы, господин Кайгородов, воюем не за большевиков. Мы воюем с ордой людоедов, которая пришла на нашу землю с единственной целью убить всех мужчин, а женщин и детей сделать рабами. Это наша земля и наш народ, кто бы в данный момент ни сидел в Кремле. И не смотрите, что они цивилизованны и культурно одеты. Это все те же людоеды, смотреть на которых можно только через прорезь прицела, а прикасаться только штыком. И за то безобразие, что они задумали, мы ворвемся в их чистенькую и культурную Европу и натянем им глаз на задницу. А после этого заставим моргать, вот так, – он рукой показал мне, как будет моргать этот глаз, – и после этого, смею надеяться, наступит мир во всем мире! Если ты русский, не дебил, не ребенок, не старик и не калека, то твое место с нами! В наших рядах! Честь имею!

Я стоял, как громом пораженный, и в голове моей ворочались мысли. В последнее время ходили упорные слухи, что в Крыму на стороне Красной Армии воюет прекрасно вооруженный и обученный легион из «бывших» и их детей. Оказалось, правда. Это стоит того, чтобы рассказать обо всем увиденном нашим. Вернуться на Родину не из милости нынешнего правителя, а как воины-освободители.

А лейтенант, немного успокоившись, шепнул мне на ухо:

– Если вы, Николай Александрович, и ваши друзья до чего-то додумаетесь, то зайдете в советское консульство в Варне и скажете, что у вас есть сообщение по теме «Пилигрим». Там вам сообщат, что делать дальше. Желаю принять правильное решение, и удачи! – лейтенант пожал мне руку и присоединился к группе своих, которые спускались по трапу в катер.

Капитана Благоева, как и обещали, красные забрали с собой. Ну что ж, теперь до самого порта мне исполнять его обязанности.

11 января 1942 года, 16:25.

Черное море, 15 миль на траверзе Босфора. ГКП РК «Москва»

Адмирал Кузнецов Николай Герасимович

В береговой линии, которая проплывает по нашему правому борту, будто кто-то проделал дыру. Это Босфор – заветная мечта всех правителей России, начиная от князя Владимира Красно Солнышко и до Николая Последнего.

Но сегодня мы мирно проходим мимо, никого не трогая. Сегодня наша задача – людей посмотреть и себя показать. Последнее особо. Ибо вопль ярости немецкого командования, который то издало после разгрома, что мы учинили в Констанце, может сравниться только с ревом иерихонской трубы. А если вспомнить полыхающие нефтяные поля Плоешти…

Что там конкретно творится – достоверно не известно никому. Низкая облачность мешается с жирным черным дымом нефтяных пожаров. Инфракрасная камера на самолете-разведчике показывает на месте нефтяных полей сплошной пожар, который бушует уже несколько часов и не собирается утихать. На месте железнодорожной станции и нефтеперегонных заводов – тлеющее пепелище. Скрыть эту катастрофу немцы не в силах, и по сему поводу на радио уже успел отметиться Геббельс. Товарищи, которые прослушивают эфир, доложили, что теперь все мы считаемся дикими варварами и личными врагами фюрера. Ну, и черт с ним! Как говорил бессмертный Василий Иванович, наплевать и забыть.

Товарищу Сталину уже доложено о предварительных результатах операции. Окончательные же будут ясны тогда, когда станет понятно, с какой скоростью немцы с румынами смогут восстановить все то, что мы сегодня им порушили. Тушить десятки и сотни горящих нефтяных скважин – еще та задача. На сердце покой и глубокое удовлетворение, как от хорошо сделанной работы.

Но торжествовать еще рано. Мы будем это делать, когда вернемся в Севастопольскую базу. А пока, после всех безобразий, мы демонстрируем наш двойной российско-советский флаг. У офицеров турецкой военной разведки, которые наблюдают за нами в бинокль со скал Босфора, наверняка от удивления отвисают челюсти. Ну и пусть. Вот они мы, смотрите на нас и запоминайте.

Но похоже, что я и накаркал! Как молния, по эскадре пролетает известие: «Воздушная тревога!» На радарах ПВО видна масса самолетов, приближающихся к нам вдоль побережья со стороны Болгарии. Противно квакают ревуны, разгоняя команду по боевым постам. Немцы идут на высоте пяти-шести километров, то есть где-то по верхней кромке облаков. Пока непонятно, кто это – пикирующие Ю-88 или горизонтальные Хе-111, отметки на радаре от них почти одинаковые.

Но фактом является то, что на нас готовятся совершить налет три девятки немецких бомбардировщиков. Сила немалая. Они будут здесь минут через двадцать, так что эскадра без особой суеты перестраивается в оборонительный порядок.

В средней колонне корабли из нашего времени: «Парижская Коммуна», «Молотов», «Красный Крым», «Ташкент», «Харьков». Со стороны берега их прикрывает группа из большого противолодочного корабля «Североморск» и двух сторожевиков – «Ярослава Мудрого» и «Сметливого».

Со стороны моря эскадру прикрывает «Москва» и эсминец «Адмирал Ушаков». Хотя какой он, к черту, эсминец: 956-я серия по нашим временам – это крейсера, причем далеко не легкие. Мало ли, что он не бронирован…

А вот настоящие эсминцы из нашего времени, наоборот, рассыпались по поверхности моря и на полной скорости нарезают круги вокруг эскадры. Попасть в них бомбой невозможно даже для пикировщика, рулевые там тоже зевать не будут. Их основная задача – подобрать с воды упавшие туда в ходе боя «одуванчики». Если таковые, конечно, будут.

Все, отпущенные нам минуты спокойствия оттикали безвозвратно. Эскадра совершила циркуляцию и, вопреки очевидной логике, устремилась навстречу немцам. Так эффективнее будет действовать зенитная артиллерия, пояснил мне контр-адмирал Ларионов. Он знал, что надо делать, а я вот нет. Поэтому адмирал Кузнецов безропотно уступил право командовать хотя и младшему по званию и должности, но более опытному командиру.

Мне в этом стыдно признаться, но в душе мандраж и беспокойство. Лишь немного утешает и успокаивает ледяная выдержка капитана 1-го ранга Остапенко и контр-адмирала Ларионова. Да и остальные командиры на крейсере «Москва» суровы и сосредоточены, как шахматисты на турнире.

И вот бомбардировщики противника пересекли некий Рубикон, невидимую границу, за которой жизни для них уже не было. Идущий прямо за нами «Адмирал Ушаков» оглушил грохотом стартующих зенитных ракет. Две установки, выбрасывающие каждые три секунды по ракете. Задача – выбить ведущих «девяток» и заменить немецкий орднунг хаосом. Оставляющие за собой дымные хвосты девять ракет скрылось в облаках.

Тем временем немцы тоже пошли вниз, стремясь пробить облачность и визуально обнаружить наши корабли на поверхности моря. Судя по всему, на берегу у них был авианаводчик. Это поработали турки или немцы сами держали на Босфоре службу наведения – об этом нам пока ничего не известно. Только вот эффект получился крайне любопытный. Никто не видел, как ракеты поразили цели, просто из облаков посыпались горящие обломки, а с экранов радаров исчезли десять целей. Какая-то из ракет за счет большого количества готовых осколков поразила не одну, а две цели. Сказать честно, было очень приятно видеть пылающий остов бомбардировщика, беспорядочно кувыркающийся и падающий в море. От иных не осталось и того – просто рой мелких обломков, покрывающих воду мелкой рябью. А ведь эти немцы так и не вышли на рубеж атаки. Сколько наших товарищей погибло при бомбежках, и вот теперь разбойники Геринга наконец-то нарвались на достойный ответ. В небе под облаками появились первые жирные хвосты, соединяющие небо и воду, и первые купола парашютов. Как сказал Виктор Сергеевич, «процесс пошел».

Не успели отгрохотать взрывы в облаках, как навстречу приближающимся разбойникам отправилась новая партия ракет. На этот раз комплексом ближнего боя «Кинжал» отработали «Ярослав Мудрый» и «Североморск». Я ознакомился с характеристиками зенитных систем рубежа XX и XXI веков. По сравнению с ними наши 37-мм и 45-мм полуавтоматы – это просто детская рогатка. Но одно дело читать технические документы, и совсем другое – видеть своими глазами, как стартующий рой ракет, подобно обычным эрэсам, ныряет в облака, а в ответ оттуда падает мусор в виде обломков самолетов и немецкие летчики-парашютисты. Ох, не зря контр-адмирал Ларионов попросил меня как можно шире рассредоточить эсминцы. Работы у них по сбору с воды неудачливых немецких асов было хоть отбавляй. Не успевали они подобрать одного, как на смену ему с неба спускалось трое новых.

Вот, наконец, едва ли треть бомбардировочной группы немцев пробила облака и увидела наши корабли. А мы увидели их. Как и предполагалось, это были пикировщики Ю-88. Высота – тысяча двести метров, удаление полтора километра. До точки входа в пикирование им осталось всего пятнадцать-двадцать секунд, потом их удар остановить будет невозможно. Так думали, наверное, и немецкие асы. Так думал и я. Пришла очередь последнего средства нашей самообороны – зенитной артиллерии. На «Молотове», «Красном Крыме» и «Парижской Коммуне» часто-часто захлопали зенитные полуавтоматы. Среди немецких бомбардировщиков начали распускаться первые клубки зенитных разрывов. Правда, никакого влияния на полет немцев это не оказало, они по-прежнему приближались к нам плотным роем.

И тут я краем глаза увидел, как стремительно взметнула стволы вверх башня главного калибра «Москвы». Частый грохот залпов, ураган огня. Позади нас в таком же темпе из обеих башен лупит «Ушаков». На той стороне кильватера из 100-мм автоматических пушек стараются «Североморск» и «Ярослав Мудрый». За несколько секунд до атаки немецкие пикировщики будто нарвались на стену. Как сказал мне товарищ Ларионов, для этой показательной порки в виду турецкого берега применяются только снаряды с радиовзрывателями, которые дают значительный процент поражений. Вырвавшиеся из этого ада несколько «юнкерсов» смогли отправиться в пике.

Но это был еще не конец. Им навстречу ударили шестиствольные зенитные автоматы. Вы можете представить себе автоматическое наведение по радару и минимальную очередь в двести снарядов? И это при технической скорострельности в четыре-пять тысяч выстрелов в минуту. Тут как в том анекдоте про кота, который рассказал мне кап-раз Остапенко, «до балкона доехали только уши».

Те пикировщики, что все-таки пошли в атаку, операторы зенитных установок перебили с ярко выраженным садизмом. Отыгрались за всех погибших под немецкими бомбами, в том числе беженцев и раненых. Парашютов в этот раз не было совсем, ибо двести снарядов, из которых в цель попадет минимум двадцать, разбирают «юнкерс» на мелкие запчасти. Тридцать семь граммов взрывчатки и надежный взрыватель в каждом снаряде рассчитаны на аппараты с совсем другими характеристиками.

Все, тишина! Лишь дымятся стволы и звенит напряжение в нервах. Радар ПВО девственно чист, на поверхность моря опускаются последние парашюты. Хороший спектакль мы устроили немецко-турецким зрителям. Немцы призадумаются, а турки, надеюсь, станут вести себя поскромнее.