Текст книги "Медаль за город Вашингтон"

Выход из Чесапикского залива заблокировала эскадра этой проклятой самозваной Конфедерации. И если их норфолкский отряд топчется на месте – все-таки Хоар решился и отправил туда генерала Винфилда Скотта Хэнкока вместо Говарда, – то Форрест, двигаясь от Чарльстона, весьма успешно развивает наступление на Колумбию, столицу штата. Хорошо еще, что защищать город отправился генерал Шерман…

Потеря Ки-Уэста во Флориде означает, что флот Конфедерации блокирует и выход в Мексиканский залив. Мобил пал, Лонгстрит – уже дважды изменивший, сначала Югу, а теперь и Северу, – идет на Батон-Руж. Хорошо еще, что его попытка с ходу взять Новый Орлеан оказалась безуспешной – там какой-то полковник Кинг, отстранив присланное Говардом руководство, сумел грамотно организовать оборону.

Даже Хоару теперь стало понятно, что опора на цветные полки оказалась не самым лучшим решением. Хорошо еще, что газеты описывают события так, что население северных штатов – и собственно Вашингтона – верит в нужную версию событий. Тем более что историю, как известно, пишут победители. А Север победит и на сей раз, в этом новый президент не сомневался – у него и населения намного больше, и промышленность всяко получше, а самое главное, вся финансовая система сосредоточена именно там. И даже такой далекий от военного дела человек, как он, знал, что сказал в свое время великий Наполеон: «Для войны нужны три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги»[41]41
  Эту фразу действительно, как правило, приписывают Наполеону, но на самом деле это написал Раймондо Монтекукколи, военачальник семнадцатого века, в своих «Афоризмах об искусстве войны».


[Закрыть].

Бывший сенатор вспомнил, как даже в 1863 году многие сомневались в победе над Конфедерацией в той, первой войне. А позиции южан тогда были намного лучше, чем сегодня – у них были и власть на местах, и оружие, и деньги… Но уже через два года все закончилось. А на этот раз есть надежда, что конец наступит намного быстрее. В Пенсильвании, в Филадельфии и Йорке формировались корпуса, которые в скором времени перейдут в наступление и разобьют этого проклятого Тёрчина в Мэриленде. В Нью-Йорке готовится эскадра, которая высадит десант на побережье Вирджинии и захватит Норфолк, после чего разобьет флот Конфедерации сначала у горловины Чесапика, а затем и в самом заливе. А потом можно будет не спеша заняться и Чарльстоном, и Мобилом…

Но все равно все далеко не так хорошо, как хотелось бы. Вместо быстрой, решительной и дешевой победы над южанами северяне несут потери, как материальные, так и человеческие. Причем немалые. Не следует забывать и о том, что через два года будут выборы. Хоару очень хотелось усидеть в своем новом кресле хотя бы еще четыре года. И об этом голова должна болеть уже сейчас.

А тут еще эти картины не туда повесили.

– Масса президент, – испуганно заверещал один из негров, – масса президент, не беспокойтесь, мы сейчас же поменяем картины местами. Не сердитесь, масса пре…

Его жалобное клекотание неожиданно прервал удар грома, да такой, что стекла в особняке задребезжали.

«Странно, – подумал Хоар. – На небе нет ни облачка. Откуда же этот гром?»

Он выглянул в окно и увидел нечто, что поразило его до глубины души. Силуэты двух странных огромных птиц с огромной скоростью мчались по небу. Они поднялись вверх, а потом, словно с огромной горки, заскользили в сторону особняка президента. Промчавшись мимо, они во мгновение ока скрылись в небесной синеве, а здание снова потряс удар грома. Где-то жалобно звякнуло вылетевшее стекло.

А потом в небе появилось другое чудовище – нечто очень похожее на головастика лягушки-быка. Именно такие головастики порой заводились в вашингтонских фонтанах.

Вот только над головастиком, словно венчик, висело какое-то кольцо – Хоар присмотрелся, и ему показалось, что это были лопасти, как на ветряной мельнице. Разве что крутились они во много раз быстрее. Президент вспомнил, что про подобные летательные аппараты он читал в репортажах из Ирландии. Но он не верил в писанину репортеров – мало ли что им может померещиться после бутылки виски. Только вот, пожалуйста, эти кошмарные создания югороссов не только существуют, но и зачем-то летают здесь, над Вашингтоном. Более того, из брюха пузатого земноводного то и дело вываливались какие-то бумаги.

Из окон президентской спальни, за решеткой, отделявшей сад особняка от Молла – как именовался главный парк города, – было видно, как несколько прогуливавшихся по саду людей начали нагибаться и подбирать падающие с неба листы. К ним присоединились и другие прохожие. Многие становились на четвереньки, чтобы подхватить бумажку с земли. Иногда они даже отталкивали других, не стесняясь пускать в ход кулаки, чтобы успеть раньше конкурента завладеть каким-либо листком.

– Мистер президент! – на пороге спальни появилась фигура Колина Мак-Нила.

– Что такое, Колин?

Дворецкий протянул Хоару четыре листка. В левом верхнем углу каждого стоял крупный порядковый номер – красная единица, синяя двойка, зеленая тройка либо черная четверка. Хоар заметил, что и сами листы частично были напечатаны в цвете – весьма дорогой процесс, подумал он и взял первый лист, тот, на котором была изображена единица.

Озаглавлен он был так: «Вторая Реконструкция – кровавое преступление». На нем были цветные изображения сгоревших домов, убитых женщин и детей – часто обнаженных, хотя причинные места были вымараны. Картинки были столь реалистичны, что, если бы Хоар не знал о том, что цветных фотографий еще не существовало – были лишь раскрашенные вручную дагерротипы, – их легко можно было принять за фотографии.

«Да, явно и это – дело рук проклятых югороссов, гореть им в аду», – подумал Хоар.

На обратной стороне листка он увидел список, озаглавленный: «Неполный перечень военных преступлений, совершенных солдатами федеральных войск», а под ним и свидетельства, в том числе и самих преступников.

«Вообще-то, – подумал президент, – бумага все стерпит». Только вот и в пасквиль о несчастном негре дядюшке Томе, написанным миссис Стоун, практически все северяне поверили. Хуже всего было то, что, в отличие от нашумевшей книжульки, где все было голословно, к свидетельствам прилагались фотографии, которые заставили ужаснуться даже Хоара.

Второй лист был хуже. На нем были фото с места нападения на Уилера – интересно, каким образом они их получили? А вот Родхам лежит абсолютно одетый, а не голый, как было написано в протоколах полиции. И заключение – содомским грехом тут и не пахло.

Что подтверждал и рассказ Уилера про то, как на него напали, и про его чудесное спасение. Тут же и показания Ричардсона, не только подтверждающие эти детали, но и называющие его, Хоара, заказчиком убийства президента. И, наконец, мнения нескольких известных юристов о полной незаконности импичмента – о чем Хоар, конечно, знал и без них, но никто не осмеливался об этом даже заикнуться.

Под номером три была напечатана статья этого гнусного предателя – Сэма Клеменса. Хоар два года назад специально ездил к нему в Коннектикут вместе с Рут-Энн по просьбе последней, когда отношения между супругами были еще более или менее сносными. Клеменс тогда стараниями своей Оливии превратился в аболициониста. А сейчас он требовал ни много ни мало независимости Конфедерации – причем в границах южных штатов и всех территорий к западу от них. И, наконец, он описал события, произошедшие на забытом Богом клочке суши, именуемом Бермуды. Оказывается, Уилер попросил югороссов о военном вмешательстве – «для освобождения Североамериканских Соединенных Штатов от преступников». Кто он, собственно, такой? Далее некий еврейчик по имени Джуда Бенджамин попросил того же от имени несуществующих Конфедеративных Штатов Америки.

И наконец четвертый, последний лист – самый страшный для Хоара. Это было обращение командования вооруженных сил Югороссии, в котором говорилось, что так как не осталось прямых каналов связи с «так называемой администрацией Хоара», то Югороссия подобным образом сообщает, что она поможет САСШ и КША восстановить закон и порядок и обеспечит мир между этими странами, а также восстановит справедливость на Тихом океане. Подробностей не было, но Хоару стало ясно, что пролет страшных железных летательных аппаратов – всего лишь прелюдия. И он боялся даже подумать о том, что за этим последует.

Но сейчас нужно было действовать, и действовать быстро. Он взял листок бумаги и написал:

Указ президента от тридцатого августа 1878 года

В округе Колумбия вводится военное положение.

Из домов разрешается выходить только по работе и делам, либо со специальным разрешением. Запрещаются любые собрания, включая церковные службы.

Войскам дозволяется арестовывать паникеров и агитаторов против законного правительства.

Населению предписывается немедленно уничтожить все подметные листовки и другие материалы, либо передать их армии. Любой, кто сохранит такую листовку, будет приравнен к мятежникам.

Особо злостных нарушителей закона и порядка дозволяется казнить на месте, с последующей конфискацией всего имущества в пользу правительства. Остальных приказываю держать на территории форта Линкольн, а если там не хватит места, то и других фортов на северо-востоке округа Колумбия, как мятежников, выступивших против конституционной власти.

Президент Джордж Фрисби Хоар

– Колин, распорядись, чтобы с этого указа были сняты три копии – две пусть доставят в Конгресс и в «Вечернюю звезду», чтобы напечатали в сегодняшнем номере, а третью ты лично отдашь в руки генералу Говарду, причем как можно скорее.

30 (17) августа 1878 года. Гамильтон, Бермуды, адмиралтейство, бальный зал

Тимоти Майкл Хили, корреспондент газеты «The Nation», Дублин

Вокруг меня сидели полторы дюжины корифеев пера – тут были и Сэмюэл Клеменс, великий писатель и журналист от бога, главный редактор «Южного креста», и мой соотечественник Уильям Говард Расселл, прославившийся своими репортажами с полей боевых действий и представляющий лондонскую «Таймс», и знаменитый Джозеф Пулитцер от «New York Sun». И многие из них с неодобрением косились на новичка в моем лице.

Еще недавно я работал на Северо-Восточной железной дороге в английском Ньюкасле-апон-Тайн. Время от времени я писал небольшие заметки, которые мой дядя, Тимоти Дэниел Салливан, печатал в принадлежащей ему же дублинской «The Nation». Но в январе всех ирландских католиков неожиданно уволили с железной дороги за неблагонадежность, и я на последние деньги каким-то чудом добрался до родного Изумрудного острова. И не успел я сойти с корабля в Данлири у Дублина, как меня схватили и отправили в тюрьму Киллмейнхем как подозрительного элемента, где я сумел каким-то чудом выжить. После того как нас в апреле освободили Ирландские королевские стрелки, дядя Тим попросил меня написать цикл статей о пережитом. После чего меня зачислили в штат газеты, превратившейся – в том числе, по словам дяди, из-за моих статей – в самую авторитетную во всей Ирландии.

Потом были приятные моменты – как, например, коронация нашего любимого короля, Виктора I, – и такие, как Дублинский трибунал, заставивший меня вновь пережить то ужасное время. На трибунале я сдружился с Сэмом Клеменсом, который и убедил моего дядю послать меня на Бермуды. «Мистер Салливан, племянник ваш сейчас играет пятую скрипку в команде на Дублинском трибунале, а на Бермудах он сможет себя показать. И, поверьте мне, он справится».

Я в этом был не столь уверен – мне впервые приходилось освещать события самостоятельно, причем уже в одиннадцать часов вечера мои материалы должны быть готовы, чтобы уйти по телеграфу в Дублин. Сердце моё билось часто-часто, и я, чтобы хоть как-нибудь отвлечься, крутил в руках подаренную югороссами шариковую ручку и смотрел по сторонам. Пульт оратора, длинный стол со стульями, какие-то непонятные приспособления, стоявшие на нем, и странное белое полотно в металлической рамке, висевшее на стене – как будто кто-то вывесил огромный кусок холста и забыл написать картину. Я все пытался понять его предназначение и не заметил, как открылась дверь и начали входить люди. Один из них, с трудом передвигавшийся на костылях, был чернокожим, в сером мундире с пришпиленным к нему крестом.

– Здравствуйте, дорогие журналисты, – произнес с небольшим акцентом офицер, подошедший к пульту. – Спасибо, что уделили нам время. Я генерал-майор армии Югороссии Бережной.

Я удивился – обычно у генералов были эполеты, бороды, и они выглядели как поросята, которых откармливали, чтобы зарезать на Рождество. Бережной же был худощав, высок, чисто выбрит и носил неизвестную мне форму из синего сукна, а вместо эполетов у него была лишь крупная звезда на погонах. На груди вместо наград располагались в ряд непонятные планки разных расцветок.

Он выдержал крохотную паузу и продолжил:

– Мы, югороссы, не приемлем зверств, совершаемых «во имя» – будь то демократия, будь то бремя белого человека, будь то какая-либо иная причина. Именно поэтому мы освободили народы, угнетаемые турками. Именно поэтому мы вмешались в события, происходившие в многострадальной Ирландии.

«Да, – подумал я про себя, – если бы не югороссы, мое тело покоилось бы во рву у Киллмейнхемской тюрьмы, да и от родни моей остались бы рожки да ножки».

– И именно поэтому мы хотим вам показать, что происходит совсем недалеко отсюда – на землях американского Юга. А после этого вы послушаете непосредственных свидетелей этих событий. И наконец сможете задать свои вопросы.

Задернули шторы, и на полотне, принятом мною за ненаписанную картину, появились цветные изображения. Сам я не видел того, что творилось в Корке и других ирландских городах – меня схватили тогда прямо у трапа корабля, – но сменявшие друг друга картинки до боли напоминали то, о чем рассказывали на Дублинском трибунале. Мертвые окровавленные мужчины, женщины и даже дети… Трупы женщин и девочек – а иногда и мальчиков, – часто оголенные, с кровью в причинных местах. Тела, прибитые к заборам, с перерезанными глотками, иногда обгоревшие, нередко изуродованные… И комментарий – «снято в Мобиле тогда-то и тогда-то», «снято в Мэриленде недалеко от Элликотт-Сити тогда-то и тогда-то»… Сгоревшие усадьбы и дома казались на фоне этого чем-то обыденным. Меня поразило, что нередко жертвы были чернокожими.

Погасли картинки, начали отодвигаться портьеры, и в зале вновь посветлело. И тут я услышал голос Пулитцера:

– Откуда мы знаем, что эти зверства произошли именно там, где вы сказали, и что в них виноваты северяне?

Негр, опираясь на костыли, встал во весь свой полный рост и сказал:

– Мистер… Пулитцер, если я не ошибаюсь? Так вот, на одном из фотографических изображений – моя жена и дочери. Я сделал огромную ошибку – послал их в родные места, на ферму Смита в Мэриленде. Фотография была сделана после того, как мы отбили ферму у 72-го Цветного полка.

– Лейтенант Джонсон, – обратился к нему Бережной. – Расскажите, что вас привело в армию Северного Мэриленда и что вы там увидели.

Джонсон с трудом переместился к пульту, оперся на него и заговорил. То, что я услышал, с трудом поддавалось пониманию – как могут люди превращаться в таких зверей? Но не успел лейтенант закончить, как вновь послышался голос Пулитцера:

– Другими словами, лейтенант, – последнее слово было произнесено с долей издевки, – вы дезертировали из армии и перешли на сторону тех, кто хочет вновь превратить вас и людей с вашим цветом кожи в рабов?

– Нет, масса, – слово «масса» было произнесено не менее издевательски, – во-первых, никто никого порабощать не собирается, да и как это сделать? А во-вторых, я принимал присягу служить народу – а то, что я видел своими глазами, – и то, что вы видели здесь, – направлено против народа. Белого и черного. И противно как человеческим, так и божественным законам. Равно как и попытки выгородить преступников, мистер Пулитцер.

– Мистер Пулитцер, хочу напомнить вам, что время вопросов еще не пришло. Лейтенант, благодарю вас.

Джонсон вернулся на свое место, и Сэм шепнул мне:

– Отказался от кресла-каталки, представляешь себе!

Вновь задернули портьеры, но на этот раз картинки на белом прямоугольнике двигались. Сначала последовало описание спасения президента Уилера от убийц, причем не только интервью с самим Уилером и допрос некого Ричардсона, его несостоявшегося убийцы, но и запись попытки самого убийства. Больше всего меня поразило то, что запись была сделана в темноте, но фигуры были различимы. Потом была цветная картинка, показывающая труп одного из нападавших, лежавший полностью одетым на полу.

И передовица «Нью-Йорк сан», в которой описывалось, что президент Уилер якобы был содомитом и что тело было «полностью раздето, что свидетельствует о том, что Уилер убил своего парамура во время любовной ссоры, как это часто бывает у извращенцев». А голос за кадром добавил:

– Другими словами, обстоятельства нападения на президента Уилера были полностью сфальсифицированы, а обвинение в содомии и убийстве – ложно. Следовательно, и импичмент, тем более в присутствии вооруженных людей, – недействителен. А теперь мы узнаем, что именно привело к этим событиям.

Новая картинка. Не самого приятного вида толстяк в цивильном костюме сидел за столом, и невидимый собеседник обратился к нему:

– Сенатор Паттерсон, расскажите нам, пожалуйста, что вы знаете о так называемой Второй Реконструкции?

Рассказ сенатор начал с описания заговора под руководством тогда еще сенатора Хоара, недавно ставшего официально президентом САСШ. Говорил он сбивчиво, но рассказанное им меня поразило до глубины души – так значит, сотни тысяч и миллионы людей пострадали только потому, что кто-то боялся за свой бизнес, кто-то не желал терять свое место в Сенате, а кто-то еще и хотел стать президентом. Последовало повествование про то, как было организовано убийство президента Хейса, как обвинили южан, как Сенат очистили от людей с южными корнями, и как сенаторам приходилось голосовать под дулами ружей. Паттерсон рассказал про убийство Бёрнсайда и Шеридана, про то, что Уилера предполагалось отравить, а убийство свалить на южан. И, наконец, о том, как самого Паттерсона предупредили о том, что его и самого собираются убить. Закончил сенатор свой рассказ словами, обычно произносимыми свидетелями в суде:

– И я клянусь, что это правда, вся правда, и ничего кроме правды, да поможет мне Господь!

– Я, может, еще поверю, что Уилер не содомит. А вот почему Паттерсон не рассказал, что сам он – очень даже? – насмешливо произнес Пулитцер.

– А у вас есть доказательства? – раздался неожиданно для всех звучный баритон Расселла.

– Нет, но это всем известно.

– Ключевое слово – «нет». Да и к делу это отношения не имеет. Заткнитесь уже, Пулитцер.

Далее последовали свидетельства пленных янки – офицеров и солдат, а также их жертв с описанием увиденного. И, наконец, вновь появился свет, и генерал Бережной сказал:

– Я надеюсь, что вы смогли хоть немного понять, что именно происходит сейчас на американском Юге. Приглашаю вас задавать вопросы.

– А как иначе вы прикажете бороться с мятежом? – голос Пулитцера становился все более и более визгливым.

– Как мы убедились, никакого мятежа не было, был лишь заговор некоторых свиней в человеческом обличье, решивших устроить кровавую баню и заодно набить свой карман, – услышал я голос Френка Доусона, который начал подниматься с сиденья.

Пулитцер сник и закрыл лицо руками, но Бережной сказал:

– Спасибо, мистер Пулитцер, за ваш вопрос. Ну что ж, если для вас цель оправдывает любые средства, то с вами не о чем говорить. И вы, мистер Доусон, сядьте пока. Есть ли у кого-нибудь еще вопросы?

Вопросов было много – у всех, кроме Пулитцера, – и на все были достаточно развернутые ответы. Но, к моему удивлению, до меня никто не подумал задать вопрос, который, как мне казалось, был самым важным:

– Генерал, а что вы намерены делать дальше? Вы же сказали, что Югороссия не потерпит зверств, где бы их ни совершали и кто бы их ни совершал.

– Благодарю за ваш вопрос, мистер Хили, – улыбнулся тот, а я подумал, надо же, он знает, кто я такой. – Через два часа в саду адмиралтейства выступит президент Уилер. А после него – министр иностранных дел Конфедерации Джуда Бенджамин. И ваш покорный слуга.

Часть 3. Возвращение Конфедерации

30 (18) августа 1878 года. Вашингтон, Форт-Стивенс

Генерал-лейтенант Оливер Отис Говард, командующий войсками Второй Реконструкции

Форт-Стивенс был относительно небольшим – чуть менее четырехсот ярдов по периметру. Он представлял собой квадрат земляных валов со скошенными углами и с подготовленными позициями для девятнадцати орудий. Впрочем, самих пушек подвезли всего с десяток, а каменное навершие валов так и не восстановили. То же, что некогда было казармами, разваливалось прямо на глазах.

– Майор, – обратился я к коменданту форта, – почему вы так и не восстановили форт? Времени и сил у вас было для этого вполне достаточно.

– Сэр! – отчеканил тот. – Это не совсем так. Нас перевели сюда всего четыре дня назад. До того мы стояли в Роквилле, и, поверьте мне, там все было в полном порядке. До тех пор, пока не напали эти ублюдки Тёрчина…

– Хорошо, но у вас все же было три дня. Почему тут ничего не готово?

– Сэр, – тяжело вздохнул майор и хмуро посмотрел на меня. – Вы даже представить не можете, как трудно заставить этих черномазых бездельников работать. В Роквилле в конце концов мы попросту согнали местное население, и именно они восстановили оба форта. Здесь же нам запретили кого-либо трогать.

– Черномазых бездельников, говоришь? – в груди у меня закипела ярость. – Да как ты смеешь так говорить! Как твоя фамилия?

– Дж… Дженкинс.

– Лейтенант, – я кивнул своему адьютанту, – немедленно арестовать майора Дженкинса!

– Но, сэр… – майор мгновенно потерял всю свою самоуверенность. – Я… Вы… – Он так и не смог сказать что-либо членораздельное и дрожащими руками покорно отдал револьвер и саблю адъютанту.

Я не захотел более иметь дело с этим болваном. Ничего, скоро он ответит перед трибуналом за позорную сдачу Роквилла – вряд ли его получится привлечь за оскорбление негров. А именно этого я простить не мог.

Даже во время Мятежа я исправно посещал церковь – не зря же меня именуют Христианским генералом. И в один прекрасный день проповедник, приехавший ко мне в часть, сказал на проповеди, что Моисей был не евреем, а египтянином. И что каждый из нас просто обязан подражать ему во всем – ведь нашей задачей являлось вывести людей, некогда привезенных из Африки, из рабства.

– Тем более, – громогласным голосом вещал проповедник, – многие ученые утверждают, что те, кто себя называет евреями, таковыми не являются, зато некоторые африканские племена являются потомками избранного народа.

Не знаю, так ли это, но я тогда почувствовал, что Господь действительно возложил на меня ту же задачу, что и на Моисея. А недавние рабы были вверены мне Господом, чтобы под моим командованием они добрались до Земли Обетованной. Что бы это ни означало.

Южан же я тогда посчитал египтянами, на которых Господь ниспослал десять казней египетских во время и после Мятежа. Но теперь они мне казались скорее мадианитянами. Я часто перечитывал книгу Чисел, 31-ю ее главу: «И сказал Моисей народу, говоря: вооружите из себя людей на войну, чтобы они пошли против Мадианитян, совершить мщение Господне над Мадианитянами».

А то, что мои чернокожие «евреи» иногда плотски забавлялись с «мадианитянками», так в этом я не видел большого греха. Ведь заслужили они скорее даже то, что сотворяли с библейскими мадианитянами еврейские полководцы. В той же главе книги Чисел, в пятнадцатом стихе написано: когда армия вернулась к Моисею, убив всех мадианских мужчин, но пригнав с собой мадианитянок: «И сказал им Моисей: для чего вы оставили в живых всех женщин?» И далее, в стихе 17-м: «Итак, убейте всех детей мужеского пола, и всех женщин, познавших мужа на мужеском ложе, убейте; а всех детей женского пола, которые не познали мужеского ложа, оставьте в живых для себя».

Я же не призывал никого убивать, полагая, что южане все же христиане, хотя и впавшие в грех гордыни. Но если где-то кого-то и убьют мои люди, то я против не буду.

А вот индейцы, с которыми мне довелось повоевать, за редким исключением были язычниками. Я их тоже считал «мадианитянами» и позволял своим людям – включая и цветные полки – во время войн точно так же поступать со всеми, кто попадался им в индейских деревнях. И, как правило, я одерживал одну победу за другой, что укрепляло меня в моей вере, как и в том, что то, что я делаю, угодно Господу.

Вот только одержать победу над южанами у меня все не получалось, ни тогда, во время Мятежа, ни сейчас. То и дело происходили необъяснимые события. Поезд из Гейтерсбурга, отправленный в Роквилл с двумя ротами 75-го полка, потерпел крушение по дороге. Он сошел с рельсов, вагоны покорежились и сгорели, и никто, согласно донесению, не выжил. А отряд, посланный мною из Сильвер-Спринг, эти исчадия ада разгромили еще на подходах к новому логову этого проклятого «мадианского князя» – того самого Тёрчина, которого я так сильно ненавидел.

Тёрчина, который так и не перешел в истинную веру, оставшись еретиком-ортодоксом. Тёрчина, добившегося каких-то незначительных побед, после чего Господь покарал его и ниспослал ему удар. Его я считал посланцем Сатаны, который должен быть разбит и низвергнут в преисподнюю, откуда он вышел со своими подручными.

В свое время я сумел добиться через друзей в армейской бюрократии, чтобы этому русскому безбожнику не назначили пенсии. А когда президент Грант потребовал у Конгресса крохотную пятидесятидолларовую пенсию для Тёрчина, то я уговорил друзей в Конгрессе исправить законопроект так, чтобы эта сумма выплачивалась русскому раз в год, а не раз в месяц.

Конечно, и сейчас, как мне кажется, новый президент не слишком доволен мной. Так, например, на особенно важные театры боевых действий – Норфолк, Чарльстон, Новый Орлеан – он назначил не меня, а других командующих. А против Тёрчина в скором времени направятся вновь сформированные корпуса из Пенсильвании. И слава победителя южан достанется не мне, а Шерману, Хэнкоку или какому-нибудь Кингу. А может быть, и командующим пенсильванскими корпусами.

Впрочем… Ведь Моисей тоже не сам разбил мадианитян. Это сделали за него еврейские военачальники, а он лишь послал их в бой и только тогда, когда они вернулись с победой, сказал им, что им надлежало делать. Так что у меня еще все впереди. Главное – упование на Господа и точное исполнение начертанного в Библии. Но нельзя забывать и о военной стороне дела.

Передо мной стоят две основные задачи. Во-первых, укрепить северо-западное направление, чем я сейчас и занимаюсь. А во-вторых, уничтожить заразу пораженчества в зародыше. Мои люди с утра методично прочесывают район за районом в местах, где летающие адские колесницы югоросских безбожников сбросили свои листовки. Согласно последним сведениям, которые мне доложили несколько минут назад, более пятисот человек арестованы – места в форте Линкольн не хватило, и их держат и в трех других фортах, – а семнадцать из них уже успели повесить. И, по словам посыльных, сопротивления больше никто и нигде не оказывает.

А насчет тёрчинских ублюдков… Дойдет очередь и до них. Ведь, чтобы войти в Вашингтон, им нужно будет прорваться через шквальный пушечный огонь фортов Стивенс, де Русси и других. А тех, кто все же из них прорвется, ожидает та же участь, что и людей Пикетта под Геттисбергом – позор и плен. С добавкой виселиц. Я никого не собираюсь жалеть, ведь и Моисей не пожалел мадианитян, уничтожив под корень этих язычников. Я не боюсь крови, ведь чем больше ее прольется сейчас, тем сильнее будет власть истинных христиан, не погрязших в безбожии…

31 (19) августа 1878 года. Оранжбург, Южная Каролина

Генерал армии Уильям Текумсе Шерман

Вообще-то это не моя работа – воевать в одной отдельно взятой дыре в Южной Каролине. Генерал армии – де-юре главнокомандующий всеми сухопутными войсками Североамериканских Соединенных Штатов. Над ним стоит лишь главнокомандующий всеми вооруженными силами государства, то есть президент страны.

Но после того, как мой старый враг Нейтан Бедфорт Форрест за считаные часы захватил Чарльстон, президент Хоар попросил меня – не приказал, а, прошу заметить, именно попросил – остановить Форреста и его добровольческий корпус. И вчера рано утром мой поезд уже прибыл из виргинской Александрии на вокзал Колумбии, столицы Южной Каролины. С ним пришли составы с личным составом 25-го пехотного и 7-го кавалерийского полков – обе эти части были недавно переброшены в Вашингтон из департамента Дакота.

Тринадцать с половиной лет назад, семнадцатого февраля шестьдесят пятого года, мои войска заняли этот город, славившийся тогда своей красотой и центром, построенным в древнегреческом стиле.

Мятежники оставили город без боя, вероятно, для того чтобы не подвергать его опасности. Более того, мне было приказано по возможности не причинять Колумбии никакого вреда. Тем не менее, решив, что южанам нелишне было преподать еще один урок, я разрешил своим людям делать все, что они пожелают, и распорядился выдать им дополнительную порцию виски, как всегда в подобных случаях. Ведь пьяный солдат нанесет намного больший вред, чем трезвый[42]42
  Исторический факт, подтвержденный целым рядом письменных источников, в частности воспоминаниями генерала Слокума, подчиненного Шермана.


[Закрыть].

В результате от Колумбии остались лишь горы щебня, закопченные бревна и дымящиеся руины. И сейчас, осмотрев город, к своему нескрываемому удовольствию, я обратил внимание на то, что восстановлено было немногое – и то впопыхах. Людей на улицах практически не было видно, не считая патрулей, состоящих из солдат 77-го Цветного полка.

– Где сейчас находятся мятежники? – спросил я встретившего меня полковника Чайверса, командира этого полка.

– Они выбили моих людей из Гус-Крика, захватили без боя Саммервилл и приближаются к Риджвиллу, – ответил тот уныло. Выглядел полковник неважно – похоже, что он совсем потерял присутствие духа и ждал лишь повода для того, чтобы продолжить отступление.

– Сколько их там всего?

– Около двух батальонов пехоты и два эскадрона конницы, – сказал Чайверс и тяжело вздохнул.

«Справимся», – подумал я, а вслух спросил:

– Ваши действия?

– Я приказал занять позиции в Холли-Хилле…

– Думаю, что, скорее всего, они вышлют разведку и, увидев, что вы там, отправятся вместо этого на Сент-Джордж, затем на Оранжбург. А ваших людей просто-напросто окружат. Немедленно пошлите к ним гонца, пусть они отходят на Оранжбург, где сходятся две основные дороги на Колумбию. Там-то мы их и остановим.

– Сэр, а что, если они направятся на запад, на Эйкен? – полковник озабоченно покачал головой.

– У вас там есть люди? – поинтересовался я.

– Примерно рота, – Чайверс произнес эти слова таким тоном, что я сразу понял – если там и есть эта самая рота, то состоит она далеко не из самых лучших солдат его полка.