Текст книги "Медаль за город Вашингтон"

– Три доллара и мелочь.

– А ну давай их сюда!

Ваня не смог удержаться и резко поднялся в полный рост:

– Это еще что такое? Как вы себя ведете?!

– Сядьте, сэр! – Слово «сэр» прозвучало грубо и издевательски. Девушка дрожащей рукой достала из сумочки холщовый пакетик и протянула его наглецу. Тот продолжал куражиться и с издевательским поклоном произнес:

– Спасибо, мисс! А теперь вы пойдете с нами. – Двое его подручных с похотливыми улыбками на черных физиономиях схватили ее под руки и потащили в конец вагона.

– Что это такое? – твердым командным голосом произнес мой муж. – Что вы себе позволяете? А ну, быстро отпустите девчонку! – И он достал из саквояжа длинноствольный флотский кольт, который привез с войны – хотя револьвер был и старенький, но муж за ним тщательно ухаживал.

Главарь лишь ухмыльнулся, и муж трижды выстрелил. Кровь одного из них заляпала платье девочки, но та находилась в прострации и лишь всхлипывала. Мне пришлось дать ей пощечину:

– Срочно уходим! – крикнул муж, схватив в охапку наши вещи.

И мы втроем выбежали в коридор вагона. Практически из каждого купе доносились чьи-то вопли и громкий хохот грабителей и насильников. Мы спрыгнули с поезда – это было нетрудно сделать, так как состав стоял в чистом поле – и пустились наутек. За нами никто не гнался – все были слишком заняты своими преступными делами, – но Ваня приказал:

– Не знаю, что здесь происходит, хотя мне кажется, эти бандиты подумали, что стрелял кто-то из них. Но когда они найдут трупы, нам несдобровать. Тем более что у меня осталось всего три патрона в барабане и еще коробка с дюжиной в вещмешке, – а этого явно недостаточно. Мисс, вы можете идти?

– Да, сэр! – Испуг у Мейбел уже прошел, и ее глаза смотрели с надеждой на Ваню.

– Тогда пойдем подальше отсюда. И как можно скорее.

Через несколько минут мы добрались до догорающего домика посреди небольшой фермы, перед которой валялся труп молодого мужчины, а за домом – мертвая беременная женщина с неприлично задранным подолом, а рядом – мальчик лет двух или трех с размозженной головой. Мейбел побледнела и испуганно вскрикнула, но муж ей строго сказал:

– Не останавливаемся. Главное, найти хоть какое-нибудь убежище для вас обеих. Я потом вернусь и посмотрю, что происходит. Неужто новое Гаити?

В Гаити, ранее именовавшемся колонией Сен-Доменг, восставшие рабы убили несколько десятков тысяч белых – включая стариков, женщин, детей, всех, кто не успел бежать с острова. Но здесь? Тем более в Мэриленде, не примкнувшем тогда к Конфедерации?

Минут двадцать мы шли быстрым шагом, пока не добрались до небольшой рощицы, чудом сохранившейся в этих местах – некогда густые леса в этих краях были вырублены практически под корень. И только сейчас он скомандовал:

– Посидим минут десять. Есть пока не будем, а вот напиться не мешало бы, тем более здесь есть ручеек.

Он достал флягу из мешка и протянул ее мне. Напившись, я передала ее Мейбел, а потом спросила у мужа:

– Ваня, а тебе не кажется, что ты тогда воевал не на той стороне?

13 (1) августа 1878 года. Вашингтон, вокзал Балтиморской и Огайской железной дороги на Нью-Джерси-авеню

Александр Смолл, он же Алексей Иванович Смирнов

«Ну где же они?» – спрашивал я себя, но поезда все не было видно. Он должен был прийти еще четыре часа назад, но никто на вокзале не знал причину, по которой он так сильно опаздывал. Причем начальник вокзала – я его знал хорошо, моя фирма время от времени получала заказы от него – рассказал мне, что Фредерик поезд прошел пять часов назад, а до Гейтерсбурга – предпоследней станции перед Вашингтоном – так и не добрался.

– Да не бойтесь вы, мистер Смолл, – успокаивал он меня с вымученной улыбкой. – Паровоз, скорее всего, сломался, и мы уже выслали новый навстречу составу.

– А когда выслали-то?

– Да уже три часа прошло.

– Ну, и где они тогда? До Гейтерсбурга и обратно – меньше двух часов, даже если прибавить минут десять на сцепку.

– Скоро будут, – в его словах чувствовалось беспокойство. Действительно, что могло случиться с поездом? Если бы машинист локомотива и обнаружил неисправность или аварию на дороге, он вернулся бы в Фредерик или проследовал в Гейтерсбург, и в Вашингтон пришла бы телеграмма.

Я все больше и больше волновался – на этом поезде должны были прибыть очень дорогие мне люди. Во-первых, моя невеста, Ирма Майер, дочь инженера из Фредерика. С ее отцом я познакомился год назад – мы работали вместе над заказом этой самой Балтиморской и Огайской железной дороги для станции во Фредерике. Однажды Вальтер – так звали ее отца – пригласил меня к себе на ужин. Через две недели я уже, стоя на коленях, просил у него руки и сердца его дочери. С тех пор прошло около года, и через полторы недели, двадцать четвертого августа, у нас назначена свадьба. Сегодня Ирма обещала прибыть вместе с родителями и сестрой в Вашингтон. Жить они пока будут в гостинице – я зарезервировал им номера в отеле «Виллард», на Пенсильвания-авеню в двух шагах от Президентского особняка.

Еще один номер я снял для Джона Тёрчина, генерала, под началом которого я сражался во время Войны между штатами[23]23
  Наиболее нейтральное название Гражданской войны.


[Закрыть], и его супруги Надин – «русского ангела», как называли ее наши раненые. На самом деле их зовут Иван Васильевич и Надежда Дмитриевна Турчаниновы, и они такие же русские, как и я.

Когда-то, наслушавшись россказней про свободу и справедливое общество в САСШ, они выехали из России в Америку, где вскоре потеряли все деньги, привезенные из России. Во время войны Иван Васильевич покрыл себя славой – он, наверное, был лучшим военачальником среди северян, а Надежда Дмитриевна после обучения на фельдшерских курсах стала одним из самых успешных военных медиков и спасла от смерти сотни раненых.

Но в 1864 году у генерала произошел сердечный приступ, и ему пришлось покинуть действующую армию. С тех пор они с супругой скатились в нищету. Время от времени, когда у меня была такая возможность, я посылал Надежде Дмитриевне небольшие суммы – Иван Васильевич никогда бы не согласился на подобные дотации, а она после нескольких энергичных протестов все-таки согласилась принимать от меня помощь. И сейчас, когда у меня появились деньги, я послал им сумму, достаточную для приобретения билетов первого класса на поезд, плюс еще немного, зная, что у них есть долги, и для них их выплата – вопрос чести.

Сам же я попал на этот не слишком гостеприимный континент после чтения книг Фенимора Купера. Я и четверо моих друзей-гимназистов в один прекрасный день бежали из Смоленска в Гамбург, где мы надеялись устроиться на один из кораблей, идущих в Америку. Вот только я отстал от поезда в Орше. Как впоследствии мне стало известно, друзей моих сняли с поезда в Минске и вернули родителям. Сам же я сумел-таки добраться до Германии, где устроился поваренком на один из океанских пароходов – готовить я худо-бедно умел. Так и оказался я в САСШ. Но здешняя реальность оказалась намного грустнее, чем мне казалось. Кому в Америке был нужен гимназист-недоучка? Так что как только началась война, я записался в действующую армию, решив, что там хотя бы буду получать солдатский рацион, да и крыша над головой будет – пусть хоть в виде палатки.

Закончил войну я сержантом, но нашу часть расформировали, и мне вновь пришлось искать средства к существованию. Через армейского приятеля я устроился работать на эту же самую Балтиморскую и Огайскую железную дорогу учеником механика. Работа мне нравилась, и со своими обязанностями я справлялся хорошо. Где-то через год меня досрочно произвели в механики, а пять лет назад я ушел на вольные хлеба – открыл свою фирму, которая занималась ремонтом и установкой оборудования для железных дорог. Заказов хватало – я успел познакомиться с очень многими, и, что было еще не менее важно, они знали меня и могли быть уверены в том, что любая работа будет сделана мною качественно и в срок.

Но как ни странно, я все время мечтал уехать на родину – только кому я там теперь нужен? Иван Васильевич, помнится, даже как-то раз послал прошение на имя императора Александра II с просьбой разрешить ему вернуться в Россию. Но ответа он так и не дождался. Скорее всего, чиновники из военного министерства не желали видеть в России человека, который когда-то был другом Герцена и других вольнодумцев. А обо мне, кроме родителей, которые, я надеюсь, живы, и двух моих сестер, вряд ли кто-нибудь помнил.

В последнее время у меня появилась мысль попытать счастье в Югороссии – про эту новую страну рассказывают много небылиц. И если хотя бы часть из них оказалась правдой, в этом невесть откуда взявшемся государстве можно было бы найти применение своих сил и способностей. Но там меня, наверное, ждут еще меньше. Хотя у меня были планы попробовать связаться с югороссами. Чем черт не шутит – возможно, там я смогу начать свое дело и принести реальную пользу людям, которые, как я понял, тоже были русскими.

– Масса Александр! Масса Александр! – ко мне, размахивая руками, спешил негритенок Джедедайя, мальчик на побегушках у начальника станции. – Босс говорит, что поезд, который вы ждете, разграбили у Гейтерсбурга, а людей кого убили, а кого ранили. Через десять минут туда уходит сцепка – если хотите, босс сказал, вы можете отправиться с ними. Оружие у вас с собой?

– Только револьвер.

– Босс говорит, что вы можете получить ружье и патроны в поезде.

– Хорошо. Спасибо, Джедедайя.

В поезде уже находилось несколько инженеров и рабочих, а также два десятка солдат. Я выбрал себе ружье и по дороге к Гейтерсбургу тщательно его вычистил – похоже, что этим до меня никто давненько не занимался. На душе у меня было тоскливо, нехорошие предчувствия мучили меня, и я молил Господа, чтобы Он сохранил мою невесту и ее семью, а также Ивана Васильевича и Надежду Дмитриевну. Или хотя бы кого-нибудь из них…

15 (3) августа 1878 года. Ферма Обермюллера у Гейтерсбурга

Бригадный генерал Иван Васильевич Турчанинов, известный также как Джон Бейзил Тёрчин

Десяток моих ребят взял кусты на мушку, а я крикнул:

– Выходите по одному без оружия, руки держать над головой. И смотрите, без фокусов.

Вчера у нас произошло примерно то же самое – не здесь, на ферме Пфистера десятью милями западнее. Тогда из кустов вышли трое: два вооруженных негра и один белый, с нашивкой, известной в армии как рельсы – два кубика, соединенные перекладиной. Белый сделал знак своим и громко крикнул:

– Кем бы вы ни были, вы противостоите силам закона! Приказываю вам немедленно сдать оружие и отдаться на милость победителя. Иначе вы все будете убиты!

– Сержант Моррисон? – крикнул я. – Вот так встреча! Как я вижу, теперь ты уже капитан?

– Генерал Тёрчин? – удивленно воскликнул тот, причем в голосе я явственно почувствовал испуг.

– Я начинаю сожалеть, что в тот раз распорядился заменить вам смертную казнь разжалованием в рядовые. Вы, как я погляжу, теперь не просто стали офицером, но еще и командуете убийцами, насильниками и грабителями.

– Но, генерал, мы здесь находится по распоряжению командующего силами Второй Реконструкции генерала Говарда. И наша задача – навести порядок на землях, за которые мы несем ответственность.

– Я ехал вчера в поезде Чикаго – Вашингтон, в котором люди из вашего Семьдесят второго цветного полка «наводили порядок». Это беззаконие. Точнее, бандитизм и насилие. Поэтому я даю вам тридцать секунд, чтобы побыстрее убраться отсюда.

Моррисон помолчал, потом дал своим знак, и они развернулись, намереваясь уйти. Но через пару секунд худой и длинный негр неожиданно резко обернулся и пальнул в меня из своего «спрингфилда». Я шарахнулся в сторону, машинально обратив внимание на то, что в руках у него была новейшая модель 1873 года, а не его прародитель, которым были вооружены мои люди во время Войны между штатами. Новая винтовка заряжалась унитарным зарядом с казны, и умелый стрелок, как я слышал, мог делать до дюжины выстрелов в минуту, а не два, как с дульнозарядными моделями 1861 и 1863 года.

Пуля пробила рукав моего кителя, в котором я прошел всю войну. По руке потекло что-то теплое и липкое, видимо, пуля задела руку, процарапав кожу. Но мои ребята не сплоховали – ответным залпом все трое были убиты наповал. Теперь надо было атаковать головорезов отряда Моррисона, пока они не примчались на выстрелы. А я даже не знал, где они находились.

К счастью, разведчики, которых я послал осмотреть кусты, из которых вышли убитые бандиты, обнаружили лагерь подчиненных Моррисона в поле за кустами. Негров было всего лишь полсотни, и они вели себя на удивление беспечно. Оружие их было свалено в кучу, а сами эти, с позволения сказать, солдаты сидели у костров и пьянствовали.

Несколько человек, видимо, услыхавших выстрелы, успели вооружиться. Их мы пристрелили в первую очередь. Остальных мы связали и после короткого совещания повесили на окружавших поляну деревьях. Оружие и боеприпасы, которых оказалось неожиданно много, стали нашими трофеями.

Но ферму нам пришлось покинуть как можно быстрее. Я пересчитал свой неожиданно разросшийся отряд – шестьдесят восемь мужчин, в основном фермеров, восемьдесят одна женщина, сорок семь детей обоих полов и возрастов. Похоже, что мы не зря торопились, где-то через полчаса мы увидели черный дым, который поднимался вверх в том месте, где находился дом Пфистера. Увидев это, Герберт Пфистер спокойно пожал плечами и сказал с певучим акцентом дунайского шваба:

– Ничего, мистер генерал, дом отстроим. Главное, что все живы остались.

Джозеф Обермюллер предложил нам свою ферму в качестве временной штаб-квартиры – там было и место, и река, прикрывавшая ферму с одной из сторон. Ее, конечно, можно переплыть, но негры, как правило, плавать не умеют, а течение в ней довольно-таки сильное. Сама же ферма была построена добротно, и единственное, что несколько удручало, была буковая роща в трех сотнях футов[24]24
  Около 90 метров.


[Закрыть] от главного здания. Я приказал ее вырубить сегодня утром, но на рассвете часовые услышали шум, доносившийся со стороны дороги, и доложили мне об этом. И мы приготовились к встрече незваных гостей.

На этот раз на поляну вышел лишь один человек – еще один мой старый знакомый. Но его я был несказанно рад видеть. Это был Алексей Смирнов, который в том же бою, за который я приказал тогда расстрелять Моррисона (и, к сожалению, внял его мольбам, заменил расстрел на разжалование в рядовые), показал чудеса храбрости и был по моему приказу произведен в сержанты и назначен на место Моррисона. Алексей не забывал нас – я подозреваю, что он даже посылал кое-какие деньги Наденьке, хотя она мне и ничего про это не говорила. И мы ехали на его свадьбу, когда произошел налет негритянского отряда на наш поезд.

– Ваше превосходительство, – сказал он мне по-русски. – Я слышал, что кто-то уже успел собрать вокруг себя отряд, сумевший уничтожить банду янки, и подумал почему-то, что это именно вы. Слава Господу нашему Иисусу Христу, что вы в полном порядке. Впрочем, – Алексей внимательно посмотрел на меня, – вы, кажется, ранены?

– Это всего лишь царапина, – усмехнулся я.

– А как Надежда Дмитриевна?

– Она занимается действительно раненными.

– Господин генерал, я привел с собой тридцать два человека, все они мастеровые и техники с железной дороги. У всех есть оружие. Позвольте к вам присоединиться.

– А что с вашей свадьбой?

Лицо Алексея помрачнело.

– Увы, свадьбы не будет. Я нашел ее и ее семью среди пассажиров вашего поезда. Отец убит, мать, сестра и сама Ирма… Они тоже мертвы. Эти нелюди успели над ними вдоволь поиздеваться. Они убили всех – мужчин, женщин, даже детей не пожалели. Единственное, что меня немного утешило – это то, что вашего трупа и трупа вашей супруги обнаружено не было.

– Капитан Смирнов, – сказал я торжественно. Конечно, этому званию в российской армии соответствовал чин штабс-капитана, но здесь другие порядки, да и произвел я его из сержантов даже не в лейтенанты, как это обычно допускалось на поле боя, а сразу в капитаны.

– Вы назначаетесь командиром Второй роты Северно-Мэрилендского полка. Первоначальный ее состав – люди, которых вы привели с собой. Наша задача – защитить местных жителей, белых и черных, от людей генерала Говарда.

– Есть принять командование, – отчеканил Смирнов тоже по-русски. Интересно, откуда он знал, как надо отвечать в таких случаях?

Потом я присел на лавочку и задумался. Генерал Говард был моим старым знакомым. Он считался на редкость бесталанным генералом, который, однако, заслужил репутацию доброго христианина. Говард весьма скверно показал себя на поле боя, зато с особым старанием притеснял местное население во время Реконструкции. Как может именоваться христианином человек, способный на такую жестокость к ближнему своему?

А за себя я не беспокоился. Если мне и суждено погибнуть на поле брани, то это будет достойной карой за мое предательство четвертьвековой давности. Страшно разве что за мою Наденьку – и за тех, кто за последние двое суток доверил мне свою судьбу. Защити и сохрани их, Господи!

18 (6) августа 1878 года. Вечер. Атлантический океан. ТАКР «Адмирал Кузнецов», адмиральский салон

Присутствуют: командующий флотом Югороссии – адмирал Виктор Сергеевич Ларионов; командующий армией Югороссии – генерал-майор Вячеслав Николаевич Бережной; глава МИД Югороссии – полковник Нина Викторовна Антонова; генерал-майор Александр Александрович Пушкин

Адмирал Ларионов вошел в салон вместе с генералом Бережным. Пушкин, о чем-то с увлечением беседовавший по-французски с Ниной Викторовной, замолчал и с любопытством посмотрел на адмирала. Ларионов был чем-то сильно озабочен. Чем именно – пока не известно. Но похоже, в операции по разгрому армии северян появились не предусмотренные первоначальным планом моменты.

– Товарищи, – произнес адмирал, – я вынужден был пригласить вас на это импровизированное совещание, чтобы обсудить новость, которая может изменить ход боевых действий на территории САСШ.

– А что случилось, Виктор Сергеевич? – поинтересовалась Антонова. – И какие такие известия вы получили, хорошие или плохие?

– Скорее хорошие, чем плохие, – улыбнулся Ларионов. – Но для начала я хочу спросить вас, Нина Викторовна, и вас, Александр Александрович, знаком ли вам некий Иван Васильевич Турчанинов? Чтобы вам было легче вспомнить, подскажу: он в свое время окончил Николаевскую академию Генерального штаба в Санкт-Петербурге и имел чин полковника гвардии…

Антоновой этот человек, видимо, был хорошо знаком. Она кивнула адмиралу и вопросительно посмотрела на генерала Пушкина. Александр Александрович потер лоб, пытаясь что-то вспомнить, а потом произнес:

– Кажется, я вспоминаю, о ком вы говорите, Виктор Сергеевич. Вскоре после выпуска меня из Пажеского корпуса в чине корнета, Конный полк, в котором я имел честь служить, после начала войны с англичанами и французами, занимался охраной побережья Финского залива от возможной высадки десанта союзников. Во время патрулирования побережья мне довелось несколько раз встретиться с офицером, проводившим топографическую съемку местности. Кажется, его фамилия была Турчанинов.

Потом, уже после войны, до нас дошли слухи о том, что сей офицер, дослужившийся до чина полковника, самовольно покинул армию и уехал из России. Рассказывали, что он отправился в Лондон, где не раз встречался с господином Герценом, выпускавшим грязный антирусский листок, именуемый «Колокол»…

– Именно об этом человеке сегодня и пойдет речь, – кивнул Ларионов. – Дело в том, что до нас дошла информация о том, что отставной генерал армии северян Джон Бэйзил Тёрчин собрал группу вооруженных повстанцев и начал партизанскую войну против правительства САСШ. А именно так начал именовать себя Турчанинов после эмиграции в САСШ.

– Этого не может быть! – воскликнул Пушкин. – Как генерал северян, пусть и отставной, может поднять оружие против своих?!

– В жизни часто происходит много необычного, Александр Александрович, – сказала Нина Викторовна. – Вспомните маршала Наполеона Бернадота. Ситуация изменилась, и он стал воевать против Бонапарта. А потом еще и стал королем Швеции. И таких людей во все времена было предостаточно.

– Александр Александрович, – произнес Бережной, – для нас главное – это то, что своими действиями полковник Турчанинов может сильно помочь армии конфедератов. Он хороший военный – генеральское звание он получил за свои боевые дела во время гражданской войны, к тому же он хорошо знает театр боевых действий и пользуется авторитетом и любовью у тех, кто сражается под его знаменем. Достаточно сказать, что когда в 1861 году солдаты 19-го Иллинойского полка выбирали себе командира – да-да, было такое в армии северян, – то из двух кандидатов победил полковник Турчанинов.

– А кто был вторым кандидатом? – поинтересовался генерал Пушкин.

– Соперником «Русского Грома» – так подчиненные стали называть своего командира – оказался тогда еще полковник Улисс Грант, будущий командующий войсками северян и будущий президент Соединенных Штатов.

– Понятно, – задумчиво произнес Пушкин. – И как вы, господа, собираетесь использовать отряд генерала Турчанинова? Кстати, насколько он многочисленный?

– Точная численность отряда Турчанинова неизвестна, – сказал Бережной. – И вообще все, что связано с его боевыми действиями, можно считать заслуживающей доверия информацией лишь условно. Часть сведений – на уровне слухов.

– Виктор Сергеевич, – встрепенулась Антонова, – я бы перепроверила всю имеющуюся информацию и попыталась установить надежную связь с Турчаниновым. Ведь если его отряд представляет реальную силу…

Тут Нина Викторовна развела руками, словно показывая, какие широкие перспективы могут открыться перед армией конфедератов.

– Именно это мы и хотим сделать, – улыбнулся Бережной. – Мы с Виктором Сергеевичем связались по рации с Петербургом и обговорили с графом Игнатьевым возможность использования отряда полковника Турчанинова.

– Но, господа, надо для начала дождаться, чтобы государь простил Турчанинова за самовольное оставление России и фактическое дезертирство, – озабоченно произнес Пушкин.

– Александр Александрович, – кивнул головой Ларионов, – об этом я тоже переговорил с графом Игнатьевым. Как оказалось – мир тесен, Турчанинов и Игнатьев знакомы. Турчанинов проводил картографические съемки на побережье Балтики, а Игнатьев в это же время занимался весьма деликатными делами по ведению разведки и контрразведки в штабе генерал-адъютанта Берга, командующего Балтийским корпусом.

Граф Игнатьев берется выхлопотать у государя прощение для полковника Турчанинова. Так что после окончания Североамериканской кампании он сможет вернуться домой. Или, если он захочет, мы его с удовольствием примем у себя в Югороссии.

– Отлично! – воскликнул Пушкин. – А кого вы хотите отправить к полковнику?

– У нас на примете два человека, – сказал Бережной, переглянувшись с Ларионовым. – Первый – кадровый разведчик русской армии. Назовем его господином Шмидтом. Он имеет большой работы за границей, прекрасно знает английский и немецкий языки, неплохо ориентируется в политических делах. Мы познакомились с ним во время захвата Константинополя кораблями нашей эскадры.

Кроме того, он лично знаком с Турчаниновым – они учились вместе в Академии Генерального штаба. Так что им будет легче найти общий язык.

– А кто второй? – поинтересовался Пушкин.

– Вторым будет наш человек, обученный тактике ведения партизанской войны и прочим хитростям. У него большой опыт спецопераций, так что он будет весьма полезен полковнику Турчанинову…

– Вячеслав Николаевич, – Нина Викторовна повернулась к Бережному, – вы хотите отправить к Турчанинову Колю Бесоева?

– Да, Нина Викторовна, – кивнул Бережной. – А то засиделся он без дела, все достает меня, просится отправить его туда, где погорячее.

– Ну хорошо, я не против, – согласилась Антонова. – Думаю, что он не подведет.

– Кроме того, с ним будет группа спецов – связистов, подрывников, снайперов, а также военврачей. Я лично отберу их и проинструктирую.

– А какова моя роль в этом деле? – поинтересовался Пушкин.

– Александр Александрович, – Бережной внимательно посмотрел на генерала, – вам придется взаимодействовать с отрядом Турчанинова. Поэтому нам бы хотелось, чтобы вы прослушали краткий курс истории партизанских действий в тылу врага. Вам фамилия Ковпак не знакома?

– Это, видимо, какой-то малоросс? – ответил Пушкин.

– О нем вам расскажут, и вы оцените всю гениальность этого человека. Полагаю, что вам будет очень интересно о нем узнать.

19 (7) августа 1878 года. Ферма Смита у города Лорел, Мэриленд

Первый лейтенант Уильям Льюис, командир Аннаполисского отряда ополчения

– Папа, Джонсон передает – у них наблюдается около взвода синих. В атаку не идут, судя по всему, ждут подкрепления.

– Цветные?

– Цветные.

Я сплюнул от злости. Именно там мы собирались уходить, но обложили нас со всех сторон. И везде, судя по всему, 71-й Цветной полк. Боевые качества их, конечно, не на высоте, но их как минимум батальон, а еще постоянно подтягиваются свежие силы. Были бы они белые, я бы хоть приказал нашим женщинам и детям уходить к ним; они хотя бы остались в живых, да и в изнасилованиях белые замечены не были. А вот цветные…

Сам Эзра Джонсон, кстати, тоже был из 71-го полка. Еще тогда, в бою у Миллерсвилла, он с двумя дюжинами таких же, как и он, черных перешел на нашу сторону, и именно это дало нам возможность не только уйти из окружения, но еще и уничтожить не менее полусотни врагов. С тех пор его ребята сражались весьма достойно, потеряв половину личного состава; не так давно к нам перебежало еще около двадцати негров, которых я приписал к Цветной роте, во главе которой поставил Джонсона.

Помню, как после битвы у Миллерсвилла я спросил Эзру:

– Почему ты ушел к нам?

– Видите ли, масса… Наша рота заняла чью-то ферму, и началось такое… А у меня у самого две маленьких дочери в Анакостии[25]25
  Часть Вашингтона, издавна населённая неграми.


[Закрыть]. И когда Годвин – он тоже был сержантом – стал насиловать девочку лет восьми, мы, не сговариваясь, открыли огонь. А потом у нас была одна дорога – к вам. Тем более что с белыми у меня никакой ссоры нет – моего отца освободил старый мистер Смит задолго до моего рождения, он же позаботился о том, чтобы я не только научился читать и писать, но и приобрёл профессию – стал железнодорожным механиком. Мне не по пути с убийцами и насильниками, и моим людям тоже, я за каждого могу ручаться головой.

Я не пожалел о том, что Эзра присоединился к нам. У всех его ребят был опыт индейских войн, так что пороху понюхать они успели. И когда цветные солдаты видели, что за нас сражаются и негры, многие добровольно принимали такое же решение. Вот только тех, других, было намного больше – да и белых частей… Я не раз пытался уговорить женщин, детей и стариков уйти к ним, дюжины две согласились, но большинство – включая подругу моего Томми – остались с нами. Дети – даже десятилетние – и старики, а также многие женщины после многочисленных просьб с их стороны получили оружие, другие готовили еду, лечили раненых, а также поддерживали, как могли, тех, кого мы находили на фермах и в деревнях, кто потерял близких, кто перенес надругательства или был избит или даже искалечен.

Я говорил им, что единственная наша надежда – присоединиться к армии Северного Мэриленда, действовавшей к северо-западу от Вашингтона, и неизвестно, сможем ли мы прорваться в те края. Но, кроме тех двух дюжин, уйти не согласился никто. Конечно, наше продвижение было намного более медленным, но оставить их я не мог.

Большинство наших людей до того ни разу не воевали, а некоторые и оружия в руках не держали, даже охотничьего. Но трофейных боеприпасов у нас хватало, и мы, как могли, обучали новобранцев основам военного дела. Держались они стойко, а после ряда побед боевой дух был весьма высоким. Наш отряд, численностью едва ли с роту, разрастался, и вскоре превратился в неполный батальон, но за последние два дня мы потеряли более трети личного состава. И раненых мы бросить не могли – один раз я приказал оставить нескольких наиболее тяжелых на одной из ферм, а потом наши разведчики обнаружили, что всех их не просто убили – нелюди распяли их, прибив к забору фермы, который, в отличие от остальных строений, они не подожгли.

Ферма Смита находилась к юго-западу от Лорела. Именно там вырос Эзра Джонсон, но именно он советовал нам обойти ферму стороной – она располагалась слишком близко к Вашингтону и тем более к Лорелу, который 71-й полк превратил в свою базу. Но я не послушал, решив, что расположение фермы весьма удачное и там есть смысл устроить последний привал перед Гейтерсбургом, за которым начиналась территория, контролируемая армией Северного Мэриленда. Увы, Эзра был прав – а моя самоуверенность вот-вот стоит жизни не только мне и моему приемному сыну, не только другим нашим товарищам, не только женщинам и детям, но в первую очередь Эзре и его людям. Двоих наших черных товарищей, которые попали в плен к солдатам 71-го полка, мы нашли повешенными, причем перед смертью их долго истязали. Вряд ли они отнесутся более деликатно к другим своим бывшим сослуживцам.

Ну что ж, подумал я, помирать, так достойно – но все-таки надо будет попробовать прорваться на участке Джонсона. По моему приказу вторая рота осталась с ранеными и гражданскими, а первая – под моим командованием – пошла на высоту, удерживаемую Эзрой. Но увы, мой черный друг был прав – на том участке нам противостояли уже две полнокровные роты, а за ними я, посмотрев в трофейную подзорную трубу, увидел готовившуюся к стрельбе батарею. Артиллеристы были, понятно, белыми, но вряд ли они смогут – или захотят – оградить наших людей от зверств.

Мы побежали вперед. Неожиданно в тылу врага послышалась ружейная стрельба, а затем артиллерия дала залп не по нам, а по расположению черных. После второго залпа, одновременно с нашими и не нашими ружейными залпами, те побросали оружие и встали на колени. А еще через пятнадцать минут я подошел к офицеру с самодельными нашивками капитана.

– Первый лейтенант Уильям Льюис, командующий отрядом Аннаполисского ополчения, к вашим услугам, сэр.

– Капитан армии Северного Мэриленда Александр Смолл, командир Второго батальона. Какие у вас будут пожелания?

– Присоединиться к вам. И просьба позаботиться о наших раненых. И, если можно, гражданских.

– Позаботимся. И – добро пожаловать!

19 (7) августа 1878 года. Вашингтон

Роберт Мак-Нейл, агент разведки Югороссии

Это произошло сразу после убийства президента Хейса. Мы сидели в небольшой пивной в Джорджтауне, и мой кузен Колин сказал мне:

– Роб, у меня возникло ощущение, что нам нужно держаться поосторожнее. А предчувствия меня редко подводят. Поэтому давай сделаем так. Я уже много лет по договоренности с боссом хожу гулять четыре раза в неделю. По средам и субботам, после обеда, по берегу Рок-Крик – так именуется ручеек, который разделяет Вашингтон и Джорджтаун. В дубовой рощице у конца Дамбартон-стрит есть поваленное дерево, на котором я люблю посидеть и отдохнуть. Это место не видно с улицы, любые разговоры заглушает шум воды, и там редко кого-либо встретишь.