Текст книги "Медаль за город Вашингтон"

Ранение оказалось слепым – выходного отверстия мы не обнаружили. Мы осторожно усадили Аксистоваки, продезинфицировали ее рану и сделали перевязку. Потом я отправил прапорщика с пленным к вертолету, велев захватить складные носилки, плед и кого-нибудь из экипажа вертолета. Хрен его знает, может быть, где-то в кустах прячется еще один недобитый янки, и потому должен будет кто-то прикрывать нас, когда мы на носилках понесем раненую к вертушке…

Слава богу, эвакуация прошла нормально. Мы взлетели и направились к разрушенному форту, чтобы забрать оттуда субалтерна и нашего фельдшера. Он окажет Аксистоваки более квалифицированную помощь, чем мы.

А я для себя решил, что если девушка останется жива – а она обязательно должна выжить! – то я точно женюсь на ней. Она спасала меня ценой собственной жизни. Такое не забывается. Думаю, что с такой супругой можно отправляться в огонь и воду. Она не подведет!

12 августа (31 июля) 1878 года. Мобил, Алабама, особняк Робинсона

Майор Роберт Смит Инграм, заместитель командира Девятого пехотного полка армии САСШ, комендант города Мобила. Или нет?

Открылась дверь бывшей детской, служащей теперь моим кабинетом, и на пороге появился смутно знакомый мне толстяк с красной, словно перезрелый помидор, перекосившейся рожей и в полковничьем кителе, который сидел на нем, как седло на корове. От него резко несло потом – ну как же, август на алабамском побережье Мексиканского залива – форменное пекло. Даже не представившись, он заорал:

– Майор, потрудитесь объяснить, по какому праву вы отказались явиться по моему вызову?

– Не получал я никакого вызова.

Тот покосился на здоровенного негра с нашивками сержанта, стоявшего за ним.

– Масса… – Полковник нахмурился, и сержант поправился: – Сэр, я вчера пришел в арсенал, но там никого не было. Только сегодня с утра мне кто-то рассказал, что штаб 4-го полка переехал в этот особняк.

Действительно, мы из здания арсенала переехали практически сразу. Там было необыкновенно душно и сыро, а такое огромное помещение нам было и не нужно – у меня вместо штабного взвода и было-то одно отделение под командованием сержанта Патрика Ледди, а также мой адъютант, лейтенант Мартин Троттер. Троттер и нашел этот особняк на площади Бьенвилль. Как он мне сообщил по секрету, хозяин его, бывший офицер конфедератов, отбыл на Кубу и вроде отличился в Ирландии, а супруга его с детьми решила к нему присоединиться. И предоставила нам свой дом под гарантии Троттера, что мы не будем пользоваться хозяйской спальней, не будем опустошать винный погреб, а сам дом будем холить и лелеять, в чем нам помогут слуги – дворецкий Джейкоб и его супруга, она же повариха, Хэрриет.

Слуги мне сразу понравились – пожилой негр с манерами, приличествующими дворецкому у английского лорда (как я себе их представляю), и его супруга, необъятная жизнерадостная негритянка-кухарка, вкуснее чьей стряпни я не ел, наверное, никогда. По их словам, они хотели уехать с «миссис» на Кубу, но она их попросила остаться, чтобы следить за домом. «А на самом деле я слышал, как она говорила детям, мол, здоровье у старого Джейка не очень, лучше уж пусть дома побудет. Зря она так, масса, мне всего шестьдесят, я крепкий, поверьте мне, я еще долго-долго проживу».

Они нас и кормили, и убирали, по крайней мере, за офицерами – сержант и его люди жили в отдельном домике, где ранее располагались слуги, которых, впрочем, давно уже не было – дела у семьи шли не столь хорошо, а Джейкоб и Хэрриет считались членами семьи с незапамятных времен. Они отказались от предложенной всем рабам Робинсонов вольной еще в сороковые годы. Жили они в небольшой каморке у входа.

Сейчас же Джейкоб стоял за спиной обоих и вопросительно смотрел на меня – мол, он правильно их впустил? Я улыбнулся ему и покачал головой, и он пропал – Чайвингтон не обратил внимания, он кричал на сержанта:

– И ты, бездельник, рассказываешь мне об этом только сейчас?

– Я хотел доложить вам вчера, но мне сообщили, что вы изволите почивать.

– С тобой я потом разберусь.

Он повернулся ко мне и продолжил на тех же повышенных тонах:

– Как бы то ни было, майор, – он подчеркнул это слово, – по какому праву вы считаете себя комендантом города?

– Согласно приказу полковника Джона Кинга. А у него полномочия от генерала Шеридана. А кто вы такой, я даже не знаю.

– Майор, я отдам вас под трибунал! Я полковник Чайвингтон, и у меня приказ о назначении меня комендантом города. Приказ подписан генералом Майлсом.

– Полковником Нельсоном Майлсом, вы хотели сказать.

– К вашему сведению, его недавно Конгресс произвел в бригадные генералы и поручил ему усмирение Луизианы и Алабамы.

– И вас тоже, как я вижу, уже восстановили в армии, – я не смог не ввернуть фразу, которая весьма не понравилась полковнику. Услышав его фамилию, я вспомнил, откуда мне была знакома его физиономия.

Вскоре после окончания войны мне пришлось по долгу службы заехать в Вашингтон, где один армейский приятель предложил мне посмотреть город. Самым красивым зданием был, наверное, Капитолий – место, где заседает Конгресс. И пока я глазел на античный портик, над которым возвышался огромный белоснежный купол, увенчанный статуей Свободы в шлеме, с мечом и щитом[14]14
  Не путать с нью-йоркской, которая была закончена лишь в 1880-х.


[Закрыть], из здания вышел желчного вида толстяк в полковничьей форме в сопровождении нескольких офицеров и двух людей в цивильном, но с несомненной аурой людей из адвокатского сословия.

«Посмотри, это полковник Чайвингтон», – шепнул мне приятель. Помнится, я лишь кивнул – тогда про него писали все газеты. Про то, что, по его словам, его люди убили в Колорадо «от пятисот до шестисот опасных краснокожих», тогда как другие свидетели говорили о том, что убито было около пятидесяти стариков и более сотни женщин и детей и что у женских трупов вырезали гениталии и «украсили» ими седла, а у беременных – нерожденных детей из утробы матери.

Обычно Конгресс подобные эксцессы не интересовали, но зверства шокировали всех настолько, что в данном случае дело шло к трибуналу. Впрочем, не все газеты верили в его вину, напирая на то, что он до войны был пастором-методистом, другие же называли его кровавым пастором. Но общая амнистия для ветеранов войны армии Севера сделала его преследование невозможным, тем более что до войны он был известен как убежденный аболиционист.

Но ему тогда все же пришлось уйти в отставку – а теперь, получается, его опять вернули в строй. Тем более что, как мне рассказывали, в Колорадо в 1864 году его направили после того, как он сначала бежал с поля боя, а потом приказал повесить двух раненых конфедератов, на которых он наткнулся во время бегства.

С тех пор он изменился мало, разве что волосы его немного поседели, а лицо еще более обрюзгло. Он наклонился ко мне и заорал:

– Да, восстановили, и в старом звании, но это вас не должно интересовать. А вот что вас должно интересовать, это то, что вы теперь обязаны исполнять все мои приказы.

При последних словах поросячья физиономия приблизилась к моей, и брызги его слюны попали мне на лицо. Я не спеша утер физиономию носовым платком и спокойно ответил:

– Я начну их исполнять лишь после того, как увижу письменное распоряжение о моем подчинении вам, и ни на минуту ранее.

– Будет вам письменное распоряжение – а после него трибунал. Это я вам обещаю. И если вы и далее будете чинить препятствия моим людям при исполнении их обязанностей, то я гарантирую вам расстрельную команду. – И Чайвингтон, с силой хлопнув дверью, покинул помещение, еле-еле разминувшись с капитаном Сиверсом, командиром роты H, пришедшим первым.

– Сэр, – отдал он мне честь. Видно было, что ему было весьма интересно узнать, кто это был, – но сам он никогда бы не спросил.

Я решил его просветить:

– Это, возможно, новый комендант города. Полковник Чайвингтон.

– Чайвингтон, сэр?! Про которого когда-то писали в газетах?

– Он самый.

Вошли капитаны Дрекслер и Ричардс, командиры рот C и G. Капитана ван Дорна все не было, что было весьма странно – он был лучшим моим офицером и никогда не опаздывал. Значит, что-то стряслось, подумал я и сказал:

– Не будем дожидаться капитана ван Дорна – не сомневаюсь, что его нет из-за какой-либо чрезвычайной ситуации. Буду краток. Во-первых, про вчерашнюю ночь и про пресечение преступных действий людей из 74-го Цветного полка в зоне нашей ответственности. Центр города, где до того патрулировала рота, подконтрольная трибуналу, вчера заняли новоприбывшие, и он, увы, в нашу зону ответственности не входил. Примерно то же происходило и в некоторых районах вне кольца укреплений.

«Да, – добавил я про себя, – вчера уже во второй половине дня оттуда слышались выстрелы и крики, а ночью там горело, причем в самых разных местах. До сих пор воздух пропитан запахом гари».

Вслух же продолжил:

– Должен особо отметить капитанов Сиверса и ван Дорна, которые не стали дожидаться начала подобных… – тут я с трудом подобрал подходящее слово, – акций и заранее перешли на усиленный вариант службы. Сделано это было весьма грамотно, и все попытки устроить беспорядки подавлялись немедленно. Оба командира рот справились со своими заданиями на отлично.

Я чуть помедлил и продолжил:

– У капитана Дрекслера случилась перестрелка, в результате которой появилось двое раненых с их стороны. Необходимо было действовать более решительно, тогда до стрельбы бы не дошло. Далее. Капитан Ричардс не сразу отреагировал на появление на его территории этих людей, и результат, как он мне уже доложил, – у него двое убитых и пятеро раненых из числа личного состава. Я верно излагаю, капитан?

– Так точно, сэр, – виновато склонил голову тот. – Но мы потом ответным огнем убили и ранили мародеров.

– Именно по этому поводу ко мне приходил некто полковник Чайвингтон, назвавшийся новым комендантом города. Он потребовал, чтобы мы не препятствовали этим, как вы сказали, мародерам выполнять то, что он назвал их долгом. А также он настаивает на примерном наказании тех, кто приказал стрелять в его подчиненных. Я ему дал понять, что все вы выполняли мои приказы, а также что мне не пришло никаких распоряжений по поводу того, что я должен передать полномочия этому полковнику.

Я никогда ранее не видел своих офицеров ошарашенными. Чуть помолчав, я добавил:

– Так что, джентльмены, до того, как он документально подтвердит свои полномочия, вам следует исполнять лишь мои приказы. А они гласят: ни в коем случае не допускать преступных действий со стороны 74-го Цветного полка либо иных персон в зонах патрулирования ваших батальонов.

Еще до прихода Чайвингтона я послал сержанта Ледди на телеграф с донесением для полковника Кинга. У него телеграмму просто не приняли. Тогда я отправил туда же лейтенанта Троттера, подумав, что если у него не получится, то не получится ни у кого. Но все, чего смог добиться он, – это предложения послать рапорт в некий Штаб Второй Реконструкции в Вашингтоне, где его перлюстрируют и, если сочтут нужным, пошлют уже по адресу. Мартин совершенно правильно сказал им, что должен получить мою санкцию, а вместо этого отправился на вокзал, где, впрочем, ему сообщили, что по распоряжению из Вашингтона все поезда отменены, кроме военных, которых сегодня попросту не будет. То же и про водный путь. Мартин попросил разрешения самолично попробовать пробраться в Новый Орлеан верхом – если у кого и получится добраться туда, то только у офицера. Я его отговаривал, но в результате махнул рукой и выделил ему троих солдат и коней. Но даже если он попадет к полковнику, это случится не раньше, чем через два-три дня – все-таки туда добираться долго, ведь до Нового Орлеана примерно сто пятьдесят миль.

Неожиданно дверь вновь резко распахнулась, и на пороге появился разъяренный Чайвингтон с десятком вооруженных негров.

– Арестовать их!

Должен сказать, что выучка у моих ребят после стольких лет службы в индейских краях была отменная, тем более что его вояки, такое у меня сложилось впечатление, умели лишь воевать с гражданскими, а полковник – с индейскими женщинами и стариками. А еще они забыли, что в соседнем помещении были и мои люди. Вскоре все негры в униформе лежали убитые или раненые, а полковника оперативно связали и сунули ему в рот какую-то тряпку.

И именно в этот момент вбежал ван Дорн.

– Сэр, разрешите доложить! Только что получил ваш приказ – посыльный не сумел меня найти. Я был на Соборной площади, там вооруженные горожане, и какая-то женщина призывает всех к восстанию!

12 августа (31 июля) 1878 года. Там же

Майор Роберт Смит Инграм, наконец-то решившийся

– Понятно, – вздохнул я. – После того, что происходило вечером и особенно ночью, я не удивлен. Пойдем разберемся. А этого, – я показал на Чайвингтона, – пока в подвал, под замок.

Особняк находился на улице Святого Франциска, проходящей по северной стороне площади Бьенвилль, между центром города и районом порта. Именно эта площадь была границей между нами и зоной ответственности трибунала – все, что было западнее этой площади, уже было не нашим, начиная с улицы Консепшн – Зачатия, проходившей по западной стороне самой площади. Разница была налицо – у нас кабаки, ночлежки, склады, у них – величественные дома, как их умеют строить лишь южане, магазины, весьма неплохие рестораны и целый ряд архитектурных памятников, одним из которых был собор Непорочного зачатия на углу улиц Дофина и Клейборн. Напротив же фасада, между улицами Клейборн и Джексона, и располагалась Соборная площадь. Обыкновенно там прогуливались дамы под парасолями, иногда под руку с джентльменами, а на лавочках, особенно после воскресной мессы, сидели старички и старушки и степенно переговаривались, обычно по-французски.

Сейчас же контраст между нашей и не нашей территорией тоже присутствовал, но все было по-другому. С нашей стороны ничего не изменилось – те же дешевые гостиницы и харчевни по улице Святого Иосифа с восточной стороны площади Бьенвилль, те же ночлежки, кабаки и маленькие домики чуть подальше, те же склады у самого порта. Но там, за улицей Зачатия, где еще позавчера было красиво и элегантно, все еще дымились многие дома и магазины, точнее, то, что от них осталось, а на улицах тут и там виднелись бурые пятна крови – трупы несчастных уже успели убрать.

А вот кого не было, так это негров в форме – одно дело измываться над безоружными, другое – когда тебе противостоят люди с оружием. Да, оружие по возможности все изъяли, но, зная южан, не сомневаюсь, что практически у всех где-нибудь что-нибудь да было припрятано на случай чего. И случай этот, как мы видим, произошел.

Еще недавно я был командиром роты на далеком Западе, и я всегда говорил своим людям, что, даже если мы воюем с индейцами, нам ни в коем случае нельзя убивать, грабить и насиловать жителей индейских деревень, если они не вооружены и не оказывают сопротивления. Командир полка, узнав об этом, наорал на меня, что он меня уволит, если я еще раз проявлю неоправданную мягкость. «Генерал Шеридан сказал, что единственные хорошие индейцы, которых он когда-либо видел, были мертвы[15]15
  Именно так фраза «хороший индеец – мёртвый индеец» звучала в оригинале.


[Закрыть], зарубите себе это на носу!»

Через два дня, его – моего командира, а не Шеридана – убили, причем вполголоса рассказывали, что сделали это свои, человек он был малоприятный. Командование полком поручили подполковнику Кингу, его заместителю, которого я уважал. Меня он не просто не заставил уйти из армии, а даже сделал меня своим заместителем, и когда его повысили в звании до полковника, он добился, чтобы меня наконец-то произвели в майоры. Конечно, будь я выпускником Вест-Пойнта, я бы уже давно был полковником, а то и генералом, но я – младший сын небогатого фермера из Нью-Джерси, до войны батрачивший по фермам в Иллинойсе. Когда же началась война, я записался в добровольцы одним из первых, рассудив, что в армии хотя бы кормят.

Мне повезло – я попал к полковнику Тёрчину – «Русскому Грому», – который вскоре стал генералом, лучшим во всей армии Севера. Именно он произвёл меня сначала в сержанты, потом в лейтенанты, капитаны, а незадолго до своего сердечного приступа, в результате которого ему пришлось покинуть армию, он сделал меня майором, но не успел это утвердить. А после войны я сумел остаться в армии, лишь сдав «бронзовый лист»[16]16
  Бронзовые листы на погонах – а ныне на лацканах – знак отличия майора в американской армии.


[Закрыть] и получив обратно «железнодорожные шпалы»[17]17
  Два бруска – знак капитана.


[Закрыть]. И так и остался капитаном до недавнего времени.

Мне вспомнилось, что генерал Тёрчин строго наказывал любых своих людей, позволявших себе любые вольности в отношении местного населения. Он был одним из немногих джентльменов в нашей армии – мне довелось увидеть Атланту после того, как генерал Шерман распорядился расстрелять ее зажигательными бомбами. Да, он предложил местному населению покинуть свои дома, но далеко не все это сделали, и погиб не только прекрасный город, но и множество его жителей. Позднее я видел, что другие части делали с индейскими деревнями, причем далеко не все эти «подвиги» просочились в прессу, и я не припомню, чтобы хоть кого-нибудь за это наказали. Полковник Кинг, к счастью, запретил любые подобные эксцессы и даже повесил двоих, посмевших ослушаться. А то, что я сейчас увидел, было, может, и получше Атланты либо безымянных индейских деревень на реках Марайас или Колумбия, но до боли напоминало южные города, через которые во время «марша Шермана к морю» проходили цветные полки либо части некоторых других генералов.

Женщину, стоявшую на одной из скамеек на Соборной площади, я узнал сразу. Не так давно мне прислали в подарок книгу «Женщина на войне» некой Лореты Джанеты Велазкез[18]18
  Именно так произносятся её имя и фамилия в устах американца.


[Закрыть]. А теперь именно она выступала перед скопившимися людьми:

– Вчера ночью десятки людей были убиты, десятки женщин изнасилованы, сотни домов разграблены и сожжены. Вы своими ушами слышали рассказы некоторых из них. Доколе мы будет это терпеть? Это ваша земля, здесь могилы ваших предков, здесь город целых три года прожил в осаде во время той войны, когда граждане голодали, умирали, но не сдавались. Да, я кубинка, но и я воевала – пусть не здесь, в Мобиле, но за правое дело.

Мы – и вы, и я – поверили обещаниям янки и согласились сложить оружие, чтобы через тринадцать лет нас отдали на растерзание грабителям, насильникам, убийцам. Один мой друг, известный как полковник Слон, говорит: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях»[19]19
  Впервые это сказал Эмилиано Сапата, один из «полевых командиров» мексиканской революции.


[Закрыть]. Я умру стоя. Вы со мной?

Я обернулся к своим капитанам и сказал:

– Господа, мы все поклялись защищать Конституцию, демократию и народ. Я для себя решил, что я действительно лучше уж умру стоя, чем буду стоять на коленях и прислуживать таким, как Чайвингтон.

Я не знал, чего ожидать, но все четыре капитана лишь кивнули. Тогда я отдал оружие ван Дорну и пошел к миссис Велазкез, держа руки перед собой. Не раз и не два мне хотели преградить дорогу, но оратор показала жестом – мол, пропустите.

Забравшись на соседнюю лавку, я объявил:

– Я – майор Инграм, назначенный комендантом города. После того, что произошло вчера ночью, я могу сказать лишь одно – мы с вами. Я, и командиры моих рот, и, я полагаю, весь мой личный состав.

13 (1) августа 1878 года. Джорджтаун

Вице-президент САСШ Джордж Фрисби Хоар, ранее сенатор от Южной Каролины

– Сенатор Бёрнсайд, сэр! – Колин посторонился, впуская сенатора.

Лицо Амброуза Бёрнсайда, окаймленное знаменитыми бакенбардами[20]20
  Они был столь знаменитыми, что американское обозначение бакенбард – sideburns – было образовано из его фамилии.


[Закрыть], было, как обычно, само добродушие. Тем же, кто знал его получше, было хорошо известно, что это маска. Но Хоару никогда еще не приходилось видеть своего коллегу без столь знаменитой сардонической улыбки. Теперь же оно пылало, скорее даже полыхало гневом.

– Джордж, скажи мне, почему батальоны Семьдесят четвертого цветного полка были введены в города, сохранившие верность во время Мятежа?

– Их ввели по моему распоряжению, Амброуз. Нужно было показать этим южанам, кто в доме хозяин. Тем более что один из батальонов был введен в виргинскую Александрию, а Виргиния, как ты знаешь, участвовала в так называемой Конфедерации.

– Да, но Александрию мы заняли в мае 1861 года, задолго до начала крупномасштабных военных действий.

– Они успели вывесить флаг Конфедерации, который был виден из Президентского особняка. Именно тогда президент Линкольн и распорядился послать туда войска. Иначе бы и Александрия участвовала в Мятеже.

– Ладно, а Балтимор и Аннаполис чем перед тобой провинились?

– А тем, что, если бы Линкольн не подсуетился во время выборов в июне 1861 года, Мэриленд бы тоже присоединился к Конфедерации.

– А ты знаешь, что во всех трех этих городах черные скоты ведут себя как дикари у себя в Африке! Они убивают, насилуют, жгут, грабят… Генералу Шеридану, которому вы поручили провести операцию в Мэриленде, пришлось даже послать кавалерию, чтобы навести там порядок. В Александрии же генерал Говард полностью потерял контроль над ситуацией.

Хоар подумал, что с Шериданом нужно будет что-то решать, зато Говарду можно будет поручить и остальные карательные операции. А этот слюнтяй Бёрнсайд не понимает, что полумер здесь недостаточно и что лишь радикальное решение проблемы приведет к желаемым результатам.

– Амброуз, пойми, нельзя приготовить омлет, не разбив яиц. Надо было или вовсе не начинать наше дело, или сделать так, чтобы южане боялись даже подумать о неповиновении.

– Джордж, так мы не договаривались.

Новоназначенный вице-президент подумал, что ни Бёрнсайд, ни Шеридан ему по большому счету не нужны. Хотя, конечно, вспоминая зверства последнего в Джорджии и других местах, да и его звериную жестокость по отношению к индейцам, он не ожидал такой реакции.

Ну что ж, подумал он, будем действовать по-другому.

– А Шеридан где?

– Прибыл в Вашингтон и попросил разрешения произнести речь перед Сенатом. Конечно, решение принимаешь ты, ведь вице-президент – глава Сената. Но если ты откажешь ему в этой возможности, то, боюсь, многие сенаторы – даже те из них, кто на нашей стороне, – будут весьма недовольны.

– Амброуз, конечно же, я предоставлю ему такую возможность – например, завтра в десять часов утра, и пошлю человека с соответствующим поручением. Но не мог бы ты попросить Филиппа сначала переговорить со мной?

– Думаю, что он не будет против.

– Вот только не хотелось бы, чтобы кто-нибудь знал об этом визите – и так у меня достаточно злопыхателей в Конгрессе.

– Если хочешь, можем встретиться у меня. Допустим, в десять часов вечера, когда стемнеет? Пусть Филипп придет, не чинясь – мы ведь с ним старые друзья.

– А не слишком поздно? – спросил Хоар, а про себя возликовал – похоже, что получится, как говорится, убить двух птиц одним камнем.

На следующее утро в вашингтонской газете «National Republican» появилась аршинная передовица:

СТРАШНЫЙ ПОЖАР В ДОМЕ СЕНАТОРА БЁРНСАЙДА!

Вчера вечером в доме прославленного генерала и сенатора от Род-Айленда Амброуза Бёрнсайда произошёл пожар. Спастись удалось лишь привратнику, который рассказал, что в гостях у сенатора находился его друг, генерал Филипп Шеридан. За несколько минут до пожара к привратнику подошли двое, судя по выговору, южане, и спросили у него, прибыл ли генерал Шеридан. Судя по тому, что дом запылал сразу с нескольких направлений, имел место поджог.

Вне всякого сомнения, это ужасное преступление – дело рук тех недобитых мятежников, которые злодейски убили президента Хейса. Ведь и генерал, и сенатор храбро сражались против так называемой Конфедерации и поддержали Вторую Реконструкцию после трусливого убийства президента Хейса. Мы требуем поимки и примерного наказания преступников, но виновны не только они, а все граждане штатов, еще недавно бывших рабовладельческими. Поэтому надлежит ужесточить меры, принимаемые в рамках Второй Реконструкции, дабы защитить нашу республику и наши свободы. Каждый, кто выкажет какие-либо симпатии к этим людям, пособник убийц и заслуживает самой суровой кары. «Слава, слава, аллилуйя! Правда марширует вперед!»[21]21
  Слова из «Боевого гимна республики», песни северян времен Гражданской войны.


[Закрыть]

13 (1) августа 1878 года. Штат Мэриленд, немного не доезжая Гейтерсбурга

Надин Тёрчин, она же Надежда Дмитриевна Турчанинова, урожденная Львова

– Странно все это… Ведь никакого города не видно, и даже деревни, – сказала я недоуменно, когда наш поезд замедлил ход, а потом, окутавшись паром, и вовсе резко встал, пронзительно завизжав тормозами. – Где мы?

– Следующей остановкой должен быть Гейтерсбург, – мой Ваня сверился с расписанием и пожал плечами.

– Может быть, паровоз сломался?

– Вряд ли. Иначе он бы так резко не затормозил, – муж насторожился и покачал головой. – Возможно, что-то на рельсах.

Мы находились в купе второго класса поезда, принадлежащего Балтиморской и Огайской железной дороге. Он следовал по маршруту Чикаго – Вашингтон. Две недели назад мы получили по телеграфу приглашение от Алексея Смирнова на его свадьбу. Алексей Иванович служил сержантом под началом моего мужа во время Гражданской войны. Более того, он был единственным русским в Ваниной армии. Воевал он весьма неплохо, за что Иван произвел его в сержанты прямо на поле боя, когда тот, после того как был убит лейтенант, сумел организовать оборону позиции и удержал ее. А через месяц он оказался уже у меня в лазарете – я последовала за мужем на войну и посвятила себя оказанию помощи раненым. После войны Александр Смолл – именно так Алексей предпочитал себя теперь называть – сумел сколотить кое-какой капитал и время от времени помогал нам, ведь мы жили практически в полной нищете.

Случилось так, что мой Джон – именно так зовут Ваню в этой стране, Джон Бэйзил Тёрчин, – покинул военную службу не после окончания войны и не в результате ранения, а после сердечного приступа. Как нам объяснил некий чиновник с кислой миной на опухшей от безделья физиономии, мало ли что это произошло во время боевых действий – муж не дослужил до конца войны согласно контракту, и у него не было уважительной причины, такой, как тяжелое ранение. Поэтому ему не полагается пенсия, да и лечение его оплачено не будет.

Те небольшие деньги, которые нам удалось скопить, ушли довольно быстро – жить-то было на что-то надо, да и Ваня пытался то стать фермером, то маклером по недвижимости. Надо отдать генералу Гранту должное – во время его второго президентского срока нам с его подачи неожиданно назначили пенсию. Вот только он писал мужу про то, что ему будут платить 50 долларов в месяц – не бог весть сколько денег, но хоть что-то. Но Конгресс сократил сумму до пятидесяти долларов в год. Этого хватило бы разве что на аренду комнаты в чьем-то доме, но не более того.

Последние деньги Ваня потратил на организацию польской колонии Радома на юге Иллинойса. Но он совершил большую ошибку – он поверил полякам на слово, что его затраты, плюс десять процентов, ему возместят в течение того же семьдесят шестого года. А ведь я говорила ему – пусть каждый из них подпишет бумагу, в которой будет указана сумма долга и указан порядок выплат. Но Ваня, как человек чести, сказал мне, что знавал поляков во время службы в русской армии и они люди, которые держат слово. В результате ему никто ничего не заплатил, а нас выкинули из дома, сказав, что «здесь не место клятым москалям».

Подумать только – двадцать с небольшим лет назад муж делал блестящую карьеру в русской императорской армии, да и в деньгах мы не знали нужды. Но муж подружился с некоторыми вольнодумцами, такими, как Александр Герцен. Да что уж там греха таить, и я тогда думала примерно так же…

Признаюсь – именно мне пришла в голову идея уехать из России. И в один прекрасный день муж подал прошение разрешить ему отправиться на лечение в австрийский Мариенбад. Но вместо этого мы после пересечения границы проследовали в один из немецких портов, а оттуда в Лондон, на встречу с господином Герценом. Вот только Англия нас разочаровала – ни тебе свободы, ни равенства. Такого скотского отношения к людям я в России не видела даже среди крепостников.

Александр Иванович, как ни странно, согласился с нашим мнением, присовокупив, что в Англии он лишь для того, чтобы бороться за новую, свободную Россию. По его словам, Соединенные Штаты Америки намного ближе к идеалу. И мы с Ваней отправились в благословенную «страну свободных, родину смелых», как поется в одной популярной песне[22]22
  Строчка из «Обороны форта Мак-Генри» Фрэнсиса Скотта Ки. Отрывок из поэмы, кончавшийся этими словами, положенный на музыку песни выпивох «Анакреону на небесах», был весьма популярен и через некоторое время стал американским национальным гимном.


[Закрыть]. Вот только увидели мы совсем другую картину, и в скором времени муж написал Герцену следующее:

«Разочарование мое полное; я не вижу действительной свободы здесь ни на волос… Эта республика – рай для богатых; они здесь истинно независимы; самые страшные преступления и самые черные происки окупаются деньгами…»

Тем не менее, как только началась война с южанами, Ваня предложил свои услуги, и после блестящих успехов на поле боя страна ответила ему черной неблагодарностью. Несколько лет назад он даже послал прошение на имя императора Александра с просьбой разрешить нам вернуться на родину, но тот ответил отказом. И если бы не помощь Алексея, мы бы, наверное, умерли от голода.

Впрочем, и сегодня присланные Алексеем деньги, за вычетом стоимости двух билетов второго класса и небольшой суммы про запас, пошли на выплату долгов (и то не всех – мы остались кое-кому должны). Конечно, первый класс был бы не в пример удобнее. Купе второго класса – это две двухъярусные деревянные койки с каждой стороны узкого прохода. Сортир и умывальник одни на весь вагон, и находились они в конце коридора. Двери в купе не было – ее заменяла засаленная занавеска, – так что по ночам был слышен храп и прочие звуки, раздававшиеся в вагоне. Впрочем, третий класс был бы еще хуже – вместо коек там были бы простые деревянные скамейки.

На одной промежуточной станции сошел один из наших спутников, благообразный старичок, ехавший то ли к внукам, то ли от внуков. Оставалась приятная девочка лет, наверное, шестнадцати, которую звали Мейбел. Мачеха выжила ее из дома, и она на те немногие деньги, которые дал ей отец, ехала в Балтимор. Там у Мейбел жила кузина, у которой девочка надеялась поселиться и найти хоть какую-нибудь работу. По слухам, в последние годы этот город весьма разбогател – ведь именно он является основным портом нашей столицы.

Неожиданно послышался громкий топот ног, и из соседнего купе донеслись крики. Затем кто-то сорвал – именно сорвал – занавеску в наше купе, и на пороге появились трое негров в синей военной форме. Увидев мужа – Ваня надел лучшее, что у него было, генеральский мундир, оставшийся у него с войны, – они спросили, показав на меня:

– Это ваша жена, сэр?

– Именно так.

– И вы воевали за наших в той войне?

– Да, – с недоумением произнес муж.

– Тогда, сэр, к вам нет никаких претензий. А ты, – он показал на Мейбел, – кто такая и куда собралась?

– К кузине, в Балтимор.

– Ах, в Балтимор… Южанка?

– Нет, я из Индианы.

– Не все ли равно. Твоя кузина южанка. Деньги есть?