Текст книги "Медаль за город Вашингтон"

Желающими оказались практически все, вот только физически на это были способны всего девять человек, не считая меня – шестеро новичков, сенатор Спенсер и двое из Палаты представителей. Я распределил между ними роли и добавил:

– Действуем по моему приказу. Если я выйду из строя, то командует сенатор Спенсер.

Удивительно – еще пять минут назад казалось, что вокруг меня практически все выглядели как ходячие – точнее, лежачие – трупы, не способные даже встать на ноги. А сейчас на лицах многих появилось выражение людей, у которых возникла хоть какая-то надежда на будущее. Я подумал, что надеяться нам, собственно, не на что. Но, как сказал один из новых, в листовке, за которую его сюда посадили, была статья самого Марка Твена. И в ней приводились слова одного из югороссов: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Вот я и хотел умереть стоя.

Неожиданно послышались выстрелы, а потом громыхнул взрыв в коридоре тюрьмы. Неужто сюда добрались югороссы либо тёрчинцы? И что это такое взорвалось – неужто граната? Откуда? Как?

Но, повинуясь инстинкту, выработанному на войне, я заорал:

– Все на пол! Действуем только по моему приказу.

Последовал еще один взрыв, а также пара выстрелов. Потом все стихло. А через пару минут я услышал скрежет ключа в замочной скважине и скомандовал:

– Всем приготовиться. Действовать по моей команде! Но лишь тогда, когда я ее отдам. Возможно, нас пришли спасти.

Мои ребята поднялись, как могли – кто держался за стену, кто шатался, но у всех на лице была решимость пополам с надеждой. Я с трудом поднял над головой почти полную парашу, приготовившись метнуть ее в того, кто появится в дверном проеме. Дверь приоткрылась, никто в камеру не вошел. Лишь голос с легким акцентом произнес:

– Господа, все в порядке. Прошу вас держать спокойствие. Я – штабс-капитан армии Югороссии Николай Бесоев. Мы пришли вас освободить. И оказать первую помощь тем, кто в ней нуждается.

Акцент был мне совершенно незнаком, и я решил, что этот человек именно тот, за кого он себя выдает – ну не может тюремщик в Вашингтоне быть русским! Поэтому я с облегчением поставил парашу на место – увы, чуть расплескав ее – и сказал:

– Джентльмены, это и правда наши! Отставить сопротивление! Господин капитан, не все могут передвигаться самостоятельно. А те из нас, кто может, сейчас выйдут.

1 сентября (20 августа) 1878 года. Лорел

Президент Североамериканских Соединенных Штатов Джордж Фрисби Хоар

Вчера вечером судьба преподнесла мне подарок – или так мне поначалу показалось. Намедни по моему приказу арестовали делегацию из Нью-Джерси. Вообще-то я собирался наказать лишь одного сенатора Рандольфа, который посмел не поверить официальной версии о смерти Уилера. Но другой сенатор от того же штата, Джон Мак-Ферсон, не только сам выразил возмущение по поводу этого ареста, но и подговорил членов Палаты представителей от этого проклятого штата примкнуть к протесту. Пришлось их всех арестовать и препроводить в Центральную тюрьму.

Как ни странно, когда я был еще сенатором, мои отношения с Мак-Ферсоном были почти дружескими. Более того, я даже осторожно прощупал его в качестве возможного союзника, но он принял мои намеки весьма прохладно, и я сделал вид, что все это было не более чем шуткой.

А до того мы с Мэри даже разок отобедали у Мак-Ферсона. Женщина, которую я принял за его супругу, оказалась ее сестрой… Джоан была помолвлена с неким виргинцем-студентом Колледжа Нью-Джерси, который в 1861 году вместе с другими южанами покинул университет и пошел воевать за Конфедерацию, где и погиб. Сестра взяла ее к себе, и с тех пор Джоан так и жила с ней и ее мужем. А когда законодательное собрание Нью-Джерси назначило его сенатором, то именно Джоан переехала в Вашингтон, где и вела дом своего зятя. Я подозревал, впрочем, что ее обязанности на этом не заканчивались.

Должен сказать, что она мне внешне очень понравилась – не столько телом, как Луиза Паттерсон, сколько своей миловидностью. Но мои попытки флирта она предпочла попросту не заметить. А вчера Колин объявил мне, что меня хочет видеть какая-то женщина. И когда я увидел, что это Джоан, я еле-еле сумел скрыть свою радость. А как только мы остались наедине, она бросилась передо мной на колени.

– Умоляю вас, мистер президент, пощадите моего зятя! Он и правда ни в чем не виноват!

Я поднял ее за плечи, улыбнулся и предложил:

– Давайте обсудим это за ужином!

Потом она с обреченным видом согласилась на мое предложение показать ей особняк, а когда мы оказались в моей спальне и я повалил ее на кровать, напряглась, но позволила мне себя раздеть. К моему вящему удивлению, она оказалась девственницей…

Сегодня утром она попыталась встать около шести утра, пока я еще спал, но я придержал ее и сказал:

– Джоан, не уходите! Если вы, конечно, хотите, чтобы я отпустил вашего зятя…

На этот раз я вспомнил свою гарвардскую молодость и сделал с ней то, что в этой древней академии обычно происходит между старшекурсниками и новыми студентами. Она молчала со слезами на глазах, когда вдруг где-то относительно недалеко послышались взрывы.

– Что это, мистер президент?

– Побежали поскорее отсюда!

– Дайте я оденусь…

– Берите одежду с собой.

Мы побежали по черной лестнице, ведущей в подвал. Мне сразу стало ясно, что по нашу душу пришли то ли тёрчинцы, то ли – что еще хуже – югороссы. В любом случае лучше мне было отсюда побыстрее уйти.

Я втащил ее в какое-то складское помещение и сказал:

– Жди здесь!

Сам же зашел в соседнюю комнату, оказавшуюся угольным складом. Схватив лопату, я вернулся туда, где оставил эту дуру, и изо всех сил ударил ее по голове. Она упала бездыханная. Я спрятал свою одежду под углем, затем напялил балахон Джоан – он на меня, как ни странно, хоть и с трудом, но налез. Женщина она была высокая, а платье было ей очень даже велико – я подозреваю, что она его специально надела, чтобы не вызывать во мне похоть. Не помогло…

Сверху послышался шум. Я вновь подхватил лопату и побежал этажом выше – не хватало еще, чтобы мое бегство обнаружили раньше времени. Но на площадке черной лестницы, дверь с которой на первый этаж была закрыта, оказался лишь мой верный Колин. Жаль, но ты, дружище, оказался здесь напрасно. Я без лишних слов саданул его лопатой по голове, затем сбежал вниз, натянул пониже чепец этой дуры, добежал до выхода к общежитию прислуги и не спеша продефилировал мимо здания, виляя бедрами, к выходу из сада для слуг. Мне показалось, что я увидел какие-то тени в саду, но меня они то ли не заметили, то ли не обратили на меня внимания.

В двух кварталах располагался трактир с дешевой ночлежкой. Перед ним находилась коновязь, обычно охраняемая, но сейчас там никого не было – испугались, наверное. Одна кобыла была под женским седлом, что меня весьма удивило – коней, как правило, расседлывали, да и женщины в подобные заведения обычно не заглядывали. Но для меня, пока я притворялся дамой, это было то что надо.

Я отвязал кобылу, взгромоздился на нее, как положено, боком, и она потрусила по дороге. Сначала я чуть не свалился, но потом приноровился. Уходить я решил через Лорел и Балтимор на Гавр-де-Грейс и далее на Филадельфию – только это давало мне шанс выбраться из проклятого Мэриленда и оказаться на севере. Заставу у выхода из города я обошел по известной мне тропе, а затем продолжил путь. Моей первой целью был дом вдовы Мак-Мертри, в полумиле от Вашингтона. К ней я иногда наведывался, когда у меня не было других женщин. А сейчас там можно было перекусить и немного отдохнуть.

Увидев меня, вдова заохала и провела меня в гостиную, где усадила в кресло, и только после этого спросила:

– Джордж, а почему ты в женском платье?

– Пришлось бежать. Там пришли эти… тёрчинцы. Рут, прости, очень уж есть хочется.

– Подожди, я мигом приготовлю тебе завтрак.

Я блаженно расслабился, но неожиданно почувствовал сильный удар по голове и потерял сознание.

1 сентября (20 августа) 1878 года. Вашингтон. Район городской тюрьмы

Штабс-капитан армии Югороссии Николай Арсеньевич Бесоев

«Хоар, скотина, от нас утек, а потому второй раз за день проколоться – это будет просто стыдно!» – подумал я, обозревая в бинокль здание тюрьмы. Ее требовалось захватить, причем так, чтобы содержащиеся в ней узники остались целыми и невредимыми.

С Капитолием у нас получилось намного проще, чем я думал. Охрана попросту побросала оружие и застыла с поднятыми руками, сенаторы тоже не оказали никакого сопротивления, увидев, как те, кто пришел их охранять – точнее, проследить за ними, – спешно бросают оружие и жалобно блеют о пощаде. В Палате представителей люди в синих мундирах точно так же сдались, как только мы зашли, но двое законотворцев стали громко возмущаться, а один даже достал пистолет – представьте себе, здесь разрешено приносить оружие в зал заседаний… Но, когда эта сладкая парочка быстро очутилась на полу со слегка попорченными физиономиями, другие сделали надлежащие выводы, и желающих спорить с нами больше не нашлось.

А мы проследовали дальше в сторону узилища. Отряд, присланный генералом Турчаниновым для захвата Капитолия, был рассчитан на серьезное сопротивление, и я без зазрения совести переподчинил себе взвод аннаполисской милиции – эти ребята воевали с самого начала Второй Реконструкции и оказались весьма и весьма толковыми. А мне нужны были люди, которые не просто помогут захватить тюрьму, но и удержать ее. Во-первых, эвакуация заключенных займет какое-то время, и многим придется оказывать первую помощь на местах – а это весьма удобный момент для возможного контрудара. Кроме того, помимо политических, в тюрьме содержатся и уголовники. А этих отпускать на волю ни к чему – потом замаешься их отлавливать по новой.

Местная каталажка была похожа на подобного рода казенные дома, в какой бы стране и в каком бы времени они ни находились. Мрачное трехэтажное здание с окнами, забранными крепкими решетками. Конечно, забор с колючей проволокой и сигнализацией, равно как и КСП, здесь отсутствовали напрочь. Поэтому можно было свободно подойти к стенам этой юдоли скорби. На часах стояли военнослужащие какого-то цветного полка. Они, как мы поняли, были изрядно напуганы стрельбой на окраинах Вашингтона и больше думали о том, как побыстрее сбежать куда подалее, чем о несении караульной службы. Но не брать их в расчет было бы непростительной ошибкой. Именно с перепугу многие совершают совершенно непредсказуемые поступки. А мне совсем не хотелось, чтобы в отряде появились «трехсотые», и уж тем более «двухсотые».

Впрочем, с часовыми мы сможем разобраться сравнительно легко. Самую же большую сложность предстояла работа внутри тюрьмы. Мне сообщили, что здешние вертухаи достаточно хорошо подготовлены и неплохо вооружены. Если они окажут сопротивление, то их придется гасить всерьез, при этом стараясь не подстрелить кого-нибудь из арестантов.

– Начинаем на счет три! – передал я по рации. В бинокль я увидел, как мои орлы незаметно подобрались ко входу в тюрьму. Черные часовые их не заметили. А если бы и заметили, то это было бы последнее, что они увидели бы в жизни. Два снайпера держали их на прицеле. Только мне не хотелось лишний раз проливать кровь. Хватит, в прошлую гражданскую войну обе стороны делали это не жалеючи.

– Один! Два! Три! – скомандовал я.

Часовые не успели даже глазом моргнуть – внезапно появившиеся перед ними люди в пятнистых камуфляжках мгновенно заставили их выпасть из реальности. Один из бойцов подскочил к дверям тюрьмы и шустро прикрепил к ней заряд, который должен был вынести эту самую дверь.

Грохнул взрыв, дверь разлетелась в щепки. Потом в дверной проем влетела светошумовая граната. Я привычно закрыл глаза и зажал руками уши. Хотя от меня до тюрьмы было метров сто, но взрыв грохнул так, что у меня потом долго еще звенело в ушах.

Рванувшись, как спринтер, я в мгновение ока добежал до раскуроченных дверей каталажки и нырнул вовнутрь. В руках у меня был пистолет-пулемет ПП-2000 – хорошая штука, именно то что нужно для действия в замкнутых пространствах. На полу у лестничной площадки ошалело ворочался человек в некоем подобии формы. Скорее всего, это был один из тюремных служителей.

– Ключи от камер у тебя? – грозно воскликнул я, схватил за шиворот вертухая и рывком поставил его на ноги. – Ты что, язык проглотил?!

Охранник, ослепленный и оглушенный взрывом светошумовой гранаты, так и не смог навести резкость. Отправив его пинком в угол, я стал осторожно подниматься по ступенькам на второй этаж. Как я слышал, именно там и содержались узники, арестованные за непочтительное отношение к президенту Хоару либо имевшие наглость родиться на Юге.

Бах-бабах! – грохнуло где-то наверху. Пули лязгнули о чугунную ограду лестничного пролета. Краем глаза я заметил мелькнувшую на площадке тень и ответил оппоненту короткой очередью. Видимо, я попал – тень взмахнула руками и стала оседать, оставляя на оштукатуренной стене кровавую полосу.

– Всем быть внимательными! – передал я по рации. – Страхуйте друг друга.

Осторожно поднявшись на второй этаж, я выставил за угол «кочергу» – согнутый буквой «Г» стержень, к короткому концу которого было прикреплено зеркальце. Внимательно осмотрев коридор, я заметил, что слева от входа у стены притаились двое вооруженных мужчин в форме тюремных служителей.

«Надо их гасить, причем наглухо», – подумал я. Достал из кармана разгрузки гранату РГД-5, выдернул чеку и, нагнувшись, швырнул ее за угол в направлении вертухаев. Граната со стуком покатилась по полу, потом хлопнул взрыватель, отбрасывая предохранительную скобу…

Громыхнуло неслабо. Коридор окутался белесым дымом. Видимо, вертухаев серьезно зацепило осколками – кто-то из них истошно завопил. Второй молчал, из чего я сделал вывод, что он в полном ауте или отправился в Страну вечной охоты.

Высунув за угол «кочергу», я убедился, что охранники нейтрализованы. Других вертухаев в пределе видимости обнаружено не было. Держа оружие на изготовку, быстро запрыгнул на этаж. Взгляд вправо, взгляд влево – чисто!

Как я и предполагал, один вертухай был убит наповал, второму же осколки располосовали брюхо. Он уже не орал, а лишь жалостливо скулил.

– Жить хочешь? – спросил я у раненого, пинком отправив в конец коридора выпавший из его рук кольт. Конечно, я немного лукавил – даже если бы ему очень хотелось жить, то в этом я ничем не смог бы ему помочь. На мой взгляд, с таким ранением даже в наше время выжить было бы весьма проблематично.

– Не убивайте, – тихо пробормотал вертухай. – Я сделаю все, что вы мне скажете.

– Где ключи от камер?

– Они на поясе у Линкольна, – раненый кивком показал на труп своего напарника.

«Интересная фамилия», – подумал я, но вслух лишь спросил:

– Еще охранники есть?

– Внизу двое, у входа двое и двое на третьем этаже.

Ну, нижних мы уконтрапупили – одного контузили, второго, который стрелял в меня на лестнице, я завалил. Двоих с этого этажа тоже можно отминусовать. Остались еще двое – наверху. Что ж, попробуем с ними договориться по-хорошему.

Я подошел к лестнице и громко крикнул:

– Парни, если вы сдадитесь, то я обещаю вам, что вы отправитесь домой. Даю вам честное слово.

Через минуту кто-то ответил мне сверху:

– Хорошо, мы сдаемся.

– Оружие ваше где?

По ступенькам лестницы загромыхали два револьвера. Потом показались два охранника с поднятыми руками.

– Ну вот и хорошо, – сказал я, опуская оружие. И зачем было палить? – Молодцы. Теперь давайте открывайте камеры – но только те, где сидят политические. А то ваши подопечные совсем с ума сойдут от страха.

1 сентября (20 августа) 1878 года. Риджвилл, Южная Каролина

Художник и волонтер Василий Васильевич Верещагин, прикомандированный к Экспедиционному корпусу армии Югороссии

«Тук… тук… тук…» – в последний раз простучали колеса вагона. Кто-то открыл дверь в вагон первого класса, в котором вместе со мной путешествовали высшие офицеры Экспедиционного корпуса, а также мой друг Сэм Клеменс. Было около половины двенадцатого, и жара стояла неимоверная. Даже в Индии я не припомню, чтобы пот лил с меня ручьем, как в бане. А здесь местные еще и смеются – мол, это ничего, нормальная температура. Вот прибыли бы вы в «собачьи дни», в середине июля, когда действительно жарко, тогда бы поняли, каково грешникам в пекле.

Может, зря я не остался в Чарльстоне. Ведь говорил мне Александр Александрович Пушкин еще по дороге сюда, мол, Василий Васильевич, не стоит вам покидать Чарльстон, там и бризы с моря, и тенистые сады, да и сам город весьма приятный во всех отношениях. Вот только я из-за своей гордыни и упрямства ответил ему, что не привык отсиживаться в тылу, и указал на своего Святого Георгия, полученного мною когда-то в Самарканде. Да и Сэм, который еще на корабле признался мне, что хотел бы задержаться на побережье, увидев, что я настырно напрашиваюсь в экспедицию, тоже неожиданно попросился с нами.

В Чарльстон мы прибыли около половины десятого утра. Кто-то мне говорил, что это самый красивый город во всех Североамериканских Соединенных Штатах. И он был действительно хорош – множество прекрасных особняков, утопавших в садах; величественные храмы, частично еще колониальной постройки. И все это на берегах одной из самых красивых гаваней мира. Вот только мне сразу бросалось в глаза наличие большого числа людей в траурной одежде посреди всеобщего ликования и сотни свежих могил у церквей, мимо которых мы проезжали по дороге на вокзал. Я даже сделал пару карандашных зарисовок для будущих картин.

Когда же мы выехали из города, вокруг потянулись пейзажи, напоминавшие мне увиденное в Болгарии – обугленные руины поместий, домов и даже хижин, стервятники, кружащие в синем небе. И куда ни посмотри, кресты, кресты, кресты… А у большинства увиденных нами людей глаза красные от слез. Но они были рады встрече с нами и приветственно махали нам вслед.

Железную дорогу янки не тронули – вероятно, они надеялись в самое ближайшее время вернуться в Чарльстон. Ведь после недавней битвы за город командовать войсками, верными правительству, в Вашингтоне было поручено печальной памяти генералу Шерману – тому самому, который в свое время сжег множество городов в Джорджии и в Южной Каролине. Этот новоявленный Аттила практически каждый город, через который проходили его войска, велел превращать в развалины. А некоторые, особо ненавидимые им города, например, Атланту, по его приказу расстреливала зажигательными бомбами артиллерия.

Чарльстону повезло – его Шерман спалить не успел, да и Конгресс потребовал оставить его в целости и сохранности, после того, что этот вандал сделал с Колумбией, несмотря на приказ не трогать город. Но вряд ли жемчужина побережья уцелеет, если генералу удастся его захватить и в этот раз. А подтверждением того, что случилось бы с ним сейчас, могли послужить все еще дымящиеся руины центра Риджвилла – то, что не было уничтожено изначально, люди Шермана подожгли, когда его покидали.

Единственное, что они не тронули, – это железнодорожную станцию – вероятно, в ожидании скорого возвращения по железной дороге. Сохранилось все – здание вокзала, мастерская, железнодорожная петля и целых четыре пути, – здесь сходились две железные дороги, первая из которых вела в Колумбию, а вторая в Эйкен и далее в Огасту в штате Джорджия.

Нас встретил лично генерал Форрест в сопровождении двух отделений солдат. Меня изумило, что одно из отделений полностью состояло из негров. Как только Александр Александрович сошел на перрон – впрочем, перроном это назвать было сложно, так, земляная насыпь вдоль рельсов, – Форрест обнял его, а затем сказал:

– Добро пожаловать в Риджвилл, господа. С вашего позволения, я похищу у вас генерала Пушкина и его офицеров, а остальных дожидается только что приготовленный обед. Сержант Фримен, – он показал на негра-сержанта, – и его люди отведут вас туда, где вас накормят, а после разместят вас в домах в уцелевшей части города.

Мы с Сэмом шагали рядом с Фрименом, и я не раз ловил на себе его робкие взгляды, как будто он хотел меня о чем-то спросить. Я улыбнулся:

– Сержант, не бойтесь. Я не кусаюсь.

– Простите меня, сэр… Скажите, а вы русский? Или югоросс?

– Русский, сержант. Просто русский.

– Видите ли, сэр… Когда я служил в Восемьдесят втором цветном полку, нам лейтенант рассказывал о том, что в газетах писали о вас. Дескать, конфедераты и русские хотят вернуть нам рабство и что в России до сих пор все негры – рабы. Скажите, это… неправда?

– Нет ни в России, ни в Югороссии рабов, ни черных, ни белых. Да и негров у нас нет. Впрочем, когда-то давно турецкий султан подарил нашему императору Петру раба-эфиопа – есть такой народ в Африке. Петр его сразу же освободил, крестил в православие, и стал он Абрамом Петровичем Ганнибалом, который дослужился до генерала и честно служил своей новой родине.

Фримен и другие негры слушали с открытым ртом, а я продолжил:

– Внучка его, Надежда Осиповна Ганнибал, вышла замуж за Сергея Львовича Пушкина, принадлежавшего к древнему дворянскому роду. И сын их, Александр Сергеевич, стал величайшим русским поэтом. А его сын, Александр Александрович, – наш генерал.

Я внутренне усмехнулся, увидев, как негры начали смотреть на Пушкина, шагавшего в компании с Форрестом и другими чуть поодаль, с нескрываемым обожанием. Через несколько сотен футов офицеры зашли в какой-то дом, а нас повели дальше, туда, где под деревьями нас ждали столы с едой.

Покормили нас сытно и относительно вкусно – тушеное мясо с рисом и бобами, кукурузные лепешки, пиво… А после этого к нам прибежал гонец и сообщил, что нас срочно вызывает генерал Пушкин.

– Ну что ж, Василий Васильевич… Планы переменились. Мы срочно отбываем по направлению к Эйкену – это на северо-западе. И заночуем по дороге. Вы как, с нами или здесь останетесь?

– С вами, господин полковник.

– Тогда через десять минут будьте на станции.

2 сентября (21 августа) 1878 года. Раннее утро. Эйкен, Южная Каролина

Генерал-майор Александр Александрович Пушкин, командующий Каролинским отрядом Экспедиционного корпуса армии Югороссии

Вчера, когда мы с генералом Форрестом планировали ближайшие операции, к нам в штаб привели пожилого негра, который клялся, что у него имеются очень важные сведения для командиров конфедератов. Но первое, что он сделал, посмотрев на меня, это спросил:

– Масса, скажите, это правда, что ваш дедушка был черным?

– Только не дедушка, а прапрадедушка, – усмехнулся я.

– Значит, это действительно так! – и его черное морщинистое лицо расплылось в широченной улыбке. – Масса, именно поэтому я решил прийти именно к вам.

– Слушаю вас, уважаемый…

– Джек, масса. Просто старый черный Джек. Знаете, масса, я кузнец. И когда янки были здесь, я подковывал их коней, чинил колеса пушек, ну и так, по мелочи… Мне платили, и я делал.

Кто-то из конфедератов попытался что-то сказать, но и я, и Нейт Форрест одновременно сделали знак рукой – мол, подожди, пусть говорит. А старый Джек продолжал:

– Так вот. Вы же знаете, масса, для белых, даже для янки, мы практически невидимы. Ну, делает что-то негр, кого это интересует? Так что говорили они при мне не стесняясь. И их главный – не знаю, в каком он звании, у него еще серебряный лист был здесь, – и негр показал пальцем на лацкан своего потрепанного сюртука.

– Подполковник, – кивнул Форрест.

– Наверное, подполковник, я не разбираюсь в их чинах, простите уж, масса. Так вот, к нему прибежал гонец, приехавший на поезде, и передал конверт. Тот вскрыл его, прочитал бумагу и начал ругаться – плохо ругался, поминал Господа нашего и всех святых. А потом сказал, что старик приказывает отправиться в Эйкен. После чего янки погрузили пушки на платформы, лошадей и людей в вагоны и уехали. Было это за два часа до того, как пришли вы, масса, – он посмотрел на Форреста.

– Значит, вчера днем.

– И еще вот что, масса. Он что-то сказал про то, что старик захотел устроить новую Атланту.

– А сколько их было? Ну, солдат у этого подполковника.

– Много, масса. Четыре вагона для лошадей, десять для людей и четыре платформы с пушками. А вот сколько всего людей будет, сказать не смогу – я плохо считаю, масса, не нужно это кузнецу.

– Благодарю тебя, друг, – сказал я и приобнял за плечи негра. У него глаза вылезли из орбит от удивления. Он всхлипнул, поклонился мне и вышел. Я же пристально посмотрел на Форреста.

– Новая Атланта? Это то, что я думаю?

– Боюсь, что да. Генерал, вы предлагали идти на Эйкен, а затем ударить по Колумбии с запада. Я спорил с вами, но сейчас вижу, что другой возможности у нас нет. Вот только боюсь, что они уже в Эйкене – а туда от нас девяносто миль. И неизвестно, сможем ли мы беспрепятственно туда добраться – вдруг они успели вывести из строя железную дорогу.

– Майор Лисицын, – я посмотрел на одного из офицеров-югороссов, – можно ли проверить состояние дороги с помощью ваших беспилотников?

– Так точно, товарищ… господин полковник.

Я усмехнулся – обращение «товарищ» в устах югороссов мне казалось очень забавным.

– Я ж вас просил, зовите меня просто – Александр Александрович. А я вас, с вашего позволения, буду величать Вячеславом Андреевичем.

– Александр Александрович, предлагаю отправиться в путь немедленно. А по дороге мы будем контролировать дорогу перед нами. Вот только девяносто миль – это сколько времени займет? Ночью мы сможем увидеть людей в инфракрасном спектре. Зато, например, завал из деревьев на рельсах мы не увидим. Так что идти нужно днем.

– Это едва ли не самая древняя железнодорожная ветка во всех Соединенных Штатах, – усмехнулся Форрест. – Увы, быстрее чем двадцать миль в час ехать у нас не получится. Боюсь, что предельная скорость передвижения ближе к пятнадцати милям в час. Слишком уж дорога старая, одна из первых в Северной Америке, и ее давно никто не ремонтировал. Вот по ветке в Колумбию можно двигаться со скоростью около тридцати или даже сорока миль в час, там дорога намного новее и лучше.

– Значит, мы проведем в дороге пять-шесть часов?

– Именно так. И в Эйкен мы доберемся лишь вечером. Или придется заночевать по дороге. Все равно вряд ли кто-нибудь успеет дать знать в Эйкен, что мы туда направляемся. Предлагаю остановиться на ночь в Виллистоне – он как раз по пути. Мы туда доберемся за три с половиной, максимум четыре часа.

Из Риджвилла мы выехали около половины второго. Дорога оказалась действительно не в самом лучшем состоянии – качало нас немилосердно, казалось, что на крутом повороте наш вагон слетит с рельс – но ни единого препятствия на дороге янки не подумали соорудить, и мы добрались до Виллистона, когда солнце только-только начало клониться к закату.

Заночевали мы прямо в поезде, хотя местные жители и упрашивали нас остановиться в их домах. Но Форрест был непреклонен – выходить нужно было, как только начнет светать, где-то около половины шестого утра. Как бы то ни было, нас, во-первых, накормили до отвала, а во-вторых, оказалось, что мы не так уж и сильно опаздываем – первый же поезд янки сломался у самого Виллистона, и в Эйкен они отправились лишь сегодня днем.

– Где-то за три часа до вашего прибытия, господин генерал, – кивнул старик с запекшейся кровью и с синяками на лице. На мой вопрос, кто его бил, он ответил: – Были здесь негры, – он сплюнул на землю кровь из разбитой губы. – Их подполковник – белый-янки – отправил пешком еще с утра. Но, думаю, они тоже уже в Эйкене. Кстати, многие наши мужчины, кто помоложе, ушли к Колумбии еще с неделю назад – а вот с женщинами эти нелюди порезвились. Хорошо еще, что многие – включая моих дочерей – успели уйти в лес…

– Они больше не придут, – кивнул ему Форрест.

– Скажите, сэр, а вы… русский? – старик обратился уже ко мне.

– Именно так, мистер…

– Стенхоуп. Но зовите меня просто Джек.

Я усмехнулся про себя – еще один Джек, только другого цвета. А он продолжал:

– Спасибо, что вы в этот раз на нашей стороне! Знаете… Я воевал против янки… тогда, хотя мне было уже пятьдесят шесть… Сейчас не могу – возраст, знаете ли, но прошу вас, генерал, и вы, полковник, отомстите за поруганную честь наших женщин, за все, что янки сделали с нашей многострадальной землей!

– Сделаем, Джек, – я кивнул старику. – Обещаю вам.

– И вот еще что. Наши ребята – мои сыновья и с ними две дюжины парней из этого города – ушли в лес Конгари, что между Колумбией и Оранжбургом. Там собиралось ополчение из самых разных городов. Слышал краем уха, как янки жаловались, что у них то люди, то грузы пропадают, поэтому они теперь все по железной дороге отправляют. Наверное, это наши ребята дают им жару.

На следующее утро мы вышли из Виллистона, лишь только небо чуть посветлело. Но, не доходя до Эйкена, мы услышали первые разрывы, а затем небо окрасилось заревом. Беспилотник показал нам четыре батареи, которые методично, раз в минуту, выплевывали очередной залп в сторону Эйкена. Сам же город представлял собой одно огромное пожарище. Кое-где метались люди, но намного больше с помощью беспилотника мы обнаружили трупов. Большинство из убитых были женщины.

«Эх, – подумал я, – зря мы вчера остановились на ночь…»

Надо было срочно прекратить это безобразие. Я приказал сформировать летучий отряд. С платформ сгрузили брички, которые югороссы называли тачанками. В них впрягли лошадей и установили АГСы и пулеметы. Прикрывать тачанки должны были конные волонтеры. Мы заранее готовились к разгрузке и погрузке в чистом поле, и потому все заняло не более получаса.

Потом на рысях летучий отряд направился к батареям, которые продолжали расстреливать беззащитный город. С помощью кружившего в небе беспилотника мы с Форрестом наблюдали за всем происходящим. Генерал, для которого тактика боевых действий югороссов была в новинку, лишь качал головой и одобрительно покрякивал.

Первыми к батареям янки поскакали тачанки. С некоторых из них сняли пулеметы и установили гранатометы, которые с расстояния версты открыли огонь по огневым позициям северян. Югороссы стреляли хорошо – они почти сразу накрыли орудия и артиллеристов. Те, не ожидая нападения с тыла, в панике бросились прочь. Потом на одной из батарей прогремел взрыв – одна из гранат угодила в зарядный ящик орудия. Батареи янки замолчали.

– Алекс, – генерал Форрест оторвался от созерцания разгрома вражеской артиллерии, – ты не забыл, что тот негр говорил о четырех вагонах для лошадей, которые были в составе поезда? Имей в виду, что твой отряд, так лихо расправившийся с артиллерией янки, могут атаковать в конном строю. Я думаю, что тот мерзавец-подполковник наверняка отправит все свои силы, для того чтобы выручить брошенные артиллеристами орудия.