Текст книги "Пути психологического поиска. Претензии и возможности"

Даже последовательные сторонники культурно‐исторической концепции психики вынуждены признать, что на доречевой (и, следовательно, допонятийной) стадии развития ребенка формируется важнейший фундаментальный слой психики, который, будучи «скрытым» и «субъективно непредставленным» у взрослого человека, тем не менее, «и есть объективное поле любого психологического исследования» (Зинченко, Мамардашвили, 1977, с. 122).

Обратимся к другому аспекту проблемы зрительного восприятия – вопросу, связанному с понятием «чувственной ткани» и делением зрительного образа на два компонента: проксимальный (т.е. сетчаточный) и дистальный (т.е. отражающий внешний предмет) (Леонтьев, 1975).

Проблема рассогласования между сетчаточным изображением предмета и субъективным образом восприятия была поставлена еще Гельмгольцем (1896). Узловым пунктом этой проблемы является феномен константности восприятия, т.е. тот факт, что при изменении сетчаточной проекции в результате перемещения и поворотов объекта относительно наблюдателя последний воспринимает предмет как неизменный. Гельмгольц дал вполне логичное и не потерявшее своего значения до наших дней решение вопроса: константность восприятия обусловлена участием в акте восприятия бессознательных умозаключений. Выражаясь в современной терминологии, Гельмгольц постулировал активность воспринимающего субъекта, предварительную информированность о предмете и сохранение этой информации в памяти.

Следует учитывать, что концепция Гельмгольца была построена на представлениях физической оптики – физиология зрения тогда лишь начинала свое развитие. Не удивительно поэтому, что физическая основа восприятия и внутренняя активность наблюдателя разделяются и противопоставляются в его схеме столь откровенно. Гораздо большее удивление вызывают некоторые трансформации этой же, по сути дела, проблемы в современных психологических концепциях.

В книге «Восприятие и деятельность» (1976) читаем: «Безусловно, информация о мире извлекается не из сенсорной ткани образа, а вычерпывается из самого окружающего нас мира, поэтому механизм этого вычерпывания невозможно найти в принципах “структурации сенсорики”» (с. 264–265). При этом автор (А.Д. Логвиненко) подкрепляет свои позиции ссылкой на Гибсона, хотя он всеми своими работами стремился доказать как раз обратное: принципиальную возможность воссоздания адекватной картины «видимого мира» из материала «видимого поля» (т.е. двумерного сетчаточного изображения) путем так называемого «стимульного варьирования высшего порядка», которое происходит в «оптическом потоке» (или в «оптическом строе»).

Если с характерных для цитируемого сборника представлений о «чувственной ткани» снять терминологическую вуаль, то они будут выглядеть примерно так. Существует реальный мир, независимый от субъекта. Этот мир проецируется на некий полупрозрачный экран – эквивалент «чувственной ткани». Изображение на экране получается сильно искаженным, лишь отдаленно напоминающим реальность. Субъект, познающий мир (видимо, все тот же бессмертный гомункулюс!), находится по другую сторону экрана. Поскольку изображение на экране не дает субъекту ясной и адекватной картины мира, самый надежный способ познания – «вычерпывать» достоверные сведения о мире прямо из заэкранного пространства, минуя экран (вероятно, допускается, что субъект располагает необходимым для такой операции инструментом, сущность которого должна быть внесенсорной). Заметим, что сторонником концепции внесенсорного познания мира был ученик и последователь Э. Гуссерля – Макс Шелер. Однако он не пытался связать свою теорию с материалистическими и естественно‐научными взглядами, оставаясь в рамках религиозно‐этических представлений.

Нельзя не признать, что такая концептуальная схема весьма удобна для психолога, отстаивающего самобытность своего предмета исследований и своей методологии. Она сразу делает его совершенно независимым от нейрофизиологических данных и всего развития естественных наук. Сколь бы интересные открытия ни делались в этой области – все равно они занимаются «не тем», т.е. их усилия и результаты не имеют никакого отношения к анализу подлинных механизмов познания.

Вместе с тем приходится констатировать, что это «удобство» оказывается слишком «дорогим», ибо такая позиция уязвима как в общефилософском, так и в естественно‐научном плане. Прежде всего, ее очень трудно согласовать с постулатом о познаваемости мира и вытекающим из него положением о том, что строение наших органов чувств позволяет адекватно отражать объективную реальность. Последовательно отстаивая принцип «чувственной ткани», неизбежно приходится в конечном счете заключить, что сенсорная информация принципиально не может дать нам подлинную картину мира, как это и явствует из приведенной выше цитаты. В таком случае тончайшие экологические нюансы в организации сенсорных систем у животных разных видов теряют всякий смысл, а всю эволюцию органов чувств следовало бы признать ошибкой природы.

Видимо, соотношение объект – познающий субъект не может быть трехчленным. Оно не должно включать некий промежуточный носитель информации, в каком бы виде последний ни выступал. Попытки создания трехчленных и многочленных схем предпринимались в истории философии и психофизиологии много раз, но никогда не приводили к успеху. Всякий раз мысль исследователя заходила в логический тупик, не в состоянии ответить на естественный вопрос: где же «сидит» центральный наблюдатель, или, иными словами,– сам познающий субъект. Весьма знаменательно, что в настоящее время даже нейрофизиологи отказываются от представлений об экранном отображении сенсорной информации в мозговых структурах, подчеркивая принцип целостности в работе мозга как главное условие реализации познавательных функций.

В качестве аргумента в пользу существования промежуточного носителя информации обычно приводится феномен предметности восприятия, его объективированный характер. Мы воспринимаем не состояние собственных органов чувств, а предметы во внешнем пространстве. Если, однако, рассматривать этот факт с позиций естественной эволюции и в соответствии с принципом взаимодействия организма и среды, то в нем нет ничего удивительного и непонятного. Непонятно и абсурдно было бы как раз обратное: если бы организм воспринимал и оценивал не состояние окружающего мира, а лишь процессы в собственных рецепторах. Видимо, в этом пункте подход к сущности познания следует поставить с головы на ноги! Разумеется, с точки зрения стопроцентного эмпиризма, долго и безраздельно господствовавшего в психологии, крайне трудно (или даже просто невозможно) объяснить, как из хаоса локальных сетчаточных ощущений можно сотворить видимый вне нас мир. Сейчас, когда классический эмпиризм в значительной мере сдал свои позиции, вряд ли имеет смысл упорствовать в отрицании фактов, согласно которым способность к определенной организации визуального пространства и его содержимого, а также к объективации образов генетически детерминирована. И. Рок (1980), например, с достаточным основанием утверждает, что организм появляется на свет с готовым постулатом трехмерного пространства и вовсе не обязан реорганизовывать первоначальную двумерность в последующую трехмерность.

Сторонники разделения образа восприятия на его чувственную ткань и предметное содержание оперируют представлением о хаотичности непосредственно данного сенсорного материала (Лекторский, 1980). Дело представляется так, будто бы на уровне «чистой» сенсорики познающему субъекту репрезентируется совершенно неупорядоченная плоскостная мозаика световых пятен, разобраться в которой можно лишь с помощью шифра, хранящегося у субъекта. Количество возможных комбинаций элементов практически бесконечно, а выбор того или иного способа комбинирования зависит от познающего субъекта. При таком допущении гомункулюс, работающий с этой таинственной картинкой, должен быть невероятно умным, проницательным и догадливым, чтобы за бессмысленным нагромождением неизвестных элементов угадать предметы реального мира. Однако данная трактовка – всего лишь неосознаваемая мистификация реального положения вещей, обусловленная тем, что некоторые психологи слишком охотно оперируют физиологическими понятиями столетней давности – в данном случае понятиями физиологической оптики Гельмгольца.

Современная же нейрофизиология зрения говорит совсем о другом: зрительная система никогда не работает с неупорядоченным хаосом сенсорных элементов. Рецептивные поля сетчатки и зрительных нейронов всех мозговых уровней организованы (морфологически и функционально) таким образом, чтобы уже на уровне периферических рецепторов обеспечивалась элиминация и радикальная трансформация физических световых сигналов. В итоге длительного эволюционного обучения рецептивные поля как бы настраиваются на определенный регистр, соответствующий экологии каждого биологического вида. Это и есть те правила, по которым обрабатываются первичные физические сигналы.

Существенную роль в организации процессов восприятия играет антиципирующая преднастройка сенсорных систем (Ломов, Сурков, 1980; Ломов, 1981), благодаря которой организм получает возможность заблаговременно подготовиться к целенаправленному выбору сигналов, а не довольствоваться хаотическим накоплением случайной информации.

Основные свойства рецептивных полей закреплены генетически и могут быть обнаружены у новорожденного организма. Вместе с тем рецептивные поля обладают очень большой пластичностью, благодаря чему их окончательное формирование и обучение происходит в онтогенезе каждой особи (Развивающийся мозг и среда, 1980; Infant perception, 1975). В результате осуществляется органическое соединение жестких (генетически детерминированных) и гибких (сформированных при жизни) звеньев зрительной системы. Соотношение этих звеньев зависит от эволюционного уровня животного.

Таким образом, принципиальная возможность предметного видения обусловлена в первую очередь не интеллектуальными возможностями человека или животного, а устройством его сенсорного аппарата. Разумеется, развитие последнего протекает в теснейшем взаимодействии с развитием всех других психических функций, в том числе интеллектуальных.

Следует, видимо, напомнить, что противопоставление упорядоченных форм сознания хаосу чувственных впечатлений – один из главных постулатов И. Канта (1964), который мы склонны забывать, а затем охотно открывать заново.

Особое внимание уделяют сторонники двойственной природы образов восприятия экспериментам с инверсирующими призматическими очками и другими оптическими приспособлениями, нарушающими обычные условия зрения и искажающими видимую картину. Поскольку при таких искажениях понимание и точное описание видимой сцены становится для испытуемых затруднительным, результаты этих опытов интепретируются как прямое доказательство возможности отделить чувственную ткань образа от его предметного содержания, т.е. сделать восприятие беспредметным. При этом, однако, не учитывается, что быстрое и адекватное опознание предметов, осуществляемое обученной зрительной системой, предполагает наличие вполне определенных сенсорных навыков, которые ломаются в условиях неестественных оптических искажений. Требуется определенное время – период адаптации для переучивания зрительной системы и формирования новых навыков. В этот переходный период нормальное восприятие действительно затруднено, но оно вовсе не становится беспредметным, лишенным признаков объективности. Самое большее, чего можно достигнуть при очень сильных искажениях,– это возникновения у испытуемого впечатления, что он видит не удаленные на некоторое расстояние предметы, а картинку, помещенную в оптическом устройстве. Тем не менее, эта картинка вполне объективирована и воспринимается как реально существующая. Очень показательна хорошо известная офтальмологам возможность увидеть в определенных искусственных условиях сеть кровеносных сосудов собственной сетчатки. Но даже эта сеть никогда не воспринимается человеком как содержимое своего глаза, а всегда объективируется во внешнем пространстве.

Необходимость периода адаптации говорит о том, что простого добавления интеллектуальных элементов (сознательных или бессознательных умозаключений) к сенсорному материалу явно недостаточно. Человек в призматических очках очень быстро осознает, что он видит мир вверх ногами и что это – оптический обман. Но от такого понимания видимая картина не становится на ноги.

Приведенные здесь рассуждения ни в коей мере не направлены против понятия «разумного глаза» (Грегори, 1972). Глаз человека, безусловно, является разумным, но это качество не достигается за счет суммации двух раздельных и поддающихся разделению сущностей – сенсорной и интеллектуальной, а обусловлено единством чувственного и рационального в психике человека (Ананьев, 1977).

Следует отметить, что в характерном для некоторых психологов Запада расчленении образов восприятия на проксимальный и дистальный компоненты содержится (в явной или потенциальной форме) дуалистический разрыв образа и предмета и обязательно предполагается некий механизм соотнесения первого со вторым. Резко выступая против позиций такого рода, С.Л. Рубинштейн (1957, с. 34) подчеркивал тот факт, что «мы воспринимаем не образы, а предметы, материальные вещи – в образах. Нельзя оторвать образ от предмета, не разрушив самого образа». Продолжая и развивая этот тезис, А.В. Брушлинский (1970, с. 145) пишет: «Субъект соотносит не образ с предметом, а различные свойства и отношения предмета в образе. Только так можно устранить дуализм всякого соотнесения (образа с вещью)».

* * *

Здесь приведен далеко не полный перечень фактических и возможных претензий психологов и физиологов друг к другу. Надо полагать, конфликтные ситуации, довольно типичные для психофизиологического фронта, имеют и некоторое положительное значение, стимулируя развитие обеих наук. Тем не менее, желательно, чтобы уровень взаимопонимания был всегда выше, чем уровень взаимных претензий. Для этого, на наш взгляд, нужно, чтобы обе стороны отказались от двух главных иллюзий (которых на самом деле, конечно, гораздо больше).

Психологам следует отказаться от очень живучей иллюзии «непосредственной данности» психического нашему сознанию (Веккер, 1974). Если бы это было так, то сократовское «познай самого себя» не имело бы никакого смысла, а путь, предложенный в свое время Э. Титченером (1914) (т.е. метод хорошо организованного самонаблюдения), уже привел бы нас к постижению основных закономерностей психики. В действительности же познание «психических сущностей» невозможно без их объективизации, а путь познания внутреннего мира так же бесконечен, как и внешнего.

Нейрофизиологам следует отказаться от не менее распространенной иллюзии гарантированной объективности всех используемых ими категорий, их независимости от познающих субъектов и от некоторых психологических и философских воззрений. История становления, расцвета и упадка концепции рефлекса и рефлекторной дуги – хорошая иллюстрация к этому тезису. Физик Э. Max (1908) пришел к анализу ощущений, считая, что без знания психологии восприятия нельзя адекватно постигнуть физические закономерности. Что же тогда сказать о нейрофизиологии, которая на всех этапах своего развития неизбежно оперирует категориальным аппаратом психологии? Создание целостных нейрофизиологических теорий вряд ли возможно без их фактического сплава с психологическими концепциями.

Статья будет выглядеть явно незавершенной, если после критических замечаний автор не предпримет попытку предложить какой‐нибудь гипотетический «позитив», что и приходится сделать в контексте проблемы зрительного образа.

В вопросе становления зрительного образа противоречие между элементаристским и целостным подходами проявляется особенно отчетливо. Своеобразие данной проблемы и ее диалектическая сущность лучше всего вскрываются при сопоставлении двух крайних точек зрения. Если допустить, что образ создается путем последовательной фиксации элементов и их объединения в некое целое, то непонятно, как производится выбор нужных элементов, когда образа еще нет и общая зрительная ориентировка наблюдателя отсутствует. (К тому же экспериментальная проверка доказала, что этот путь не дает положительного результата (Андреева, Вергилес, Ломов, 1972).) Если же предположить, что возникновение образа предшествует перемещениям взора, то придется признать бесцельность движений глаза (по крайней мере, в деле построения зрительного образа). Непримиримость этих крайних позиций обусловлена тем, что в первом случае делается попытка создать образ «на пустом месте» из случайного набора случайных элементов, а во втором – подойти к образу как к чему‐то заранее «готовому» и мгновенно «схватываемому» субъектом. Антиномичность приведенных суждений снимается, если согласиться с тем, что «способность смотреть, как и способность к любой психической деятельности, формируется в самом процессе этой деятельности» (Рубинштейн, 1951, с. 201). Образы, которыми оперирует зрительная система взрослого человека,– результат длительного обучения, а сам акт восприятия обязательно включает в себя узнавание и воспроизведение (т.е. процессы памяти). Согласно генетическим данным, накопленным в последнее десятилетие, исходной базой для обучения зрительной системы служит ее врожденная способность к выделению контрастов и движущихся стимулов, а также способность к грубому различению формы, размера и удаленности объектов (Бауэр, 1979; Зрительное опознание и его нейрофизиологические механизмы, 1975; Рок, 1980). Поэтому в онтогенезе зрения отсутствует предполагавшийся ранее этап, на котором глаз «ощупывает» предмет, перемещаясь по его контуру,– такая операция оказывается просто ненужной. Вместе с тем глазодвигательная активность появляется у младенца очень рано – с первого дня жизни. Нейрофизиологический механизм саккады генетически фиксирован, а перевод взора в направлении стимула, обладающего определенными физическими свойствами, также реализуется по жестким, наследственно закрепленным программам. Эти примитивные формы сенсомоторной координации внутри зрительной системы служат базой для последующего развития более тонких координации и произвольных движении глаз.

Современные нейрофизиологические исследования говорят о наличии двух относительно сепаратных, но тесно взаимодействующих подсистем зрения (возникших на ранних этапах филогенеза позвоночных), одна из которых реализует интегративную оценку зрительной ситуации, общую пространственную ориентировку и локализацию стимулов, а другая – тонкий детальный анализ (Белехова, 1977; Trevarthen, 1970).

Исходя из концепции о двух субсистемах можно предположить, что зрительный образ у человека является продуктом взаимодействия обеих этих субсистем. Их относительный вклад зависит от стадии формирования образа. В новой ситуации первой включается система интегративной оценки, в привычной обстановке она может быть адаптирована и потому – пассивна. Весь процесс восприятия представляет собой преобразование слабо дифференцированной общей картины в четко дифференцированную целостную структуру. Такая фазность восприятия (Ананьев, 1980; Веккер, 1974; Ломов, Сурков, 1980) подтверждена результатами тахистоскопических экспериментов на взрослых испытуемых. Обычно обе подсистемы функционируют параллельно. Поэтому общая интегративная оценка ситуации и ее детальный анализ – лишь две стороны единого процесса формирования образа. Благодаря такому единству детальный анализ, осуществляемый с помощью движений глаз, приобретает необходимую изначальную организацию. Получаемое этим путем подробное описание элементов накладывается на уже готовую грубую «канву», отражающую наиболее общие характеристики объекта.

Формирование образа восприятия может быть представлено как встречное движение двух потоков информации, один из которых направлен от целого к элементам, а другой – от элементов к целому. Динамика становления образа обусловлена не линейным накоплением информативных признаков, а внутренним противоречием в рамках зрительной системы – противоречием между тенденцией к «схватыванию» целого и стремлением к выделению элементов этого целого. (Именно на этом пути происходит реализация глобального принципа «анализа через синтез» (Брушлинский, 1970).) В микроинтервалах процесса восприятия, по‐видимому, постоянно происходит колебание «фокуса активации» между двумя этими полюсами. Эти колебания коррелируют с конкретными нейрофизиологическими закономерностями, такими как варьирующая скорость нервного проведения в разных отделах зрительной системы, различная адаптивность мозговых структур и реципрокное взаимодействие между двумя зрительными субсистемами.

Особо следует подчеркнуть, что разработанная Б.Г. Ананьевым и его школой концепция фазности восприятия получает убедительное нейрофизиологическое обоснование в контексте современных представлений о двух подсистемах зрения.

Методическая сложность анализа зрительного процесса во всей его полноте обусловлена двумя главными причинами: а) существующий в любой момент эксперимента уровень адаптации различных участков системы дает возможность получить лишь частный (хотя и верный для текущего момента) результат; б) благодаря мнемическим связям обученная зрительная система (как и психика в целом) обладает удивительной способностью восстановления сложного целого по минимальному «набору» элементов, а также возможностью разнообразных реконструкций и транспозиций; вполне возможно поэтому, что предложенный К. Прибрамом (1975) принцип «мозговой голограммы» не просто красивая аллегория, а закономерность, требующая поиска соответствующих нейрофизиологических механизмов.

В заключение необходимо сказать, что автор вовсе не склонен оценивать предлагаемую схему как окончательное решение проблемы зрительного восприятия, а рассматривает ее лишь в качестве возможного направления для дальнейших исследований.