Текст книги "Другая школа 2. Образование – не система, а люди"

08:30
Урок литературы

«Представьте, что за вас гибнут люди»

Длинными штрихами преподаватель Сергей Волков делит школьную доску на три части. «У нас есть три сюжетные линии и шестьсот героев, – поясняет Волков. – «Война и мир» – это Большой адронный коллайдер. Огромное пространство, где сталкивается множество частиц и людей. И за кем-то автор следит с особенным интересом».

По напряженным лицам и сбивчивым вопросам понятно, что книгу никто из учеников не прочел. На эпопею Толстого дети реагируют вяло: отношения Николая Ростова и Пьера Безухова для них безнадежно далеки. Ровно до определенного момента. «Ростов говорит Пьеру: «Государство – это хорошо. Вы с этим не согласны? Что ж, получите пулю». Как поступить, если помощь другим обязывает тебя выстраивать отношения с государством?» Внезапно Сергей Волков возвращает весь класс к реальности, рассказывая о благотворителе Нюте Федермессер, которая ради помощи пациентам хосписов баллотировалась в Мосгордуму. «Кто-нибудь из вас знает, что такое хоспис?» – спрашивает Волков, рисуя школьникам картину мест, в которых люди проводят последние месяцы своей жизни. Может быть, это искреннее подростковое желание изменить мир, а может, Сергею Волкову удалось разбудить что-то в детях. Но в ответ на вопросы о проявлениях несправедливости и пределах компромисса школьники начинают отзываться.

Чем дальше, тем больше происходящее становится похоже на спектакль. Старшеклассники сидят затаив дыхание. Волков возвращается к Толстому. «Чем роман-эпопея отличается от простого романа? – продолжает он закидывать сидящих в классе вопросами. – Обычно в произведении есть фрагмент реальности, и автор хочет, чтобы мы судили по нему о жизни. Есть начало – пролог, есть конец – эпилог. Выстроенная линия и ведущие к ней обстоятельства. Но это же не работает! Почему?» Класс все еще настороженно молчит. «Потому что у жизни нет начала и конца. Нет главного и второстепенного. Нет движения от одного к другому. Жизнь – это очень сложное, разветвленное и непонятно к чему ведущее нечто. Толстой начинает ткать этот ковер на наших глазах: если заканчивается произведение, заканчивается и кусок жизни».

Урок Сергея Волкова

Волков рассказывает школьникам о том, что Кутузов посылает четыре тысячи солдат перекрыть дорогу Наполеону. Сутки эти люди должны будут сдерживать французскую армию, чтобы русские смогли отступить. И Кутузов, отправляя своих солдат на бой, понимает, что подавляющее большинство из них погибнет. Каково это – принять такое решение? «Представьте, что за вас гибнут люди, – обращается к старшеклассникам преподаватель, и в классе повисает тишина. – Четыре тысячи человек. Сколько пространства они занимают? Встаньте и посмотрите из окна на футбольное поле. Посчитайте, поместится ли там четыре тысячи человек?» Ученики подходят к окну и, перебивая друг друга, начинают спорить и производить математические расчеты. В этот самый момент описанная Толстым история становится ближе.

«Не могу понять, хороший сейчас был урок или нет, – говорит мне Сергей Волков, закрывая дверь опустевшего после занятия кабинета. – Я часто задавал себе этот вопрос раньше. И пришел к выводу, что хороший урок – это когда мне, ученику, хочется вернуться и договорить. Я сам не понял, что произошло в эти сорок минут, но я бы хотел продолжить. Если урок прошел так – значит, все получилось».

Возможно, одна из причин вернуться – то, что Волков сознательно уделяет внимание незначительным (на первый взгляд) деталям. «Я помню свои личные обиды на учителей. В старших классах у меня была серьезная любовь. А преподаватель нес что-то в духе «вы еще дети и ничего не понимаете», – вспоминает Сергей. – Я был тогда в ужасе: как этот человек может с нами работать, если мои чувства для него – ерунда? Мне очень важно, что ощущает человек, с которым я нахожусь во взаимодействии. И это внимание проявляется задолго до урока. Я люблю приходить пораньше, чтобы увидеть, с каким настроением они входят в класс. Обязательно замечу: «Отличная прическа» или «Что-то ты невесел». Мне нужно завести со школьниками разговор до того, как у нас начнется урок. Большая часть моих преподавательских усилий уходит именно на поддержку контакта с учениками. На внимательное слушание, заинтересованный разговор. Потому что, если происходящее не цепляет их эмоционально, если они никак не включены, я сам перестаю понимать, зачем я все это делаю. Вот сейчас я попросил детей посчитать, влезут ли четыре тысячи человек на футбольное поле, просто для того, чтобы они встали и начали спорить. Когда примеряешь на себя, услышанное перестает быть чем-то абстрактным. И «держать» школьников нужно не дисциплиной, а разговором, который цепляет их внутренние крючки».

«Мне очень важно, что ощущает человек, с которым я нахожусь во взаимодействии».

Сергей Волков

«Я как-то был на открытом уроке в сельской школе, куда приехала группа педагогов из 50 человек, – продолжает Волков, пока мы идем по коридору. – Бедная учительница на глазах полусотни проверяющих вела занятие. А потом комиссия приступила к оценке. Оказалось, что существует целых 25 пунктов, по которым определяется хороший урок. Например, включил проектор – получил определенное количество баллов. И в конце занятия по цифрам все было прекрасно, а по ощущениям урок не получился. Внутри себя я понял почему: это был симулякр, хорошо сделанная пустая оболочка. У преподавателя был шок, когда на уроке ученица не поняла вопроса. «Ты что, с ума сошла?» – сказала она в ответ с яростью. А для меня такие ситуации – как раз начало хорошего урока. Ты не понимаешь, я сам не понимаю – отлично, будем вместе разбираться. Значит, тебя что-то зацепило, нам есть о чем поговорить».

В 1976 году молодой Дастин Хоффман готовился к роли в легендарном «Марафонце», где его герой мучается от бессонницы трое суток. Хоффман подошел к съемкам со всей серьезностью: не спал три дня, не принимал душ и не чистил зубы. Когда на съемках изможденный актер встретился с экранным партнером Лоуренсом Оливье, тот с удивлением и по-отечески спросил: «Мой дорогой мальчик, а вы не пробовали просто играть?» Когда-то от одного преподавателя я услышал, что учитель должен быть актером, включая в нужный момент ради ученика «горящий взгляд». И, наблюдая за Волковым, я думаю: неужели ему всегда интересны дети, даже если они говорят что-то откровенно глупое? Или он просто хороший актер? «Я спрашиваю у детей только то, что мне искренне интересно самому, – говорит Сергей. – Задаю вопрос, на который не знаю ответа, и пытаюсь вместе с ними размышлять. Мне кажется, что урок не должен быть «другой реальностью», где люди сорок минут говорят специальными голосами не о том, о чем они разговаривают обычно. Урок – это продолжение жизни. Вот почему я люблю беседу, из которой вынимаются важные точки и связываются между собой. Тогда у детей пропадает ощущение, что урок – это понарошку. Общаясь с классом, мне важно показать, что у тебя есть отдельные ниточки своих разговоров с каждым. Это как лунная дорожка: все стоят на берегу, но ощущение, что свет на поверхности воды идет только к тебе».

09:20
«Гуглим, пока не найдем правильный источник»

«Я считаю, что «Война и мир» – это скучнейший роман, который нужно убрать из школьной программы», – начинает следующий урок литературы Анастасия Серазетдинова.

В ответ повисает тишина, и удивление школьников становится почти осязаемым. Одна из учениц выходит из ступора первой: «В смысле? Это не так». Ее фраза оборачивается стартовой точкой для дискуссии «Что хотел сказать автор?». Причем ученики во многом попытаются переубедить учителя в том, что Толстой школьной программе все-таки необходим.

Перед началом урока литературы я испытаю жгучий укол ревности – причем к преподавателю. Собрав вокруг себя компанию старшеклассников, я, с интонациями автора социологического исследования, начну выяснять их честное мнение о школе и уроках. Умение разговорить даже дружелюбно настроенных подростков требует максимальной уязвимости и искренности. Ты всегда либо свой, либо чужой, неизбежно проходя стадию оценивания: можно ли тебе доверять? Чего ты действительно хочешь? Стоило мне доказать, что я «свой» (или самонадеянно решить, что у меня это получилось), как в кабинет зашла Анастасия Серазетдинова, и дети мгновенно переключили внимание на нее. Пройдет немного времени, и я оставлю себе новую заметку на полях. Кое-что важное, к чему буду возвращаться снова и снова: хороший учитель – это человек, которому доверяешь.

Бывший журналист, рассказывавший телезрителям о запуске ракет на Чукотке, Серазетдинова – подтверждение идеи, что интерес к детям важнее диплома и десятилетий преподавательского стажа. Когда-то Настю выгнали с последнего курса педагогического университета с формулировкой «с такими взглядами в школе преподавать нельзя». В первом же выпуске у Серазетдиновой были 100-балльники по ЕГЭ и участники региональной олимпиады по литературе, поступившие в Британскую школу дизайна и переехавшие учиться в Милан. «Я пришла в школу, когда мне было 23, и сразу взяла девятый класс, увидев перед собой не детей, а огромных мужиков, – говорит Серазетдинова. – И тогда я научилась показывать, что я опытнее. На замечания школьников: «Вы же молодая», я отвечала: «Да, но смотри – я умею вот это и это. Ты хочешь у меня учиться или будешь со мной соревноваться?» При этом у меня никогда в жизни не было ощущения, что меня не уважают. Скорее дети прощупывали мои границы».

Как и Сергей Волков, Серазетдинова старается замечать детей. «Чем старше ребенок, тем меньше ему говорят о том, что он прекрасен. Поэтому перед уроком в классе я всегда подмечаю: «Слушай, ты так здорово сегодня выглядишь», «У тебя такая красивая юбка» или «Ты такой красавчик», – рассказывает Анастасия. – При этом за восемь лет преподавания я сделала вывод, что по отношению к детям всегда нужно быть открытым, но не нужно раскрываться им так же, как они это делают с тобой». Минуту спустя я понимаю, о чем идет речь. Когда-то старшеклассницы приходили к Серазетдиновой рассказать про самые личные подробности своей жизни. «Девочки понимали, что им безопасно об этом говорить, потому что точно знали: я сохраню все услышанное в секрете, – говорит Настя. – Они доверяли мне вещи, с которыми потом было тяжело уже мне. Ведь не бывает тех, кто держит все в себе, – даже Толстой писал дневники. А дети приходят рассказать, потому что иначе они лопнут. Я спрашивала: «Чего ты сейчас от меня хочешь? Что я должна сделать в ответ?» Как правило, школьники отвечали: «Просто послушать».

«Умение разговорить даже дружелюбно настроенных подростков требует максимальной уязвимости и искренности».

Анастасия Серазетдинова

Несколько раз я проводил на радио эксперимент: приглашал подростков в студию, где в прямом эфире они давали советы родителям о том, как общаться с детьми. Дело даже не только в том, что после каждой программы на детей по-новому смотрели и их родители, и слушатели. После каждого выпуска подростки расцветали как цветок, который давно требовал полива. «Как здорово, когда тебя впервые в жизни слушают», – призналась одна из школьниц после программы.

«Все педагогические приемы мне показала моя учительница химии, – рассказывает после урока Настя. – Она всегда говорила: «Первое, что ты должен сделать, – удивить детей. Вызвать у них любопытство. Не сможешь этого сделать – будешь мучиться целый урок, все усилия будут впустую». Одна из преподавательниц филологического факультета МГУ рассказывала мне, как заходила в аудиторию с громким возгласом: «А Цветаева – лесбиянка!» В ответ студенты удивленно затихали, и тогда она быстро накидывала все, что хотела сказать, а дальше начинался живой разговор с учениками. Важен эффект неожиданности: как ты зайдешь в кабинет, так урок и проведешь. Поэтому я прихожу к десятому классу со словами: «Птички мои!», и они сразу реагируют: «Кто?!» Или иногда, еще из коридора, я начинаю громко говорить, растягивая слова: «Итак, я проверила работы…»

Нужно разорвать шаблон, совершить то, что преподаватель «не должен делать». После такого начала дети в классе всегда будут «твоими».

Фильмы в жанре «мокьюментари» часто используют такой прием: имитируя репортерскую камеру, мы наблюдаем за происходящим глазами оператора. До тех пор, пока не увлекаемся историей и не замечаем, что дрожащей камеры больше нет: мы давно смотрим традиционно снятый художественный фильм. Еще только зайдя в класс, Серазетдинова рассаживает школьников вокруг себя, создавая скорее атмосферу задушевного разговора у костра, а не классического кабинета. В какой-то момент Настя отходит и наблюдает, как дети обсуждают между собой произведение сами. Я пытаюсь выцепить фразы – ведь не может быть, чтобы абсолютно все были включены в процесс, когда у тебя есть легальная возможность поговорить под общий шум обо всем, что угодно.

Все-таки может.

Школьники действительно с жаром спорят о том, что только что прочли. Правда, в какой-то момент я слышу от Насти: «Не говори ничего от себя, иди по тексту», и это выводит меня из состояния задумчивости. Как это увязывается с идеей критического осмысления произведения? «Очень тяжело увязывается, – соглашается после урока Серазетдинова. – Потому что есть тонкая грань: размышлять, но не вычитывать того, чего в книге нет. Одна из моих учениц часто начинает с фраз в духе: «А если бы Раскольников не убил старуху, то…» И мне сразу приходится ее прерывать: «Он точно убил, это факт». Мне очень нравится метафора, что литература – это танго. Один – ведущий, другой – ведомый. И когда оба партнера танцуют, они должны сопротивляться друг другу. Даже если ты ведомый, ты должен хотя бы чуть-чуть сопротивляться ведущему – иначе с тобой будет неинтересно танцевать. Я все время напоминаю детям: ведущий – это текст. Но вы должны ему сопротивляться».

Совсем недавно таких бурных обсуждений не было. Еще в начале года в ответ на призыв порассуждать дети просто молчали. Один из учеников в классе так не хотел делиться с Настей своим мнением о русской литературе, что его нельзя было загнать в класс. «То, что они сейчас рассуждают без меня, – это большая победа, – говорит Настя. – Поначалу они всего боялись. Как я их раскрыла? Ждала и не мешала им говорить. Задавала наводящие вопросы вроде «Как считаете, где происходит действие?» и затем просто слушала. Я всегда повторяю детям: говорите все, что приходит на ум, – сначала выйдет шлак, а там разберемся. Теперь они говорят сразу все, а потом мы вместе начинаем отметать: это не то, а вот это уже близко».

Практически ни на один вопрос школьников Серазетдинова не отвечает сама. Если кто-то в классе спрашивает, нужна ли в тексте запятая, Настя будничным голосом произносит: «Гуглим». Весь класс начинает копаться в телефонах, как будто соревнуясь в скорости поиска информации. «Все говорят, что телефоны в школах необходимо запретить, а я считаю, что они нужны – просто важно научить ими пользоваться, – объясняет мне Серазетдинова. – Дети ведь не умеют гуглить. Первое время на предложение найти информацию я слышала от учеников: «Тут ничего не понятно» или «На этом сайте написано так, а на этом по-другому». Тогда я отвечала: «Супер. Гуглим до тех пор, пока не найдем правильный источник».

Разговор с Анастасией Серазетдиновой

Напоследок я подмечаю еще один инструмент удержания внимания: юмор. «Я забыла сегодня книгу, но я сильная и независимая женщина, так что обойдусь без текста», – говорит Настя своим ученикам под их одобрительный хохот. «Юмор мне кажется самым важным инструментом учителя, – подтверждает после урока Серазетдинова. – По-моему, с детьми без него нельзя. У меня на юморе строится очень многое: пока я не пошучу, не подколю, урок не получится. Меня однажды попросили прочитать лекцию про искусство перед аудиторией, состоявшей из 150 математиков. И я придумала тему: «Как обокрасть музей». Каким образом своровать картину, что с ней потом делать, кто в истории уже совершал такое преступление. Первым, что я сказала собравшимся, было: «Вы думаете, что я буду вам про искусство рассказывать? Мы сейчас с вами будем планировать ограбление музея». И один мальчик на первом ряду тут же отреагировал: «А вот это уже интересно».

Класс наполняется новыми старшеклассниками, заходящими в кабинет с таким видом, словно они ошиблись дверью. «Ну что? Идите сюда, мои маленькие друзья», – призывает Настя, и за секунду до закрытия двери я слышу в ответ смех.

Да. Это действительно работает.

10:00
Столовая

За столом сидят десять старшеклассников и преподаватель математики Юрий Подкопаев. Клетчатая рубашка с закатанными рукавами, брюки, трехдневная небритость: Подкопаев выглядит как друг родителей, которому ты скорее расскажешь о своих проблемах, чем собственным маме и папе. Ведь даже если он назовет тебя бестолочью, ты получишь от него совет, а не осуждение. Некоторое время я наблюдаю за учителем и учениками, пытаясь что-то прочесть по языку жестов. Можно долго рассуждать про границы дружбы и преподавания, но когда старшеклассники общаются с преподавателем не вынужденно, а искренне – это признак здоровой атмосферы в школе.

До начала следующего урока остается несколько минут, и у меня внезапно появляется желание отомстить за все муки, которым подвергали меня учителя математики. Мне хотелось сделать это еще в день получения аттестата: объяснить преподавателям математики, что их предмет далеко не всем пригодится в жизни. «Я с этим согласен, – внезапно ставит меня в тупик Подкопаев. – И родителям я говорю то же самое: без алгебры с геометрией можно стать умным, хорошим и образованным человеком. Просто для меня математика – это один из способов развития определенных навыков мышления. В жизни всегда будут ситуации, когда нужно будет классифицировать объекты. В любом новом городе у нас есть стабильные и переменные: Центральный вокзал, аптека, знак «Аварийный выход» с зеленой фигурой бегущего человека. И математика очень четко учит их различать».

Через десять минут Подкопаев на моих глазах превращается в философа Декарта, который сначала убеждал оппонентов согласиться с ним, а потом сам же объяснял им, почему был не прав. «Математика все упорядочивает, поэтому она полезна тем, кто не выносит хаоса, – говорит Подкопаев. – Алгебра и геометрия позволяют человеческому мозгу сыграть в игру. По сути, ты строишь мир по определенным законам, а потом в этом же мире начинаешь действовать. Например, учитель показывает, как одно и то же число можно представить в различных системах счисления. И вдруг в классе находятся два человека, которые начинают с удовольствием переводить в различные системы номера кабинетов или автобусов, в которых они ездят до школы. Задача учителя – сделать так, чтобы ученики получили удовольствие от этой неочевидной игры. Например, я сохраняю любознательность ребенка, когда рассказываю ему, что в шестнадцатеричной системе счисления появляются буквы, а 1FC – это тоже число. Или на геометрии мы строим четырехугольную пирамиду, тетраэдр, и вдруг начинаем сечь ее плоскость, получая различные фигуры. Для всех это может быть ерундой, но для двух человек в классе я словно показал шедевр Рафаэля».

Разговор с Юрием Подкопаевым

«Вот чем уникальна теорема Пифагора? – задает мне вопрос Подкопаев, прежде чем сам же на него отвечает: – У нее больше ста видов доказательств. И ты на одном примере можешь показать ребенку, сколько в мире существует разных возможностей. Сейчас пятиклассники в восторге от идеи координатной плоскости. Ставишь точки по координатам, последовательно их соединяешь – и получается зайчик. Как?! Безжизненные цифры, которые мы привыкли использовать для умножения или сложения, вдруг превращаются на экране компьютера в зверька. Или мы можем перенести задачу на скорость, время и расстояние в интернет. Я читаю им условия: сколько секунд будет скачиваться приложение в зависимости от скорости интернет-соединения и размера файла? В такие моменты детям становится очевидна связь предмета с их собственной жизнью».

Для меня в этом ответ на вопрос, как строится хороший урок. В разговорах с преподавателями часто можно услышать фразу: «Неужели мы должны все время развлекать школьников, придумывая, как их заинтересовать?» Но понятие «интерес» – куда шире. Когда ты объясняешь ребенку, как он сможет использовать полученные им знания, или когда он понимает, зачем должен выучить ненавистную ему математику (например, для поступления на выбранную им специальность), именно в этот момент у него появляется желание что-то изучить. Когда легендарного основателя «Класс-центра» Сергея Казарновского учителя спрашивают: «Я что, должен быть все время интересен своим ученикам?», он дает им книгу Станиславского «Моя жизнь в искусстве». Со словами: «А как же? Быть интересным – это форма уважения к другому человеку».

На примере математики Юрий Подкопаев объясняет детям, что такое отрицание. В качестве противопоставления фразе «Все кошки черные» школьники отвечают: «Все кошки – не черные». В ответ Подкопаев приводит пятиклассников в восторг объяснением, что для отрицания будет достаточно одного контрприема: «Но есть одна рыжая». «Мы все пользуемся логикой, но детей поражает, когда ты показываешь ее в виде законов, которыми можно осмысленно пользоваться, – объясняет Юрий. – Мне кажется, в этом суть математики – подкреплять твои догадки и ощущения. У меня есть для школьников такой пример: текстовое описание, как проехать от одной станции метро до другой с тремя пересадками. Абзац текста: выйти, перейти на другую платформу, зайти в последний вагон из центра… А затем я показываю им схему метро. Дети на нее смотрят и мгновенно понимают: важно, в какой последовательности соединяются объекты, но не важно, на каком расстоянии они находятся друг от друга – ведь в тоннеле метро ты не выйдешь. Задача математики – научить выделять такие существенные и несущественные факторы».

Лучше всего важность существенных и несущественных факторов показал один подающий надежды отличник, пытавшийся на глазах у Подкопаева решить математическую задачу. «У него все никак не получалось, хотя задание было простым, – вспоминает Подкопаев. – И вдруг стало понятно, что парень не знает, как употребить число 1974. В задаче было написано: «В 1974 году…», и ученик использовал все числа, кроме этого. Он не смог выделить важную информацию и искренне не понимал, зачем авторы задачи включили это число в условие. Представляете, как сильно кипел его мозг? Для того чтобы такого не случалось, я в свои задачи намеренно добавляю «ненужные» условия. «Оранжевый трамвай следует по маршруту 11, со станции «Первомайская» в сторону «Партизанской». Трамвай движется со скоростью 30 км/ч. В этот момент по пешеходному переходу идет мужчина в черных очках и жилетке. В его мобильном телефоне Nokia играет мелодия…» И даже для пятиклассника бывает трудно вычеркнуть лишние условия».

«Суть математики – подкреплять твои догадки и ощущения».

Юрий Подкопаев

Пару лет назад Подкопаев проводил тестирование в одной из московских школ и намеренно дал детям уравнение, в котором ответ мог быть любым: истина при любом значении переменных. Восьмиклассники, как один, зашли в тупик – это выходило за привычные им алгоритмы решения задач. Ученики, а еще больше учителя, обвинили Юрия в том, что он дал задание, которого «нет в бланках ЕГЭ». «Я спросил: «Стойте, вы ради ЕГЭ детей учите? Вы хотите научить их только действовать по алгоритму? Потому что моя задача как учителя точно выходит за рамки стандартных тестов». Последняя фраза убеждает меня сходить на урок математики, любой из которых я хотел забыть с момента школьного выпускного.

По пути в кабинет мы проходим мимо детских цитат, развешанных на дверях в классы. «Ошибайся снова, ошибайся лучше», – написано на входе в кабинет. «Я считаю, что в школах такое большое количество предметов, потому что каждый преподаватель хочет с помощью своего урока развить у ребенка определенные навыки, – говорит мне Подкопаев. – Я как математик добиваюсь этого своими методами. Уверен, что историк может точно так же с помощью графиков научить работать со шкалой и координатной осью. То, чему учу я, можно узнать и на физике: задача про массовые доли – это ведь не что иное, как система уравнений. При этом на математике ученик ноет и ничего не понимает, а через кабинет на уроке физики уже понимает все. Как? Наша преподавательская задача – перебрать максимальное количество ключей. И когда учителя говорят: «Он необучаем», это означает, что мы не нашли ключик к этому ребенку. Может быть, попробовали пять вариантов, а шестой – нет. И замок не щелкнул».