Текст книги "Другая школа 2. Образование – не система, а люди"

11:50
Урок информатики

Как победить чувство вины

Место действия – класс информатики. Десятиклассник Макар, склонившись над компьютером, возмущается бессмысленностью заданий из контрольной работы. Преподаватель Владимир Погодин – как ни странно – целиком на его стороне. Как будто одновременно изображая и плохого, и хорошего полицейского, учитель объясняет ученику, почему тестовые задания все-таки нужны.

– Честно скажу: тесты – не самое полезное, чем мы можем заниматься в жизни.

– Макар, эти тесты призваны закрыть жуткие огрехи в программе 6-го класса, допущенные людьми, которых мы никогда в жизни не видели.

– Я пытался оправдать тесты, и у меня не получилось.

– А я попытаюсь. Как учитель, я хочу, чтобы вы усвоили базовые математические операции. Потому что однажды вам начнут предъявлять претензии в духе «что же вы в этом ничего не рубите?». А мне хочется, чтобы вы рубили. И вот эта чепуха – средство, которое поможет вам этого добиться. Давайте решим ее устно.

– Эту задачу?

– Конечно. Они все решаются устно, в этом вся суть.

– Наверняка. Но посчитать же все нужно?

– Зачем? Давайте посчитаем устно. Я точно знаю: важны не ответы, а способы, с помощью которых мы к ним приходим. Если мы все решили правильно, но при этом одинаковым образом, то чего мы добились? Вот если мы нашли другой путь, тогда это открытие.

Ученик и преподаватель начинают решать тест вместе. Процесс идет с трудом. Макар сомневается – главным образом, в себе.

– Шестнадцать – это какая степень двойки?

– Четвертая.

– Отлично! Два в третьей на два в восьмой на тысячу. Устно! Что получается? Два в одиннадцатой на тысячу, отлично! А теперь переводим биты в килобайты. На что нужно поделить?

Макар обхватывает голову руками и признается, что чувствует себя плохо оттого, что ничего не понимает и делает столько ошибок.

– Вы же не стали хуже оттого, что не знаете степени двойки. Просто вы испытываете из-за этого чувство вины, которое вам внедрили другие. Так вот: ваш учитель говорит – срочно перестаньте его испытывать! Что там у нас? Восьмибитная кодировка. Нормальные люди говорят «однобайтовая», но эти мерзавцы хотят вас запутать…

В конце концов задача решена. Макар выходит за дверь. Уставший, но довольный.

«Хороший мальчишка, хотя его и считают нарушителем дисциплины, – говорит Погодин, провожая взглядом ученика. – На химии вылил кому-то на волосы краску, после чего сам уладил со всеми конфликт. А потом пришли взрослые и все испортили. Как всегда».

Первое, что замечаешь в этом преподавателе: азарт и горящие глаза, с которыми Погодин общается с детьми. «Слушайте, ну программа ведь всегда одинаковая, неужели вам не надоедает преподавать одни и те же тесты?» – напрямую спрашиваю я. «Тесты одинаковые, зато дети разные. С кем-то можно вот так поговорить, с кем-то нужно общаться последовательно и обстоятельно, иначе влезешь в личные границы человека, – говорит в ответ Погодин. – А кого-то нужно вообще оставить в покое. Эти задачи – просто повод, и дети это постепенно понимают. На точных науках люди часто думают, что ответом они чего-то добиваются, а в реальности конечная цифра не имеет никакого значения. Важно, какой ты в этот момент – и что ты выбрал для того, чтобы решить так или иначе. Как ты дошел, а не к чему ты пришел. Потому что ответ запрограммирован, но всегда можно найти разные способы решения. Зайти через другой вход и даже внутри самой скучной вещи на свете обеспечить себе выбор. Но дети пока не понимают ценности этого выбора. Одна девочка, которой важен результат, сегодня расплакалась, когда мы с ней об этом говорили».

Как одна мелочь – слово, запах, звук – может вызвать в памяти целую киноленту воспоминаний, так и во время рассказа Погодина я вздрагиваю от уже испытанных когда-то ощущений. Последний год школы, когда от тебя все ждут определенного результата. И если ты его не достигнешь, то в лучшем случае на тебе будет клеймо неудачника, не сдавшего вступительные экзамены или ЕГЭ. В худшем – ты не будешь знать, как справиться с этим давлением. «Эта девочка предъявляет к себе завышенные требования, а в восьмом классе они в школе и так непомерно высокие, – говорит Погодин. – Но я же не могу при всех задать ей вопрос: «Кто предъявил вам эти требования?» Я знаю ответ, но нужно, чтобы она сама к нему пришла. Все это сделали с ребенком мама и папа. И теперь их дочка мечется в замкнутом круге, потому что не может соответствовать ожидаемому от нее уровню. Когда эта девочка заплакала, ее одноклассники замолчали и погрузились в тест, а мы с ней за 15 минут что-то успели проговорить. Она очень-очень хочет успеха. И когда у нее что-то не получается, она начинает себя казнить. В итоге она ошибается еще больше – и еще больше себя казнит. Спасать ее нужно сейчас, до выпускного класса». Я оставляю себе еще одну заметку на полях: хороший учитель – не только актер, но и психолог. В этом я убеждаюсь за следующие несколько минут разговора.

Однажды во время приватного разговора бывший декан факультета журналистики в Санкт-Петербургском университете тихим голосом рассказал мне, как его уже много лет мучает один эпизод. Когда первокурсник Леонид Парфенов поднял руку на его лекции и поправил его – преподавателя! – на глазах у всего курса. Декан и сам понял, что перепутал дату, но, оглядев аудиторию, решил, что не может позволить себе ошибиться. Огрызнувшись в ответ, учитель обвинил в неправоте своего студента. Десятилетия спустя эта история продолжала неприятно скрести декана где-то глубоко внутри – и вроде бы уже сделать ничего нельзя, а все равно хочется запрыгнуть в машину времени и усмирить собственную гордыню. «Пьедестал, на который мы, учителя, себя возводим, нам же очень сильно мешает жить, – говорит Погодин. – Мало того, он мешает нашим ученикам ощущать, что они живут. А убрать его очень трудно. Потому что для этого нужно работать с собой».

Впрочем, даже достигнув уровня осознанности успешного гуру йоги, Погодин признается: да, иногда дети в классе все равно его раздражают. Да, иногда – как и каждому учителю в каждом школьном классе мира – ему хочется попросить детей «закрыть дверь с той стороны». Разница – в осознании. За долю секунды до того, как ты это произнесешь, существует момент выбора собственной реакции. «Дети всегда тебя тестируют, – говорит Погодин. – Иногда они ведут себя недопустимо. Тогда у меня периодически случаются срывы, и я начинаю делать замечания. Дети потом «стряхивают» их с себя достаточно быстро, их ведь регулярно поучают взрослые. А я себя потом долго казню, потому что проблема не в них, а во мне. Чувство раздражения всегда означает, что ты ставишь себя выше обстоятельств и окружающих людей. Что ты достоин большего, а тебе дают вот это. Важно понимать: ты всегда получаешь то, что заслужил».

Разговор с Владимиром Погодиным

В 17 лет мне показалось, что я впервые в жизни узнал своего отца. Одно из счастливых воспоминаний моего детства: мы с папой сидим у железной дороги и наперебой по лязгу рельсов пытаемся угадать, какой поезд сейчас перед нами проедет: электричка или товарняк. В тот день поезд все никак не приезжал, зато мои собственные мысли с лихвой заглушали образовавшуюся тишину. Это было время протеста и накопленных обид: я злился на отца за то, что он устранился из моей жизни и не проявлял к ней интереса. «Я боюсь старости», – вдруг сказал мне папа, и я посмотрел на него с удивлением. На секунду словно с грохотом рухнула стена и передо мной оказался совсем незнакомый мне человек. Когда мы делимся страхами, мы становимся ближе.

Я говорю Погодину, как меня трогают моменты, когда преподаватели не боятся показаться уязвимыми и признаться в том, что им самим сейчас плохо. Что они чуть не опоздали на урок, потому что из-под носа ушел их трамвай или завис компьютер, что у них невыносимо болит голова или просто накрывает экзистенциальными размышлениями о бренности всего сущего. Как важно, что взрослый просто делает первый шаг и признается в том, что иногда бывали дни и получше – потому что, в конце концов, он тоже человек. «Почему я честно рассказал детям о своих ощущениях? Потому что мы начинаем внутренне расти, когда действительно не боимся показать свою уязвимость, – говорит мне Погодин. – Прикрываясь броней, ты просто комфортно существуешь без возможности развиваться».

«Старшеклассники – универсальный детектор фальши», – сказал мне однажды в интервью знакомый психолог. Дети всегда считывают то, что стоит за словами. Даже больше: Погодин рассказывает о случаях, когда его ученики понимали то, что он не высказывал вслух. Например, когда формально отвечал на вопрос, а внутри его в адрес ученика рождалось что-то обесценивающее. «Пару раз я так ответил ребенку, что услышал: «Владимир Николаевич, я вам больше сегодня вопросов не задам», – рассказывает Погодин. – Но со временем я научился чувствовать, что с ними происходит в самые разные моменты. А когда ты понимаешь их состояние, любое возмущение уходит».

Погодин вспоминает последний случай, когда он сорвался на детей: на его уроке два одиннадцатиклассника говорили громче учителя и вдобавок оба играли в компьютерные игры. «Меня это выбило из колеи, – говорит Владимир. – Я сделал им замечание, сказав: «Мне не хочется, чтобы вы здесь находились. Хотите, объясню почему?» – «Хотим», – хихикая, сказали они. И я объяснил: «Передо мной два талантливых человека, которые прожигают свою жизнь и не понимают, зачем они тут находятся». Это была глупая компьютерная игра, которая унижала учеников. А мне не нравится, когда при мне люди себя унижают. После моего замечания они ушли, и я до сих пор себя за это казню. Потому что это непедагогично. Фактически я им тогда сказал, что я для них больше не учитель. Вы отказались от происходящего – я отказался от вас. И я перед теми учениками извинился». А они? «Зачем? – удивляется Погодин. – Это я был не прав. У нас, взрослых, есть один секрет, которым мы не пользуемся. Все, что мы говорим детям, отражается на их самооценке в подростковом возрасте. Абсолютно все. К чему приведут сказанные нами слова – зависит от нас».

«Мы начинаем внутренне расти, когда действительно не боимся показать свою уязвимость. Прикрываясь броней, ты просто комфортно существуешь без возможности развиваться».

Владимир Погодин

Шалва Амонашвили называет это «дорисовыванием» – когда ты отмечаешь в ребенке черты характера, которые хочешь видеть в будущем. Когда-то учительница Амонашвили отметила у Шалвы «поэтический взгляд», и будущий грузинский педагог провел немало времени перед зеркалом, убеждаясь в «поэтичности» своего взгляда. С того момента Шалва старался произвести впечатление на учительницу, превращаясь из двоечника в отличника.

Психолог Роберт Розенталь называл это «эффектом Пигмалиона» – в честь древнегреческого мифа о влюбленном в скульптуру мастере, который заставил богов ее оживить. В начале учебного года ученикам раздали тесты на определение уровня IQ, а учителям сообщили о группе «особо одаренных учеников», будущих потенциальных студентах Гарварда. В реальности «одаренные ученики» были выбраны случайным образом, но в конце года они действительно оказались успешнее своих одноклассников. Уверенность учителей в своих учениках превратилась в «самоисполняющееся пророчество». «Ожидая от остальных определенного поведения, мы ведем себя так, что это поведение действительно проявляется», – писал Розенталь. Психолог писал о четырех составляющих «эффекта Пигмалиона»: тональность голоса, выражение лица, поза и жесты. В результатах эксперимента отмечалось, что учеников стимулировала лучше учиться «теплая» атмосфера класса, уделенное преподавателем время, желание педагогов услышать от учеников ответы и полезная обратная связь.

Наконец, психолог и физиолог Марьяна Безруких упомянула о главном лайфхаке общения с ребенком: выражение лица. «Строгий взгляд и плотно сомкнутые губы – маска «каменное лицо» – это сигнал биологической опасности, от которого ребенок будет интуитивно закрываться, – сказала она. – Я часто читаю лекции педагогам, и «плотно сомкнутые губы, строгий взгляд» – это та маска, которая на лице у педагогов бывает чаще всего. Очень часто слышу от взрослых, и от родителей, и от педагогов: «Я ничего особенного не сказала». А интонация, выражение лица, взгляд? Саркастическая улыбка, с которой вы открываете результат контрольной работы или говорите про оценку? Ведь о «тройке» можно сказать по-разному». Во время нашего интервью Безруких рассказала, что после обращенного на приеме к ребенку вопроса, за что тебя в последний раз хвалили, повисает длинная пауза. Если школьник не перевел через дорогу бабушку, не вынес мусор или не получил заветную «пятерку», его как будто бы и не за что было хвалить.

Во время урока информатики несколько учеников сидят на мягких креслах, утомившиеся и почти засыпающие после двух контрольных подряд. Я жду, когда преподаватель сделает им замечание, но вместо этого Погодин всего лишь мимоходом бросает «Надеюсь, я вас не разбудил».

Прямо до моего прихода вместо урока четверым школьникам захотелось… просто поговорить. И для Погодина это был тот самый момент отказа от амбиций: он спросил детей о том, что им по-настоящему дала школа. «Я сказал школьникам: «Давайте вы будете рассказывать свои истории, а я буду на их основе говорить о ваших сильных сторонах». И там были потрясающие откровения, – говорит Владимир. – Один ребенок в смущении рассказал, как в своей предыдущей школе однажды зашел в кабинет, где классная руководительница занималась любовью с другим преподавателем. На эту историю я ответил: «Ваша сильная сторона в том, что вы умеете оказываться в нужное время в нужном месте. Это выдает ваш лидерский потенциал». И на самом деле смущение дети испытывали потому, что встретили принятие – то, что они так редко получают от взрослых. Они мне потом сказали: «Хорошо, что мы так иногда разговариваем. Это помогает нам на уроках». Потому что есть учебный план, а есть вещи, которые нужно проговорить». К слову, рассказавших эти истории школьников другие учителя считали «недисциплинированными». «Я думаю, что такого определения вообще не существует, – говорит мне Погодин. – Потому что когда мы выносим детям такой вердикт, мы начинаем их «дисциплинировать» и попросту ломаем их личность. Но общаясь с детьми, я понимаю, что они видят учителей и, к счастью, относятся к нам гораздо менее серьезно, чем мы к себе».

В самом конце разговора Погодин признается мне, что сознательно старается отойти от школьной программы. «Я просто делаю то, что мне интересно, – говорит он. – И так можно поступать в любой государственной школе. Учителя этого избегают, а я говорю: «Чего вы боитесь?» Обычно первый ответ: «Нас проверят». А второй: «Мы привыкли идти по программе». Вот! Давайте с этого и начинать: мы не боимся экспериментировать, мы привыкли. В какой-то момент осознаешь, что наши планы на урок – обратная сторона установки «мы должны». Это же наша работа, так мы зарабатываем деньги. От такого отношения очень трудно отказаться. Как там звучало? «От нищеты он взял ее плотскую часть, то есть лишения, а от богатства – духовную, то есть вечный страх. И в том, и в другом случае он избрал для себя наихудшее». Вот это про наших учителей: ты свободен, но выбираешь не то, что будешь делать, а то, чего тебе не хватает. Но учителя все равно свободны. И я убежден, что именно осознание этого факта способно творить чудеса».

Погодин чертит картинку: человек, в сердце которого маленькая стрелочка. Затем рисует еще много маленьких человеческих фигурок вокруг, соединяя их все новыми стрелками. «Вот как бы выглядела моя идеальная школа, – поясняет он. – Стрелочки показывают связи между нами. Когда они соединяются, получается система. Школа – это каждый отдельный человек и его связи между огромными системами. Ты становишься уязвимым, открываешься, а затем сливаешься с другими организмами. Моя роль как учителя – сидеть и наблюдать с интересом. Направлять ребенка к тому, чтобы в какой-то определенный момент он воскликнул: «Ай, блин! Точно!» – и понял, как что-то решить. Вот ради этих вспышек сверхновой все и затевается. Ты просто за ними наблюдаешь».

В этот момент мне захотелось, чтобы мы остановились и ничего не говорили и на короткий момент затихло бы все вокруг. Потому что это было одним из самых красивых определений роли учителя, которые я когда-либо слышал в своей жизни.

12:30
Литература на улице

Русский поэт Оксимирон и Лермонтов как Гарри Поттер

Мимо меня по коридору проходит преподаватель литературы Виктор Симаков, ведя за собой на улицу кавалькаду детей. Идею сменить школьный кабинет на открытую площадку предложили ученики, и Симаков ее поддержал. Урок не получится, но не только потому, что пространство оказалось слишком легкомысленным для серьезного семинара по Солженицыну. «Я понял, что на улице КПД учеников падает примерно на 40 процентов, – скажет мне позже Симаков. – Да, выходить за пределы класса время от времени нужно. Но, как подсказали мне коллеги, на открытом воздухе дети лучше всего читают стихи».

На самом деле Симаков столкнулся с неизбежной дилеммой учителя литературы: как преподавать детям произведение из школьной программы, которое не нравится тебе самому? Анастасия Серазетдинова в таких случаях предлагает детям прочитать книгу дома и при появлении вопросов обсудить их в школе. «Матренин двор» Солженицына (вместе с автором произведения) вызывал у Виктора Симакова «неоднозначные чувства». «Целых два урока мы с учениками разговаривали о Солженицыне через время, – говорит Симаков. – Я попросил их вспомнить, что случилось за годы жизни писателя в мире, выстроив цепочку важнейших исторических событий. Кто-то назвал основание Apple, для кого-то самым важным событием стало появление интернета, а для кого-то – полет Гагарина в космос. И получилось, что Солженицын застал весь XX и начало XXI века. Как отражается на человеке то, что он стал свидетелем целого столетия? Пока дети выстраивали события, я им рассказывал, как сам вижу писателя на этом фоне. С одной стороны – как человека, пережившего репрессии. С другой – идейного вдохновителя президента Путина, фаната его творчества. И на обсуждении влияния Солженицына на события в нашей стране старшеклассники, как политизированная группа, сразу включились в разговор. Да, семинар на улице вышел не самым удачным. Но мы задали вектор неоднозначного, сложного человека и его роли в истории».

Попытаться понять личность через окружающие его события? У меня в голове снова возникает финская модель обучения, в которой ты проходишь одну тему с помощью разных дисциплин. Минуту спустя я понимаю, что общего здесь гораздо больше. Как и создатели скандинавского подхода phenomenon based learning, Симаков плетет настоящую литературную паутину, связывая нитками самых разных авторов, даже если они находятся на расстоянии нескольких веков друг от друга. «Я пытаюсь работать с контекстами, – объясняет Симаков. – Например, изучив программу восьмого класса, я понял, что в ней есть самые разные жанры: от романа до комедии. И я выстроил произведения вокруг темы войны: «Илиада», «Капитанская дочка», «Макбет», книги Амброза Бирса. Когда берешь произведения разных эпох и разных стран, переплетения возникают сами собой. Проходишь «Ревизора» и предлагаешь детям посмотреть где еще в литературе есть чиновники? А где абсурд? И так появляется мостик от Гоголя к Эжену Ионеско. Но есть одна опасность: традиционные курсы строятся от старых авторов к новым. Поэтому, «прыгая» от одного автора к другому, важно вписывать пройденное в хронологическую таблицу».

Разговор с Виктором Симаковым

На мой любимый вопрос, что такое сейчас «хороший учитель», Виктор отвечает сразу, что это человек, который организовывает воедино культурное и научное пространство. Который думает о том, что его предмет – часть системы. «Мне в школе не нравилась биология, но я понимал, что организм – это часть животного мира. И биолог может очень классно объяснить, что все в мире зависит друг от друга, – говорит Симаков. – Точно так же из любого предмета можно выйти на важные темы, связанные в том числе с жизнью твоих учеников. И тогда можно не только повести школьников за собой, но и дать им какие-то ориентиры».

Осознание своей преподавательской свободы Виктор Симаков пережил, еще работая в государственных школах и меняя отношение детей к литературной классике. «Я всегда добавлял книги от себя. Например, в пятом классе мы больше месяца «путешествовали» с Гекльберри Финном по Миссисипи, – рассказывает Виктор. – Каждую главу мы разбирали как отдельный рассказ, и к ней подтягивались многие другие книги. Или я всегда читал им «Белый клык» Джека Лондона – идеальную книгу для 5-го класса, которой нет в школьной программе». Сейчас Симаков поступает еще смелее: выбирает 6–8 обязательных книг, а остальное добавляет от себя.

В посвященной войне литературной сети финальной точкой стал графический комикс про Холокост Арта Шпигельмана «Маус». «Я устроил сдвоенный урок, обсудив жанр графического романа. Мы говорили о том, почему «Маус» стал единственным комиксом, получившим Пулитцеровскую премию. После этого дети всем классом попросили их отвезти в Освенцим, – говорит Симаков. – Мы сидели с ними в библиотеке и планировали поездку. В следующем году постараемся ее совершить». Я спрашиваю у Виктора, понимают ли школьники, что их ждет. Или это обернется путешествием двух девочек, когда-то думавших, что Холокост – это клей для обоев? «Уже пошла рефлексия, которая мне очень нравится. Один ученик пришел ко мне и сказал: «Виктор Сергеевич, я не поеду. Просто не представляю, как мы после целого дня в Освенциме пойдем, например, заказывать мясную рульку в кафе», – рассказывает Симаков. – И мне понятен уровень этих размышлений. Я рассказал ему, что из пройденной нами темы тоже нужно будет «выходить». С помощью поездки в Прагу, посещения синагог, да хотя бы той же мясной рульки. Потому что иначе можно будет сойти с ума. Через три дня тот ученик подошел ко мне и сказал: «Знаете, я решил, что все-таки поеду».

И вот прямо в этой точке мы сталкиваемся с одним из самых интересных конфликтов школьной программы. Где эти критерии, по которым определяется идеальный возраст ребенка для книги или выставки? И не повторится ли ситуация с законом гравитации – когда мы в детстве спрашиваем, почему если разжать ладонь, то вещь всегда приземлится на пол, но ответ получаем только в седьмом классе на уроке физики. «Разве не странно? Все дети смотрели «Игру престолов». Но при этом учителя боятся взять в программу «Затворника и Шестипалого» Пелевина, потому что родители будут против, – говорит Симаков. – А одну учительницу в свое время уволили за то, что она прошла с восьмиклассниками роман Эмиля Ажара, где у героя мать была проституткой. Волна оскорбленных ведет к бесконечным перестраховкам в школе. Выставка Мунка? «Восемнадцать плюс». Фрида Кало? Лондонская школа художников и Бэкон? Только для совершеннолетних. Каждый раз, когда мне хочется показать детям что-то важное из мира искусства, мне нужно просить их родителей написать для музейных работников письмо, что взрослые не против».

Ближе к концу нашего разговора Симаков скажет, что первые три месяца был для своего нового класса «абсолютно чужим». Чтобы найти контакт со школьниками, он сделал то, чего избегает большинство учителей: показал ученикам свою уязвимость. «Поначалу у меня было чувство, что я бессилен. Кульминацией стал урок, на который наблюдателем пришел психолог, – рассказывает Симаков. – Увидев его, дети начали просто ходить на голове, и я ничего не мог с этим сделать. После урока психолог Мария подошла ко мне, чтобы дать обратную связь. А я повернулся к ней, и у меня из глаз полились слезы. «Маша, почему они так себя ведут? – спрашивал я. – У меня ведь был интересный урок. Я им хорошие стихи читал». Мы с ней говорили полчаса – даже не о них, а о моем состоянии. На следующем уроке я детям честно рассказал о своих ощущениях и внезапном сеансе психотерапии. А потом спросил: «Ребят, что это вчера было?» После этого я почувствовал: что-то сдвинулось. Вдруг возник контакт. Недели через две я услышал от них об уроках, на которых у них ничего не получается, и учителях, которые их совсем не понимают. Мы стали говорить про родителей. И в какой-то момент я понял, что уже 15 минут они мне друг за другом исповедуются. Все это стало гораздо важнее того, что я подготовил для занятия. Потому что в тот момент, когда их «прорвало», я понял, что они меня признали. Дети могли расценить мой рассказ о своих переживаниях как слабость, а могли как искренность. Но я думаю, что они открылись именно потому, что я первым сделал шаг навстречу».

За полчаса до нашего разговора я увидел пост одного из преподавателей МГУ, в котором педагог высказал идею: уроки литературы в школах нужно отменить. Потому что на основе личного опыта автору текста стало понятно: дети не понимают того, что читают. Лучшие из прочитанных учителем сочинений были посвящены не болезненному желтому Петербургу Достоевского или нигилизму Базарова, а книгам Терри Пратчетта, Толкина, «Игре престолов» и мультику «Аватар». Под постом было пятьсот комментариев, и многие из читателей вместе с автором размышляли, можно ли заинтересовать подростков русской классикой.

Во время написания книги я провел две недели в Японии – и с удивлением обнаружил, что абсолютно любая продаваемая в стране вещь филигранно упакована. Чуть позже я узнал, что в местной культуре существует специальный термин: tsutsumi, буквально означающий «искусство упаковки». Не для того, чтобы повысить цену, а для того, чтобы таким образом показать уважение к содержимому упаковки и тому, кому ты даришь подарок. Я думаю о том, что преподавателям совершенно точно предстоит сделать то же, что с приходом социальных сетей пришлось сделать журналистам. Овладеть искусством «цуцуми», найдя привлекательную упаковку для важного содержания. Достаточно посмотреть на самые обсуждаемые фильмы и книги, ставшие бестселлерами за прошедшие годы. После сериала «Чернобыль» поток туристов в Припять увеличился в десять раз, а «Джокер» заставил весь мир говорить о проблеме ментальных заболеваний. И стоило приматологу Роберту Сапольски выпустить «Биологию добра и зла», как оказалось, что при нетривиальном подходе самые сложные научные темы могут быть интересными массовому читателю.

В моем подростковом возрасте журналисты находились в привилегированном положении. За информацией охотились, выхватывая ее крупицы из самых разных источников. Читатели от первой до последней буквы «съедали» то, что готовили им авторы. Сегодня у каждого из нас меню бесконечно, мы смешиваем ингредиенты ежесекундно и в любой момент можем отставить тарелку в сторону. Так что если мы хотим, чтобы дети не питались чипсами, нужно приготовить овсяную кашу так, чтобы каждому из них захотелось ее съесть.

Ухватывать их внимание в первые секунды. Провоцировать на свои собственные суждения. Плести сеть из разных авторов, связывая время и людей воедино. Примерять случившееся давным-давно на себя. Показывать комиксы о Холокосте. И разбираться в том, что интересует самих детей. «Я недавно ехал вместе с учениками на спектакль и невольно подслушал их разговоры, – рассказывает Симаков. – Они обсуждали какие-то факты из жизни футболистов. И я подумал: вот я лезу к подросткам со своим «Ревизором». Как мне сделать так, чтобы из своей точки «А» они пришли в мою точку «Б», да еще и не пролетели мимо, а задержались? И тогда я понял, что для меня учитель – это тот, кто аккуратно разгребает чужое болотце, но при этом все-таки в него немного погружается. Например, чтобы понимать культурный код, я смотрел батл Оксимирона с Гнойным и концерты Данилы Поперечного. Потому что когда мы проходим Маяковского или «Исповедь хулигана» Есенина, очень важно сказать: ребята, посмотрите – тут есть рэп. Текст строится по тем же законам. И сразу добавить: «Конечно, вы в рэпе понимаете в сто раз больше, чем я. Но ведь он тут есть?» И в этот момент произведение становится ближе и понятнее. А еще важно всегда добавлять фразу «Вы мне скажите, если я не прав» и не залезать в эту тему глубоко, иначе я как преподаватель буду выглядеть глупо. Мне рассказывали про одну пожилую учительницу литературы, которая очень хотела казаться современной. Поправляя очки, она говорила старшеклассникам: «Как сказал современный русский поэт Оксимирон…» И ученики на задних партах делали фейспалм. Фальшь сразу чувствуется. В ответ сразу возникает желание сказать: «Чего ты лезешь в наше болото? Ты в нем все равно ничего не поймешь. Давай-ка ты будешь говорить о своем Пушкине, а мы будем говорить о своем».

Напоследок я получаю самый оригинальный инструмент возвращения интереса к литературе. «У меня появилась мысль прочитать роман «Дни Савелия», а потом пригласить автора. Потому что я и сам понял и не раз слышал от других учителей: для сегодняшних школьников вся литература – это кладбище, – говорит Симаков. – По их мнению, живыми могут быть журналисты или телезвезды, а писатели – только мертвые и с бородой. Моих учеников шокировала новость, что в класс придет живой писатель».

В каждом из учителей, которых я встречал, было немного от Джона Китинга из «Общества мертвых поэтов». Человека, который просит тебя встать на парту, чтобы посмотреть на мир с непривычной точки зрения. Когда дети никак на тебя не реагируют, ты можешь не делать им замечаний, а моментально придумать, как вовлечь их в происходящее в классе. «У меня иногда бывает, что три ученика готовы поговорить, а остальные сидят в телефонах, – рассказывает Симаков. – И в таких случаях я сразу делаю какой-нибудь «финт ушами». Какой? Например, могу сесть на парту и начать болтать ногами. Коллеги меня за это ругают, но атмосфера в классе сразу становится неформальной. Еще я приносил в класс пуфики. Просил встать из-за парт и рассесться вместе со мной кругом – после этого обсуждение становилось совсем другим. И еще у меня есть формат «высказывается каждый». Вот сейчас мы с пятиклассниками закончили читать «Три толстяка», и каждый школьник в классе рассказал, что он считает для себя самым запомнившимся, самым задевшим, самым значимым в книге лично для него. И в итоге от каждого второго высказывания распускалась новая ветка естественного, спонтанного обсуждения. Я запланировал этот разговор на два урока, но даже за это время мы не успели послушать все 16 человек».