Текст книги "Воспитание свободой. Школа Саммерхилл"

Порнография

Все дети склонны к порнографии, иногда открыто, иногда тайно. Причем наименее склонны к ней те, кто не испытал моральных запретов в связи с сексом в младенчестве и раннем детстве. Я уверен, что ученики Саммерхилла впоследствии менее интересуются ею, чем дети, воспитанные на бесконечных «фу!». Как сказал мне один из наших мальчиков, когда приехал к нам в гости во время университетских каникул, Саммерхилл в некотором отношении портит человека: ровесники оказываются для него слишком скучными. Они говорят о вещах, из которых ты вырос много лет назад.

– Сексуальные анекдоты? – спросил я.

– Ну да, более или менее. Я сам люблю хороший сексуальный анекдот, но те, что они рассказывают, вульгарны и бессмысленны. Но тут не только секс, так же обстоят дела и с другими вещами – психология, политика. Смешно, но мне оказалось интереснее разговаривать с парнями, которые лет на десять старше меня.

Один из новых учеников Саммерхилла, не изживший еще своего увлечения непристойностями, вынесенного из приготовительной школы, попытался увести общий разговор в эту сторону. Его быстро заткнули, и не потому, что он говорил непристойности, а просто потому, что он мешал интересному обсуждению.

Несколько лет назад у нас были три девочки, уже прошедшие обычную стадию болтовни о запретных темах. Чуть позже в Саммерхилл поступила новая девочка, которую поместили в комнату вместе с этими тремя. Однажды она пожаловалась мне, что три другие – ужасно скучные в компании. «Когда я вечером в спальне завожу разговор о сексуальных вещах, они говорят, чтобы я заткнулась, потому что им это совсем не интересно».

Это правда. Естественно, у них существовал интерес к сексу, но не к его тайным аспектам. У этих детей было разрушено представление о сексе как о грязном предмете. Новой ученице, еще не остывшей от сексуальных разговоров женской школы, они показались «высоконравственными». Они и в самом деле были высоконравственны, потому что их нравственность основывалась на знании, а не на ложных стандартах добра и зла.

Дети, воспитание которых не связано с сексуальным подавлением, объективно относятся к тому, что принято считать вульгарным. Недавно я слушал одного куплетиста в лондонском «Палладиуме», он балансировал на грани непристойности в лучших традициях елизаветинского времени. Но поразительно то, что ему удавалось рассмешить аудиторию шутками, которые никогда не имели бы успеха в Саммерхилле. Женщины пронзительно визжали, когда он упоминал женское белье, но саммерхиллским детям такие реплики вовсе не показались бы забавными.

Однажды я написал пьесу для дошкольной группы. Это была довольно вульгарная пьеса о сыне дровосека, который нашел стофунтовую банкноту и в экстазе показывал ее всем членам своей семьи, включая корову. Тупая скотина схватила банкноту и стала ее жевать, причем все усилия семейства заставить корову ее выплюнуть оказались безрезультатными. Тогда мальчика посетила блестящая идея: они откроют павильон на ярмарке и будут брать по шиллингу за каждые две минуты, которые посетитель проведет в нем. При ком корова «обронит» банкноту, тот и возьмет ее себе.

В мюзик-холле Вест-энда эта пьеса имела бы оглушительный успех. Наши дети, однако, отнеслись к ней иначе. Исполнители (в возрасте от 6 до 9 лет) не нашли в ней вообще ничего смешного. Одна из них, восьмилетняя девочка, сказала, что с моей стороны было глупо не использовать в пьесе подходящее слово. Она, конечно, имела в виду то слово, которое другие люди как раз сочли бы неподходящим.

Непохоже, чтобы свободные дети в Саммерхилле страдали от вуайеризма. Наши ученики не ежатся и не испытывают неловкости, когда в фильме показывают туалет или упоминают о рождении детей. Время от времени у нас случаются эпидемии расписывания стен туалета. Для ребенка туалет – самое интересное помещение в любом здании. Туалет, похоже, вдохновлял многих писателей и художников, что естественно, если принять во внимание, что это место и предназначено для созидания.

Считать, что у женщин помыслы чище, чем у мужчин, – заблуждение. И все же порнография скорее встречается в мужских клубах и барах, чем в женских. Популярность скабрезных анекдотов целиком обязана непозволительности прямого упоминания того, о чем идет речь. В обществе, свободном от сексуального подавления, исчезла бы сама неупоминаемость. В Саммерхилле ничто не является неупоминаемым и никого нельзя шокировать. Если вас что-то шокирует, значит, у вас есть непристойный интерес к этому.

Тот, кто в ужасе кричит: «Какое преступление – отбирать у маленьких детей их невинность!» – страус, прячущий голову в песок. Дети никогда не бывают невинными, хотя часто бывают невежественными. Так что эти страусы впадают в истерику по поводу лишения детей невежества.

Даже самый подавленный ребенок в действительности во многих вопросах не так уж невежествен. Его общение с другими детьми дает ему то отвратительное «знание», которым несчастные маленькие дети делятся друг с другом в темных углах. Для тех, кто живет в Саммерхилле с раннего возраста, темных углов не существует. Они интересуются вопросами пола, но это здоровый интерес. И отношение к жизни у этих детей по-настоящему чистое.

Гомосексуализм

В Саммерхилле нет гомосексуализма. Однако, как и во всякой группе детей, среди тех, кто поступает в Саммерхилл, на определенной стадии развития существует неосознанная гомосексуальность.

Наши девяти– и десятилетние мальчики вообще не видят в девочках никакого прока. Они их презирают. Они сбиваются в шайки, в которых нет места противоположному полу. Им гораздо интереснее орать: «Руки вверх!» Девочкам этого возраста точно так же интересны только подружки, и они образуют собственные группки. И даже в начале пубертатного периода они не бегают за мальчишками. Неосознанная гомосексуальность у девочек продолжается дольше, чем у мальчиков. И хотя они могут вполне дружелюбно задирать и поддразнивать мальчишек, все же они придерживаются своей компании. Но девочки в этом возрасте ревностно стоят на страже своих прав. Превосходство мальчиков в силе и их грубость раздражают их. Это возраст их протеста против маскулинности.

Вообще говоря, мальчики и девочки не особенно интересуются друг другом, пока им не исполнится лет 15 или 16. До этого времени они не склонны разделяться на пары и их интерес к противоположному полу проявляется почти исключительно в агрессивной форме.

Благодаря тому что в Саммерхилле дети не страдают от комплекса вины по поводу мастурбации, у них нет и нездоровых реакций на фазу скрытой гомосексуальности. Несколько лет назад один новичок, еще не остывший от строгой частной школы, попытался вовлечь ребят в содомский грех. Успеха он не достиг. Он был изумлен и встревожен, когда случайно обнаружил, что о его попытках знала вся школа.

Гомосексуальность некоторым образом связана с мастурбацией. Ты мастурбируешь с другим парнем, и он как бы разделяет с тобой вину, тем самым облегчая ее бремя. Но если мастурбация не считается грехом, не возникает и необходимости делить вину.

Я не знаю, какие именно запреты ведут к гомосексуальности, но совершенно ясно, что они возникают в очень раннем детстве. Сейчас Саммерхилл не принимает детей младше пяти лет, и поэтому мы часто имеем дело с теми, кто с младенчества подвергался неправильному воспитанию. Тем не менее за более чем 40 лет школа не выпустила ни единого гомосексуалиста. Причина в том, что свобода взращивает здоровых детей.

Неразборчивость в связях, внебрачные дети, аборты

Неразборчивость в сексуальных связях по своей природе невротична. Это постоянная смена партнеров в надежде найти в конце концов подходящего, но подходящий партнер не находится никогда, и виновато в этом бессильное невротическое отношение к сексу самого Дона Жуана или его женской ипостаси. Если термин «свободная любовь» и имеет негативный смысл, то лишь потому, что он описывает невротический секс. Беспорядочный секс – прямой результат подавления, он всегда несчастливый и стыдный. У свободного народа наша «свободная» любовь не могла бы существовать.

Подавленная сексуальность может направиться на любой предмет: перчатку, носовой платок – все, что угодно, связанное с телом. Потому свободная любовь и неразборчива, что она есть похоть без нежности, теплоты и подлинной привязанности.

Одна молодая женщина сказала мне, когда вышла из периода беспорядочных связей: «С Биллом я впервые испытываю оргазм». Я спросил, почему впервые. «Потому что его я люблю, а других не любила».

У детей, поступающих в Саммерхилл поздно (в 13 лет и старше), есть тенденция к беспорядочным связям, если не на практике, то в желании. Корни неразборчивости в связях уходят далеко назад, в глубь детской жизни. Главное, что мы об этом знаем, состоит в том, что это нездоровые корни. Такое поведение приносит, конечно, разнообразие, но редко – удовлетворение и почти никогда – счастье.

Подлинная свобода в любви не ведет к беспорядочным связям. Любовь не может длиться вечно, однако у здоровых людей, пока любовь есть, она настоящая, верная и счастливая.

Часть четвертая
Религия и мораль

Религия

Недавно одна посетительница спросила меня: «Почему вы не преподаете своим ученикам жизнь Иисуса, чтобы им захотелось следовать ему?» Я ответил ей, что человек учится жить, не слушая о жизни других, но живя, ибо слова бесконечно менее важны, чем поступки. Многие называют Саммерхилл религиозным местом, потому что здесь исповедуют любовь к детям.

Может быть, в этом и есть какая-то правда, только все равно это определение мне не нравится, потому что понятие «религия» означает то, чем она сегодня, в общем, и является – антипод естественной жизни. Религия, как я ее помню, – мужчины и женщины в темной одежде распевают печальные гимны под третьесортную музыку и просят прощения за свои грехи – совсем не то, с чем я хотел бы иметь что-то общее.

Я лично ничего не имею против человека, который верит в Бога, – не важно в какого. Но я не желаю мириться с человеком, который утверждает, что его Бог уполномочил его налагать ограничения на человеческое развитие и счастье. Сражение идет не между верующими и не верующими в закон Божий, борются между собой верующие в человеческую свободу и в ее подавление.

Когда-нибудь у нас будет новая религия. Вы можете изумиться и воскликнуть: «Что? Новая религия?» Христианин вскочит, протестуя: «Разве христианство не вечно?» Запротестует и иудей: «Разве иудаизм не вечен?»

Нет, религии не более вечны, чем народности. Религия – любая религия – рождается, расцветает, ветшает и умирает. Сотни религий пришли и ушли. После того как миллионы египтян чуть ли не четыре тысячи лет верили в Амона-Ра, сегодня вы не найдете ни единого приверженца этой религии. Идея Бога меняется с изменением культуры. В мирное время Бог бывает добрый пастырь, в воинственное – олицетворение битвы. Когда процветала торговля, он был Богом справедливости, распределяющим блага. Сегодня, когда человек так утилитарно изобретателен, Бог – это уэлссовский Великий Отсутствующий, поскольку созидающий Бог-творец не нужен веку, который сам способен создавать атомные бомбы.

Когда-нибудь новое поколение откажется от нашей устаревшей религии и обветшалых мифов. Новая религия отринет представление о том, что человек рожден в грехе. Новая религия будет служить Богу, стараясь сделать людей счастливыми.

Новая религия будет служить Богу, стараясь сделать людей счастливыми. Новая религия откажется от противопоставления тела и духа. Она признает, что плоть не греховна. Новая религия будет считать, что поплавать в воскресное утро благочестивее, чем проводить его за пением гимнов, – как будто Богу нужны гимны, чтобы быть довольным нами. Новая религия найдет Бога в лугах, а не в небесах. Вообразите, что можно создать, если бы лишь 10 % времени, потраченного на молитвы и хождение в церковь, было посвящено добрым делам, благотворительности и реальной помощи ближним. Моя газета каждый день подтверждает, что наша нынешняя религия мертва. Мы сажаем людей в тюрьмы, поддерживаем мнения, с которыми сами не согласны, притесняем бедных, вооружаемся для войны. Как организация церковь бессильна: она не может прекратить войны, она практически ничего не делает для смягчения нашего варварского уголовного кодекса, она редко встает на сторону эксплуатируемых.

Нельзя служить одновременно и Богу, и мамоне. Используя современный парафраз, нельзя ходить в церковь по воскресеньям, а по понедельникам драться штыками. Я не знаю более злостного богохульства, чем исходящее из церквей во время войны, когда каждая из них утверждает, что всемогущий на ее стороне. Бог не может считать правыми одновременно обе стороны, Бог не может быть Любовью и одновременно одобрять газовые атаки.

Для многих официальная, принятая обществом религия – это путь к простому решению личных проблем. Согрешив, католик признается в этом своему священнику, и священник отпускает ему грех.

Религиозный человек перекладывает свое бремя на Господа. Он верует, и, значит, пропуск в рай ему обеспечен. Так акцент смещается с личной добродетели и собственного поведения на веру. «Верьте в Господа, и спасены будете» – ведь это, по сути дела, означает: вы только объявите, что веруете, и ваши духовные проблемы разрешатся, а билет в рай вам будет гарантирован.

Религия, по существу, боится жизни, она есть бегство от жизни. Религия пренебрежительно относится к жизни здесь и теперь как к чему-то предварительному – предваряющему более полную жизнь вне этого мира. Мистицизм и религия считают, что пребывание здесь, на земле, – лишь краткий миг вечной жизни, а независимый человек недостаточно хорош, чтобы достичь спасения. Но свободные дети не воспринимают жизнь как краткий миг, потому что никто не учил их говорить жизни «нет».

Религия и мистицизм формируют нереалистичное мышление и нереалистичное поведение. Дело в том, что мы со всеми нашими телевизорами и реактивными самолетами гораздо дальше от реальной жизни, чем уроженец Африки. Конечно, и у аборигена есть своя религия, порожденная страхом, но он не бессилен в любви, не гомосексуален, не задавлен запретами. Его жизнь примитивна, но он говорит ей «да» во многих ее сущностных аспектах.

Как и дикари, мы устремляемся к религии от страха. Но, в отличие от дикарей, мы кастрированное племя. Нам удается обучить своих детей религии только после того, как мы навсегда лишили их мужественности и сломили их дух страхом.

Мне довелось повидать немало детей, изуродованных религиозным обучением. Приводить эти случаи не имеет смысла, это никому не поможет. Да и потом, всякий религиозный человек со своей стороны тоже мог бы привести кучу примеров спасения в результате раскаяния. Если принять в качестве постулата, что человек – грешник и нуждается в исправлении, тогда приверженцы религии правы.

Но я прошу родителей взглянуть на жизнь шире, выглянуть за пределы своего непосредственного окружения. Я прошу родителей помочь возникновению такой цивилизации, которая не будет с рождения нести клеймо греха. Я прошу родителей уничтожить всякую необходимость исправления, сказав ребенку, что он рожден хорошим, т. е. не рожден плохим. Я прошу родителей сказать детям, что этот мир можно и должно сделать лучше, и направить свою энергию на то, что происходит здесь и сейчас, а не на мифическую вечную жизнь, которая когда-то настанет.

Нельзя забивать детям головы религиозным мистицизмом. Мистицизм предлагает ребенку бегство от реальности – и в опасной форме. Мы все иногда испытываем потребность убежать от реальности, иначе никто никогда не прочел бы ни одного романа, не ходил в кино, не пропустил ни одного стаканчика виски. Но мы убегаем с открытыми глазами и очень скоро возвращаемся обратно. Мистик же склонен постоянно жить в таком отрыве от реальности, вкладывая все свое либидо в теософию, спиритуализм, католицизм или иудаизм.

Ни один ребенок по своей природе не является мистиком. Вот случай, происшедший в Саммерхилле однажды вечером во время спонтанной театрализации. Он хорошо показывает, что если ребенок не запуган, то сохраняет естественное чувство реальности.

Как-то вечером я уселся на стул и сказал: «Я – святой Петр у золотых ворот. Вы – люди, пытающиеся войти. Вперед».

Они стали подходить, выдвигая разного рода причины, по которым я должен был впустить их. Одна из девочек сделала все наоборот и молила выпустить ее оттуда. Но подлинной звездой оказался четырнадцатилетний мальчик, который спокойно прошел мимо меня, посвистывая и держа руки в карманах.

– Эй, – закричал я, – ты куда пошел?

Он повернулся и взглянул на меня.

– А, – сказал он, – ты ведь тот самый новый работник?

– Что, собственно, ты имеешь в виду? – спросил я.

– А ты что, не знаешь, кто я такой?

– А кто ты?

– Бог, – ответил он и, насвистывая, пошел в рай.

На самом деле дети и молиться не хотят. У детей молитва – это притворство. Я спрашивал десятки детей: «О чем ты думаешь, когда читаешь молитвы?» Все рассказывают одну и ту же историю – они неизменно думают о других вещах. Ребенок и должен думать о «других вещах», потому что молитва ничего не значит для него. Она навязана ему извне.

Из миллиона людей, которые каждый день возносят благодарение Богу перед едой, 999 999 делают это механически, точно так же, как мы говорим «извините» или «простите», когда хотим пройти мимо кого-то в лифт. Но зачем передавать наши механические молитвы и наши заученные манеры новому поколению? Это нечестно. Нечестно и навязывать религию беспомощному ребенку. Ему надо предоставить полную свободу самому принять решение, когда он достигнет возраста выбора.

Однако опасность сделать ребенка жизнененавистником гораздо страшнее, чем мистицизм. Если ребенка учат, что определенные вещи греховны, его любовь к жизни должна превратиться в ненависть. Когда дети свободны, они не думают о других как о грешниках. В Саммерхилле, если ребенок украдет и предстанет перед судом своих товарищей, его никогда не наказывают за кражу. Все, что может случиться, – его заставят выплатить долг. Дети подсознательно понимают, что воровство – это болезнь. Они маленькие реалисты и слишком разумны, чтобы верить в сердитого Бога или соблазняющего дьявола. Порабощенный человек создал Бога по своему собственному образу и подобию, но у свободных детей, которые смотрят в лицо жизни радостно и смело, нет необходимости создавать себе каких бы то ни было богов.

Если мы хотим сохранить детям душевное здоровье, то должны оградить их отложных ценностей. Многие, сами не слишком твердые в вере, не колеблясь прививают своим детям убеждения, в которых сами сомневаются. Сколько матерей буквально верят в огнедышащий ад и верят в золотые арфы рая? Тем не менее тысячи неверующих матерей уродуют души своих детей, подавая им на тарелочке эти древние примитивные истории.

Религия процветает, потому что человек не хочет, не может взглянуть в лицо своему бессознательному. Религия делает бессознательное дьяволом и уговаривает человека бежать от его соблазнов, но осознайте бессознательное, и религия окажется не у дел.

Для ребенка религия почти всегда означает один только страх. Бог для него – это могущественный человек с дырочками в веках: он способен видеть тебя, где бы ты ни был. Ребенок часто думает, что Бог может видеть и то, что делается под одеялом. А вселить в жизнь ребенка страх – наихудшее из всех преступлений. Такой ребенок навсегда говорит жизни «нет». Он на всю свою жизнь становится неполноценным, трусом.

Никто из людей, запуганных в детстве ужасами загробной жизни в аду, не может в этой жизни освободиться от невротического беспокойства о безопасности. Это так, даже если такой человек разумом понимает, что рай и ад – детские фантазии, основанные на человеческих надеждах и страхах. Эмоциональное уродство, приобретенное в младенчестве, почти всегда сохраняется на всю жизнь. Суровый Бог, который награждает тебя райской арфой или сжигает адским пламенем, – это Бог, которого человек создал по своему образу и подобию. Он есть сверхпроекция. Бог становится воплощением желаний, а сатана – воплощением страха. Тогда то, что приносит удовольствие, начинает означать зло. Игра в карты, поход в театр и танцы проходят по ведомству дьявола. Слишком часто быть религиозным означает не знать радости. Тесная воскресная одежда, которую детей принуждают носить в большинстве провинциальных городков, – свидетельство склонности религии к аскетизму и наказаниям. Священная музыка тоже чаще всего печальна. Для огромного множества людей ходить в церковь – усилие, долг. Для огромного множества людей быть религиозными – значит выглядеть несчастными и быть несчастными.

Новая религия будет основываться на знании и принятии себя. В ней предпосылкой любви к другим станет подлинная любовь к себе. В такой религии не останется места воспитанию под знаком первородного греха, которое может приводить лишь к ненависти к себе, а следовательно, и к другим. «Тот лучше всех молится, кто больше всех любит все сущее, великое и малое» – так Колридж[29]29
  С.Т. Колридж (1772–1834) – английский поэт.


[Закрыть] выразил суть новой религии. В новой религии человек будет лучше всего молиться, когда он полюбит все – и великое, и малое в себе.