Текст книги "Воспитание свободой. Школа Саммерхилл"

Возьмем – из сотни других примеров – случай Мервина. Он пробыл в Саммерхилле 10 лет – с 7 до 17. За эти годы он не посетил ни единого урока. В 17 лет он едва-едва мог читать. Однако, когда Мервин покинул школу и решил стать токарем-инструментальщиком, он очень быстро сам научился читать и за короткое время путем самообразования освоил все необходимые ему технические знания. Посредством своих собственных усилий он подготовил себя к испытательному сроку. Сегодня этот парень глубоко образован, хорошо зарабатывает и стал явным лидером в своем кругу. Что касается самодисциплины, то Мервин своими руками построил большую часть своего дома, у него чудесная семья с тремя сыновьями, которую ему по силам содержать.

Точно так же каждый год в Саммерхилле мальчики и девочки, которые до этого едва ли вообще чему-нибудь учились, по собственной воле начинают долгую и томительную подготовку к вступительным экзаменам, когда они сами принимают решение поступать в колледжи. Почему так происходит?

Распространенное представление, что хорошие привычки, если они не были в нас вколочены в раннем детстве, уже никогда не разовьются. Все мы воспитаны согласно этому постулату и принимаем его как должное просто потому, что никому не пришло в голову засомневаться, – так вот я это представление отвергаю.

Свобода необходима ребенку потому, что только тогда он может расти естественным образом, т. е. хорошо. Я вижу плоды несвободы и подавления в тех новых учениках, которых ко мне переводят из приготовительных и монастырских школ. Эти дети – смесь неискренности с невероятной вежливостью и фальшивыми манерами.

Их реакция на свободу стремительна и предсказуема. Первую пару недель они открывают дверь перед учителями, обращаются ко мне «сэр» и тщательно умываются. Они смотрят на меня с «уважением», в котором легко прочитывается страх. Через несколько недель свободы они показывают себя истинных: становятся грубыми, неумытыми и утрачивают все свои манеры. Они делают все то, что раньше им запрещали: сквернословят, курят, ломают вещи, при этом сохраняют неискреннюю вежливость в глазах и в голосе.

На то, чтобы расстаться с неискренностью, у них уходит по крайней мере полгода. По истечении этого срока они утрачивают и притворную почтительность обращения к тем, кого считали властью. Всего через 6 месяцев они становятся естественными здоровыми детьми, которые говорят то, что думают, без смущения или грубости. Когда ребенок достаточно рано обретает свободу, ему не приходится проживать эту стадию неискренности или притворства. Именно абсолютная искренность учеников больше всего поражает посетителей Саммерхилла.

Быть искренним в жизни и по отношению к жизни – именно это является самым важным в ней. Если вы искренни, остальное придет само. Все понимают важность искренности, скажем, в актерской игре. Мы ожидаем искренности от политиков (человечество так оптимистично!), судей, учителей и врачей. И тем не менее мы воспитываем своих детей так, чтобы они не осмеливались быть искренними.

Возможно, самое большое открытие, которое мы сделали в Саммерхилле, – ребенок рождается искренним существом. Мы решили у себя в школе предоставить детей самим себе, чтобы узнать, каковы они на самом деле, – это единственно возможный способ обращения с детьми. Новаторская школа будущего должна будет двигаться именно таким путем, если захочет внести свой вклад в знание о детях и, что гораздо важнее, в счастье детей.

Цель жизни – счастье. Зло жизни – все, что ограничивает или разрушает счастье. Счастье всегда означает добро. Несчастье в своих крайних проявлениях – антисемитизм, геноцид, война.

Я понимаю и принимаю как должное, что искренность порой создает неловкие ситуации. Например, недавно трехлетняя девчушка, посмотрев на нашего бородатого посетителя, сказала: «Что-то мне не нравится твое лицо». Посетитель оказался на высоте. «А мне твое нравится», – парировал он, и Мэри улыбнулась.

Я не стану агитировать за предоставление свободы детям. Полчаса, проведенные со свободным ребенком, убеждают лучше, чем целая книга аргументов. Увидеть – значит поверить.

Дать ребенку свободу нелегко: его нельзя учить религии, политике или классовому сознанию. Ребенок не может быть по-настоящему свободным, если слышит, как отец мечет громы и молнии в адрес каких-то политических групп, а мать кричит на служанок. Сделать так, чтобы дети не восприняли наше отношение к жизни, почти невозможно. Вероятность того, что сын мясника станет проповедовать вегетарианство, ничтожна, если, конечно, страх перед властью отца не приведет его к такой форме бунта.

Сама природа общества враждебна свободе. Общество консервативно и злобно по отношению к новым идеям, как и всякая толпа. Нелюбовь толпы к свободе воплощена в моде. Толпа требует единообразия. В городе я буду выглядеть странно, если выйду на улицу в сандалиях, в деревне меня примут за чудака, если надену цилиндр. Очень немногие осмеливаются отклоняться от правильного.

В Англии закон – закон толпы – одно время запрещал продажу сигарет по вечерам после определенного часа. Я не знаю ни одного человека, который лично одобрял бы этот закон, но все вместе мы безропотно принимаем дурацкие установления толпы.

Очень немногие люди решились бы взять на себя ответственность и повесить убийцу или приговорить преступника к смерти при жизни, которую мы называем тюремным заключением, но толпа может сохранять такие варварские обычаи, как смертная казнь или наша тюремная система, потому что у толпы нет совести. Толпа не способна думать, она может только чувствовать. Для толпы преступник – это опасность. Самый простой способ защититься от опасности – уничтожить ее или запереть. Наше обветшалое уголовное право основано главным образом на страхе, и наша репрессивная система образования тоже построена на страхе – страхе перед новым поколением. Сэр Мартин Конвей в своей прекрасной книге «Толпа на войне и в мирное время» показывает, что толпе нравятся старики. Во время войны она предпочитает старых генералов, во время мира – старых докторов. Толпа приникает к старым, потому что боится молодых.

Инстинкт самосохранения заставляет толпу видеть в новом поколении опасность появления новой толпы-соперника, т. е. такой, которая может в какой-то момент уничтожить старую. В самой маленькой толпе – семье – молодым отказывают в свободе по той же причине. Взрослые держатся за старые эмоциональные ценности. Нет никаких логических оснований для того, чтобы отец запрещал своей двадцатилетней дочери курить. Запрет имеет эмоциональные, охранительные корни. За ним лежит страх: а каков будет ее следующий шаг? Толпа – страж нравственности. Взрослый не желает предоставить молодому свободу, ибо боится, что молодой сможет совершить все то, что он, взрослый, когда-то хотел сделать. Навязывать детям взрослые представления и ценности – величайший грех против детства.

Дать свободу – значит позволить ребенку жить своей собственной жизнью. Только и всего! Но убийственная привычка поучать, формировать, читать нотации и попрекать лишает нас способности осознать простоту истинной свободы.

Как ребенок реагирует на свободу? И смышленые, и не слишком сообразительные дети приобретают кое-что почти неуловимое, чего у них не было прежде. Это выражается в том, что они становятся все более искренними и доброжелательными и все менее агрессивными. Когда отсутствует давление страха и дисциплины, дети не проявляют агрессии. Лишь один раз за 39 лет я видел в Саммерхилле драку, завершившуюся разбитыми носами. А ведь у нас всегда есть какой-нибудь маленький задира, потому что, какой бы свободной ни была школа, она не в силах полностью преодолеть влияние плохой семьи. Характер, приобретенный в первые месяцы или годы жизни, способен смягчиться в условиях свободы, но он никогда не изменится на противоположный. Главный враг свободы – страх. Если мы расскажем детям о сексе, не вырастут ли они распущенными? Если мы не будем подвергать пьесы цензуре, не восторжествует ли безнравственность?

Взрослые, которые боятся, что дети станут испорченными, на самом деле испорчены сами, аналогично тому, что именно люди с грязными мыслями требуют закрытых купальных костюмов. Если человека что-нибудь постоянно шокирует, то именно оно больше всего его интересует. Ханжа – это распутник, не имеющий мужества посмотреть в лицо своей обнаженной душе.

Но свобода означает и победу над невежеством. Свободным людям не понадобится цензура ни в пьесах, ни в одежде. Свободные люди не интересуются шокирующими вещами, ибо их ничто не может шокировать. Учеников Саммерхилла нельзя шокировать не потому, что они погрязли в грехе. Они изжили свой интерес к шокирующим вещам и больше не нуждаются в них ни как в предметах для разговора, ни как в поводах для юмора.

Мне всегда говорят: «Ну и как же смогут ваши свободные дети адаптироваться к тяжелой, нудной работе жизни, к рутине?» Я надеюсь, что эти свободные дети станут первопроходцами в уничтожении самой рутины.

Мы должны позволить детям быть эгоистичными – свободно следовать своим собственным детским интересам на протяжении всего детства. Когда сталкиваются индивидуальные и общественные интересы ребенка, предпочтение должно отдаваться индивидуальным. Вся идея Саммерхилла состоит в освобождении: разрешить ребенку следовать своим естественным интересам.

Школа должна делать жизнь ребенка игрой. Я не имею в виду, что путь ребенка непременно должен быть усыпан розами, полное уничтожение трудностей разрушило бы его характер. Но жизнь сама по себе преподносит столько подлинных трудностей, что нет никакой необходимости в тех искусственных, которые мы создаем специально.

Я считаю, что приказывать ребенку что-либо сделать – неправильно. Ребенок не обязан ничем заниматься, пока не придет к мнению – своему собственному, – что это должно быть сделано. Проклятие человечества – внешнее принуждение, исходит ли оно от папы, государства, учителя или родителей. Всякое принуждение – фашизм.

Большинство людей взыскует Бога, да и как может быть иначе, когда семьей правят оловянные боги обоих полов, требующие полной правды и нравственного поведения. Свобода означает право делать все, что ты хочешь, если только этим не нарушается свобода других. Результат ее – самодисциплина.

В образовательной политике мы как нация отказываем человеку в праве жить. Для нас убеждать – значит устрашать. Но между запрещением бросаться камнями и принуждением изучать латынь – большая разница. Бросание камней затрагивает интересы других людей, требование изучать латынь относится только к самому ученику. Сообщество имеет право ограничить антиобщественное поведение ребенка, если он нарушает права других, но оно не вправе принуждать ребенка изучать латынь, потому что последнее – дело личного выбора. Заставлять ребенка учить что бы то ни было аналогично принуждению человека принять ту или иную религию по постановлению парламента. И то и другое одинаково глупо.

Мальчиком я изучал латынь, вернее, мне давали латинские книжки, по которым я должен был учиться. Я тогда по ним ничего не мог выучить, потому что все мои интересы были совершенно в другом. В 21 год я обнаружил, что не могу поступить в университет без знания латыни. Менее чем за год я достаточно освоил латынь, чтобы сдать вступительные экзамены, личный интерес побудил меня ее выучить.

Каждый ребенок имеет право одеваться так, чтобы не имело никакого значения, в порядке одежда или нет, если он ее перепачкает. Каждый ребенок имеет право на свободу высказывания. Годы и годы мне приходилось слышать, как подростки выпускают на волю тех чертей и проклятия, которые им запрещалось произносить в детской.

Притом что миллионы людей воспитаны в ненависти к сексу и страхе перед ним, удивляет то, что мир не более невротичен, чем он есть. Для меня это означает, что в человеческой природе достаточно внутренних ресурсов, чтобы в конце концов преодолеть то зло, которое ей навязывалось. Продвижение к свободе – сексуальной или любой другой – происходит очень медленно. В моем детстве женщины купались в море в чулках и длинных платьях. Сегодня они открыли ноги и тело. С каждым новым поколением детям предоставляется больше свободы. В наши дни только сумасшедший намажет пальчик ребенка кайенским перцем, чтобы отучить его сосать пальцы. Сегодня лишь в нескольких странах мира детей продолжают бить в школах.

Свобода работает медленно. Ребенку может понадобиться несколько лет, чтобы понять ее значение. Всякий, кто ожидает быстрых результатов, – неисправимый оптимист. Свобода работает лучше со смышлеными детьми. Я был бы рад сказать, что, поскольку свобода затрагивает прежде всего эмоции, на нее одинаково реагируют все дети – и одаренные, и не очень способные. Я не могу этого сказать. Различия хорошо видны на примере учебной работы. В условиях свободы каждый ребенок годами большую часть времени играет. Но когда приходит время, одаренные садятся и делают работу, необходимую, чтобы справиться с вступительными экзаменами в вуз. И за 2 с небольшим года мальчик или девочка выполняет работу, на которую в условиях строгой дисциплины у детей уходит 8 лет. Ортодоксальные учителя утверждают, что экзамены можно сдать только в том случае, если дисциплина заставляет ребенка долго и упорно трудиться. Наши результаты доказывают, что в отношении одаренных детей это полная ерунда. В условиях свободы только одаренные дети концентрируются на интенсивной работе, что довольно трудно сделать в сообществе, в котором происходит так много увлекательного и отвлекающего.

Я знаю, что под гнетом жесткой дисциплины сдают экзамены и довольно слабые ученики, только мне неизвестно, что из них потом получается в жизни. Если бы все школы были свободными, а уроки выбирались ребенком, я уверен, что любой нашел бы себе то, что соответствует его уровню. Я слышу, как какая-то беспокойная мать, занятая приготовлением обеда, в то время как ее малыш ползает вокруг и переворачивает все вверх дном, спрашивает раздраженно: «И что же такое, в конце концов, эта самая ваша саморегуляция? Может, это и хорошо для богатых женщин с нянями, а для таких, как я, это одни только слова и неразбериха».

А другая вопрошает: «Я бы рада так сделать, но с чего начать? Что мне почитать?»

Мой ответ таков: нет книг, нет оракулов, нет авторитетов. Все, что есть, – очень небольшая группа, ничтожное меньшинство родителей, врачей и педагогов, верящих в возможности личности и организма того, кого мы называем ребенком, и преданных идее не делать ничего, что могло бы неверным вмешательством изуродовать эту личность, сковать, закрепостить тело. Мы не облеченные властью искатели правды о человечности, и все, что мы можем предложить, – это отчет о наших наблюдениях за маленькими детьми, воспитанными в свободе.

Любовь и приятие

Счастье и благополучие детей зависят от степени любви и поддержки, которые они от нас получают. Мы обязаны быть на стороне ребенка. А это значит давать ему свою любовь, но не собственническую и не сентиментальную. Следует вести себя по отношению к ребенку так, чтобы он чувствовал: вы любите и одобряете его. Это возможно. Я знаю множество родителей, принявших сторону своих детей, ничего не требующих взамен и в результате получающих очень многое. Они понимают, что дети – это не маленькие взрослые. Когда десятилетний сын пишет домой: «Дорогая мамочка! Пожалуйста, пришли мне десять шиллингов. Надеюсь, что у вас все хорошо, привет папе», – родители улыбаются, понимая, что именно такими словами изъясняется десятилетний ребенок, если он искренен и не боится быть откровенным. Родители другого типа, неправильные, вздыхают над подобным письмом и думают: эгоистичное создание, вечно чего-то просит.

Правильные родители моих учеников никогда не спрашивают у меня, как дела у их детей, они все видят сами. Неправильные без конца засыпают меня нетерпеливыми вопросами: «Он уже научился читать? Когда наконец он станет аккуратным? Она хоть когда-нибудь ходит на уроки?»

Все упирается в веру в ребенка. У некоторых она есть, у большинства – нет. И если у вас нет такой веры, дети это чувствуют. Они чувствуют, что ваша любовь не слишком глубока, потому что иначе вы доверяли бы им больше. Если вы принимаете детей, вы можете говорить с ними о чем угодно и обо всем, потому что сам факт приятия снимает большинство запретов.

Однако встает вопрос: возможно ли принимать детей, не принимая самих себя? Если вы не осознаете себя, то вообще не можете принимать себя или не принимать; иначе говоря, чем глубже вы понимаете себя и свои мотивы, тем более вероятно, что вы сумеете себя принять.

Я искренне надеюсь, что более глубокое знание себя и природы ребенка поможет родителям уберечь своих детей от неврозов. Я повторяю: родители разрушают жизнь своих детей, навязывая им устаревшие представления, манеры, нравственные правила. Они приносят ребенка в жертву прошлому. Сказанное особенно справедливо в отношении тех родителей, которые авторитарно навязывают своим детям религию – точно так же, как когда-то ее навязали им.

Мне хорошо известно, как трудно отрекаться от того, что казалось нам важным, но только через отречение мы приходим к жизни, к прогрессу, к счастью. Родители обязаны отрекаться. Им необходимо отвергнуть ненависть, прячущуюся под личиной авторитета и критики. Они должны отречься от нетерпимости, которая порождена страхом. Им придется отречься от старой морали и расхожих истин.

Проще говоря, родитель должен стать личностью. Он обязан знать, на чем он стоит. Это нелегко, потому что человек в мире не один, он сложным образом сочетает в себе ценности всех людей, которых когда-либо встречал. Родители действуют как бы от имени собственных родителей, потому что каждый мужчина несет в себе своего отца и каждая женщина – свою мать. И именно навязывание этой жесткой власти вскармливает ненависть, тем самым создавая трудных детей. Все это прямо противоположно тому, что позволяет принимать ребенка, одобрять и поддерживать его.

Сколько раз я слышал от девочек: «Что бы я ни делала, мама никогда не бывает довольна. У нее все получается лучше, чем у меня, и она просто свирепеет, когда я ошибаюсь в шитье или вязании».

Обучение нужно детям гораздо меньше, чем любовь и понимание. Чтобы быть естественным образом хорошими, им нужны поддержка и свобода. И только сильный и любящий родитель способен дать ребенку свободу быть хорошим.

Мир страдает, мягко говоря, от избытка осуждения, а в действительности – от избытка ненависти. Именно ненависть, накопленная родителями, делает ребенка трудным, точно так же, как ненависть, разлитая в обществе, создает проблему правонарушителей. Спасение – в любви, но беда в том, что никого нельзя принудить любить. Родители трудного ребенка должны сесть и задать себе такие вопросы: поддерживал ли я по-настоящему моего ребенка? Доверял ли ему? Проявлял ли я понимание? Я не теоретизирую. Я знаю, что трудный ребенок может прийти в мою школу и стать нормальным и счастливым, а также что основные ингредиенты процесса лечения – проявления приятия, доверия, понимания.

Нормальному ребенку поддержка необходима не меньше, чем трудному. Вот единственное указание, которому обязан следовать каждый родитель и педагог: «Ты должен быть на стороне ребенка». Именно подчинение этому указанию и делает Саммерхилл успешной школой, потому что мы самым определенным образом стоим на стороне ребенка и ребенок пусть неосознанно, но понимает это.

Я вовсе не хочу сказать, что мы все ангелы. Случается, что мы, взрослые, устраиваем скандалы. Если бы я красил дверь, а Роберт пришел и бросил глиной в свежую краску, то я в сердцах наорал бы на него и выругался, потому что он с нами уже очень давно и не имеет никакого значения, какие именно слова вырвутся у меня. Но, предположим, Роберт только что перешел к нам из школы, полной ненависти, и бросание грязью – попытка бороться с властью, с авторитарностью. В этом случае я бы присоединился к нему и мы вместе с ним бросали бы глину, потому что его спасение важнее, чем свежевыкрашенная дверь. Я знаю, что я должен оставаться на его стороне, пока Роберт не изживет свою ненависть, чтобы он смог опять стать доступным для нормального общения. Это нелегко. Однажды я стоял и смотрел, как мальчишка уродует мой драгоценный токарный станок. Я знал, попробуй я запротестовать, мальчик немедленно идентифицирует меня со своим строгим отцом, который всегда угрожал отлупить его, если Роберт тронет его инструменты. Странно, но вы можете оставаться на стороне ребенка, даже позволяя себе время от времени обругать его. Если вы на стороне ребенка, он это понимает. Мелкие несогласия, которые иногда возникают у вас по поводу картофельной грядки или поцарапанного инструмента, не затрагивают основу отношений. Если вы не тащите во взаимодействие с ребенком свой авторитет и нравственные правила, ребенок чувствует, что вы на его стороне.

В прежней жизни ребенка авторитет и мораль были чем-то вроде полицейского, который всегда ограничивал его действия.

Когда восьмилетняя девочка, проходя мимо меня, говорит: «Нилл – дурацкий дурак», – я знаю, что ее слова – негативистский способ выразить любовь, сообщить мне, что у нее все хорошо. Дети не так сильно любят, как сильно хотят быть любимыми. Для всякого ребенка одобрение взрослого означает любовь, а неодобрение – ненависть. В Саммерхилле отношение детей к персоналу, к другим сотрудникам – точно такое же, как и ко мне. Дети чувствуют, что персонал – на их стороне. Всегда.

Я уже говорил об искренности свободных детей. Эта искренность – результат того, что их принимают. У них нет никаких искусственных стандартов поведения, которым они должны соответствовать. У них нет ни искусственных стандартов, ни каких-либо ограничивающих табу, ни необходимости жить во лжи.

Новые ученики, приходящие из школ, где они должны были подчиняться авторитетам, обращаясь ко мне, говорят «мистер». И только обнаружив, что я никакая не власть, они отбрасывают этого «мистера» и зовут меня просто «Нилл». Дети никогда не стремятся добиться моего личного одобрения – только одобрения всего школьного сообщества. Но в дни моего директорства в сельской школе в Шотландии всякий ребенок с радостью задержался бы после уроков, чтобы помочь мне прибрать в классе или выставить за дверь ежа, добиваясь – неискренне – моего одобрения, поскольку я был начальником. Ни один ребенок в Саммерхилле никогда не сделает ничего, чтобы добиться моего личного одобрения, хотя некоторые посетители могли бы прийти к иному выводу, наблюдая, как отдельные мальчики и девочки помогают мне пропалывать грядки. Мотивы их действий не имеют никакого отношения ко мне лично. В этом конкретном случае дети занимались прополкой потому, что постановление общего собрания, принятое самими учениками, предписывало всем, кто старше 12 лет, отрабатывать каждую неделю 2 часа на огороде. Позднее это правило было отменено.

В любом обществе, однако, существует естественное желание одобрения. Преступник – это тот, кто утратил желание получить одобрение со стороны большей части общества, или, точнее, преступник – это тот, кого вынудили сменить желание одобрения на его противоположность, на презрение к обществу. Преступник – всегда первостатейный эгоист: дайте мне быстро обогатиться, и к черту ваше общество. Тюремное заключение только укрепляет его эгоизм. Тюремный срок просто делает преступника волком-одиночкой, плюющим и на себя самого, и на скверное общество, которое его наказывает. Наказание и тюремное заключение не могут изменить преступника, потому что для него они лишь доказательство ненависти общества к нему. Общество таким образом уничтожает для преступника всякую возможность стать его, общества, нормальным членом и снискать одобрение других. Эта неправедная, негуманная тюремная система не приносит никакой пользы, потому что не затрагивает в заключенном ничего психологически значимого.

Таким образом, я утверждаю, что важнейшая составляющая всякой исправительной школы – возможность общественного признания. До тех пор пока мальчики должны приветствовать надсмотрщиков, стоять в военном строю и вскакивать при появлении директора, настоящей свободы нет, а следовательно, нет и возможности общественного признания. Гомер Лейн[21]21
  Гомер Лейн – выдающийся английский педагог и психоаналитик. «Маленькое содружество» – его исправительная школа.


[Закрыть] обнаружил, что, когда в «Маленькое содружество» приходил новый мальчик, он обычно использовал ту же технику, что и прежде у себя в трущобах, чтобы добиться признания у своих новых товарищей. Он хвастался своими неблаговидными поступками, ловкими кражами из магазинов и шустрыми побегами от полицейских. Обнаружив, что его хвастовство обращено к ребятам, переросшим такую форму искания общественного одобрения, новичок оказывался в затруднительном положении. Часто он презрительно отвергал новых товарищей как маменькиных сынков. Но постепенно естественное стремление к признанию заставляло его все же искать одобрения нового окружения. И без всякого индивидуального психоанализа со стороны Лейна он приспосабливался к своим новым товарищам. Обычно уже через несколько месяцев он был вполне социально адаптирован.

Давайте теперь взглянем на обычного, симпатичного, приветливого отца семейства, который каждый вечер возвращается домой пятичасовой электричкой.

Я тебя знаю, Джон Браун. Я знаю, что ты хочешь любить своих детей и быть любимым ими в ответ. Я знаю, что, когда твой пятилетний сын просыпается в 2 часа ночи и упорно вопит без всякой видимой причины, ты в этот момент не чувствуешь к нему особой любви. Не сомневайся, у него есть какая-то причина для плача, хотя тебе и не удается ее сразу обнаружить. Если ты рассердился, попробуй не показывать этого. Мужской голос пугает ребенка гораздо сильнее, чем женский, и невозможно знать, какие страхи закрепятся у ребенка на всю жизнь из-за того, что не вовремя прозвучал громкий сердитый голос.

«Не берите ребенка к себе в постель», – говорится в сборнике инструкций для родителей. Забудьте об этом. Дайте малышу столько объятий и тисканья, сколько можете.

Не используйте своих детей как средство для похвальбы, причем равно избегайте восхвалений и обвинений. Не следует хвалить ребенка в его присутствии. «О да, Мэри очень хорошо продвигается. На прошлой неделе она была первой в своем классе. Такая умница!» Это не значит, что вы вообще никогда не должны хвалить своего ребенка. Очень хорошо сказать: «Ты сделал замечательного змея», – но хвалить сына только для того, чтобы произвести впечатление на гостей, неправильно. Юные гусята, когда вокруг витает восхищение, так легко начинают вытягивать свои шейки, подражая лебедям. В результате представление ребенка о себе становится нереалистичным. Никогда не следует поощрять ребенка к уходу от реальности, к созданию вымышленного образа себя самого. Однако если ребенок оступается, не упрекайте его. Даже если школьный табель полон плохих оценок, ничего не говорите. И если Билли приходит домой в слезах, потерпев поражение в драке, не называйте его маменькиным сынком.

Если вы когда-нибудь произносите слова «когда я был в твоем возрасте», вы совершаете ужасную ошибку. Короче говоря, вы должны принимать своего ребенка таким, какой он есть, и воздерживаться от попыток формировать его по своему образу и подобию.

Мой девиз для семьи – и в образовании, и в жизни – ради всего святого, дайте людям жить своей собственной жизнью. Он годится для любой ситуации.

Это единственный подход, который способствует развитию терпимости. Странно, что слово «терпимость» не пришло мне в голову раньше. Это самое правильное слово для свободной школы. Мы ведем детей путем терпимости, проявляя терпимость к ним.