Текст книги "Падение «черного берета»"

– Дать ему трубку?

– Дай на минутку…

Одинец нехотя взял мобильник.

– Мент слушает, – сказал он. – Ты Веня сильно на мой счет заблуждаешься, потому что, если бы я был ментом…

– Да ты и есть мент, у меня есть доказательства. Николай нашел человека, с которым ты служил в УВД Красноярска.

– Так в чем же тогда моя принадлежность к органам заключалась, если ни тебя, ни Таллера, ни тех, кто занимается пересадкой органов, до сих не захомутали с поличным?

– Это вопрос для детей дошкольного возраста… У тебя был сообщник – заместитель Блузмана. Который ставил ложные диагнозы… То СПИД, то сифон у донора, то опущение матки… А почему нас с Таллером не брали… Так это вообще дважды два, хотели докопаться до того, под чьим крылышком наша фирма работала. И проследить все каналы нашего бизнеса…

– Хорошо, Вениамин Борисович, думай так, если тебе от этого легче, только прошу тебя по-хорошему, линяй куда-нибудь к черту на кулички и, упаси боже, чтобы попадаться мне на глаза, – и Одинец отключил мобильник.

Наступила пауза. По бокам неслись белые опорные столбики и временами проплывали темные кучи осенних деревьев.

– Комментарии, Саня, будут? – спросил Карташов.

Долго молчал Одинец, даже достал из бардачка шкалик, отвинтил пробку и почти одним глотком все его содержимое засосал.

– Я бы очень хотел, чтобы так и было на самом деле. Но, это, Серый, одни разговоры, так сказать, оправдательный мотив… Хотя если говорить о Красноярске…

– Ну, ну, что же было в Красноярске?

Одинец долго молчал, а может, это только Карташову казалось.

– Я действительно там служил, только не в УВД, а в одном из районных отелов… Сержант постовой службы… Однажды в парке, при патрулировании, мы заметили сидящего на лавочке человека, а рядом с ним дипломат. Мужик был в стельку пьян, а в чемоданчике – 30 тысяч долларов. Мы с напарником их конфисковали, а когда началось служебное расследование, мой напарник все свалил на меня… Ну что мне оставалось делать? За решетку не хотелось…

– Сбежал от правосудия? И куда ты с такой валютой подался?

– В Сочи, конечно… Там же купил два фальшивых паспорта и переехал в Крым. А деньги в таких местах идут как вода – шашлычные, ночные казино на каждом углу, девчонки тоже… За полтора года ничего, ни копейки от тех тридцати тысяч не осталось. Но зато, гуляя по кабакам, я познакомился с одним человеком, который затем и дал мне рекомендацию сюда, к Таллеру…

– И это вся твоя жизнь? – с ехидцей спросил Карташов. – А я-то думал, ты птица большого полета… Грешным делом тоже подозревал тебя, но сомневался. С одной стороны у тебя налицо все повадки мента, с другой – чистый уркаган…

– Нам надо заехать ко мне и поменять машины, – сказал Одинец. – Моя «девятка» не так бросается в глаза, как этот старый мерин «шевроле».

Через сорок минут они уже сидели в «девятке» Одинца и направлялись в сторону Учинского водохранилища. Во всяком случае, в том же направлении…

– Скоро Тарасовка, не забыл, где сворачивать? – Саня даже раскраснелся и окончательно пришел в себя. – Понимаешь, с тем дипломатом все произошло в одно мгновение, слишком большой соблазн был… Доллары только входили в моду и имели волшебную силу… Понимаешь, Мцыри? Сейчас, конечно, я бы на них плюнул и растер, а тогда… Искушение, о, это еще та сила…

– Все у тебя получается так складно, что сильно смахивает на хорошо продуманную легенду. Впрочем, сейчас это уже неважно…

Одинец не отреагировал, как будто речь шла не о нем.

Карташов через стекло пытался разглядеть поворот, кругом была темень и только клочок дороги в свете фар говорил о существовании предметного мире. Километра через два они увидели надпись с двумя стрелами, указывающими на Пушкино и Тарасовку. Свернули на расхлябанную дорогу, ведущую в Тарасовку. Впереди виднелась цепочка фонарей и одинокая неоновая реклама.

– Где-то тут должна быть водонапорная башня, – сказал Карташов, по-прежнему прильнув к лобовому стеклу.

– Пили до первой поперечной улицы и там будем смотреть.

Они доехали до перекрестка и Одинец с фонариком вышел из машины. На одной из пятиэтажек прочитал: «ул. Зои Космодемьянской».

Свернули налево и поехали туда, где больше было огней. И метров через триста поняли, что искать им ничего не надо: за высоким забором, в доме ярко горели все окна, неслась музыка…

– А вот и башня, – сказал Одинец, указывая на белеющий цилиндр водонапорной башни, находящейся чуть сбоку особняка. – Где оставим машину?

– Здесь же.. В случае чего, она должна быть под рукой.

Одинец вытащил из-под сиденья обрез и две пачки с патронами. Зарядил и отмахнул дверцу. Он ощущал себя в родной стихии.

Они вышли из «девятки « и пересекли Строительную улицу, о чем им сообщила покосившаяся на столбе табличка. Зашли с тыла. Сквозь оголенные ветки яблонь хорошо были видны точечки огоньков – видимо, кто-то курил на балконе.

– Здесь должна быть собака, – сказал Одинец.

– Дог Лорд, но не думаю, чтобы при гостях она бегала по улице.

Карташов нащупал в темноте камень и бросил через забор. Все было тихо. Они сместились немного в сторону и первым полез через забор Одинец. Но спрыгивая на землю, он, видимо, не собрался и кулем свалился в кусты крыжовника. Карташов мысленно выругался, слишком много шума наделал его напарник. Сам Карташов легко поджался на руках и так же легко, держась руками за макушку ограды, тенью скользнул на землю.

У самых окон росли кусты бузины, на которые падали отсветы горящих в помещении дорогих люстр. Кроме музыки слышались голоса и особенно выделялся женский смех.. К их удивлению, на окнах не были задернуты шторы и все, что делалось в доме, было видно, как на ладони.

Это была обычная застолица: за длинным столом, покрытым белой с скатертью, находилось человек двенадцать. В основном это были люди пожилого возраста, но Карташов сразу же среди них отметил всегда недовольное лицо Блузмана. Он был без пиджака, рядом с ним черноволосая, лет сорока, женщина в темном с блестками платье.

Одинец же первым узрел хозяина дома Федора Гудзя, сидящего в торце стола и держащего на подъеме рюмку – видимо он произносил тост. «Пусть нашим врагам будет хуже от этого», – это, видимо, были заключительные слова тоста, которые успели услышать Карташов с Одинцом. Третьем от хозяина, рядом с молодой блондинкой, сидел раскрасневшийся известный всей стране поэт, у которого из-под ворота белой шелковой рубашки выглядывал тоже шелковый бордовый шарфик.

– Я беру на себя Блузмана, – тихо произнес Одинец. – Я не я буду, если не сделаю ему сегодня лоботомию…

Справа отворилась широкая застекленная дверь и в комнату медленно, в раскачку вошел человек, лицо которого показалось Карташову очень знакомым. Вспомнился ресторан «Прага», черный «линкольн», свита в темных костюмах и этот сытый субъект, галстук которого на выпирающем животе напоминал шевелящуюся коралловую змею. Сердце у Карташова забилось еще чаще. Он весь напрягся в предвкушении какого-то очень важного для себя открытия. Он ждал, что следом за Буриловым последует Бандо, встречу с которым он так долго откладывал. Однако Слон не появился.

Хозяин дома встал во весь рост и развел в сторону руки – было видно, как он рад появившемуся гостю. Они пошли друг другу навстречу и обнялись. Гудзь казался малолеткой по сравнению с дородной рыхлеющей фигурой Бурилова.

– Опоздал, прости, – однако по-настоящему извиняющихся ноток в голосе гостя не чувствовалось…

В голове Карташова, словно трясогузка, дергалась мысль: «Где же Бандо? Где же эта сволочь?»

Он приблизился к Одинцу и положил руку на изготовившийся к стрельбе обрез: «Ты знаешь, кто этот пикадор, который только что завалился?»

– Знакомая харя, видел по телевизору…

– Хозяин Бандо… Бурилов собственной персоной…

– Ого, сегодня, кажется, у нас может получиться наваристый бульон. Что будем делать?

А между тем задвигались стулья, расчищалось место для запоздалого гостя. Поэт встал и за руку поздоровался с Буриловым, а тот тут же переключился на блондинку, сидящую рядом с поэтом. Поцеловал ей руку, после чего тяжело опустился на стул. В комнату вошла женщина в цветастом переднике, с большим стеклянным подносом, который она поставила на отдельный столик, стоящий рядом с роялем.

– Уходим, и дождемся, когда банкет закончится, – наконец отреагировал Карташов на вопрос Одинца. – Для меня важнее выяснить, где сейчас Слон… Его надо изолировать…

– Но у меня руки чешутся, я не могу уйти, оставив здесь развлекаться Блузмана.

– Это ты еще успеешь сделать… Пошли…

В это время сидящий к ним спиной мужчина потянулся за блюдом, в котором зеленели крупно нарезанные овощи, и Карташов замер – он мог поклясться, что уже видел этот с заметной горбинкой нос, этот низкий морщинистый лоб, узкую щель глаза, смуглую впалость щеки…

– Я знаю, кто этот гад…

– На котором кожаная безрукавка? – уточнил Одинец.

– Это один из тех, кто хотел расконторить Веню на Рижском вокзале.

– Вот это номера! – воскликнул Одинец и сам себе ладонью прикрыл рот. – А может, опечатка у тебя в глазах?

– Да нет, это не опечатка, это непреложный факт… С правой стороны носа у него должна быть бородавка…

И как будто по заявкам трудящихся, человек в кожаной тужурке повернулся к женщине, попросившей его подать блюдо с рыбой…

– Смотри, – сказал Карташов, – Бородавочник… И никогда не спорь с профессионалом… Пошли отсюда…

Когда они перелезли через забор, миновали снежную хлябь улицы и уже подошли к «девятке „, их окликнули: «Молодые люди, куда вы так торопитесь?“ Со стороны дома Гудзя, из сумерок, к ним направлялись две статные, высокие фигуры. И было в их движениях что-то затаенное, готовое к прыжку.

Одинец распахнул полу куртки, где был спрятан обрез.

– Сейчас что-то будет, – сказал он и стал озираться. Однако еще двоих первым увидел Карташов – они вышли из-за оставленной ими «девятки «. И тут уже не было никаких сомнений: в руках каждого из них чернели пистолеты.

– Наверное, Брод, сволочь, нас сдал, – тихо сказал Одинец. – Предупредил, касатик…

Карташов сунул было руку за пазуху, где у него лениво дремал «Глок», но его предостерегли:

– Руки на затылок и без дураков! – и тут же раздалось несколько щелчков.

Пули выпущенные из оружия с глушителем, вонзались в землю совсем рядом с их ногами. Но те, кто брал их на испуг, видимо, не очень представляли, с кем они имеют дело… Саня не вынимая из-под полы обрез, вместе с нею направил ствол в сторону тех, кто вышел из-за машины, и дуплетом, с секундной паузой, выстрелил. Один из них, видимо, в предсмертном миге, понес какую-то невнятицу, второй молча рухнул под колесо «девятки». Одинец стремглав ринулся к машине, упал и перекатился к переднему колесу. То же самое проделал и Карташов, только он на шаг оказался дальше от Одинца и, падая, успел достать пистолет. Он стрелял наугад, туда, откуда продолжали раздаваться томящие душу щелчки. Но Одинец был удачливее: после того, как еще дважды он разрядил обрез, щелчки прекратились, лишь затяжной стон огласил пустынную улицу. Но тут же двор особняка ожил, раздались панические голоса, густо залаяла собака.

– По машинам, Мцыри! – горячась, выкрикнул Одинец.

«Девятку „ тряхнуло, но это уже никакого отношения к ее судьбе не имело. Видимо, кто-то со стороны второй машины бросил им под колеса ручную гранату, которая и сделала свое дело. Карташов поплыл и в ушах, как злобный рефрен, звучала фраза «Черт возьми, куда это меня понесло?“ Желто-синий туман, в котором он плыл, заложил дыхание, отчего в висках начала стучать металлическая дробь. Она была назойлива и мучительна для слуха. Затем он увидел лица Блузмана, Бурилова, чей галстук полоскался по его лицу, и лицо Бородавчатого, в глазах которого застыло изумление и вопрос…

…Когда Карташов пришел в себя, он понял, что находится в капкане: с привязанными руками и ногами он лежал на больничной кровати. Больничной – потому что он весь был опутан проводами, а к левой руке был присоединен нейлоновый катетер капельницы. По нему медленно, с полуторасекундными интервалами капала светло-коричневая жидкость.

Он повернул голову и увидел рядом другую кровать и на ней неподвижно лежащего человека. Широкие ремни в нескольких местах опоясывали его тело, голова откинута назад – это, без сомнения, был Одинец.

– Саня, – тихонько позвал он друга, но не получил ответа. Попытался осмотреться, но с каждым поворотом головы в ней возникали нестерпимая боль и звон… Он вытянул одну ногу и попытался согнуть ее, однако колющая боль едва не лишила его сознания.

Слева, за кроватью, где лежал Одинец вырисовывался светлый квадрат двери с бронзовой, с утолщенным концом ручкой. В помещении было сумеречно и прохладно. Первым побуждением было во все легкие закричать, позвать на помощь, однако Карташов, осознавая реальность происшедшего, посчитал это слабостью. Он еще раз окликнул Одинца и тот со стоном повернул к нему голову. Он лежал с закрытыми глазами и на его пшеничных ресницах дрожали накопившиеся слезинки.

Время ползло так медленно, что порой ему казалось оно вообще остановилось и весь мир замер и так будет вечно. Тоска и отчаянье засосали душу, и Карташов, чтобы хоть как-то приободриться, начал считать. Досчитал до 12 тысяч и сбился со счета.

– Саня, где твой обрез, где твои патроны?

Одинец еще на несколько градусов повернул голову в сторону Карташова.

– Одинец, просыпайся и возьми в руки гранатомет…

И действительно, Саня вдруг открыл глаза и его привязанные руки сделали натужное движение, словно хотели что-то взять… Взгляд совершенно неосмысленный и он снова закрыл глаза.

И вдруг за дверью послышались шаги. Они были твердые, и вместе с тем мерные, успокаивающие..

В бокс зашли Блузман, в зеленом халате и такого же цвета шапочке-колпаке, и тот фельдшер, с которым Карташов уже имел дело, вызволяя Одинца из этого же бокса. И чудовищно мучительная мысль завладела Карташовым – знает ли о том разговоре с фельдшером Блузман? От этого, и он это прекрасно понимал, зависели их жизни.

Блузман подошел к Одинцу и взял того за руку. Стал считать по часам пульс.

– Запишите: 64 удара, Давление: 110 на 78, вот что значит молодость…

Фельдшер открыл папку, которая была у него в руках., и начал записывать.

Когда Блузман подошел к кровати Карташова, тот притворился спящим.

– А как чувствует наш омоновец? – Карташов ощутил на запястье холодную, сырую ладонь Блузмана и великое отвращение овладело им. Он открыл глаза и сказал:

– Чувствую себя настолько прекрасно, чтобы такого, как ты, ублюдка пустить в расход…

– Вот это мне нравится. Значит, идем на поправку. Юмор рождает надежду.

– Я хочу в туалет…

– Это не проблема, – Блузман посмотрел на фельдшера. – Принесите ему судно и добавьте в капельницу героина, он много рассуждает. И долейте еще раствора, почки у ребят должны быть чистыми, как у младенцев.

Когда они вышли, Карташов еще раз позвал Одинца. И тот наконец отреагировал. Вяло, словно с большого похмелья…

– Мцыри, я все слышал. Нам промывают почки… готовят к пересадке… потом все, что от нас останется, отвезут в крематорий. – Одинец отвернулся и Карташову показалось, что он плачет. Но когда Саня заговорил снова, голос был по-прежнему хоть и слабый, но уверенный, с нотками раздражения. – Почему ты мне помешал в ту ночь застрелить эту сволочь?

– Еще не вечер, Саня… Мне сейчас больше жизни нужно переговорить с Бродом…

– Объясниться в любви?

Ответа не последовало, в комнату вошел фельдшер со стеклянной, до половины заполненной водой, «уткой». Он не глядя на Карташова, подошел к нему и изготовился засунуть под одеяло «утку».

– Оставь это себе, – тихо сказал Карташов, – и лучше скажи – когда нас повезут на операционный стол?

Фельдшер молчал. Он держал обеими руками судно и нерешительно мялся. Румянец, выступивший на его щеках, мгновенно сменился болезненной бледностью. Что-то в нем происходило и Карташов не хотел упускать своего шанса.

– Слышь, парень, по-моему, в прошлый раз мы с тобой неплохо поладили. Верно? Хотя я мог бы тебя там же в подвале оставить в виде холодного трупа… Так наберись смелости и ответь – когда?

– Когда сделают все анализы. У тебя заберут обе почки, а у этого… – фельдшер головой указал в сторону Одинца, – сердце и печень. Он очень подходит, у него отличная клиника…

– Ну спасибо за доверие, – прошипел Одинец. – Век такой доброты не забуду.

– Стоп, Саня! – остановил друга Карташов. И к фельдшеру: – скажи, только не спеши с ответом… Что ты для нас можешь сделать? Не за просто так, конечно, за приличные бабки…

– Вряд ли вам стоит на меня рассчитывать. После побега твоего товарища, в клинике усилили охрану. На окнах решетки, на всех выходах по два автоматчика. Вас слишком хорошо сторговали, чтобы упустить таких доноров…

Карташов пошевелил затекшей рукой.

– Ну хорошо, ты бессилен, вернее, боишься за свою шкуру, но одно ты можешь без всякого риска сделать… У тебя из кармана торчит мобильник и я прошу тебя только об одном… – Карташов нервничал и потому говорил с одышкой. – Набери номер, который я тебе назову, и поднеси трубку к моему уху. Только за одно это ты потом получишь пару тысяч долларов… За пустяк, который тебе ничем не угрожает.

Фельдшера как будто разбил столбняк. Он мялся, и возможно, на что-нибудь решился, если бы в бокс не зашел человек с какими-то приборами. Это был молодой паренек, с только что пробивающимися усиками, и чистыми большими глазами.

– Геннадий Владимирович, – обратился паренек к фельдшеру, – вы поможете мне ввести больным в мочевой пузырь висмут.

Фельдшер положил в изножье кровати, на которой лежал Карташов, утку и приготовился к процедуре.

– Придется, хлопцы, немного потерпеть, это не совсем приятная процедура.

С Карташова сняли удерживающий ремень, который проходил по бедрам и задрали угол одеяла. Он был без нижнего белья и сразу же почувствовал смену температур. Парень с чистыми глазами взял в руки пенис Карташова – пальцы его были холодные, словно только что вынутые из холодильника – Карташов заскрежетал зубами и хотел вывернуть, но фельдшер навалился ему на грудь всей массой. Сергей почувствовал запах недорогого одеколона и недорогих сигарет. Подбородок фельдшера касался щеки Сергея. А в это время ему в мочеиспускательный канал начали засовывать катетер, чтобы затем ввести в мочевой пузырь какую-то заразу. Карташов заорал и послал в пространство все, что знал о матерщине. И каково же его было удивление, когда до его слуха донесся шепот фельдшера: «Я сегодня ночью дежурю, потерпи… » И эти слова, словно ампула обезболивающего, запущенного в вену, сняла с его живота и паха боль, и ему захотелось расцеловать этого неуклюжего, навалившегося на него медведем фельдшера.

Одинец, видимо, понимая бесполезность сопротивления, стоически выдержал процедуру и лишь под конец сказал: «Запомни, парень, что по тебе плачет камера смертников… » Но тот был невозмутим: собрав инструмент, он направился к дверям. И выходя из бокса, заботливо проговорил: «Это не так страшно, как кажется… » Фельдшер снова стянул их ремнями и, держа «утку» под мышкой, удалился из бокса.

– Ну и падлы, – у Одинца по щеке текла незапланированная струйка. – Эсэсовцы… Ты видел, какие глаза у этого сученка с усиками? Вылитый фюрер, только свастики на лбу не хватает…

Карташову очень хотелось поделиться с Саней о том, что ему сказал фельдшер. Однако, поразмыслив, почему тот говорил шепотом, тоже решил не искушать судьбу, ведь помещение могло прослушиваться…

До поздней ночи не спалось. Одинец рассказал, как он в Крыму однажды чуть не утонул. Был небольшой шторм и он, после ресторана, пошел искупаться. Но когда хотел выйти из воды, не тут-то было. Каждый его выход кончался накатом новой волны и отливом. Он не успевал убежать от догоняющих его волн, которые снова и снова возвращали его в море. Сколько времени он боролся со стихией, он не знал, но когда наконец ему удалось зацепиться за берег, и вылезти на сушу, он обнаружил, что на пальцах у него не осталось ни одного ногтя. Цепляться за жизнь – это всегда больно и не всегда приводит к успеху…

Где-то за стенами слышалась музыка, Саня, наконец, уснувший, во сне стонал и звал кого-то подойти к нему…

В боксе стоял сумрак, к ночи еще больше притушили свет, и Карташов почти пропустил тот момент, когда открылась дверь. Фельдшер двигался бесшумно, он наклонился над Карташовым и, убедившись, что тот не спит, шепотом сказал: «Назови номер Брода… » На грудь Карташова лег мобильный телефон. И когда номер телефона был набран, фельдшер положил трубку на подушку, рядом с ухом Карташова. Накинул ему на голову одеяло.

Секунды казались вечностью. Возможно Брод на ночь отключает свой телефон, а возможно, он вообще не при нем… Тягостные мысли пронеслись в голове у Карташова и потому, когда он услышал знакомый голос Вениамина, у него перехватило дыхание, потерялся дар речи. Вместо внятных слов, в трубку летела какая-то абракадабра… И первое что он сказал, когда справился с шоком, были слова: «Веня, только не бросай трубку… это Мцыри… Нас с Саней у Блузмана готовят к пересадке, но ты ведь знаешь – я мент и себя в любой ситуации подстраховываю… » «Короче, Мцыри, у меня из-за вас поднялось давление, говори… » «Подробное письмо с описанием всех твоих похождений и твой портрет сразу же пойдут в ФСБ и Центральное телевидение… если, конечно, я в течение трех дней буду считаться без вести пропавшим… » «Что ты хочешь? Блузман взял слишком большую волю… И я не все могу сделать… » «Жить захочешь, сделаешь, а я тебе за это преподнесу подарок в виде Бородавочника, который тебя конторил на Рижском вокзале… » «Ловчишь, Мцыри, этот номер у тебя не пройдет… » «Ты, Веня, дурак, я и Саня его видели в гостях у Гудзя… кстати, твоего непосредственного хозяина… Поэтому поспеши к нам и тебе воздастся сторицей… »

Отключившись, Карташов еще несколько мгновений лежал, не подавая признаков жизни. Его сковало непреодолимое напряжение, появились первые признаки судорог. Он не знал, что начал действовать раствор висмута, вызывающий страшные побочные явления… Одинец оказался более железным: те же самые симптомы анафилактического шока он почувствовал на два часа позже. Его всего скрутило, словно в его тело внедрилась какая-то беспощадная пружина, которая выворачивала все его члены по какой-то адской амплитуде.

На следующий день им делали зондирование желудков с помощью японского электронного «глаза». И уже в который раз брали кровь для клинических исследований. Видимо, заказчик был состоятельный и на этот раз Блузман работал наверняка, стараясь не упустить своего шанса заработать большие деньги.

Однажды, когда они беспомощные лежали в своих кроватях, Одинец завел разговор о своей жизни. Его речь походила на исповедь. В детстве взрослые пацаны заставили его, шестилетнего пацаненка, добивать дворового кота. Кот уже был едва живой и он, взяв его за хвост, стал бить головой об угол дома. Все его подбадривали, а он, не ведающий о страданиях других, выбиваясь из сил, бил и бил все еще живым животным об угол панельного дома. И забил до смерти.

– Я сейчас напоминаю того кота… Завтра кто-нибудь меня достукает и я отброшу лапки…

– Мы должны из этой ямы выбраться, – Карташов не очень верил в свои слова, но хотел подбодрить своего друга по несчастью.

– Это боженька нас наказывает за инвалидов. Это была чистая авантюра.

– То же самое мы можем сказать про себя. Каждый наш шаг в конторе Брода – авантюра и противозаконные действия. Может, Саня, как киты, сами выбросимся на берег? Лишим Блузмана гонорара и удовольствия над нами проделывать свои опыты…

Одинец дернулся связанными руками, демонстрируя полную свою беспомощность.

– Мы не должны, как трупы лежать без движения, – Карташов засучил ногами и стал делать едва заметные движения всем телом. – Надо попытаться выскользнуть из ремней…

– Я всю ночь этим занимался, только кровавые мозоли натер…

Какое сегодня число?

– Декабрь… Может десятое, может, двадцатое декабря, за окном я видел снежок.

– Все бы отдал, чтобы пройтись по снегу…

– А я бы все отдал за одну затяжку сигаретой.

– Они берегут наше здоровье, – в голосе Одинца послышалась горькая ирония. – Сами мы виноваты, надо было раньше линять отсюда. Лучше бы подались в Чечню, там хоть был шанс выжить, а здесь я такового не вижу. И не верю, что Брод поверил тебе насчет компры, которую якобы на него мы имеем…

– Не знаю, не хочется думать об этом.

…Утром следующего дня, в палату въехала тележка, устланная белой простынею и накрытая поверху целлофаном. На таких обычно возят на операции. Медбрат, вошедший в бокс вместе с санитаром, подошел к Карташову и без разговоров, откинув угол одеяла, сделал ему в шею укол. Буквально через несколько секунд по телу пошло комфортное тепло, какое бывает при воздействии сильного транквилизатора или наркотика. Все тело его охватила приятная истома, руки и ноги стали вялыми, он хотел что-то сказать, но язык ему не повиновался. Он взглянул на Одинца и вид друга не вызвал в нем никаких эмоций.

Его отвязали и перенесли на тележку и там его снова тщательно спутали ремнями. Через минуту Карташов погрузился в глубокий сон, и не слышал как его везли и поднимали на лифте в операционную. Через несколько минут, может, через час полтора, его тело должно будет лишиться природой дарованных ему органов, которые на протяжении тридцатисемилетней жизни служили ему верой и правдой.

Когда тележку с ним завезли в светлую, прохладную операционную, и с коляски переложили на операционный стол, под яркую гроздь светильников, за дело взялся анестезиолог – маленький пожилой человек с тонкими невыразительными чертами лица.

Вошел Блузман в операционной экипировке, в зеленом халате, белой маске, в резиновых перчатках и таких же резиновых ботфортах. Он, как художник, откинув назад голову, осматривал натуру – обнаженное тело донора. Затем Карташова перевернули на живот и закрыли с головой. Ноги и руки привязали к столу. Блузман взял в руки скальпель и поправил тыльной стороной ладони маску. Ему хотелось пить и он попросил медбрата смочить ему губы водой. Вокруг стола сгрудилось шесть человек ассистентов в зеленых халатах… Рядом со столом шумел аппарат искусственной почки…

Когда Блузман изготовился сделать первый надрез в области поясницы Карташова, в операционной погас свет. Это было так неожиданно, что медбрат, который смачивал губы Блузмана, выругался матом.

– Дима, – обратился к нему хирург, – сходите в генераторную, узнайте в чем дело… И пусть подключат резервную подстанцию, – голос Блузмана был спокойный и деловитый.

Однако через мгновение события стали развиваться совершенно по иному варианту. Дима, которого Блузман послал разузнать обстановку, не успел подойти к двери, как она распахнулась перед самым его носом и в операционную вбежал человек в черной маске. Всем было очевидно, что в руках этого незваного гостя, кроме фонаря, зажат пистолет. Буквально через секунду он дважды выстрелил и медбрат спотыкаясь, скользя по начищенному полу, упал и судорога свела его тело. Все, кто были у стола остолбенели и только Блузман, положив на голое тело Карташова скальпель, немного сместился в сторону, прячась за высокого ассистента.

– Где тут Блузман? – голос человека в маске был требователен и нетерпелив. – Видимо, для большей убедительности он выстрелил в потолок. Пуля попала в один из плафонов, висящих над операционным столом. В наступившей тишине звякнуло стекло…

Молчание. Человек подошел к первому, кто был ближе к операционному столу, и сорвал с его лица медицинскую маску и напрвил в лицо луч фонаря. То же самое он проделал с другими. Блузман повернулся и побежал в сторону вторых дверей. Он уже взялся за ручку, когда сзади чья-то сильная рука обхватила его за шею и ему показалось, что он попал в чудовищные клещи. С него слетела маска и очки… В глазах застыл ужас и в этот ужас уперся ствол пистолета.

В операционную вбежали еще двое, тоже в черных масках. И с фонарями в руках.

– Развяжи, Мцыри, – приказала одна черная маска другой, и та повиновалась. Карташова переложили на тележку и повезли из операционной. Блузман между тем ползал в ногах перед человеком, который держал его на мушке. Он лепетал какие-то никчемные слова, что он не виноват, что его принудили под страхом смерти.

– А где ты, сукин сын, позавчера был? – грозно спросили у него. – Ты же, труповоз, знал, что эти люди, которых ты хотел распотрошить, неприкосновенны…

– Я действовал по приказу… Фирма горела, финансы требовали… подходящих доноров не было…

– Кто тебе приказал этих ребят положить на стол?

Блузман опасно замялся, и этого было достаточно, чтобы ствол пистолета, засунутый ему в ухо, сделал его более разговорчивым.

– Я выполнял приказ Гудзя… Он истинный хозяин фирмы…

– Ну, что ж, будь таким же послушным мальчиком и впредь, – человек с пистолетом, не вынимаю ствол из уха Блузмана, нажал на курок. Сгусток крови и серого вещества, как блин на сковородку, шлепнулся на белоснежную стенку операционной. – Мразь, покоптил небо и довольно… Хорошего понемножку, – человек протер ствол пистолета о халат Блузмана и вышел за дверь…

…Когда Карташов пришел в себя, он первым делом пошевелил ногами, потом руками и понял, что они свободны. Он повернул голову и увидел довольно просторную гостиную – со светлой мебелью, большой инкрустированной секцией, набитой книгами, богатую люстру и очень красивые, под старину, обои. Рядом с ним стоял антикварный столик с прихотливо изогнутыми ножками, и на нем – пачка апельсинового сока и хрустальный фужер с ограненными стенками.

Сергея томила жажда. Он потянулся за соком, однако движения его были еще неуверенные – неловко задел фужер и тот упал на стол. Где-то раздались шаги. И каково же было его удивление, когда в вошедшем в комнату человеке он узнал Одинца. На нем был длиннополый махровый халат, на ногах мягкие бархатные шлепанцы.

– Саня, черт возьми, это сон или я уже на том свете?

– Мцыри, ты спал двое суток, я уж думал, что ты впал в летаргический сон, – Одинец, подойдя к дивану, обнял приподнявшегося с подушек друга. – Ох, Серый, никогда не думал, что жизнь так прекрасна и удивительна…

– Рассказывай… Чудес не бывает, поэтому объясни толком, как мы сюда попали и что это за хата?

Одинец подошел к секции и открыл дверцу бара. Вернулся с бутылкой водки.

– Сначала выпьем за встречу, а потом – рассказ… Но тебе Мцыри, пока ты еще не очухался, я налью самую малость… Для прививки…

Карташову хотелось курить, но ему еще больше хотелось узнать о событиях, которые произошли без его участия.

– Когда тебя увезли на операцию, со мной случилась истерика. Я как представил, что какая-то сука будет вырезать тебе почку, а мне сердце… Не знаю, откуда такая дикая сила взялась в руках и ногах… Короче, я ужом выполз из ремней, но на шум прибежал санитар с медбратом. У того в руках шприц и они хотели меня повалить на кровать и успокоить с помощью укола. Но ты же знаешь меня…