Текст книги "Падение «черного берета»"

Не выходя из кабины, они поменялись местами.

– Согласен, но у него под полой может оказаться дура.

– Они уже трогаются.

Несмотря на вечер, движение было интенсивное и они, теряясь в потоке машин, повели красный «ниссан» по улицам окраинной Москвы. Ехали недолго. Парень в кожанке покинул машину перед самой церковью Казанской Божьей матери и дальше пошел пешком в сторону Садовой улицы. Очевидно, ему надо было миновать часть территории музея-заповедника, чтобы выйти к искомой точке. Карташов свернул на гаревую дорожку с таким расчетом, чтобы выехать преследуемому наперерез.

Когда они сравнялись, Одинец сильным тычком откинул дверцу и сшиб парня на землю. Когда Саня выскочил из машины и попытался заломить ему руку, тот перевернулся на спину и ногой отбил нападение. В глазах жертвы плясали недоумение и страх. «Ты мой!» – крикнул Одинец незнакомцу и придавил того коленом к гаревой дорожке. Однако сопротивление было сломлено только после того, как он нанес сильнейший удар в челюсть поверженного.

– Мцыри, давай сюда наручники! – крикнул Одинец.

Карташов пошарил в «бардачке», но там наручников не оказалось. Они лежали за сиденьем, вместе с фонариком и перчатками.

Он вышел из машины и сам защелкнул браслеты на запястьях пленника.

– Ручки-то у мальчишки интеллигентные, – сказал Одинец и подхватил парня под мышки. – Мцыри, давай сюда мешок…

– Куда его повезем? – уже из кабины спросил Карташов.

– На бывшую целлюлозно-бумажную фабрику. На Учинское водохранилище, там с ним и обсудим международное положение.

Ехали долго. Несколько раз за их спиной слышалась возня и тогда Одинец брал фонарик и светил на резиновый мешок, в котором находился похищенный.

– Он меня, падла, саданул ногой в пах… Если оставит без потомства, я из него сделаю майонез…

– В таких случаях надо заходить с головы, – сказал Карташов.

– Да знаю я, откуда надо заходить, – раздраженно бросил Одинец. – У нас же не было времени, чтобы все сделать грамотно.

Дорога была знакомая и Карташов довольно уверенно вел машину. И к ЦБФ свернул без подсказки Одинца. Два, стоящих друг против друга огромных корпуса, напоминали то, что обычно остается от сильнейшего землетрясения. Ни одного целого стекла, ни одной двери – темные зияющие провалы… .

– Тормози! – сказал Одинец и выбрался из машины. Прошел в здание.

Карташов смотрел на всеобщую запущенность и подумал о своей бывшей рижской казарме. Наверное, ее тоже постигла столь же печальная судьба.

Показавшийся в проеме дверей Одинец крикнул:

– Подай задом, тут есть довольно укромный уголок.

Парень был тяжелый и дважды резиновый мешок выскальзывал у них из рук. Минуя длинный, пронизанный сквозняками коридор, они завернули за угол и уперлись в ржавые металлические двери. В свете фонаря на табличке можно было прочесть: «Генераторная». Комнатушка два на два метра, пол которой сплошь усыпан битым стеклом, пластмассой, на стенах узоры старой паутины.

Они вытряхнули пленного из мешка и обыскали. На пол легли сигареты, зажигалка, портмоне, набитое российской валютой, нож-кастет и записная книжка, которую Одинец сразу же положил себе в карман. Однако главным трофеем были связка ключей – возможно, от подвала, где сидел Татаринов, и новенький пистолет «глок-19» на пятнадцать патронов.

– Возьми себе, – сказал Одинец и протянул оружие Карташову. – Этот фраер имеет неплохой вкус к таким игрушкам.

Одинец принялся допрашивать плененного.

– Кто твой хозяин? – вот, пожалуй, и все, что нам от тебя надо узнать. – Одинец сунул в губы парню зажженную сигарету. Парень затянулся, закашлялся. Сигарета выпала из его губ…

– И что дальше? – спросил он.

– В любом случае ты останешься здесь, но все завесит от тебя – в каком виде ты тут останешься…

– Сегодня с ним говорить бесполезно, – сказал Карташов.

– Я думаю, и завтра тоже будет бесполезно, – поддакнул Одинец. – А вот через неделю мы к этому вернемся. Верно, кент?

Парень не прореагировал. Играл в молчанку. И Одинец, не сдержавшись, наотмашь ударил его в челюсть. И снова отключил. На подбородке блеснула сукровица – вытекла из разбитого рта.

– Такие не колются… Во всяком случае, не сразу, – подвел черту Карташов.

– Это в ментовке они не колются, а на природе и перед такими, как сами, с удовольствием делают явку с повинной. Посмотришь, сколько завтра будет соплей и чистосердечных признаний.

Карташов взял в руки паспорт и открыл его: «Сучков Руслан Иванович, 1974 года рождения, Москва… » – Перелистал странички документа. – Не женат, прописан по улице Садовая, дом 15… Что еще?»

Забрав трофеи и, закрыв дверь с помощью куска проволоки, они вышли из генераторной.

Уже в машине пересчитали деньги. Трое нищих калек за один день собрали 6788 рублей, о чем свидетельствовала приложенная к деньгам записка.

– Ё… .е олигархи! – выругался Одинец. – Эти денежки им отольются кровавыми слезами.

– Я зверски хочу напиться, – Карташов включил зажигание. – С точки зрения буквы закона, мы не правы – презумпция невиновности еще не отменена…

– Хотел бы я видеть тебя с твоей презумпцией, когда этот нож по самую рукоятку вошел бы в твое горячее ментовское сердце… Неужели ты не видел его глаза? Это же взгляд убийцы…

– Возможно, ты прав, но в жизни чего только не бывает, – Карташов жадно курил, время от времени стряхивая пепел в форточку. – Самая точная наука – это наука забывать ненужное…

– Во-во, это как раз тебя касается, а то – презумпция невиновности, презумпция невиновности… Все виноваты и… никто не виноват. Жизнь такая и хоть умри, но ее не переспоришь…

* * *

После нескольких партий, сыгранных в нарды, Карташов отправился в душ. Одинец вышел на балкон и сделал полсотни приседаний. Потом они вместе пили на кухне чай с крекерами. Но перед этим употребили бутылку «Кристалла». То ли водка, то ли крепкий чай сподвигли их на сумбурный обмен мнениями.

Одинцу не давала покоя информация, которую он услышал по телевизору: американские астрофизики открыли зарождение новой Вселенной на расстоянии двенадцати миллиардов световых лет от земли.

– Я этого не могу представить, – горячился Саня и было видно, что сообщение, казалось бы, далекое от повседневной жизни, его страшно поразило. – По-моему, все это фигня, на таком расстоянии ни черта нельзя разглядеть…

Карташов вяло втягивался в тему.

– Если бы, допустим, там кто-то зажег карманный фонарик, тогда, конечно, никакой телескоп этого не уловил бы, – сказал Карташов и пальцем нарисовал на столе невидимую окружность. – Может, ты что-то не так понял? И речь идет не о Вселенной, а о новом созвездии, а это разные вещи…

– Если врет телевизор, значит, вру и я… Но что интересно: пока свет дошел до Земли, прошли миллиарды лет и не исключено, что на данный момент той Вселенной уже нет и в помине – рассыпалась или улетела к черту на кулички.

– А кто его знает! У меня тоже не хватает воображения представить, что всюду бесконечность – ни края, ни тупика, ни половины пути… Ум за разум цепляет. Выходит, все, что нас окружает и мы сами – ничтожные величины. Звездная пыль, атомы…

– Не скажи, человек – царь природы! – Одинец поднял чашку до уровня глаз. – И человек – это звучит гордо… Тьфу ты, черт, как нас, доверчивых идиотов, дурачили! Человек – это ничтожество! Мразь! С другой стороны – он жалкая букашка и до слез беспомощный… Вот ты, например… Бывший блюститель порядка, гроза бандитов и вдруг сам стал зеком, и вместо того, чтобы беспрекословно встать на путь исправления, влезаешь по уши в дела, которые иначе как противозаконным промыслом не назовешь.

Карташов зырнул на Одинца, пытаясь ухватить – сколько в его словах иронии. Но тот был серьезен и, как ни в чем не бывало, попивал чаек и хрумкал печенье.

– А кстати, Мцыри, как закончилась та история на литовской границе?

Карташов поставил на стол чашку.

– Тогда все закончилось побоищем. Мужик, которого мы обыскали, заелся с Бандо. Сказал, что таких сволочей его отец во время войны расстреливал пачкам… как куропаток на Куршской косе… Мы находились в домике, поставили всех у стены и хотели уже уходить, когда Бандо заставил пожилого таможенника повторить то, что тот только что сказал про куропаток… Мы с Кротовым пытались Бандо увести, но он завелся, глаза полезли из орбит, слюна, словно из брандспойта… Короче, он схватил мужика за ворот и начал бить головой о стену, на которой висели в рамке под стеклом какие-то инструкции. Стекло разбилось и, видимо, его осколки в кровь поранили лицо литовца. Страшно было смотреть. Однако другие таможенники молчали. Я подошел к Бандо и, взяв его за рукав, хотел оттянуть к двери. Но он еще больше стал входить в раж. Все произошло мгновенно. Бандо автоматом ударил таможенника по спине, а тот развернулся и кулаком врезал Бандо по кадыку. И что ты думаешь… Слон, так в отряде звали Бандо, еще раз отмахнулся автоматом и то ли нечаянно, то ли преднамеренно угодил мне по скуле. Ну я, естественно, тут же вырубился. Все остальное знаю со слов Кротова. Тогда только-только в моду входили открытые кобуры, с ремешком и кнопкой. Так вот, когда я потерял сознание, Бандо из моей кобуры выхватил пистолет и две пули всадил в несговорчивого таможенника. Увидев как тот падает и разбрызгивает кровь, Бандо начал стрелять в остальных. Кротов пытался ему помешать, но Бандо пригрозил его самого застрелить…

– И ты потом, строя из себя героя, об этом, конечно, промолчал?

– Так все решили. Тогда другая была психологическая атмосфера. Все за одного, один за всех.. Рижский ОМОН был своего рода знаменем в борьбе против националистов…

Одинец слушал с нескрываемым интересом.

– Ну и, чем эта одиссея закончилась?

– Все наше оружие было отстреляно, ибо вся информация о каждом стволе хранилась в гильзо-пулетеке МВД Латвии. Когда советская прокуратура накрылась и к власти пришли латыши, меня сразу же включили в оперативную разработку. Как и многих других и, в том числе, Слона… К тому времени наш отряд уже находился в Тюмени и где-то сразу после октября 93-года я возвращался с дежурства… в подъезде общежития… Словом, спецназовцы из Латвии заломили мне руки, заклеили скотчем рот, надели на голову мешок и – в машину. В Ригу везли в каком-то контейнере…

– А Бандо?

– А он в октябре 1993 года, после разгрома хасбулатовцев, рванул в Питер, хотел создать там партизанский отряд. Смешная, между прочим, история… Мы с ним однажды, по-пьяни, перед телевизионными камерами поклялись, что если советская власть в Латвии кончится, мы уйдем в леса и будем там за нее продолжать бороться. Потом он из Санкт-Петербурга перебрался в Москву, а меня осудили и в – лагерь…

Одинец встал и полез в холодильник.

– Такие истории я не могу слушать всухую, – налил почти полный фужер водки и залпом выпил. Закурил.

– Ну и что ты на суде сказал?

– Сказал, что таможенники напали на меня и я, защищаясь, применил оружие. Такую линию поведения мы избрали вместе с адвокатом.

– Я давно замечал, что ты, Серый, из-за угла пыльным мешком долбанутый… И как только я с тобой работаю?

Карташов тоже налил себе водки, в ту же кружку, из которой пил чай.

– Ты зря горячишься… Я, по-моему, тебе уже говорил, что к тому времени моего друга Кротова застрелили в лесу, почти рядом с казармой. Он слишком много знал и, в том числе о проделках Слона… Они вместе не раз ходили на взрывные дела, хотели подрочить власти и вызвать их на действия…

– Это называется «провокацией»…

– Называй, как хочешь, ты в той ситуации не был…

– Я в Абхазии был в похожей ситуации.

– Тем более, понимаешь, о чем речь… Так что после гибели моего главного свидетеля, мне ничего другого как только все взять на себя, не оставалось… А так вроде бы чистосердечное признание, к тому же правдоподобная версия о вынужденной самообороне… Мне бы все равно впаяли по высшему разряду.

– Ну и дура! – аж закачался на табуретке Одинец. – И что, Бандо все сошло с рук?

– Я ждал, что он объявится или хотя бы по телефону даст показания, а он окончательно скурвился. Но я не думаю, что это конец истории. Я его, если он, конечно, в Москве, все равно найду…

– Да чего его искать, тебе же сказал Татарин, где его можно заарканить…

– Интереснее живется, когда только идешь к цели…

– Тоже мне сраный Спиноза! Пока ты будешь здесь фантазировать, он тебя первым найдет и замочит. Ты для него живой свидетель, лишний человек… Хочешь, можем хоть завтра поехать в логово Бурилова… Это раз плюнуть…

– Адрес найти, конечно, не трудно, труднее найти вот здесь, – Карташов дотронулся до левой стороны груди, – ненависть… Она у меня с годами как бы нейтрализовалась. И знаешь почему?

– Ну, ну…

– Слишком много за это время я перевидал всякой человеческой грязи…

– Но страна должна знать своих героев. Он сейчас жирует, а ты, как загнанный волк, мечешься по кладбищу, разрывая могилы кровавыми лапами…

Карташов поднялся из-за стола и вышел на балкон. За ним, с фужером в руках, последовал Одинец.

Ночь вступала в свои права. Они стояли рядом, курили, и каждый по-своему воспринимал звездный, уходящий в неохватную вечность мир…

– Пойдем, Мцыри, в комнату. Простудишься, кто тебе даст больничный? – Одинец взял Карташова под локоть и ненавязчиво увлек его в проем дверей. Позади остался обрыв и свежее дыхание осени.

Таллер терпит фиаско

Таллер проснулся изнуренный сновидениями. Целую ночь, во сне, он гонялся за Эллочкой, которая, демонстрируя свою независимость, все время куда-то исчезала. Но он-то знал, с кем и где она пропадает. А главное, во имя чего.

Еще накануне вечером он предупредил жену, что едет в командировку и потому утром соответствующим образом экипировался. Вместо дорогого костюма, в которым он ходил в офис, он надел свитер и джинсы, а белую рубашку, галстук, шлепанцы, бритву, мужской парфюм и две пачки сигарет «Уолл-Стрит» положил в небольшую дорожную сумку. Сверху кинул книгу Наполеона Хиллса «Если хочешь стать богатым, стань им».

В восемь утра его телохранитель Павел Лещук подъехал к его дому, а в восемь десять Таллер уже сидел в теплой кабине своего любимого «мерседеса» и сладко затягивался сигаретой.

– Сейчас ты мне покажешь, где находится любовное гнездо завмага, а потом доедем до нашего офиса… Надо позвонить в Ригу. Во всяком случае, напряг с Фоккером необходимо немедленно устранять.

– Да, раньше было проще, – с сожалением сказал Лещук, – пару раз махнул в Чечню и, считай, полугодовой план выполнен…

– Не то слово, – тоже вздохнул Феликс Эдуардович, – но мне кажется, не сегодня-завтра то же самое произойдет в Дагестане. Почти каждый день взрывы и кого-нибудь захватывают…

– Там это теперь надолго. Возможно, это начало новой дагестанской войны.

– Ничего, перебесятся. Там такие нравы: сегодня ты соседа не зарезал, завтра сосед приколет тебя. Фифти-фифти…

На пересечении Можайского шоссе с МКАД, свернули на Советский проспект и где-то в районе Ромашково, на берегу небольшого озерца, остановились. Покинув машину, они прошли по раскисшей от дождей сельской дороге, и возле котлована, наполненного мутной, ржавой водой, завернули в узкий проход. Тропинка шла вдоль высокого железобетонного забора. По другую сторону поджимали мокрые заросли березняка и серой ольхи. Вид на особняк открылся внезапно, когда они вышли из-за кустов на поляну.

– Все паразиты живут в красивых местах, – сказал Таллер и осмотрелся. – Я всю жизнь работаю, как папа Карла, а только к пятидесяти годам стал кое-что себе позволять.

– Слева от калитки ворота гаража, – сказал охранник. – Я вон из-за тех берез в бинокль наблюдал за ними.

– Все прозаичнее, чем я думал, – с дрожью в голосе проговорил Таллер. У него аж перехватило дыхание, когда он представил, как его дорогая Эллочка входит в это чистилище, притаившееся за зелеными створками ворот. Ему даже показалось, что особняк, забор и все видневшиеся за ними строения, как бы качнулись и сделали несколько ритмических движений: вверх-вниз, вверх-вниз… – Паскуда неблагодарная! – послал он мысленный привет своей зазнобе и брезгливо сплюнул.

– Вы же можете помешать ей сюда приезжать, – сказал Лещук.

– Поздно, да и зачем? И сейчас я этого не хочу. Монета упала решкой и ничто уже этого не изменит… Давай, дружище, съездим в Кропоткинский и там разбежимся…

Однако в офис Таллер не стал заходить – туда отправился Лещук, с поручением к секретарше – позвонить в Ригу.

Таллер пересел на место водителя и помчался исполнять вендетту.

Припарковался поблизости от радиомагазина, и оттуда позвонил по двум номерам: в секцию, где работала сожительница, и в кабинет «е… я», как он назвал про себя завмага. Оба оказались на месте.

Из машины он не видел входа в магазин и потому перешел в подъезд жилого дома напротив. Он устроился на подоконнике второго этажа, откуда хорошо просматривались подходы к магазину.

Он курил сигарету за сигаретой и вскоре за батареей, что ребрилась под подоконником, накопился целый склад окурков. Иногда, чтобы не вызвать лишних подозрений у жильцов дома, он спускался вниз и уже с улицы наблюдал за магазином. Им повелевал азарт охотника, и, если бы кто-нибудь попытался ему помешать, его гнев был бы сокрушительным.

Целых четыре часа Таллер провел на своем посту. Дважды из мобильника звонил в свой офис и, к своему вящему неудовлетворению, узнал от секретарши, что в Риге с ней не захотели разговаривать и требовали контакта с ним, Таллером.

В 17. 10 он увидел, как мужчина высокого роста и с очень широкими плечами, в кожаной куртке, выйдя из магазина и, вертя на пальце связку ключей, направился в сторону припаркованной у бровки тротуара «мазды». Вскоре из тех же дверей выпорхнула Эллочка. Она была на высокой шпильке, в легкой норковой шубке и шустро направилась в сторону ожидавшей ее машины.

Сердце у Таллера, словно сорвалось с петель. Оно било и хлобыстало по ребрам с такой силой, что дыхание у Феликса Эдуардовича резко участилось и он, чтобы сдержать нервы, сунул в рот сигарету.

Он тоже пошел к своей машине, хотя понимал – чтобы ни случилось, он их ни за что не упустит. Однако в спешке чуть было не столкнулся с тяжелым «дальнебойщиком», внезапно выехавшим с незаметного переулка.

Таллер достал из «бардачка» большой цейсовский бинокль и положил рядом с собой. Он не смотрел на удаляющуюся «мазду» – та двигалась в нужном направлении. На Кутузовском проспекте преследуемая машина вдруг притормозила возле универсама и завмаг пошел отовариваться. Вернулся с большим пакетом, набитым всякой гастрономической всячиной, которую венчал огромный ананас с зеленым гребешком.

Они проехали транспортную развязку на Кольцевой, миновали Немчиновку и вскоре тускло блеснуло озеро. «Тут вы навеки и останетесь», – сказал себе Таллер и опять не ощутил при этом никаких болезненных переживаний.

Включил магнитофон. Послышалась музыка, но это был не его репертуар – охранника и Таллер удивился, сколько новых песен за последнее время появилось на свете. Кто-то пел:

 
Ах, как я искренне любил тебя,
За блеск твоих зеленых глаз,
Не уходи, моя любимая,
И жизнь наладится у нас.
 
 
И пусть ресницы твои мокрые,
Ты ведь не плачешь у меня,
То просто дождь стучит за стеклами,
Переживает, как и я…
 

Но снедаемого темной страстью Таллера столь простенькие арии уже не могли разжалобить. Наоборот, еще больше раздули то, что горело и дымило в груди.

Он резко затормозил, ибо, отвлекшись думами, едва не влетел в задок «нивы», по самые фары забрызганной грязью.

Машину он припарковал в том же месте, где они уже останавливались с Лещуком. Все дело упрощали сумерки, заметно накрывшие сирый промозглый пейзаж. В руке у него был бинокль.

Когда преследуемая им парочка подошла к гаражу, Таллер напрягся, словно все его сосуды и кости приобрели вдруг титановую упругость. И прав был охранник: одна часть гаража представляла собой настоящий будуар. Он успел разглядеть цветастые обои, на возвышении, словно на выставке мебели, красовалась тахта с розовым покрывалом, а рядом – стол, на котором чернел музыкальный центр и большая голубая ваза с цветами. Но не это едва не сшибло его с ног: как только они оказались в помещении, завмаг облапил Эллочку и, как сумасшедший, стал сдирать с нее одежду. Первой на пол упала шубка… Таллер прикусил губу, отвел глаза. Однако, не совладав с собой, снова уставился на разрывающую его сердце картину. Однако экстаза не последовало… Женщина легонько отстранила партнера и, видимо, что-то ему сказала. Мужчина отошел к воротам и сначала закрыл одну, а затем и вторую створку. «Кино» для Таллера закончилось. Остался лишь небольшой, светящийся прямоугольник над самыми воротами – отдушина, соединяющая гараж с окружающей средой… «Сейчас я вам устрою газовую камеру, » – шептали его посиневшие от нервного спазма губы.

И он, старясь быть расторопным, вернулся к машине, плюхнулся на сиденье и две минуты приходил в себя. Он пытался сохранить убывающие волны ярости. Не заглушая, мерно работающего движка, Таллер достал из багажника длинный гофрированный шланг и направился с ним к гаражу. И в этот момент он отчетливо где-то поблизости услышал работающий автомобильный мотор. Звуки исходили из-за березовой рощицы и ему даже показалось, что там, среди желтизны, мелькнули человеческие силуэты. Другие звуки неслись из гаража, там кажется, шел концерт какой-то рок-группы, от которой могли лопнуть ушные перепонки…

Он поискал глазами и нашел небольшой булыжник, встав на который, дотянулся концом шланга до отдушины. Затем он вернулся к машине и подъехал на ней к самым воротам. Это был сон наяву. Игра с судьбой в поддавки. Он ждал: вот-вот стукнет запор, откроются ворота и он, в очень смешной позе, предстанет перед ними. Хотя знал по себе: упоение женским телом делает самца по глухариному тупым и ко всему равнодушным.

Когда другой конец шланга он насадил на выхлопную трубу, понял: возмездие близко, протяни только руку… И даже тогда, когда мотор его «мерседеса» притаенно заурчал, в нем не колыхнулось ни жалости, ни раскаяния. Более того, мстительное тепло побежало по всем жилам и закоулкам надорванной души…

…Когда Таллер вернулся в офис, секретаршу поразило его лицо. Ей показалось, что к ней заявилась копия ее шефа из музея мадам Тюссо. Так он был бледен и так скованы были его черты. Однако судьба готовила ему новый удар – она, как раненая собака, изо всех силенок тащилась за своим хозяином.

В то же самое время, как он беседовал со своей секретаршей, а потом вызвал к себе Лешука, на подступах к офису происходили странные вещи. Из подъехавшего джипа вышли четыре человека, маскируя под широкими темными плащами легкое стрелковое оружие. Двое из них, скрываясь за кустами, побежали к парадному подъезду, двое других – зашли с тыла и начали взбираться по пожарной лестнице. Еще трое, не считая водителя, остались в машине.

Таллеру нужно было взять в сейфе фотографии Эллочки, которые он сделал, когда ездил с ней на пляжи Туниса и к египетским пирамидам. Он понимал, что начнется расследование и лишние страницы их отношений были ни к чему.

В кабинете пахло застарелыми сигаретными запахами и он, желая проветрить помещение, подошел к окну и взялся за ручку. Но то, что он увидел в прямоугольнике рамы, едва не лишило его дара речи: перед ним был человек в маске «ночка». Звякнуло стекло и в кабинет ввалился грузный человек в длиннополом темном плаще. На свет появился короткоствольный автомат и человек в маске предупредил, чтобы все было без шума и крика. Однако их отвлекли: в распахнутые двери, теряя равновесие, ввалилась без единой кровинке в лице секретарша. За ней, с еще дымящимся пистолетом, вошла еще одна маска. Секретарша хватала ртом воздух, руки прижимала к животу, и из-под наманикюренных пальцев густо сочились подтеки крови.

Один из ворвавшихся толкнул Таллера на диван и надел наручники. Другой сказал:

– Если я правильно понял, перед нами Феликс Эдуардович Таллер? – человек подошел к стоящему на столе компьютеру и извлек из него дискету.

Таллер сам отдал им ключи от сейфа. И открыв его, налетчики стали шарить в нем, извлекая оттуда бумаги, деньги аудио – и видеокассеты. Он видел, как один из них вырвал с корнем телефонную розетку и ударом приклада разбил компьютер.

– Забирайте его и ведите вниз, – приказал тот, который попал в кабинет через окно.

Выходя, они оттолкнули ногой лежащую на пороге секретаршу. Минуя коридоры, Таллер не слышал и не видел никого из своих сотрудников. Было ощущение, что весь офис умер. Только когда спустились на первый этаж, слева, под лестницей, его взгляд уловил чьи-то ноги. Они, безусловно, принадлежали Лещуку – его обувь нельзя спутать ни с какой другой: он носил кованные американские ботинки с настоящими протекторами вместо подошв.

– Что вы с ним сделали? – неизвестно к кому обратился Таллер, однако ему никто не ответил.

Второго охранника он увидел у самого крыльца. Тот сидел в луже крови, склонив голову на грудь.

Таллера повели за дом. Ноги не хотели ему подчиняться и он, как и днем, все реальное воспринимал, словно кошмарный сон. В кармане у него запищал мобильный телефон и это услышали те, кто его сопровождал. Один из них вытащил трубку у него из кармана и включил. Поднес ее к уху Таллера. Приказал:

– Говори, баклан!

Но Таллер, принявший первый удар довольно мужественно, заартачился. Он мотнул головой, за что тут же схлопотал автоматом по ребрам. Трубку снова притерли к его уху. Он услышал, как в ней призывно звучал голос Брода. И Таллер, не таясь, с каким-то злорадным вызовом, выкрикнул: «Веня, меня взяли в плен гансы… Никаких условий не принимай… »

Однако он не успел договорить: кто-то наотмашь ударил по его руке и трубка полетела на землю.

Его затолкали в машину и чьи-то услужливые руки напялили ему на глаза вязаную шапочку. Он потонул во мраке и неизвестности. В салоне было накурено и этот табачный аромат был густо настоян на разнообразных мужских запахах – одеколонов, табака и несвежих носков.

Его везли долго, он не питал на свой счет ни малейших иллюзий. Не рассчитывая на снисхождение, он размахнулся и вслепую послал сжатый кулак в ограниченное пространство джипа. И кого-то, видимо, достал, ибо тут же раздалась грязная брань и в его голову, словно вбили железный гвоздь. Опять все зазвенело в ушах и он потерял сознание. Когда оно к нему вернулось, он увидел себя полулежащим в глубоком кресле. Он весь был мокрый, по-видимому, с помощью холодной воды его приводили в чувство.

– С добрым утром, Феликс Эдуардович! – бодро обратился к нему человек, сидящий напротив. Ему было не более тридцати-тридцати пяти лет, с широко расставленными глазами и сбитым набок носом. – Что вы нам скажете новенького?

Таллер от таких разговоров сразу же захандрил. Он понимал, что от него потребуют.

Кто-то вошел и открыл стоящую на столе бутылку водки.

– Снимите наручники, они до мяса содрали кожу, – попросил Таллер. – Я не могу достать из кармана нитроглицерин.

– Боюсь, он тебе больше не понадобится. Если, конечно, не будешь играть в нашу игру.

– Снимите наручники… Сегодня у меня такой расклад, что ни от кого и никакие угрозы я не принимаю.

Тот, кто сидел напротив, нагнулся к нему и Таллер ощутил запах несвежего рта.

– Не делай из себя Зорро, так тебе будет легче жить, – сказал тип. – И если тебя интересует судьба твоей любовницы, могу сказать одну приятную вещь…

У Таллера перехватило дыхание. Его затомило, захотелось нестерпимо пить, но еще больше захотелось узнать, что же кроется за его словами. Но Таллеру, видимо, не суждено было узнать, что его покушение на Эллочку и ее хахаля, было совершено непрофессионально и все дело кончилось средней тяжести отравлением угарным газом и реанимацией.

– Итак, когда и где мы можем получить свои бабки? – спросил тот, который вошел в комнату. – И как взять за хоботок твоего вице-президента Веню Брода?

Таллер ощущал себя совершенно раздвоенной личностью, и чтобы хоть как-то сохранить идентичность своему «я», он бесстрашно, с вызовом бросил:

– У вас нет таких аргументов, которые могли бы меня склонить к предательству. Вы гопники и не за свое взялись…

– А это мы сейчас увидим… Валера! – обратился незнакомец к кому-то находящемуся в другой комнате, – тащи сюда технику, клиент артачится…

Однако похитители слишком форсировали события. Сделанные в вену Таллера три кубика морфина, которые, как они надеялись развяжут ему язык, оказались для его сердца роковыми. Он широко раскрыл глаза, открыл рот, в котором полно было золота и фарфора, и все его тело охватила мелкая судорога. Все произошло в считанные мгновения: одна рука дернулась, но сдерживаемая кольцом наручников, затихла, пальцы другой руки стали сжиматься и разжиматься, словно хотели убыстрить ток крови. Все его тело сотряс внутренний толчок и изо рта хлынуло содержимое желудка.

– Тупица! – сказал один другому. – Ты сломал все дело.

– Да ничего страшного, у него ведь есть еще главный бухгалтер, вице-президент, которые тоже могут решить вопрос с бабками.

Последние слова, сказанные тем, кто сделал укол, долетели до самых глубинных слоев подсознания Таллера и ему привиделся образ в виде картины, которую он топтал ногами в квартире Эллочки. Последними остатками воли и безостановочно умирающими нейронами, он силился вспомнить название той картины, но так и не вспомнил. Густая зеленая паста навсегда заполнила его мозговые извилины и от личности Таллера осталась одна, не очень визуально привлекательная, телесная оболочка.

– Этот кент из нашей породы, – сказал тот, у кого сломанный нос, и направился в ванную комнату. Его поташнивало. Он закурил и сильно удивился, когда увидел, как противно вибрируют его пальцы. «Отбросить копыта, оказывается, не так сложно, – подумал он, – куда сложнее помереть, не потеряв лица… »

* * *

Когда Брод услышал в трубке срывающийся голос Таллера, понял – из Риги приехали выбивалы. Собрав людей, Брод на двух машинах выехал в Кропоткинский переулок. И то, что он там увидел, потрясло его. Налицо была двусмысленная ситуация: было очевидным, что без МУРа не обойтись, а с другой стороны – кого следствие прежде всего возьмет за жабры?

Разумеется, в оперативную разработку сразу же попадет ближайшее окружение тех, кого нашли убитыми в офисе. По статистике МВД, в 80 процентах организаторами убийств глав коммерческих фирм проходят их заместители. Поэтому, прибыв на место, Брод не стал входить в кабинет, а велел Карташову сделать осмотр места преступления. А сам через открытую дверь окинул взглядом помещение – открытый сейф, разбитый экран компьютера, зияющее темнотой разбитое окно…

Из клиники Блузмана срочно приехал врач и осмотрел секретаршу – она еще была жива, ранение в левую нижнюю часть живота не было смертельным. Он сделал ей обезболивающий укол и два кубика лекарства, останавливающего кровотечение, а также препарат для поддержания работы сердца. Карташов в приемной увидел отчетливый след от рифленого ботинка. Спустившись на территорию и осмотрев ее, он обнаружил на границе с клумбой еще два таких же рифленых отпечатка ноги. На одном из них легко считывался фирменный знак с надписью «Dockers» и «Styled in U.S.A.» У самого забора, в пожухлой траве, он увидел окурок с фильтром и его белизна говорила, что появился он здесь недавно. Когда Карташов наклонился, чтобы поднять находку, он почувствовал в руках привычную дрожь охотника, который прицелился в дичь и осталось только нажать на курки.