Текст книги "Падение «черного берета»"

Сходка калек

Образ Галины неотвязно стоял перед глазами Карташова – и когда бодрствовал и, особенно, когда погружался в ночную дрёму. Но столь деспотическая власть воспоминаний его не устраивала и он, стараясь с собой сторговаться, придумывал массу абстрактных картинок, которые могли бы отвлечь от тягостных мыслей.

Чтобы не раскисать, Карташов на следующий день после передачи протеза команде Музафарова, отправился на свидание с Татариновым.

Шел снежок, слегка подмораживало. Он ехал с учетом гололеда и потому отрезок пути, который раньше покрывал за сорок минут, теперь отнял час с лишним.

Увидев Татаринова, Карташов матюгнулся. Тот сидел на своей убогой подставке, без головного убора, держа в посиневших пальцах потухшую сигарету. Не выходя из машины, Сергей обратил внимание на продавщицу книг – она уже была в вязаном берете и черных шерстяных перчатках. У нее тоже посинел нос и, судя по всему, торговля у нее шла вяло. Люди, словно тени, бесконечным потоком входили и выходили из метро.

Он подошел к Татарину, и в шаге от него остановился. Тихо сказал:

– Сиди, Кот, не оборачивайся.

Татаринов услышал и все понял.

– Запоминай номер моего мобильника, – так же заговорщицки произнес Карташов, и дважды назвал цифры. – Надо собраться и обсудить один план.

Татарин кивнул головой.

– Надень берет, простудишься и в своем подвале загнешься, – сказал Карташов. Затем он подошел к продавщице и переговорил с ней.

– Вы знаете, Костю сюда привозят какие-то странные люди, а вечером забирают… Я бы их убила, они с ним обращаются, как с вещью… Такие бесцеремонные жлобы, хватают, словно мешок с опилками и тащат в машину…

– Ничего страшного, – нейтрально сказал Карташов. – Он пережил еще и не такое, переживет и это… Я вам оставлю для него телефон… сотовый, и я думаю, скоро у него не будет этих опекунов.

– Такие наглые лбы, – продавщица взяла от него трубку, завернутую в целлофан, и спрятала во внутренний карман своего пуховика. – Знаете, мы однажды с девочками хотели его забрать к себе домой… Хотя бы на время, так он ни за что. Он чего-то явно боится.

– Утрясем… Если я вам на днях позвоню, не пугайтесь.

– А вы мне покажите, как им пользоваться.

– Верхняя, слева кнопка. Нажмете и слушайте… Что бы мне у вас купить?

– А вот только что сегодня поступила новая книжка Александры Марининой. Наша Агата Кристи…

Но Карташов взял в руки томик Владимира Высоцкого.

– Давно хотел почитать его стихи да что-то не попадались на глаза.

От того места, где Карташов стоял, он увидел, как к Татаринову подошел какой-то мужчина, в старой мятой шляпе и выбившимся из-под пальто свалявшимся шарфом. И начался базар. Явно подвыпивший гражданин громко, развязно стал втолковывать Татарину, насколько тот позорит себя и всю российскую армию. Вмешалась проходящая мимо женщина и вспомнила все, что пишут оппозиционные газеты о режиме «пахана Ельцина». И про войну в Чечне вспомнила, и про шахтерские забастовки, и не забыла про первую Отечественную войну 1812 года… Женщина готова была стереть выпивоху с лица земли, но тут подвалили еще двое не самых трезвых мужиков России и тоже стали высказывать свои точки зрения…

– Вот так по десять раз на дню, – с улыбкой сказала продавщица. – Люди, словно сумасшедшие. Одним не нравится, что он позорит форму российских вооруженных сил, другим – что он жертва социальной несправедливости.

– Извините, а что вы сами об этом думаете? – спросил он продавщицу.

– Ничего. Сидит человек, никому не мешает, так и вы ему не мешайте. Не хочешь – не подавай, а зачем оскорблять? Человек и так наказан жизнью… – На ее глазах показались слезы.

– Я вам оставлю денег, вы, пожалуйста, купите ему сигарет и что-нибудь горячего на обед. Если, конечно, вы можете покинуть свой пост…

– Да тут на месте все можно купить. Вон, бабка торгует горячими чебуреками, в любом киоске – сигареты… Я ему вчера перчатку принесла, но он ее не хочет надевать…

…О своей поездке к Татарину Карташов рассказал Одинцу, но тот был озадачен другим.

– Ты знаешь, что Брод исчез? Пропал. Как с горизонта белый пароход, – Одинец сделал рукой гладящий жест.

– А где Николай?

– Они с Валентином в панике и не исключают, что это продолжение разборки. Но я так не думаю, потому что банда Фикса уничтожена…

– Но чудес-то не бывает, – Карташову захотелось оказаться как можно дальше от Ангелово. – Кто видел его в последний раз?

– Вечером, как обычно, Веня отправился в свою комнату. Николай разговаривал с ним в районе двенадцати ночи. А сегодня утром Брод не явился на завтрак. Постель разобрана, часы на тумбочке заведены, кейс – в шкафу. Вроде бы никаких примет внезапного исчезновения…

– Может, и нам с тобой отсюда слинять? – не то спросил, не то констатировал Карташов.

– Мне некуда линять. Еще пару дней выждем, возможно, кто-нибудь проявится и поставит нам интересные условия.

– А там смотришь, неуловимый мотоциклист перекинет через забор ухо или нос нашего дорогого Брода?

Вопрос остался без ответа. В комнату вошел Николай – как всегда по-спортивному собран и по-военному держит выправку.

– Ну что, гаврики, будем делать? – спросил он.

– Наверное, то же самое, что делали до сих пор, – ответил Одинец. – Веня еще не появился?

– Боюсь, что сегодня… – Николай взглянул на часы, – впрочем, время еще есть…

– Мы тебе еще нужны? – спросил Одинец.

– На всякий случай будьте на месте. Я пригласил сюда еще два человека из охранной фирмы. Возможно, сегодня все прояснится. Или Брода какая-то сволочь захомутала, или он куда-то рванул по экстренным делам.

Однако к вечеру, действительно, все прояснилось. Из окна своей комнаты Карташов увидел подъехавшее к воротам такси, из которого вылез Брод. В руках у него был кейс, и Карташов вспомнил недавние слова Одинца, что кейс Брода находится в шкафу.

Карташов спустился вниз, где уже были Николай и Одинец с Валентином. Брода встретили гробовым молчанием. И он, видимо, понимая причину этого молчания, старался быть непосредственным.

– Вольно, господа офицеры! Надеюсь, в розыск не подали?

– Уже собрались, – Николай старался не смотреть в глаза шефа. – Ребята начали нервничать, а я им ничего определенного не могу объяснить.

– Это хорошо, что нервничают, бдительнее будут. Верно, Мцыри?

Карташов, кинув взгляд на кейс. Который держал в руках Брод, вспомнил, что точно такой же чемоданчик он уже видел. Кейс, без сомнения, принадлежал Таллеру, о чем свидетельствовала поперечная царапина в левом углу крышки. Карташов заметил, как Одинец тоже зырнул по кейсу напряженным взглядом.

Вечер прошел спокойно. Ужинали по семейному, и Карташов даже себя ругнул за давешние сомнения насчет Брода. После ужина они с Одинцом сыграли несколько партий в нарды и дважды выходили на балкон перекурить.

Когда Карташов уже лежал в постели, Одинец с полотенцем через плечо вышел из комнаты. И Карташов, естественно, не мог видеть, как Одинец, сунувшись в ванную, и обнаружив там Брода, сменил курс и, крадучись, вошел в комнату Вениамина. Зайдя туда, он вгляделся и подошел к бельевому шкафу. Кейс, с которым Брод вернулся из таинственной отлучки, лежал на средней полке рядом с другим, принадлежим Броду кейсом. К его удивлению, замки были открыты и Одинец приподняв крышку чемоданчика, увидел тугие пачки долларов, перетянутые тонкими резинками. Отдельно, в целлофановом кульке, поблескивал желтый металл. Осторожно прикрыв дверцу шкафа, Одинец вышел из комнаты.

Когда он вернулся, Карташов уже посапывал.

– Мцыри, ты уже спишь?

– Нет еще, только собираюсь.

– Как ты думаешь, куда ходил Брод?

– Здесь может быть миллион версий и одна из них самая вероятная – экстренный визит к женщине.

– Возможно. Если завтра, никто не исчезнет, давай проведем рекогносцировку на местности. Посмотрим, где фурычит подпольный водочный завод… Как эта фирма называется?

– Кажется, «Голубая лагуна».

– Неплохо звучит для конторы, спаивающей всю Москву круткой.

…Утром Одинец переговорил с Бродом и попросил «добро» на выезд в город. Вместе с Карташовым. Версия: во-первых, приодеться к зиме и, во-вторых, отвезти Мцыри на Поклонную гору. В музей Великой Отечественной войны…

Они выехали на «шевроле». Первую остановку сделали возле фирменного магазина «Связь-инвест», где купили несколько пейджеров. И там же их зарегистрировали и получили для каждого свой абонентный номер. Затем они подъехали к метро и Карташов, как и накануне, не подходя близко к Татаринову, спросил у него – может ли тот на час отлучиться?

– Конечно, – завертел головой Татарин, – но если нагрянут те, мне не сдобровать…

– Скажешь, что забрали в милицию… для проверки, вернее, для идентификации личности…

– Тогда поехали!

Но перед тем как погрузить Татарина в машину, Карташов подошел к продавщице книг и попросил ее, в случае приезда «шестерок», подыграть – мол, был рейд и калеку забрали в милицию…

От метро «Алексеевская», по проспекту Мира, они направились в сторону ВДНХ. Бывший десантник, а теперь инвалид первой группы Иван Горелов, сидел возле второго турникета. В отличие от Татарина, этот парень был без единой конечности. Он сидел в бушлате, в голубом берете, на изгибе которого красовалась эмблема ВДВ. Горелов напоминал нахохлившуюся птицу. На плечах бушлата, где раньше были погоны, теперь лежала снежная крошка.

Они подошли к нему и положили в коробку две купюры по двести рублей. Народу вокруг было немного и вряд ли кто обратил внимание на подошедших к инвалиду двух молодых мужчин. Одинец спросил:

– Не холодно, Ваня, тут сидеть?

– А ты сам посиди, тогда узнаешь, – Горелов завелся с пол-оборота.

– А как насчет того, чтобы погреться? – Одинец указал на рукой на «шевроле». – Там уже ждет тебя твой коллега, может, поговорим?

– Гуторь тут, зачем лезть в машину?

– Для большего понимания… Мцыри, бережно берем ветерана и несем в тачку.

– А если я не хочу? – запротестовал калека. – Если мне тут хорошо… Перестаньте, я буду сейчас орать…

– Несем! – повторил Одинец и хватко взялся за отсыревший бушлат.

В машине было светло и тепло. Когда Горелов оказался в «шевроле», и увидел Татаринова, он перестал ершиться и беззлобно молвил:

– А мне, в принципе, все равно, где болтаться – в прорубе или на веревке… Мы, обрубок, кажется, с тобой знакомы? – обратился он к Татарину.

– Однажды рядом сидели, когда в ангаре определяли калек на работу.

– ОМОН?

– Он самый!

Второго однорукого парня они забрали возле метро «Чкаловское». Его звали Денисом Бурлаченко – бывший «чеченец», раненый в первый же день вторжения в Чечню.

Игоря Каркашина, который попрошайничал у «трех вокзалов», нести не пришлось. Одинец доходчиво объяснил ему суть дела и он сам, с помощью костылей, направился на стоянку.

– Учтите, – предупредил он, не выпуская изо рта сигарету, – если кому-то ваши дела не понравятся, объясняться будете сами.

Но когда Каркашин оказался в компании таких же, как сам, тон разговора у него повеселел.

– Привет, крабы! – сказал он и бросил вперед себя костыли. Татаринов с Бурлаченко протянули свои руки, а сзади его подсадили Одинец с Карташовым.

Импровизированное совещание они провели в южных пределах парка «Сокольники», у Егерского пруда.

Карташов остался за рулем, Одинец из кабины перебрался в салон. По предварительной договоренности с Татарином, объяснить ситуацию своим товарищам по несчастью должен был он. Но как это бывает с людьми, долго не общавшимися на нормальном человеческом языке, Татаринов начал речь с крутого мата. Однако его никто не перебивал.

Одинец устроился у перегородки, отделявшей кабину от салона, курил и одним глазом поглядывал через лобовое стекло.

– Тут разговор короткий, – продолжал между тем Татарин, – или мы будем продолжать мантулить на эту плесень, или скажем, наконец, свое спецназовское слово. Лично мне все это окуенно надоело. Я каждый день молю Бога и родную мать, чтобы они меня родили заново…

Горелов сидел, потупив взор, слизывая с губ падающие с берета капли тающих снежинок.

– Так, что ты, ОМОН, предлагаешь? – спросил он. – И кто эти люди? – кивок в сторону Одинца.

– Это наши братаны. Они так же, как мы, ненавидят беспредел и собираются безвозмездно нам помочь. Так, лейтенант?

– Беспредел я люто ненавижу, – живо откликнулся Карташов.

– А что такие, как мы, крабы могут сделать? – спросил Бурлаченко.

– Мы свободно своих притеснителей можем взять за письку и тряхнуть до смерти, – пояснил свою светлую мысль Татарин. – Кто из вас знает молитву «Отче наш»? Не знаете, безбожники! А кто знает, сколько стоит то, что мы с вами каждый день испытываем на собственной шкуре?

Одинец решил внести ясность.

– От вас, братцы, требуется единственное – очень хорошо уяснить для себя ситуацию. Чтобы потом не каяться, что поторопились, и что-то не то сделали. Поэтому я спрашиваю: считаете ли вы, что из вас сделали форменных рабов?

– Хуже! – откликнулся Горелов. – Мы рабы не господ, а черных подонков. Головорезов, которые держат нас в страхе и подачками в виде сигарет и хреновой водяры. Лично я уже окончательно отравился сивухой, мотор ни черта не тянет…

– Какое количество людей вы можете привлечь? – поинтересовался Карташов.

– Как минимум полвзвода… Рыл 12-15, – за всех ответил Горелов.

– Ты, Серый, моих людей знаешь, – сказал Татаринов. – Они пойдут на все, вплоть до уничтожения Алиевского выводка… Однозначно, всего, без исключений…

– Мы тоже пойдем, – поддакнул Бурлаченко.

– Но голыми руками их не возьмешь. Одной охраны там человек двадцать… И нужен транспорт, на такое дело на трамвае не поедешь… И для понта хотя бы пару каких-то пугачей… – лицо Татарина озарилось торжеством.

– Транспорт и стволы – это наши с лейтенантом проблемы, – успокоил всех Одинец. – Но при этом мы должны вернуться на базу, значит, должны подумать о грамотном отходе. Где вы, говорите, находится этот водочный завод?

– Где-то в районе Измайлово, а точнее, в Измайловской пасеке. Когда нас туда везли, один охранник выходил из машины… может, по… ть, а, может, сменить номера… Я случайно увидел указатели – поворот с шоссе Энтузиастов на лесопарк Измайлово, – сказал Горелов.

– Точно! – воскликнул Бурлаченко, – там еще были пруды: один большой и два поменьше. Дайте карандаш, я нарисую схему, где этот клебаный ангар находится.

– Все складывается, – сказал Татарин, – для любого предприятия нужно много воды, а для водочного тем более…

– Мы начинаем серьезное дело, – подвел итог Одинец, – и не хотелось бы, чтобы потом мы искали козла отпущения. Поэтому каждый из вас пусть хорошенько подумает, а через пару дней мы вновь вернемся к этому разговору. И поставим окончательную точку. Много набирать людей не стоит, толкучка в таком деле хуже всего… Завтра, в крайнем случае, послезавтра, кто-то из нас привезет вам мобильники… Сергей, подай сюда пейджеры, – обратился Одинец к Карташову. – Эти аппаратики легче спрятать…

– Это не проблема, заныкаем и телефоны, – уверенно сказал Горелов.

– А нас каждый вечер шмонают, – Татаринов разглаживал подсохшие в тепле усы.

– Свой телефон возьмешь у соседки, – Карташов выразительно взглянул на Татарина. – Соображаешь, о чем речь?

– Соображаю… У прдавщицы…

– А теперь запоминайте, как пользоваться пейджерами… – Одинец протянул Горелову шариковую ручку. Тот виртуозно зажал ее в клешне, и стал записывать номера диспетчерской.

Одинец коротко проинструктировал, после чего Бурлаченко сказал:

– Но если кому-то не повезет и будет ранен… Лично я последний патрон оставлю для себя.

– А я сначала сделаю из них куриные окорочка, а уж потом буду думать о себе, – твердо заявил Татарин.

– Не исключено, что на месте событий могут оказаться телевизионщики, – Одинец положил перед каждым по пейджеру. – Но, если и будут, то на заключительной стадии разборки… Так что прошу перед делом побриться, помыть шеи и вообще явиться в вечерних костюмах… Народ России должен увидеть не подонков, а гвардейцев, настоящую десантуру, которая не прогибается ни перед кем и ни перед чем…

От столь высокопарных слов Саня даже зарделся. Но калек больше интересовали практические вещи.

– Если у вас, действительно, имеются стволы, то я предпочитаю АК… И лучше старенький, пристрелянный, – сделал заявку Бурлаченко.

– А мне нужен гранатомет, – Каркашин поднял руки, показывая, как он будет стрелять. – Можно автомат с подствольным гранатометом, но это будет зависеть от того, на чем мы поедем и кто будет шоферить. Важна маневренность.

– Мне уже пора, – сказал Бурлаченко. – Если не трудно, давайте заедем в магазин и возьмем что-нибудь выпить и пожевать.

Еще минут пятнадцать они обсуждали отдельные детали предстоящей операции и только в четыре отправились в путь…

…По проспекту Мира несся неприметный автобусик, на бортах которого крупно, отпугивающе красовалась надпись: «Дезинфекция». Машина несколько раз останавливалась – возле универмага, у ВДНХ, а затем возле метро «Чкаловское» и у «трех вокзалов».

Татарина они ссадили у его точки. После того, как они оттащили его на место, Карташов подошел к продавщице книг и поинтересовался обстановкой. Однако никто Татарина не искал и не спрашивал.

Отъезжая со стоянки, Карташов бросил взгляд на усевшегося на подставку Татарина, и с удовлетворением отметил, что на его лице не было больше прежней печати угрюмости и безнадежности. Кажется, оно светилось изнутри ровным лучезарным светом…

Рекогносцировка на местности

Справку о смерти Галины оформили в клинике Блузмана. Причина смерти – ураганный рак молочной железы. Ее кремировали и хоронили на Митинском кладбище. Среди памятников местной знати.

Погода стояла ясная, белоснежная. Снег под ногами скрипел и шуршал, когда чья-нибудь нога оступалась за край прочищенной дорожки.

Когда пришла пора закапывать могилу, Броду стало не по себе. Может, тому причиной была обильная выпивка накануне, а может, общий стрессовый букет, который свалился на него в последние недели. Он вытащил из кармана пиджака валидол и положил в рот две таблетки. Для верности принял также таблетку реланиума и четвертинку анапрелина.

Николай, заметив, что с его шефом творится что-то неладное, подошел к нему и посоветовал отойти к лавочке и там отдышаться. Брод поднял горсть земли и бросил на крышку гроба. Бум-бум-бум – трижды стукнула земля о дерево и этот звук, словно молот по наковальне, ударил по его нервам.

Никаких речей не было. Николай отошел от могилы и переговорил с парнем – одним из четырех серьезных молодых людей из охранной фирмы. Заснеженные деревья не позволяли просматривать все пространство и Брод велел охранникам рассредоточиться, чтобы они могли держать в поле зрения каждый уголок царствия мертвых. Впрочем, это скорее делалось для порядка, поскольку сам факт уничтожения банды Фикса был в какой-то степени гарантией безопасности.

Карташов не смотрел в могилу. Он вообще отошел в сторону и нещадно курил. Мысли его были всюду и вместе с тем нигде. Он старался не думать о ней, о тех коротких прекрасных мгновениях, которые они пережили в один из пасмурных дней.

Наверное, у всех, кто переносит смерть близких, возникает отвратительное ощущение тупика. Абсолютной неопределенности. И он знал, что в такие мгновения нет лучшего лекарства против тоски, чем стакан водки через каждые два часа…

Карташов с Одинцом помогли зарыть могилу и когда они стали обкладывать холмик сосновыми ветками, в кармане у Карташова запищал мобильник. Он отошел в сторону и включил телефон. Узнал голос Татаринова. Тот по-военному доложил о готовности группы к «проведению операции». Он так и сказал: «Группа готова к проведению операции». Все дело было только за транспортом. Карташов слышал как Татарин затягивался сигаретой. «Завтра, Кот, встретимся и переговорим», – сказал Карташов и хотел отключить телефон, однако Татарин был настойчив: «Все должно произойти третьего декабря, в международный День инвалидов». «Тоже мне символист, – подумал Карташов, но в трубку сказал другое: – Извини, Кот, я сейчас при деле… Встретимся – переговорим… »

После похорон они поехали домой к Броду, где уже хозяйничала его сестра Раиса – мужеподобная женщина с только что завитыми волосами. Казалось, что в создании ее лица Всевышний ничего кроме зубила под рукой не имел – настолько ее черты были грубы и неподвижны. Однако стол она накрыла быстро и поставила на него довольно разнообразные блюда, среди которых возвышались три пирамиды бутылок со спиртным.

Видимо, Брод уже успел выпить – лицо его горело и он, оставшись в одной рубашке, сидел в кресле и курил.

Пили молча и много. Постепенно водка с коньяком сломали поминальную чопорность и начались разговоры – сначала спорадические, а затем, как всегда, раскованно, с перебивкой друг друга и даже с шутками.

В какой-то момент, когда Брод отошел от стола покурить, к нему присоединился Карташов. Попросил пару дней отгула.

– Хочешь еще раз напороться на неприятности? – спросил Брод.

И Карташов, видимо, поддавшись общей атмосфере сближения, вкратце поведал ему о Татарине и его друзьях.

– Надо пообщаться с корешком, отвезти ему что-нибудь поесть, сигареты…

Брод не возражал, но при этом заметил: «Ты, Серго, теряешь бдительность… Если не ошибаюсь, это ты находишься в розыске. А не я… » На это Карташов отреагировал по-своему: он положил руку на плечо Брода и дружески пожал.

– Мы все, Веня, потеряли бдительность, – сказал он, – оттого сегодня похороны, а не свадьба.

– Ладно, умник, я не возражаю, только поставь об этом в известность Николая. И держи с ним постоянную связь.

– Понял, спасибо…

– И постарайся не попадаться на глаза ментам! А если все же нарвешься, уводи их куда хочешь, но чтобы сюда ни ногой, – Брод сделал отметающий жест.

Когда Карташов с Одинцом остались одни в комнате, Карташов рассказал напарнику о разговоре с Бродом.

– Ты один собираешься ехать к Татарину? – спросил Саня.

– Завтра – один. Разузнаю, что калеки придумали и насколько это реально.

– А когда мы съездим в Измайлово на разведку?

– Можем даже завтра туда махнуть. Включи, Саня, приемник, послушаем, что делается в нашем бардачном мире.

– Все то же – взрывают, воруют, занимаются коррупцией. Ты лучше подай мне гитару…

И казалось, что утрату переживает не Карташов, а он, Саня – столько в его голосе было щемящей тоски и отчаянной бесшабашности.

Он запел:

 
В Хайратоне прощались,
Поклялись, обещались,
Возлюбить свои жизни,
И не прикасаться к стволам,
Кабы знал, кабы ведал,
Кто позже нас предал,
Я бы свой АКС никогда,
Никому не сдавал…
 
 
…Ах, какая весна в Бирюзе,
Ах, какая весна была!
Вот бы снова туда,
Там бы встретить друзей,
Тех, с кем совесть не развела,
Ах, какая весна в Бирюзе,
Ах, какая она была…
 

Голос у Одинца загустел, возвысился и Карташов понял, какое мощное половодье чувств шумит в груди его товарища. Он почувствовал, как по хребтине побежали мурашки сопричастности к тому, о чем пел Саня…

…На следующий день Карташов встретился с Татариновым, от которого узнал, что график работы инвалидов кардинально изменился. Они перешли за зимнее расписание: на точках теперь сидят только в часы пик – с 8 до 12, после чего их развозят по домам. Вторая смена – с 16 до 19 часов.

Было без четверти одиннадцать. Разговор – короткий.

– Нас будет двенадцать рыл, – с улыбкой произнес Татарин. – Во всяком случае, столько ребят рвутся устроить Алиеву и его банде Варфоломеевскую ночь.

– Это слишком, где я возьму столько транспорта?

– От тебя ничего не требуется. У нас уже есть на примете две тачки: старый «москвич» и 31-я «волга». Нам только нужны запасные номерные знаки. И несколько хороших стволов. Желательно автоматов и кучу гранат.

Карташов молча курил и поглядывал на продавщицу книг, закутанную в шерстяной платок.

– А с последствиями вы считаетесь? – спросил он Татарина.

– Это для нас не важно, – Татарин сжал покрытый цыпками кулак. – Ты говорил, что будут журналисты… И если так… Мы сделаем колоссальный, на всю Россию, переполох и в этом нам никто не помешает. Даже если придется подохнуть. Но это же лучше, чем вечная помойка, верно, лейтенант?

– Допустим.

– Мы приняли коллективное решение – устроить грандиозный бэмц третьего декабря, в международный День инвалидов. Впрочем, я тебе уже об этом говорил.

– Значит, ничья помощь вам не нужна?

– Почему, можете со своим дружком нас подстраховать, чтобы мы в горячке не переколошматили пол-Москвы.

– Сколько человек охраняет эту винокурню?

– А этого точно никто не знает, но если сам пахан разъезжает в компании пятнадцати мордоворотов, можешь предположить, сколько их там всего… Ты ж понимаешь, какую капусту они шинкуют и как остервенело будут драться.

– Расположение этажей и помещений знаете?

– Ваня Горелов имеет схему. Но я знаю, что на минус первом этаже находится разливочный цех, на втором – склад готовой продукции, а на третьем, то есть на первом подземном – производство минеральной воды… Конечно, для отвода глаз. В ангаре идет разгрузка цистерн с помощью замаскированного слива, куда откачивается привезенный спиртяга. Голая контрабанда…

– Тебе бы, Кот, не побираться, а работать в налоговой полиции. Все знаешь…

– Разведка! Если я без клешни и без двух мослов, это еще ничего не значит.

– Но двух машин, о которых ты говорил, вам будет мало…

– А я тебе еще не все сказал… Третьего декабря, когда эти хмыри приедут нас забирать с точек, после второй смены, мы их аккуратненько уделаем. Вот тебе, пожалуйста, резерв – микробус «ниссан», в котором полроты поместиться может… Ну я так, к примеру… Холодильника, который приезжал ко мне домой, и под чьим мудрым руководством они меня обхаживали, я надеюсь найти в ангаре.

– Не горячись, не все так просто, как кажется…

– А штурмовать ночью Грозный – просто? – Татарин повысил голос. Что-то в нем надтреснулось.

– Забудем об этом, тогда вы Грозный не взяли…

– Потому что нас предали политбляди. И завод не Грозный, хотя и там могут быть чеченцы.

– Забудем, – повторил Карташов. – Говори, где мы вам передадим стволы.

– Третьего декабря, в 20 часов, группируемся неподалеку от лесопарка «Измайлово». Точнее, возле Серебряно-Виноградного пруда. Я думаю, к тому времени мы успеем взять власть в свои руки… – Татарин вдруг замолчал, словно в рот ему засунули кляп. – Слышь, Сергей, а твой напарник… этот Саня – надежный кент? Больно он шустрый, глазки бегают и сам он звенит, как стреляная гильза.

– Проехали… Доверяешь мне – доверяй и ему. Проверен.

– Тогда нет вопросов! – хлопнул ладонью о культю Татарин. – Тогда разбегаемся, пока нас не засекли мои эсэсовцы… Да, чуть не забыл – нам не помешали бы еще два-три мобильных телефона. Конечно, лучше «мотороллы», с ними проще держать связь…

– Пока ничего не могу сказать. У тебя курево есть?

Вместо ответа:

– Послушай, Серый, а ты что – Бандо простил? Я давно тебя об этом хотел спросить.

Карташов, чтобы не привлекать внимание прохожих, подошел вплотную к калеке.

– Ты не те слова употребляешь, – сказал он. В голосе послышалось металлическое бренчание. – Это не в моей власти его прощать. На нем не только кровь таможенников, но и кровь Кротова, и подлянка, которую он сочинил со мной…

– А ты знаешь, что Кротов хранил кассету со своим признанием?

Карташов сделал стойку.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду.

Татаринов воровато огляделся. Заговорщицки, вдруг осипшим голосом спросил:

– Помнишь, когда мы сидели в казарме на военном положении? Ну, в январе 1991 года, в Риге ? Тогда еще один наш парень застрелился из автомата…

– Ну, говори дальше, а то мое терпение усыхает…

– Кротов что-то подозревал… боялся, что за взрывы возле ЦК, полицейской академии кому-то придется отвечать, а делать это не захочется… И свидетелей начнут убирать, понял?

– Не тяни, Кот, это тема для меня важней важного…

– Кротов у одного знакомого журналиста попросил диктофончик и на него наговорил признания… ну, как все было на самом деле, кто чем занимался… Словом, явка с повинной. Кассету он спрятал за бронированную плиту, мы тогда боялись внезапного штурма националов…

– Мы боялись не только штурма, больше боялись таких, как Бандо. Он должен был убрать основных свидетелей. Кто еще кроме тебя знал, где спрятана кассета?

– Никто! Кротов знал, и я… Все! Кротова убили. А вскоре и наш отряд вывезли в Тюмень.

– А почему ты раньше молчал?

– Ситуация не такая была. Одни наши пошли к Ельцину, другие к Баркашову, третьи – в банды… И те и другие свои, а поди разберись, что и про кого на той кассете сказано. Если бы я тебя встретил раньше, конечно, сказал бы… Подумалось, а если сегодня меня убьют, и ты не узнаешь о признании Кротова…

Карташов взял его руку.

– Клянусь автоматом Калашникова, если то, что ты мне рассказал, правда, я вечный твой должник… Это может очень многое поменять в моей жизни…

– Вот третьего декабря и произведешь со мной частичный расчет, – Татарин усмехнулся и разгладил свои жидкие, давно не ровненные усы. – Но учти, лейтенант, на совести Бандо не одна загубленная душа, поэтому будь с ним как на тонком льду… Ты же знаешь, он отлично стреляет по живым мишеням и особенно ему удаются неожиданные взрывы…

Расстались. Синий морозец, казалось, умиротворил не только улицы Москвы, но и весь подлунный мир.

…В тот же день Карташов с Одинцом отправились на рекогносцировку в лесопарк «Измайлово». По шоссе Энтузиастов добрались до Горьковского шоссе и там свернули на Большой Купавинский проспект. Затем выбрались на гаревую дорожку, ведущую в зеленую полосу.

По обе стороны заискрились большие пруды, и «шевроле», пройдя узилище между водоемами, съехал с дороги и взобрался на небольшой пригорок. Оттуда открывался превосходный вид на парк. В его центре, словно коробок спичек, положенный плашмя, серебрился ангар, огороженный высоким бетонным забором. Одинец поднес к глазам бинокль и долго всматривался в общем-то мирную, совершенно невозмутимую панораму. Сначала он услышал, а затем и увидел въезжающие на территорию ангара два похожих на бензовозы автомобиля. Это были «мерседесы» с никелированными мощными бамперами…

– Скорее всего, это спиртовозы, – предположил Одинец.

И действительно, цистерны въехали в открывшиеся ворота, подкатили к ангару и замерли. Появились люди, открылся темный провал и обе машины, заурчав, направились в ангар.

– Послезавтра этот снег будет черным, – сказал Карташов.

– И красным… Надо помочь ребятам заминировать ангар…

– Они нам этого не простят. Мы тогда лишим их кайфа, а для них важнее всего сделать все своими руками.

– Самоутвердиться?

– А хоть бы и так. И отомстить. Месть слаще любви…

Одинец еще раз приставил бинокль к глазам.

– Перебьют их, как щенят…

– Эти люди загнаны в угол, а в таком положении и теленок может стать боевым быком.

– По-моему, нам надо уходить… Видишь, из ангара выруливает… О, да это «линкольн-навигатор» – чудо американского автомобилестроения.