Текст книги "Дублет из коллекции Бонвивана"

Машина выехала на трамвайные пути и направилась в сторону железнодорожного виадука. Рощинский стоял посреди улицы и всем своим видом напоминал выброшенного на берег кашалота. Он не мог справиться с дыханием, его сердце так колотилось, что даже лацкан плаща заметно вибрировал в такт его сумасшедшему ритму…

Глава тринадцатая

Ройтс шел по еще непроснувшемуся до конца городу, глубоко засунув руки в карманы кожаной куртки. «Нельзя допустить, – наставлял его внутренний голос, – чтобы этот барсук унес с собой весь куль с добром…»

Он обошел вокруг забора и возле кустов жасмина перелез через него. Дом спал и только старый клен по-утреннему тихо поскрипывал над ним. Капельки росы на ставнях и стенах дома напоминали о конце лета.

Ройтс, подойдя к крыльцу, затаился. Он не знал, что в кладовке к каждому шороху прислушивается Форд. И когда он подошел к двери и взялся за ручку, собака притаенно зарычала. Ройтс чертыхнулся и, уже не таясь, с силой дернул на себя дверь. Форд зашелся низким предостерегающим лаем. Через несколько мгновений скрипнула в коридоре половица и сонный голос Рощинского цыкнул на собаку: «Фу, Фордик, молчать!»

– Кому в такую рань не спится? – спросил он из-за двери.

– Это я, Игорь…Есть дело, надо переговорить.

– Дверь распахнулась и перед Ройтсом предстал заспанный, в заношенном махровом халате, хозяин дома. Халат не закрывал колен и грудь, поросшую густыми седыми волосами. Черные на выкате глаза Рощинского с ног до головы осмотрели раннего гостя. И было в этом взгляде и раздражение, и отсвет подозрительности.

– Что за дело в такую рань? – спросил Толстяк. – Я всю ночь глаз не сомкнул, видно, циклон на подходе.

– Погода действительно меняется, – поддакнул Ройтс, – причем так меняется, что того и гляди скрутит в бараний рог.

В глазах Рощинского еще больше засветилась подозрительность.

– Ты еще слишком молод, чтобы от погоды загибаться. Заходи и выкладывай, что у тебя на душе.

Игорь переступил порог и слева от себя, в кладовке, услышал злобный рык Форда.

– Фу, Фордик, тут все свои, – для приличия прикрикнул на собаку Рощинский.

Идя следом за Ройтсом, он отодвинул на двери чулана щеколду.

– Ты, Игорь, проходи и садись, а я прилягу, – Рощинский, не снимая с плеч халата, сел на кровать и как-то по-женски залез под одеяло. Одну руку он положил под голову, другую вытянул вдоль туловища.

Ройтс расположился у стола. Сидел молча, видимо, не решаясь произнести много раз сказанные про себя слова…

– Ну, чего ждешь, парень? – подтолкнул его к разговору Рощинский. – Или пока шел, текст забыл?

– Я хочу вас, Владимир Ефимович, по-дружески предупредить: разговор будет непростой. Все, что сейчас скажу, воспринимайте спокойно, без истерик и боданья.

– Интересно говоришь…Ты, случайно, не онколог, а я случайно не твой пациент, которому осталось жить две недели? – на дряблых щеках Толстяка проступила пепельная бледность. – Давай, трекай, только не ломай голову насчет того, как раковый больной твою чушь будет воспринимать. Идет?

– А тут, собственно, не о чем много говорить! – Ройтс щелчком сбросил со стола засохшую хлебную крошку. – Вопрос очень простой и упирается в справедливое распределение материальных радостей. Но для начала я вам напомню кое-какие штрихи из вашей боевой биографии…

– А вот это уже тянет на сенсацию! Только я не знаю, с какого конца ты начнешь…

– Вы не на допросе – знаю, не знаю…Да это сейчас никакой роли не играет, – Ройтс поднялся со стула, подошел к кровати и присел на ее край, у ног лежащего. – Я могу вам напомнить, как вы в свое время прищучили некоего Бонвивана. Вспоминаете о столь незначительной детальке из своей жизни? На сколько тысяч тугриков тянула та коллекция из дуплетов?

– Чего, чего? – прохрипел ошарашенный Рощинский.

– Ду-пле-тов! – по слогам повторил Ройтс. – И не делайте вид, будто это слово вам не знакомо.

– Почему же не знакомо…Когда-то в молодости стрелял дуплетом по уткам и в бильярд поигрывал…

Ройтс поднялся с кровати и сделал несколько шагов по комнате.

– Вы же прекрасно понимаете, что речь идет не об этом. Вы нас уже однажды втравили в авантюру с Симчиком, теперь еще раз, но уже с дуплетами, черт бы их побрал. – Ройтс блефовал и делал это примитивно. – Я пришел к вам, чтобы предупредить…

– Перестань, парень, темнить, – Рощинский уже не улыбался. На его висках опасно взбухли вены. – Вваливаешься спозаранку в чужой дом, несешь какую-то ахинею, а я, практически находясь в гипертоническом кризе, оправдываюсь перед тобой, словно нашкодивший пацан. И мне этот расклад категорически не нравится.

Ройтс снова вернулся на стул. Его подгоняло нетерпение.

– Хорошо, – сказал он, – буду выражаться яснее. Тот перстень, который вы нам с Аликом дали загнать, принадлежит Бонвивану. Его замочили из-за знаменитой на весь мир коллекции дуплетов.

– О, Господи, опять эти задрюченные дуплеты! – Выкрикнул взбешенный Толстяк.

Но Таракан гнул свою линию.

– На всякий случай объясняю для особо непонятных…Дуплеты – это склеенные камни, один из которых фальшивый. Фуфло, стекляшка по цене три копейки за тонну. И не делайте из себя дурочку из переулочка.

– Да что ты говоришь! – Владимир Ефимович резко приподнялся с подушки. – Интересно, почему ты об этом знаешь, а я впервые о такой хреновине слышу?

Ройтс в упор смотрел на Рощинского, и в его серых с желтыми крапинками глазах бился вопрос: «Так где же все ЭТО спрятано?»

И Рощинский, словно прочитал этот немудреный вопрос. Темные силы шевельнулись в его груди. Лицо как будто опало, вытянулось, как это обычно бывает у тяжело больных людей. Однако вопрос его был спокойным, даже с оттенком благодушия.

– Так ты, сукин сын, пришел ко мне за своей долей?

– Да, за ней, – как ни в чем не бывало молвил Ройтс.

– И в чем же она выражается?

Ответ последовал без запинки:

– Сто штук наличными или два кило желтого металла и соответствующей бижутерии. Я думаю, это не разорит вас…

Рощинский усмехнулся.

– Надо полагать, всю эту малость ты хочешь получить взамен на твое молчание?

– И за это тоже, – Ройтс сунул руку в карман куртки и извлек на свет такое, отчего у Рощинского затряслась нижняя губа. Но не от страха, а от вероломности раннего визитера.

Ройтс, остановившись в метре от кровати, продемонстрировал свое превосходство: на указательном пальце вытянутой руки болталась ручная граната Ф-1. Затем он перехватил ее второй рукой и резко выдернул стопорное кольцо.

– Так я жду ответа, – напуская на хозяина страху, крикнул Ройтс. – Лично я обвиняю вас в еще одном преступлении – в преднамеренном покушении на мою жену гражданскую Елену Волкогонову.

У Рощинского мелькнула мысль, что он случайно забрел в палату для умалишенных. Но что-то до него стало доходить. Он сопоставил цифры, которые только что озвучил Ройтс, с теми, которые он услышал от телефонного вымогателя. Они почти совпадали. И тут же в памяти прошли кадры: продавщица с семечками, красивая молодая женщина, которая подходила к лотку и на которой были черные лодочки на высоком каблуке…

– Так это ты, дундук, на днях повесил мне на окно эту хреновину? – спросил Владимир Ефимович, глядя на зажатую в пальцах Ройтса гранату.

– Допустим, но не с целью тебя угробить, – Ройтс перешел на «ты», – а с целью твоего скорейшего вразумления. Но все дело в том, что я тебя пугал. Брал, так сказать, на понт, а ты эту милую вещицу снарядил, чтобы пустить меня в расход.

– Перестань трепаться! Ты что – оставил мне свою визитную карточку? А у меня правило – зуб за зуб. Других законов я не знаю.

– Но ты, казанок, жестоко просчитался, – Ройтс вдруг разжал пальцы и бросил гранату на кровать.

Рощинский устало закрыл глаза и рефлекторно напрягся. Однако взрыва не последовало.

– Значит, ты так развлекаешься? – Владимир Ефимович находящейся под одеялом рукой обхватил цевье обреза. Остался пустяк – чуть приподнять стволы и нажать на курок.

Ройтс уселся на стул и стал закуривать.

– Когда я гранату на тебя настораживал, я знал, что она учебная, но ты-то, старина, этого не знал. Передавая пакет с гранатой, ты был уверен – убийство произойдет.

– И очень сожалею, что этого не случилось. Таких, как ты, гондольеров, надо пропалывать без всякого сожаления.

– Заткнись! Мне терять нечего. На мне висит Симчик, будет висеть и Рощинский. Перековыряю всю избу, но то, что греет, найду.

– А ты уверен, что здесь есть ТО, на что ты так широко раззявил свою хлеборезку?

– На тысячу процентов! Я долго за вами наблюдал и, будьте уверены, раскусил, – Ройтс снова перешел на «вы». – Найти в доме металл – дело техники. Для этого у меня есть все необходимое…

– Ты, конечно, явился сюда со своим рентгеновским аппаратом, – в голосе Толстяка слышалась откровенная издевка.

– Хватит, каплун, трепаться! – Ройтс озверело рванулся к Рощинскому. – Никогда не поверю, чтобы Ваня Ножичек хлопотал по пустому…Так что, чем быстрее разродишься, тем быстрее оставлю тебя наедине с твоей вонючей требухой.

Рощинский до боли в пальцах сжал обрез и уже готов был откинуть одеяло, чтобы взять «франкот» наизготовку…

Ройтс приближался и, когда до кровати осталось не более метра, со стороны двери послышался странный звук. Похожий на дыхание запыхавшегося человека.

Ройтс суетливым движением, бросив руку к карману, вытащил нож в кожаных ножнах, которые он тут же снял и засунул в карман. В тусклом свете единственной лампочки, которая светила вместо люстры, блеснуло длинное узкое жало финки. Он развернулся на звук и, видимо, вовремя: из приоткрывшейся двери, хищно скаля зубы, с прижатыми к голове ушами, в комнату влетел Форд. Без звука он пружиной обвился вокруг утреннего гостя и мгновенно сомкнул челюсти на его шее. Человек и собака рухнули на пол, но через мгновение Форд оказался сверху и мощно принялся терзать Ройтса. Тот выворачивался и все время делал попытки сделать ножом замах, однако ему мешала ножка стола, возле которой происходила борьба.

Рощинский, чтобы не взбурлить еще больше ток крови, стал медленно слезать с кровати. Когда он откинул одеяло, на свет появился «франкот».

Толстяк подошел к Ройтсу, которого все еще терзала собака, и несколько раз ударил пяткой по откинутой руке налетчика. С крехом нагнулся и вырвал из руки нож. Снова отошел к кровати и оттуда скомандовал: «Форд, фу! Сидеть!»

Овчарка, рыча, нехотя разжала зубы. Но она все еще порывалась снова вцепиться в горло пришельца. Высунув язык, Форд часто дышал., и с его обнаженных молодых клыков стекала струйка слюны и крови.

Ройтс лежал в скомканной позе, вряд ли до конца осознавая, что битва за Эльдорадо безвозвратно им проиграна. На его попытку высвободить руку собака хищно отвечала злобным рычанием.

– За свои шестьдесят с лишним лет, – начал обвинительную речь Рощинский, – я перевидал столько разного человеческого хлама, что не могу тебе передать словами. Но я тебе могу сказать одну откровенную вещь: не будь придурком и не лезь туда, куда тебя не приглашали. И особенно не суйся к людям, которые угробили всю свою жизнь на приобретение желтого металла…

– Не учи жить, паскуда, – вдруг огрызнулся Ройтс, но Форд был начеку.

Рощинский, проигнорировав эту реплику, продолжал говорить.

– Да, парень, я за свою жизнь кое-что сшиб, и есть на что ночью полюбоваться. Но запомни: все, что у меня есть, – мое! Мое! И если тебе того же охота, иди и заработай, а не открывай свою грязную шумовку на чужое.

– Отгони скотину, – не очень твердо попросил Ройтс.

– Это еще надо посмотреть, кто здесь скотина. Я думаю, мой Форд, по сравнению с такими как ты засранцами, благородный рыцарь. Форд, ко мне! – отдал команду хозяин.

Ройтс стал подниматься с пола и дважды поскальзывался на том, что скапало из пасти собаки. Встав на ноги, Таракан пришибленно поплелся на выход. Однако на пороге он притормозил и вполоборота бросил: «Люди уходят и возвращаются, запомни это динозавр».

– Поторопись, маргофон, а не то мы с Фордом можем передумать, – он взял в руки обрез.

Скрипнула, затем хлопнула дверь. Рощинский уже с кухни видел, как Ройтс пересек двор и вышел через калитку. За ним вился белесый дымок сигареты.

– Чертовы иждивенцы! – пробормотал Рощинский и принялся готовить Форду завтрак. За хорошую службу он дал ему порядочный кусок любительской колбасы.

Когда собака, уже накормленная, вновь отправилась в кладовку, Рощинский подошел к телефону.

– Иждивенцы! – выругался он. – Работать не хотят, а красиво жить любят. Сами вы динозавры и век ваш недолог…

И Толстяк начал крутить диск аппарата…

Глава четырнадцатая

Они встретились в кегельбане. Это был элитарный уголок джентльменов удачи. Здесь, не спеша, переговаривались, всласть затягивались дорогими сигаретами, смаковали напитки высокой пробы и уверенно, хотя несколько картинно, бросали шары.

Сначала ни у Пуглова, ни у Ройтса игра не клеилась. Отчасти это объяснялось их поздним открытием кегельбана, когда большинство модных мальчиков с красивыми девочками уже как следует поднаторели в игре. Но в бар заходили и члены конкурирующих криминальных кланов. Они много пили, громко разговаривали, чем в значительной степени нарушали тонкую видимость благопристойности.

Особенно в игре выделялся Мишка Родимчик, с большим родимым пятном на кадыке. Высокий, одетый в черный, из тонкой лайки, костюм, неулыбающийся и никогда не смотрящий в глаза собеседнику. У него узкая, но очень цепкая кисть, серый меткий глаз. Его игра нравилась Пуглову и он невольно ему подражал. Альфонс был свидетелем, когда в руки Мишки перекочевала крупная сумма денег. Пуглов тоже поставил на кон сто пятьдесят долларов, но тут же их проиграл. Однако, обладая отменными физическими данными, он довольно скоро освоил игру и часто стал побеждать.

У Ройтса шея была заклеена пластырем.

– Никак следы жаркой любви? – весело полюбопытствовал Пуглов.

Игорь смутился.

– Ерунда, неосторожно побрился. Я думаю, это не смертельно.

– Я тоже так думаю…Сыграем?

На входе в игровой зал появилась группа молодых парней, затянутых в темные плащи. В одном из пришедших они узнали Юрку Королева. При виде его у Ройтса напряглись плечи и челюсти, помимо воли, сомкнулись в смертельной сцепке.

– Шушваль, – процедил сквозь зубы Ройтс, – сам пикадор лезет на рожон.

– Не греби, Таракаша, на волну, с ним Каратист, – предупредил Альфонс.

Каратистом звали Олега Ефимова. Бывший самбист, не раз выступавший на международных соревнованиях. Он одним из первых в городе освоил каратэ.

Третьим в компании был Артист – Аркадий Звень. Человек не без способностей, но которого за пьянку выдворили из дворца Мельпомены. Двух других, с короткой стрижкой, Пуглов видел впервые.

Компания каратиста подошла к игровым дорожкам. По разгоряченным лицам Пуглов понял – братва гуляет от вольного. Артист с купюрами в руках отправился в бар отовариваться. Каратист, подхватив лежащий на подставке шар, запустил его в створ кегельбана. Мишка, наблюдавший за такой самодеятельностью, подошел к каратисту.

– Что все это значит? – спросил Мишка. – Кто из нас играет – я или ты?

– Пока тебя не шворят, не подмахивай, – осадил Мишку стоящий рядом Король. – Сейчас все равно играть будем мы.

Ройтс, наблюдавший эту сцену, почувствовал как в кулаках начинает чесаться темная жажда мщения. Рука Игоря, помимо воли, коснулась рта, где недоставало одного зуба.

– Вы будете играть тогда, когда подойдет ваша очередь, – спокойно заявил Мишка и пошел на позицию.

Он уже изготовился бросать шар, когда вышедший вперед Король выставил на дорожку ногу. И в этот момент произошло такое, чего Пуглов с Ройтсом давно не видели: с виду субтильный Мишка, которого, казалось, можно перешибить бумажной скрепкой, сделал шаг в сторону Короля и левой отвесил тяжелый апперкот. Король с миной удивления на лице попятился, оступился и рухнул на пол. Хотел тут же вскочить, но его новые на коже полуботинки все время скользили по надраенному паркеты. И Король, словно бычок на льду, был смешон и беспомощен. Однако, преодолев земное притяжение, он бульдозером попер на своего обидчика. Но когда разгоряченное тупое тело Короля поравнялось с Ройтсом, тот, не совладав с собой, выставил вперед ногу, и разъяренный Король вынужден был еще раз поцеловать паркет.

В несколько мгновений все у дорожек смешалось, и, вышедший из бара Артист, в руках которого висела гроздь бутылок, с немым изумлением взирал на коллективную потасовку.

Прибежавший откуда-то швейцар дядя Коля своим слабым прокуренным голосом закричал: «Ах ты, буфетная интеллигенция, что ты, курва, со мной вытворяешь?! – И, обращаясь в сторону бармена, истуканисто застывшего за стойкой, приказал: – Альфред, мать твою, звони Бурину – кодла взбесилась».

Кегельбан – частная собственность Бурина, которая обошлась ему в двести пятьдесят тысяч долларов.

Буквально через пять минут его два джипа с визгом затормозили у входа и в игровой зал ввалились дюжие мордовороты, готовые, не глядя, поднять стрельбу.

Бурин шел третьим, впереди – охрана, в каждый момент готовая сомкнуться перед телом хозяина. Однако в кегельбане для него никакой угрозы не было, хотя потасовка шла на каждом квадратном метре.

Особенно выделялись двое, катавшиеся по полу. Это Ройтс и Король выясняли отношения. Неподалеку от них, тоже в ближнем бою, шло сражение между Мишкой и Каратистом. Родимчик вел бой ярче, его отменная техника боксирования ничуть не уступала приемам каратэ Ефимова.

На Пуглова навалились двое дружков Короля, стараясь уложить его на пол. Но поставили только на одно колено. И Альфонс, словно башенный кран, мощно развернулся, сгреб парней в охапку и с грохотом бросил на паркет. В этот момент подошел Бурин. Он долго взирал на побелевшее лицо Пуглова и, видимо, что-то вспомнив, сказал:

– Привет, Алик! – В кегельбане наступила мертвая тишина. – Что Король от тебя хочет?

Королев рванулся у Бурину, но его отбросили в сторону.

– Выкинь этого придурка на свежий воздух, – сказал Бурин своему охраннику. – А ты чего тут делаешь? – этот вопрос относился к каратисту.

Однако тот, как и Король, играть с Буриным в поддавки не собирался.

– Если хочешь, чтобы этот сарай прилично функционировала, закройся и веди себя, как радушный хозяин, – довольно спокойно сказал Ефимов.

– Что это – угроза? – у Бурина лоб покрылся капельками пота.

– Нет, Валера, это дружеский совет.

– Засунь его себе в задницу и убирайся отсюда.

– Потише на виражах, господин Бурин, от таких, как мы, зависит навар твоего заведения.

В дверях вдруг что-то шумно задвигалось и в зал ворвались омоновцы. Мегафонный голос грубо вещал:» Всем оставаться на местах! Приготовить документы!»

Вдоль стен потянулась серая цепочка омоновцев, экипированных под грифом «Фильтр». Они были в бронежилетах и с автоматами, с наручниками и томфами у поясов.

Вперед вышел капитан Обруч и, раскачиваясь на носках, собирался произнести речь. Но ему помешал Мишка. Убедившись, что милиция – это непреложный факт, он схватил один из шаров и с силой послал его в огромное, до самого потолка, окно. Стекло со звоном осыпалось вниз. Капитан не успел еще понять что к чему, как Мишка в три прыжка достиг окна и, не останавливаясь перед ним, рыбкой послал свое гибкое тело в опасный проем. Приземлившись на руки, Родимчик тут же вскочил и через мгновение скрылся в кустах жасмина.

Ройтс, вытащив из кармана упаковку «севредола», незаметно сбросил ее на пол и ногой отодвинул от себя. В неразберихе кто-то таким же образом отделался от пистолета, другие сбросили кастеты и финские ножи.

Несколько омоновцев подбежали к Каратисту и лбом уперли его в стену. Кто-то из бойцов ударил Ефимова томпфой по голове и принудил его поставить ноги на ширину плеч, а руки открытыми ладонями положить на стену. Его бесцеремонно обыскали, и когда Каратист повернулся, чтобы что-то объяснить, один из омоновцев размашисто саданул его по почкам.

– Стоять, паскуда! – крикнули ему и это было сигналом другим милиционерам. Они словно сорвались с цепи и начали массовый шмон.

Бурин пытался объясниться с капитаном, но тот с каменным выражением лица стоял в центре и молча наблюдал за действиями своих подчиненных.

Пуглов оказался рядом с Ройтсом, у которого под левым глазом набухал здоровенный синяк. Поблизости стоявший Король покосился на Альфонса и притаенно сказал: «Передай гондону Ройтсу, что все это из-за него…Пусть подумает о страховой фирме…»

– Заткнитесь, пикадоры! – крикнул им лейтенант – помощник капитана Обруча.

Возле каждого их задержанных выросли кучки из личных вещей. Среди них – несколько перочинных ножей и стилетов, нунчак, кастетов и два пистолета – спортивный «марголин» и «вальтер» времен второй мировой. Разумеется, никто их не признал за свои.

Принесли стол и два омоновца начали составлять протокол задержания. Всем было предъявлено формальное обвинение: дебош в общественном месте. Однако никто из поставленных к стенке не догадывался, что налет омоновцев не был случайным и что это была заранее спланированная оперативная разработка. Уголовный розыск давно ждал сборища криминалов с целью пополнить и обновить картотеку визуальной и биографической информацией.

Пока двое милиционеров писали протоколы, телеоператор каждого в отдельности задержанного фиксировал на видеопленку. В дальнейшем весь собранный материал будет в УГРо тщательно профильтрован и размещен в специальных оперативных альбомах, на которых появится примерно такая надпись: «Сходка криминальных авторитетов в кегельбане». Портрет, а под ним текст из трех предложений: кто, где, когда…

Всех участников драки и случайно оказавшихся в кегельбане посетителей, на двух рафиках, доставили в Управление милиции.

Дважды Король в машине пытался достать кулаком Ройтса, но не достал: подставленная рука Пуглова спасла Таракана от нокаута.

Двое омоновцев первыми на допрос повели Короля. Тот вышел из-за барьера, хотел поправить полу своего элегантного плаща, но ему помешали наручники. Его доставили в один из множества кабинетов и сдали молоденькому, с хилыми рыжими усиками следователю.

– Чего не поделили? Почему дрались в общественном месте? – следователь начал лениво подбираться к сути вопроса.

– Да какая это драка? – Король наметил все свести к шутке. – Это так себе, легкая разминка перед боем…

– Пойдете по хулиганке, – обнадежил следователь.

– Не вижу причин. У меня ни к кому нет претензий и ко мне, надеюсь, таковых ни у кого нет.

– Дебош в общественном месте, разве это не причина?

– Кегельбан – это частная лавочка, а не общественное место. Там только мы и бываем.

– Вот то-то и оно, что только такие, как вы, там бывают. Порядочному человеку там делать нечего.

– Дороговато для порядочного, – съязвил Юрка. – На зарплату в кегли не поиграешь.

– А вы сами, где работаете?

Король понимал – завираться нет смысла, все равно проверят.

– Пока тружусь на спасательной станции.

– Спасаете людей?

– Вот именно, спасаю, имею профессию водолаза.

– Вот и замечательно, – на лице следователя появилась почти дружелюбная улыбка. – Теперь поработаете на строительстве жилого дома.

– Я буду звонить Геннадию Федоровичу, – со значением сказал Король. Он понтер и назвал первое попавшееся на ум имя.

– Звоните хоть самому Путину…Скажите лучше, кого из задержанных вы знаете?

Потом на допрос повели Ройтса. Его сопровождал сам капитан омоновцев. По дороге он поинтересовался у задержанного: «Кто это тебе такой классный фонарь поставил?» «Это я сам на что-то напоролся…» «Странные вы люди, – добавил капитан, – исколошматят друг друга до крови, а потом играют в благородство…»

Следователь спросил его о пистолетах, на что Ройтс ответил плутоватой улыбочкой: «Чьи угодно, только не мои. Я думал, кто-то зажигалку уронил».

В соседнем кабинете другой следователь, тоже молодой и ретивый, «колол» Каратиста. Ефимов вытащил из кармана красную пачку «Донхила» и протянул ее следователю.

– Благодарю, бросил, – ответил тот. – Кто начал потасовку?

– Драку начал не я, ее завязал тот типчик, который сиганул в окно.

– И вы, разумеется, его не знаете?

– Разумеется, не знаю. Сегодня увидел впервые.

Следователь достал из сейфа пачку, а из нее несколько переснятых фотографий. Положил их перед Каратистом.

– Кого из этих людей знаете?

– Вот этого, – Ефимов указал на фотографию, на которой был изображен Мишка. – Я еще тогда подумал, что имею дело еще с тем субчиком. Верткий, как мангуста.

– Это он вам порвал плащ?

– Он, сволота…

– А из-за чего у вас возник конфликт? Или не поделили что-то старое?

– Началось все из-за пустяка. Он мешал нам играть в кегли. Можно у вас спросить – кто этот парень и что он натворил?

– Одна залетная птичка, – неопределенно ответил следователь. Затем уточнил: – Разыскивается, как особо опасный преступник. Завтра, надеюсь, он будет сидеть на вашем месте и мы проведем с вашим участием очную ставку.

– Когда меня отпустите? – спокойно спросил Каратист. – У меня срывается график тренировок.

– Куда вам спешить? Отдохнете у нас, умерите свою прыть, подумаете о смысле жизни. – И как-то буднично следователь крикнул: – Кто там следующий, давай его сюда!

Следующим был Пуглов. Его внушительная фигура на фоне тщедушного следователя казалась копной сена. Однако следователь с первых шагов Пуглова начал того «просвечивать». «Особые приметы: верхний зуб из желтого металла, начинающаяся лысина, на правой височной части головы скобкообразный шрам. Примерно такого человека видел продавец магазина в день убийства Симчика. Но в ориентировке шрам не указан…»

Разговор с Пугловым дознаватель начал с нейтрального вопроса:

– Вы вроде бы самый трезвый, а в драку ввязались. Почему?

– Ошибаетесь, это не я ввязался, а меня ввязали. Зашел сыграть в кегли, а тут мордобой…

– И кто, по-вашему, начал драку?

Пуглов на секунду запнулся, но быстро нашелся:

– Тот, кто вышел через окно.

И снова на стол легли фотографии разыскиваемого.

– Да, это тот парень, – с готовностью подтвердил Пуглов. – Но поверьте, гражданин следователь, при моем весе начинать потасовку было бы глупо. Ко мне и так никто не прикалывается.

Следователь вдруг резко изменил направление разговора.

Судя по отметине на вашем челе, частенько приходиться участвовать в драках? – И снова взгляд на бумагу, снова на Пуглова. Но уже с притаенным вниманием, пристрастно. А Пуглову и деваться некуда, он машинально прикрыл шрам рукой И, чувствуя неконтролируемую скованность, сглотнул пересохшим горлом.

– Вы имеете в виду это? – он дотронулся пальцем до шрама. – Случайная травма. Колол зимой дрова, поленом по неосторожности и шарахнуло.

– Привлекались?

– Было…По недоразумению, но судимость снята, амнистия…

Но следователь на то и следователь, чтобы ничему не верить и все подтверждать фактами да уликами. И быть предельно внимательным. Он увидел, как стушевался задержанный и понимал, что тот говорит неправду. Рана еще не успела как следует зарасти, значит, шрам свежий, а потому имеет красно-мясистый оттенок.

Натренированная и в чем-то изощренная память подсказала: «Видели в магазине двоих: высокого светлого, с начинающей лысиной и черноволосого, с тонкими усиками и маленьким носом субъекта…»

– Надо быть осторожнее с дровами, так можно и без глаза остаться, – следователь про себя решал – задержать Пуглова на разрешенные УПК тринадцать суток или за неимением неопровержимых улик отпустить домой? Все-таки не пьяный, свежих следов драки нет, претензий со стороны других задержанных не имеется. Да и нет уверенности, что это тот, кто разыскивается за убийство ювелира. «Никуда этот фрукт не денется и, если потребуется, возьмем его с унитаза…» – решил про себя следователь. А вслух сказал:

– У нас нет оснований вас задерживать и потому можете быть свободны.

Пуглов поднялся с казенного стула и, не совсем веря в услышанное, чего-то еще ждал. А о нем как бы уже забыли: следователь, обернувшись к двери, крикнул: «Сержант, давай следующего!»

Когда Альфонс проходил мимо барьера, его взгляд встретился со взглядом Ройтса.

– Алик, меня, видно, повязали, – сказал тот Пуглову. – Оставь сигареты.

Пуглов протянул пачку «Голливуда» и при этом, перегнувшись через барьер, шепнул Ройтсу: «Менты что-то копают вокруг Симчика, будь осторожен.» – И уже громче:

– Если дадут сутки, завтра принесу пайку и покурить…Выйдешь раньше, дай знать, чтобы я успел сварить хороший кофе…

– Мы ему здесь устроим и чай и кофе со сливками, – оскалился Король. – Ты лучше принеси ему ведро бодяги.

Дежурный, сидевший напротив барьера, прикрикнул:

– Отставить, разговорчики! А вы, – обратился он к Пуглову, – идите домой, пока мы не передумали.

– Да ладно гнать туфту, – огрызнулся Пуглов. – Отпустил бы ты меня, лейтенант, если бы закон не был на моей стороне. – Он подмигнул на прощание Ройтсу и направился к выходу.

Из милиции он пошел по спокойной, с односторонним движением улице, мимо бывшего пионерлагеря и мастерской по ремонту холодильников.

Возле бара «Изумруд» ему встретился инкассатор Гунар, с сумкой под мышкой. Лицо у него красное, глаза весело блестели. «Уже остограммился, – подумал Пуглов, – в этом Гунча верен себе». Они знакомы с тех пор, когда Пуглов работал барменом в ресторане «Морская жемчужина».

Увидев Альфонса, Гунар остановился и отвел свободную руку в сторону.

– Вот так встреча! – воскликнул инкассатор. – Когда ты, Алик, вернешься на свою прежнюю работу?

– Думаю, никогда. Пока я сидел, мой кабак продали частнику…Да хрен с ним, забудь…Давно с тобой не виделись, может, зайдем в «Изумруд» и возьмем чего-нибудь на грудь?

– Я пас! – воскликнул Гунар. – Я сегодня уже причастился.

– Это твоя последняя точка? – вдруг вырвалось у Альфонса.

– Финита! Через десять минут сдаю мешок в банк и я свободный казак.

– Наверное, нынешнюю выручку не сравнишь с нашей, – опять кто-то невидимый дернул его за язык.

– Я бы так не сказал…Впрочем, иногда за смену я собирал два мешка, а сейчас…Да нет, почти столько же, хотя раз на раз не приходится. Рад был тебя, Алик, видеть, побегу, – обменявшись рукопожатием и поправив на поясе кобуру с ПМ, Гунар шустро зашагал к стоящей возле черного хода машине.

Это был обыкновенный уазик, с опоясывающей цельнометаллический кузов зеленой полосой. На крыше торчала синяя мигалка.

На заднем сиденье угадывалась фигура еще одного инкассатора. Шофер курил, приоткрыв форточку, и на его лице лежало скучающее выражение. Пуглов обратил внимание, что все дверцы у машины без ручек и открываются изнутри, другим инкассатором.

Альфонс обошел вокруг кафе, осмотрел подходы, двор, расположенной по соседству конторы водоканала. Остановившись в густой тени липы, он сосредоточенно о чем-то думал, отчего на лбу обозначились темные прорези морщин.