Текст книги "Дублет из коллекции Бонвивана"

P.S.

После звонка Рощинского Авдеева была вне себя. Боль и жалость к нему переплетались с непомерным грузом, который Толстяк на нее взвалил своим поручением. И что делать – звонить ли в милицию или вызвать такси и самой отправиться к нему домой? Она хваталась за телефонную трубку, но тут же ее бросала и через мгновение снова обращалась к телефону. И в какой-то тягостный и неопределенный для нее момент она сделала то, что подсказало сердце: она позвонила по 03 и вызвала «скорую», указав адрес Владимира Ефимовича. Правда, при этом получился конфуз: когда на другом конце провода спросили, сколько больному лет, она растерялась и не могла толком ответить, ибо и сама не знала, когда он появился на свет. Назвала приблизительную дату – 1940 год… Потом она вызвала такси, которое прибыло очень скоро и Авдеева, набрав в сумку лекарств, отправилась к Рощинскому.

Она приехала раньше неотложки и со страхом поднималась на крыльцо притихшего, со светящимися окнами дома. И что ее поразило: она не услышала лая Форда и ее охватило ощущение будто все, что с ней происходит – страшный, навязчивый сон…Но действительность превзошла все ее ожидания. Пройдя в открытые настежь двери, она увидела хаос, среди которого, раскинув руки, с неестественно поджатой правой ногой, покоилось тело Рощинского. Но он был не один: рядом с ним, поводя мутным глазом, находился Форд. При виде постороннего человека собака сделал попытку отреагировать, но, видимо, боль остановила ее и животное беспомощно опустило морду на вытянутые лапы. И человек и животное находились в луже крови.

Авдеева застыла, как завороженная, однако длился этот столбняк недолго. Она встала перед Рощинским на колени и прижалась головой к его необъятной, гороподобной груди. И долго чего-то там выслушивала, при этом улавливая собственное сердцебиение, и наконец поймала нитевидный отклик, исходящий из недр порушенного человеческого существа. «Владимир Ефимович… Володя, ты меня слышишь?» – позвала она и сама не расслышала своего голоса. А тот, к кому она обращалась, видимо, был чутче, он ждал этого зова и отреагировал на него слабым, едва различимым стоном…На стон хозяина откликнулся Форд: изо всех своих силенок он придвинулся ближе к хозяину и лизнул его руку. Авдееву поразил его язык – он был похож на тертую свеклу, столько на нем налипло крови, которую он слизывал со своей раны…

…Потом все было, как во сне: люди в белых халатах, какие-то вопросы, слова, неизвестно к кому относящиеся, лицо молодой женщины с резиновым жгутом и шприцом в руках…И эта же женщина, закатав рукав ее плаща, сделала ей внутривенный укол. Потом послышались мужские голоса, топот ног, голос Татьяны: «Мама, это я, Таня…Тебе лучше?»

Авдеева, придя в себя, поняла, что находится на больничной койке. Рядом, на стуле – Татьяна, с белым халатом на плечах…Щеки у нее пунцовые, в глазах тревога и невысказанный вопрос: «Что же случилось? Как все это произошло?»

– Что со мной? – спросила Авдеева.

– Мамочка, не волнуйся, у тебя нервный срыв. Обыкновенный обморок…Тебя напичкали успокоительными лекарствами и ты проспала двенадцать часов…

Авдеева отвернулась к стене.

– А что с ним? – голос ее был притаенный, нерешительный, не готовый услышать самое худшее.

– С Владимиром Ефимовичем? – зачем-то переспросила Татьяна. – А он в хирургическом отделении, на третьем этаже…

– Он жив?

– Конечно, он жив. Врач сказал, что состояние тяжелое, но стабильное. Ночью ему сделали операцию и из легкого достали пулю…И Форд жив. После того как тебя отправили в больницу, я сама позвонила в ветеринарную клинику и Форд сейчас там…Под капельницей, ему тоже сделали операцию…Мама, что произошло? Тебя хочет допросить следователь.

Авдеева повернула голову и Татьяна увидела застывшие в глазах слезы надежды.

– Мамочка, не плачь, все уже хорошо.

– Да, да, я знаю…Все будет хорошо…

…Вечером, после врачебного обхода, она вышла из палаты и, минуя длинный коридор, поднялась на третий этаж. В дежурной комнате ее встретила молоденькая черноглазая медсестра, которая выслушав ее, провела в палату, где лежал Рощинский. При виде его Авдеева замерла, так поразил ее вид Рощинского. Осунувшееся, с желтоватым оттенком лицо говорило о тяжком испытании, выпавшем на его долю. Глаза его были закрыты, руки вытянуты вдоль туловища, а под одеялом бугрился его выдающийся живот.

Авдеева подошла ближе и, нагнувшись, долго вглядывалась в измученное страданием лицо, потом дотронулась до его руки и мягко ее пожала. И совершенно неожиданно до нее донесся его слабый хрипловатый голос: «Аня, я в порядке…Что с Фордом?»

– Володечка, тебе нельзя волноваться, – Авдеева подвинула к себе стоящий у тумбочки стул и уселась на него. – Все будет хорошо… Форд жив, тоже в больнице…

Она своим платком промокнула испарину, выступившую на его огромном лбу.

– Ты отдала? – и Авдеева поняла, что он имеет в виду. На мгновение она застыдилась, что не исполнила его волю.

– Нет, не до того было, но, когда вернусь домой, обязательно это сделаю.

Долго длилось в палате молчание и стояла такая тишина, что слышно было, как в лампочке потрескивает вольфрамовая нить.

Наконец пауза иссякла и Рощинский отчетливо проговорил:

– Воздержись…Растащат, а нам надо еще пожить с тобой в Крыму.

Она ничего больше ему не сказала: уткнувшись в его бок, она тихо плакала и так же тихо произносила про себя молитву «Отче наше».

В палату вошла дежурная медсестра и сказала то, что в таких случаях говорят посетителям тяжело больных людей: свидание окончено, больному нужен покой…

Когда Авдеева возвращалась к себе в палату, она услышала доносившиеся из телевизора слова диктора: «На наш город обрушилась настоящая эпидемия преступлений. Ограбление инкассаторской машины, в результате которого был тяжело ранен один из инкассаторов, взбудоражило общественное мнение. В районе спасательной станции обнаружено три трупа, в числе которых известный криминальный авторитет Юрий Королев по кличке Король, а также нигде на работающий и находящийся в оперативной разработке по делу убийства ювелира Симчика Пуглов Альфонс…Причина смерти – огнестрельные поражения. Этот факт следствие рассматривает, как криминальную разборку банд, не поделивших награбленных денег. Сегодня утром, в пойме реки, была обнаружена сожженная машина марки „опель“, в которой находилось неопознанное сгоревшее человеческое тело. В течение последних суток произошло еще одно загадочное происшествие: в своем доме был тяжело ранен пенсионер В.Р., 1941 года рождения. Возбуждено уголовное дело и сейчас мы даем слово начальнику следственного отдела УВД…»

Авдеева отошла к окну и стала смотреть на мокрые, уже начавшие желтеть деревья, сиротливо поджавшую хвост таксу, что-то подбирающую возле мусорных баков, пожилую женщину, старающуюся раскрыть зонт, и надо всем сущим – отчужденную пелену сумерек. И вдруг ее взор в серой мгле выделил голубое пятно неба, через которое протянулось полудужье роскошной радуги. Она не поверила своим глазам и потому почти вплотную притиснулась лицом к стеклу. Она смотрела на увиденные, поразившие ее первородные цвета и в ее утомленной душе встрепенулась небывалой мощи жажда жизни.

Женщина стояла у окна и тихонько, чтобы не услышали проходящие по коридору больные, творила молитву. Она молила Бога, чтобы он помог справиться ей с несчастьями, чтобы он, ее Володя, поправился и чтобы все худшее, что случилось с ним и Татьяной прошло и уже никогда не возвращалось в их жизнь…И в это же время, этажом выше, Рощинский, влекомый каким-то необъяснимым помыслом, тоже узрел в настенном зеркале краешек отраженного радужного излучья, поразившего его своей первозданной свежестью. И, может быть, впервые за долгие месяцы, из его тела изошла физическая маята и даже рана, нанесенная пулей и скальпелем, перестала саднить, отчего в каждой клетке тела ожило долгожданное отдохновение. И успокоенная, освободившаяся из плена физических страданий душа его приказала легко закрыться ресницам, влила в кроветок тепло и он, поддавшись умиротворению, погрузился в глубокий, невозвратный сон. И снился ему Форд, сидящий возле своей конуры, дом, кусты расцветшего жасмина и калитка, в которой туманно обрисовывался силуэт женщины…И все виденные им образы покрывала слабеющая мелодия: «Вечер, шумит у ног морской прибой, грустно поют о прошлом волны…»

…Похороны Рощинского состоялись в ближайшую пятницу. Кроме Авдеевой на них присутствовали две пенсионерки и представитель еврейской общины. Возвратившись с похорон уставшая и замерзшая Анна Александровна пошла в ледник. Она долго стояла на его пороге, не решаясь окунуться в его сумеречное нутро. Она смотрела на мокрые, сиротливые кусты смородины, на поникшие головки георгинов, увядшие грядки и смертельная тоска сжимала ее грудь. Затем она спустилась вниз и на ощупь нашла гвоздь, к которому была примотана проволока. И когда она ее освободила, рука почувствовала не уступчивую отягощенность, идущую от гирлянды сокровищ. И не сожалея, она разжала пальцы и проволока жесткой змейкой заскользила по ладони. Она услышала шорох и через несколько мгновений в сумерках помещения раздался глухой, придонный звук. Анна Александровна вышла из ледника и, вооружившись ведром и лопатой, стала с грядок носить в него землю. Когда собралась порядочная кучка, женщина принялась засыпать нору, где упокоились унции и караты, ради которых жил человек и ради которых он умер. Когда многометровая нора заполнилась землей, Авдеева плотно притоптала грунт, сверху навалила старую жестяную ванну, в которой с незапамятных времен сохранились остатки цемента. Он давно слежался, превратился в камень и по крепости не уступал граниту…

Татьяна в тот день, на другом кладбище, хоронила Пуглова…Вернее, участвовала в похоронах, а всем заведовала мать Альфонса. Она постарела и осунулась, но вместе с тем, на ее некогда красивом лице лежала печать смирения, согласия со свершившимся. Рядом с ней постоянно находились ее старая подруга из парфюмерного магазина и директор мебельного центра по кличке Налим…

День был солнечный, а к вечеру снова пошел дождь…

Финита