Текст книги "Дублет из коллекции Бонвивана"

Глава десятая

Лелька Волкогонова, выпив полторы бутылки коньяка, спала мертвым сном. Рядом с ней, пристроившись на самом краю тахты, суетился Ройтс. Он только что принял таблетку севредола, ловя кайф, пытался его усугубить за счет секса. Однако его сожительница была более статична, чем отсыревшая колода, на которой рубят дрова. Он снял с нее черные, с узенькими тесемками трусики и удивился, что Лелька, практически не бывая на пляже, имеет нежный ровный загар…

Однако у Ройтса вышла затормозка: его руки перестали ему подчиняться и, хотя его душа наркотически ликовала, тело просило отдыха. Так он и заснул, лежа головой на драгоценном месте Волкогоновой.

Его привел в чувство звонок. Это пришел Пуглов. Он был возбужден и, оттолкнув от себя одуревшего Ройтса, вошел в комнату и сразу же – к бару. Налил полстакана джина, одним махом выпил и грохнулся на стул.

– Буди Лельку! – приказал он Игорю. – Разбуди и дай ей ударную дозу сердечных капель. И нашатыря…

– Ты, Алик, случайно, не с хрена свалился?

– Заткнись, Таракаша! Нас ищет полиция. Во всяком случае, фоторобот Лельки вчера показывали по телевизору.

– Она уже в курсе, потому и нажралась. Хотела повеситься, но не нашла в доме подходящей веревки, – Ройтс осклабился, его вело в стороны.

– Что будем делать? – у Пуглова впервые дрогнул голос. – Дело только во времени, скоро и наши с тобой фотки появятся на милицейских стендах.

– Не фурычь, Алик, мне мозги! Откуда им взяться, нас что – кто-нибудь видел? Или мы свои фотографии с автографом кому-то дарили?

– А кто Лельку видел?

– Ну это вообще детский вопрос, она заходила, причем дважды, с Симчиком в бар…

– А мы с тобой болтались возле магазина и даже заходили в него, когда собирались в гости к Симчику…Помнишь или ты все свои извилины запломбировал наркотой?

– Хватит! Заткнись, Алик, мне и без тебя блевать хочется, – Ройтс рубанул ребром ладони воздух. – Не пыли, и так жить тошно…Давай лучше смотаемся к Монтане, она в советское время работала в золотой скупке и знает всех оценщиков.

– А какого хрена ты об этом раньше молчал?! – Пуглов отставил стакан.

– Забыл, а вот сейчас, по ассоциации с Лелькиной задницей, вспомнил. У Монтаны корма, что боеголовка стратегической ракеты. Трахальщица всех времен и народов.

– А ты уверен, что она нас не пошлет по тупику молодых Коммунаров? Позвони ей, узнай, – Альфонс вытащил из кармана мобильник и протянул его Ройтсу. – Тот, стараясь не промахнуться, опустился в кресло и стал набирать номер. Слушал трубку, курил и мутным взглядом ошаривал лежащую полуобнаженную Лельку.

– Эта шлюха не отвечает, – Ройтс сбросил мобилу на стол. – Давай нанесем ей неофициальный визит вежливости. Чем мы рискуем, а?

– Тебе нетерпеж встретиться со старой любовью?

– Со старинной шлюхой, – Ройтс оскалил свой красивый рот и поднялся с кресла.

– Ну что ж, Игорек, совместим приятное с полезным…

Пуглов снял с вешалки халат и прикрыл им Лельку. Та не пошевелилась, а лишь на мгновение открыла глаза, повела ими и снова уплыла в сны.

Вскоре они на «опеле» Ройтса миновали центр города и въехали в зеленую зону, застроенную индивидуальными коттеджами. Таракан подрулил к кирпичному одноэтажному дому, стоящему за высоким металлическим забором. От ворот к особняку вела садовая гаревая дорожка, по сторонам которой росли рододендроны, шикарные кусты роз и старые туи.

Монтана была одна. На ней – какого-то балахонного вида шелковый халат с красными павлинами, с тремя разрезами, открывающими загорелое сытое тело. В руках она держала томик в черной обложке, с зажатым между страниц указательным пальцем.

Они зашли в просторный холл, где стоял внушительных размеров концертный рояль «стенвей». Монтана подошла к инструменту и положила на его зеркально отполированную поверхность книгу. Ройтс, шедший за ней, ради любопытства, взял томик в руки и прочитал оглавление.

– Вторую неделю мучаю Бирса, – кокетничая произнесла женщина. – Однако я бы не хотела, Игорек, чтобы вы здесь встретились с Юриком.

– Неужели ты все же прилипла к Королю?

– А чем он хуже тебя?

– А чем он лучше меня?

– А хотя бы тем, что в отличие от тебя, он не приходящий муж.

Ройтс поморщился и бросил книжку на рояль.

– Это старая, как ты сама, песня, – Ройтс явно терял чувство меры и Пуглов это почувствовал.

– Да не слушай ты Игоря, он с дикого бодуна.

– А это и заметно…Мог бы с таким настроением сидеть дома…

Пуглов подошел к Монтане.

– Извини, Нора, нам нужен хороший ювелир, – сказал он, – а Игорь говорит, что ты когда-то терлась среди этой публики.

Монтана взглянула на Ройтса, но тот, как ни в чем не бывало, рассматривал свое отражение в стоящем напротив трюмо.

– Нам нужен классный оценщик, – сказал Пуглов.

– По-моему, Боря Аперман, которого даже менты приглашали для наиболее сложных экспертиз, самый подходящий для этого человека.

– Как нам на него выйти?

Монтана перестала манерничать и, подойдя к телефону, набрала номер. Однако ей никто не ответил и она, положив трубку, взялась за сигарету.

Пуглов, чтобы не торчать столбом посреди гостиной, без приглашения уселся в кожаное кресло – глубокое, неудобное. Спинка была скошена назад и встать с такого кресла довольно непростое дело.

Ройтс, облокотясь о крышку рояля, курил и бездумно смотрел на липы за окном.

Никто из них не заметил, как в дом вошел Юрка Королев. Приземистый, с бычьей шеей и круглой, как футбольный мяч, головой, он напоминал рассерженного носорога. Он обвел присутствующих тяжелым взглядом и на скулах его зловеще заходили желваки. Ему явно не нравились гости и его лицо наливалось опасной бледностью. Он, разумеется, знал о былых амурных делах между Монтаной и Ройтсом, на что, по его разумению, срока давности не существует.

– Юра, одну минутку, сейчас будем обедать, – Монтана забыла о своей роли светской дамы, отчего голос, жесты и походка ее приобрели натуральный вид.

Однако в душе Короля уже закручивался смерч, и Ройтс пошел ему навстречу.

– Ну чего ты, король, распушил хвост? – Игорь отлип от рояля и лицом повернулся к Королеву.

– Я тебе не король! – на придыхе бросил Юрка. И тут же Монтане: – Не цепляйся, говорю! – и вразвалку, словно под ним и впрямь качало, пошел на Ройтса. И хотя он был ниже ростом и уступал в весе, плечи, руки и вся его животная стать выдавала в нем упрямую, не щадящую мощь.

Король встал лицом к гостю и не в силах сдерживать себя, брызгая слюной, истерически закричал:

– Это ты, пикадор, развратил мою бабу, сделал из нее проблядь! Я тебе сейчас все яйца пообстригаю!

– Папочка, не надо! – закудахтала Монтана, стараясь встать между ними. – Алик, Игорь, уходите!

– Да на твоей Норе до меня уже некуда было ставить клейма, – с вызовом выпалил Ройтс.

Бес взыграл в глазах Короля. Запоздалая, накопленная ревность резанула по жилам. И хотя он был тяжеловат, однако, сноровисто подцепил челюсть Ройтса на костяшки кулака. Игорь отлетел к роялю и элегантный «стенвей» издал жалобный, несвойственный ему звук. Ройтс, хоть и с наркопохмелья, а елозить перед хозяином дома не собирался. Он шибанул ногой Короля в живот и Юрка едва удержал равновесие, чтобы не распластаться на собственном цветном паркете. Последовала серия невыразительных обменов зуботычинами, пока инициатива не перешла к более озлобленному хозяину дома. Ему, видимо, надоело оббивать руки о зубы Игоря и потому, схватив с тумбочки портативный магнитофончик, Король запустил им в голову Ройтса. И попал туда, куда надо.

– Это, презер, тебе за мои бессонные ночи, – орал в бешенстве Король и в этом крике внимательный слушатель мог бы выделить нотки удовлетворения, чувства выполненного долга.

Ройтс упал и сник. А куда денешься от килограмма железа и пластмассы?

Пуглов, видя, как измываются над его другом, попытался быстро встать, но проклятое кресло, словно осьминог, держало его в своих могучих объятиях. Наконец, осилив земное притяжение, он поднялся и пошел на выручку Ройтсу. Первым ударом Пуглов промахнулся, едва не размозжив голову Монтане, зато второй прямой тырок попал в самую носопырку Короля. Развернувшись на сто восемьдесят градусов и, задев плечом рояль, тот наотмашь рухнул на пол.

Ройтс молча переживал минуту бесславного поражения. Его еще никто так славно не бил. Ройтс хотел что-то сказать хорошее своему другу, но в этот момент Монтана завизжала таким пронзительным голосом, что все в голове Ройтса заплясало и муторно перевернулось.

– Уби-и-ли! – орала Нора. – Убили моего Юрика! Помогите…

– Заткнись, профдура, принеси лучше воды, – приказал ей Пуглов, растирая ушибленную руку.

Монтана шустро поднялась с колен и побежала на кухню.

Тут же гости убедились, насколько хитер и коварен Король: встав на колено, он поднял руку и на Пуглова радушно взглянул ствол «вальтера».

– Ну, что гондольеры, будете платить по векселям? – речь Короля была не очень четкой, а содержание не очень оригинальным.

– Перекрестись, парень, – посоветовал ему Пуглов, из рук которого также предупредительно взирал на Короля «парабеллум».

Пауза была недолгой, но исключительно красноречивой.

– Подожди, бармен, мы с тобой еще поквитаемся, – Король сплюнул кровью на паркет. Но это уже был свисток уходящего поезда.

– Не начинай, Юрик, писать, пока не расстегнул ширинку, – посоветовал Пуглов и спрятал пистолет за пояс. – И никогда не забывай, что не один ты был в детстве хулиганом и не один ты занимался боксом. И пойми еще одну вещь: мы пришли сюда не трахать твою Нору, а поговорить о делах. Игоря не оправдываю, но пускать ему кровянку не позволю.

Пока Монтана отпаивала Короля минералкой, Альфонс помог встать на ноги обмякшему Ройтсу. Тот трогал пальцами разбитые губы, шепелява приговаривая:

– Шмотри, жуб мне сволота выбил.

– Ладно, старик, бери свой зуб в руки и валим отсюда. Хреновый прием получился.

Пуглов вывел дружка на улицу и они, словно два ветерана войны, медленно поплелись в сторону оставленного за оградой «опеля».

– У Монтаны задница действительно выдающаяся и сама она сексапильная, но при этом вполне мог бы получиться вариант Симчика.

– Да брошь ты, Алик, – Игорь потянулся рукой ко рту. – Брошь ты об этом вшпоминать, он мне за этот жуб заплатит в тройном номинале…

Для снятия стресса они заехали в бар «Омега», где когда-то Пуглов работал за стойкой, а Ройтс – швейцаром.

После бара они поехали к ювелиру Якову Плинеру, знакомому матери Пуглова.

Нашли они его в мастерской по ремонту часов. На первый взгляд ему можно было дать лет сто: ссутулившийся, с дряблой желтоватой кожей, он напоминал старого аллигатора, потерявшего все до единого зуба. Едва заметная рыжая щетина усугубляла и без того разбросанные по всему лицу пигментные пятна. Однако голосовыми связками Бог его не обидел. Бас, что у Штоколова. И первые произнесенные Плинером слова поразили Пуглова, словно он изначально услышал человеческую речь. От неожиданности даже оглушенный Ройтс открыл рот и долго не догадывался его захлопнуть – столь велик был контраст между субтильным телом и громоподобным гласом ювелира.

– Ну что, орлы, вас привело ко мне? – прогудел Плинер. – Если проблемы с часами, то тут мне, откровенно говоря, равных нет и быть не может. Своего рода патриарх часового дела. Не сочтите это саморекламой, просто в этом деле более полста лет…

– Нам не то нужно, – Пуглов извлек из кармана перстень, который им дал Рощинский. – Хотелось бы знать настоящую цену этой вещицы.

Плинер метнул на Пуглова острый взгляд и тому показалось, будто под кустистыми бровями ювелира вспыхнул бриллиантовый пожар. Вооружившись часовым моноклем, он стал изучать кольцо. И чем дольше он это делал, тем заметнее начинали дрожать его пальцы. В какое-то мгновение его брови взлетели вверх, отчего черный монокль непроизвольно упал на стол. Ювелир явно был взволнован.

– Я, орлы, не спрашиваю вас, где вы раздобыли этот обруч, но хочу вас предупредить, что за этой штуковиной вполне может тянуться кровавый след. – Оценщик наконец поднял глаза на Пуглова. – Если не ошибаюсь, этот дуплет принадлежал Бонвивану…

– Ну и хрен с ним, – выпалил Ройтс. – Сколько это кольцо стоит?

– Пожалуйста, не залупайся, – тихо одернул Пуглов Ройтса. – Мы вас слушаем, дядя Яша. Но что значит «дуплет» и кто такой Бонвиван?

– Если коротко…По-моему, в 1969 году я работал в ломбарде. Оценивал, так сказать, поступавший товар. Однажды милиция поставила нас в известность, что разыскивается ювелирное изделие из коллекции Бонвивана. Это, разумеется, кличка, его прихлопнули по заказу какого-то подпольного коллекционера. На Западе такие есть да и у нас хватает…

– А почему «дуплет»? – снова спросил Пуглов. – Можно стрелять дуплетом, играть в бильярде, а чтобы кольцо…

– Я тоже ничего не понимаю, – на лице Ройтса проглядывало большое недоумение.

– Не спешите, хлопцы. Все по порядку…Этот термин пошел от старых ювелиров. Так называется подделка: камень, склеенный из двух частей, из которых только верхняя часть – драгоценный камень. И в этом перстне тоже – снизу горный хрусталь, а сверху наложен настоящий бриллиант. Между прочим, отличный камень. Много чистой воды да и по весу, думаю, не менее пяти-шести каратов…

– Значит, нас хотели по дешевке купить? – возмутился Ройтс.

– А это смотря с какой стороны смотреть, – ювелир снова вооружился моноклем. – В этом камушке отражена вся мировая диалектика. Если судить по его номинальной стоимости, то красная ему цена три-три с половиной тысячи долларов, но если взглянуть на него с точки зрения завзятого коллекционера, то, извините, у этой вещицы цены нет…

Пуглов с Ройтсом переглянулись.

– С трудом верится, чтобы этот Бонвиван, будучи коллекционером, не заметил подделки, – усомнился Пуглов.

– А вот ту вы не правы. Дело в том, что сделан этот предмет одним находчивым ювелиром из Венеции…Прошло больше ста пятидесяти лет, а кто скажет, что это не цельный бриллиант? Чистой воды! Но весь фокус в том, что этот Бонвиван только и собирал изделия из дуплетов…Это редкий вкус. Когда его убили, все разлетелось по малинам и барахолкам. Поэтому я и говорю, что за этой вещицей может тянуться нехороший след…Но повторяю, меня не интересует, где и у кого вы его взяли…

– Тогда нам проще с вами говорить. Мы хотели бы это колечко продать. И с нашей стороны все чисто, мы, если можно так выразиться, только посредники.

– Посредники и только, – заверил Ройтс.

– Что, на мель сели?

– Это мягко сказано, – подтвердил Пуглов.

– Ради твоей мамы, Алик, я могу вас выручить, но, боюсь, предложенная мной сумма вас не устроит.

Хитрый ювелир, умеет торговаться.

– Называйте свою сумму, – Пуглов старался смять в голосе нотки нетерпения.

– Полторы тысячи, естественно, в зеленом исчислении. Вещь неизвестного происхождения и я не хочу рисковать…

– Когда сможем получить деньги? – тут же откликнулся Ройтс.

Но Плинер вопрос Ройтса проигнорировал. Обращаясь к Пуглову, он сказал:

– Через пару дней. Я позвоню твоей матери…Кольцо можете оставить у меня.

Пуглов согласно кивнул.

Ройтс бросил удивленный взгляд на Альфонса. В нем был вопрос: «Как это оставить?» Однако Пуглов сказал:

– Я понимаю, дядя Яша, бриллиант устал и ему надо отдохнуть.

Ювелир осторожно взял в руки кольцо и спрятал в нижний ящик стола.

На улице Ройтс накинулся на Пуглова.

– Ты что, Алик, сдурел? Практически незнакомому человеку отдал бриллиант…

– Полубриллиант! – поправил друга Альфонс.

– Неважно! Зато это бриллиантовый дуплет, великая редкость, – Игорь пыхал сигаретой. Этот дядька для нас десятая вода на киселе, а ты перед ним расшаркиваешься: «Дядя Яша, я вас понимаю…» Конечно, понимаешь, как таких, как мы, лохов обводят вокруг пальца вот такие дяди Яши…Теперь иди доказывай…

– А я бы на его месте сделал бы то же самое. Откуда он знает, кто мы, и вечером не пришли бы к нему с мусорами. А деньги он отдаст, никуда не денется. Меня удивляет другое: неужели Рощинский причастен к убийству Этого, как его…Бонвивана?

– Этот хряк мне с самого начала не понравился. Что-то он вертит и крутит, как Лелька моя жопой. То взялся за Симчика, то подсунул нам стекляшку, за которую тем не менее можно срок схлопотать.

– И это все претензии к нему?

– Знаешь, между прочим, на какую мысль меня дуплет навел?

– Не морочь ни себе, ни мне голову, – отмахнулся Альфонс.

– А я кадыком чувствую, если его хорошенько потрясти, из этого Буратинки посыплется и золотишко и бриллианты. Судя по этому кольцу, или у него таких дуплетов черпаками хлебай, или же это самая пустяковая вещь из его золотых запасов…

– А почему тебе надо трясти именно Толстяка, потряси лучше свою Монтану с Королем. У них, я думаю, чулок ничуть не меньше.

– Сравнил хрен с пальцем! У Монтаны, разумеется, деньжура из ноздрей прет, но она же еще не дошла до того, чтобы расплачиваться бриллиантами. А твой дядя Рощинский очень похож на подпольного миллионера. Копыта этот Корейко отбросит – привет родне, все добро останется потомкам…

– Не знаю, – раздраженно сказал Пуглов, – я не местный…Но, если серьезно, я сам видел, как он в сквере собирает бутылки…

– Это для маскировки. А может, бздык на фоне синдрома Плюшкина?

– Не знаю, – повторил Альфонс и стал рассматривать костяшки руки, которой он сбил с ног Короля.

По дороге домой, они заехали к Поэту – бывшему журналисту, находящемуся в очень тесных отношениях с алкоголем.

– Сколько он тебе должен? – поинтересовался Пуглов.

– Дело не в количестве долга, а в сроках его невозвращения. Я понимаю, безработица, вечный запой, но при чем тут мои бабки? Три года и все – завтра. Завтра…

Ройтс имел неосторожность дать Поэту пятьсот долларов на поездку за радиоаппаратурой в Арабские Эмираты. Тот один раз съездил, привез партию видеомагнитофонов и вырученные деньги в течение Великого поста прогулял.

– Под какой процент ты дал ему взаймы?

Ройтс курил и делал вид, что вопрос мимо ушей пролетел.

– Небось, кабальный процент? – желая поддеть дружка, настаивал Пуглов.

– Тут другое…Просто Поэт меня однажды крупно выручил, достал косячок, когда я уже Богу душу отдавал.

– Ну, тогда это меняет дело. Вы почти с ним родственные души…

– Перестань, Алик, сейчас увидишь эту родственную душу…

Поэт жил в аварийном домике – без крыльца и забитыми окнами. В темном коридоре они едва не влетели в открытый сухой туалет, из которого несло тошнотворной вонью.

Дверь не была заперта и в полумраке двадцатипятиваттовой лампочки, в дымном чаду, они с трудом обнаружили диван, на котором спало дурно пахнущее волосатое существо.

Поэт, услышав шаги, вскочил, словно его за мошонку укусила гадюка, и тут же схватился за недокуренную сигарету. Однако нигде не мог найти спички.

Ройтс, теряющий наркоградус, почувствовал как к горлу подступает тошнота. И тоже закурил, но не дал огня Поэту. Тот, не глядя на гостей, бестолково моргал и чесался.

– Ты, я вижу, опять не готов со мной рассчитаться? Или я ошибаюсь? – Ройтс дотронулся до того места, где еще недавно сидел зуб. Поэт идиотски улыбнулся и одной рукой сделал широкой жест – мол, сам видишь, готов или не готов…

Пуглова тоже поташнивало и он механически взял в рот батончик жевательной резинки.

– Валим из этой помойки, – сказал он и направился на выход.

Но Ройтса, только что потерявшего вместе с зубом и порядочную дозу самолюбия, ничья не устраивала. Он взял Поэта за его роскошную, но порядком всклоченную бороду, и потянул на себя.

– Если бы ты был немного почище, я бы тебя сейчас заставил стать шалашиком, понял? Даю еще две недели, со следующей среды включаю счетчик.

– А что ты с меня возьмешь? – резонно заметил контуженный вино-водочными изделиями Поэт и ощерил свой беззубый рот.

А вот этого Ройтс стерпеть уже не мог. Тем более, ему срочно нужна была компенсация за недавно потерянное лицо. Не напрягаясь, он ударил несчастного в лицо и тот, как тряпочная кукла упал на диван-берлогу. Поэт захрипел, изо рта у него потекла слюна вместе с сукровицей.

– Идем, Таракаша! – Пуглов схватил Ройтса за руку. – Неужели тебе мало на свою задницу приключений?

– А мне бабки достаются, сам знаешь как…А этот шнурок, как видишь, не инвалид и вполне может подхалтурить на той же товарной станции. А не хочет работать, пусть немного поворует…Кругом полно богатых дач…

– Пошли! – Пуглов нерасчетливо подтолкнул Ройтса в спину и тот, не удержав равновесия, упал на заплеванный пол.

– Этого, Алик, тебе не следовало делать, – и Альфонс расслышал в голосе своего закадычного кореша угрожающие нотки.

– Не психуй, Игореха! Он с пьяни отбросит копыта, а ты опять сядешь…

– А может, я хочу немного посидеть, отдохнуть в тюряге от всей этой мрази. Я сейчас приду домой, а там Лелька мочится от страха. Куда мне прикажешь деваться?

– Поедем ко мне. Выпьем, посидим, посмотрим «Секретные материалы». Кстати, ты, кажется, еще не смотрел двадцать третью серию.

– В другой раз посмотрим, сегодня мне надо выспаться. Я не знаю, что делать с Лелькой. Может, ее того…расчленить и отвезти к Вани Ножичку?

Пуглов аж остолбенел. Они уже были у машины и Альфонс не верил своим ушам.

– У тебя, случайно, не супергрипп? Или я ослышался?

– Да ни хрена ты не ослышался. Сдаст по слабости нас обоих и пойдем по статье – грабеж средь бела дня с преднамеренным убийством. Может, вспомнишь, какое за это следует наказание?

– По прежним временам – вышка, по нынешним, когда мы рвемся в Европу, от силы пятнашка. Правда, тебе легче, ты сам торопишься на нары, так что бери свою «Дружбу» и разделай Лельку, а потом отвези в дюны…Но я не думаю, что ты это сказал всерьез.

– Правильно и делаешь. Лелька слишком хорошо трахается, чтобы ее потерять. Трудно найти замену… – Ройтс пытался улыбнуться, но у него ничего не получилось. Рот, словно стальной намордник сковал, а в горле заледенела слюна.

Однако в глазах Пуглова осталась настороженность. «Сегодня, Игорек, мечтаешь избавиться от Лельки, а завтра захочешь отделаться от меня, как от главного и единственного свидетеля», – подумал он невеселую думу.

Остаток дороги они ехали молча. И только перед самым домом Пуглова Ройтс сказал:

– Ты, Алик, не думай ничего такого, я иногда говорю не то, что надо.

Альфонс не ответил.

Он вышел из машины и за ним, словно змея, поползло отчуждение, порожденное двусмысленностью сказанных Ройтсом слов. Он долго смотрел вслед удаляющемуся «опелю», пока тот не завернул за угол кинотеатра.