Текст книги "Дублет из коллекции Бонвивана"

Ройтса охватил безумный страх и он, бросив под стол нож, побежал на выход. Но тот же страх заставил его вернуться – осознал, какую отменную улику он оставляет на месте преступления. Он стал шарить под столом, но нож, словно сквозь землю провалился. Его пальцы коснулись Симчика и он ощутил гладкое, но уже набирающее неживую упругость тело. Когда, наконец, он нащупал рукоятку ножа, пальцы соприкоснулись с чем-то липким. Он вытер нож о рубашку Симчика и положил его себе в карман. На почти негнущихся ногах он покидал это дьяволом меченое место…

Ко всем похищенным вещам из квартиры Симчика присоединилась соломенная шляпа. Пуглов снял ее с вешалки и нацепил на раненую голову.

Когда они выходили из квартиры, где-то на верхнем этаже открылась дверь и чей-то женский голос крикнул: «Валера, если не будет кефира, возьми ряженки…»

Всю дорогу Лелька плакала.

– Кретины, – стонала она, – втравили в такую грязную авантюру…Это же убийство…

– Заткнись! – резко осек ее Ройтс. – Ты ведь знаешь, что никто не собирался его убивать. Это несчастный случай и такое может произойти с любым из нас.

– Да? Но ведь можно было вызвать «скорую», он еще был живой, – не унималась Волкогонова. – Если нас застукают, я не перенесу тюрьмы.

– Что ты, Лелик, глупости говоришь! – Пуглов слегка повысил голос. – В тюрьме тоже люди и не надо заноситься…И, между прочим, попадешь туда, если не будешь держать себя в руках.

Вдруг Ройтс резко затормозил.

– Олух царя небесного! – воскликнул Ройтс. – Я же на серванте оставил зажигалку…мои отпечатки, – он начал уже разворачиваться, когда Пуглов наконец отреагировал:

– Не смей, старик, этого делать! Успокойся, я знаю, ты взвинчен, но глупости делать не позволю.

– Алик, это не глупости. Из-за этой е….й зажигалки и нам будет хана. Ты же понимаешь, что у всех, кто попадает СИЗО, снимаются отпечатки пальцев… А мы там с тобой уже были…Я сейчас отвезу вас на автовокзал, а сам смотаюсь к Симчику.

Развернув на крутом вираже «опель», Ройтс на скоростях устремился в сторону автовокзала.

Лелька притихла. Когда первая волна страха и возбуждения прошла и когда она в кармане сарафана нащупала тюбик с таблетками, ей открылась безмерная глупость содеянного. Она не выполнила инструкцию Пуглова и вместо двух таблеток положила в стакан Симчика одну…

Незаметно, вместе с недокуренной сигаретой она выбросила в форточку тюбик с оставшейся таблеткой. Он разбился и его содержимое вместе с осколками стекла катилось вслед за машиной.

Когда до автовокзала оставался один квартал, Ройтс вдруг даванул на тормоз. Переложив баранку круто вбок, и сделав лихой разворот, он снова устремился в сторону дома.

Лелька безучастно смотрела в окно – ей виделся мир в абсолютно серых тонах. Она не обратила никакого внимания на нелогичное поведение Игоря. Пуглов нагнулся и заглянул в лицо приятеля – он не мог постичь выкрутасов Ройтса.

– Алик, дай сигарету, – обратился к нему Ройтс. Прикурив, сказал: – Смотри, Алик, зажигалку-сучку, я, оказывается, засунул в спешке во внутренний карман. Вот она! Нервы, черт бы их побрал.

Пуглов снял с головы шляпу и, отклонившись вбок, посмотрел в зеркало. Глубокая, наполненная спекшейся кровью, рана по форме напоминала запятую.

– Неплохую память о себе оставил ювелир, – Ройтс слизнул с губы капельки пота.

– Мы сваляли большого дурака, – сказал Пуглов, – Нам не надо было его там оставлять. Ему теперь все равно никто не поможет, а нам он может напакостить.

– Конечно, его надо было бы отправить к Ване-Ножичку, но что сделано, то сделано. Не надо только об этом думать, – Ройтс сказал это с прицелом на Лельку. – Когда думаешь, становится жутко от мысли, что не все следы за собой убрали.

– Не все следы, – чуть не плача, передразнила его Лелька. – Два таких шкафа не могли утихомирь одного пьяного пожилого мужика. Сами в повидло вляпались и меня под статью подвели. Завтра же в газетах появится мой фоторобот. Теперь сиди и жди, когда придут арестовывать. Если сейчас я чего-нибудь не выпью, окончательно сойду с рельсов…

– Домой приедем, там и ужремся, – сказал Ройтс. – Кстати, у нас дома совершенно пустой холодильник, а я есть хочу…Давайте заедем в магазин и наберем много водяры и шашлыков. Как думаешь, Алик?

– Лично я сейчас выпил бы квасу, но от шашлыка тоже не откажусь.

– А меня тошнит от одного упоминания о жрачке, – Лелька взяла из пачки сигарету и закурила. Из глаз у нее снова полились слезы и она их не смахивала. Две полоски туши, словно траурные ленточки, не портили ее красивое лицо, а лишь подчеркивали его бледность…

* * *

На свидание к Рощинскому Пуглов с Ройтсом шли после сильнейшей попойки. Накануне они снимали стресс и, не считая Лельки, выпили четыре бутылки водки и две дюжины банок пива.

Рощинский при виде гостей почувствовал их бедственное положение и сразу же выставил на стол семисотграммовую бутылку джина.

Особенно было тяжело Ройтсу: после возвращения от Симчика он весь вечер скрещивал водку с наркотиками и потому пробор на голове не был столь безукоризнен и сердце напоминало о себе сильными аритмичными толчками.

Когда Пуглов рассказа о происшествии в квартире Симчика, наступила навязчивая тишина. Могучие щеки Рощинского обвисли еще больше и он едва сдерживал себя, чтобы не взять в руки обрез не разнести вдребезги «эти бараньи головы».

– Я чувствовал, что с вами нельзя связываться, – сказал Толстяк, продолжая безучастно смотреть за окно. Ваше дело – игра в наперсток и спекуляция презервативами на блошином рынке.

– Да при чем тут гондоны? – всполошился Ройтс. Ему стало совсем муторно. – Если бы ювелир, сволота, не бросился на меня первым, ничего бы этого не было.

– А это вы тоже должны были предвидеть. А сейчас я не знаю, что с вами делать…Что ж, будем сидеть и ждать, когда за нами приедет ОМОН и отвезет всех в подвалы. Поэтому давайте договоримся так: не вы меня, не я вас знать не знаем и видеть не видели. И пока дорожку ко мне забудьте.

– Когда надо тащить в лес Ножичка, вы зовете нас, – Ройтсу с трудом давались столь сильные экспромты. – У вас свой труп, у нас свой и оба – нечаянные. И вы защищались и мы делали это исключительно с целью самообороны.

– С той лишь разницей, что ко мне пришли, а в вашем случае все наоборот…

Ройтс проглотил упрек и, не говоря ни слова, пошел на выход. Пуглов поднялся и тоже направился к двери.

Оставшись один, Рощинский со свойственной ему дотошностью стал перетряхивать случившееся. И ничто в нем не затронуло настороженной струны. За свою физическую оболочку он давно перестал беспокоиться – устал от своего непомерно громоздкого живота, мясистых плеч, медлительно свинцовых ног.

Волновало его другое: у него не было наличных денег, чтобы рассчитаться с «баранами», как он про себя называл Пуглова с Ройтсом, и заплатить Авдеевой за уборку квартиры. А он уже скучал по банному дню, по тем светлым минутам, когда они с Авдеевой оставались наедине…

Глава восьмая

После убийства Симчика Волкогонова совсем потеряла равновесие. Она плакала и пила, пила и плакала. И только работа в магазине, за кассой, спасала ее от полной депрессии. Все, кто ее знал, заметили разительные перемены во всем ее облике. Особенно сдали глаза – под ними угнездились синие болезненные разводы. Вместо обычных серых искорок они излучали безнадежную маяту.

Пуглов заезжал в магазин и подолгу ее успокаивал. Говорил убедительно и на время ей становилось легче, но когда возвращалась домой, хандра снова брала за горло. Телевизор она вообще не могла на дух переносить: что ни передача, то о каком-то убийстве или разбое. Об убийстве Симчика сообщила местная информационная телепрограмма, после которой Лелька побежала в туалет, где ее до чертиков вытошнило.

В один из дней к ней на работу заявился Ройтс и сказал, что они с Пугловым собираются на авторулетку. Глядя на его бездумное, чисто выбритое лицо и крахмальной белизны сорочку, она поражалась – как это он так может? Неужели он настолько бесчувственный, что не понимает всей тяжести свершившегося?

А Ройтс действительно не мучился угрызениями совести. Все, что произошло в квартире у Симчика, отодвинулось в его сознании далеким миражом и каждая новая порция наркоты, принятая им, еще дальше отдаляла его от того дня.

С Пугловым они встретились возле казино.

– Снял небольшой банчок, – сказал Альфонс, устраивая свои длинные ноги в узком пространстве «опеля».

– Значит, деньги к деньгам, – и Игорь вырулив на главную улицу, поддал газу.

– Как они приходят, так и уходят, – философски заметил Пуглов. – Сегодня мы с тобой можем попытаться сорвать приз в пятьдесят кусков…

– У меня проблема с Лелькой, – отстраненно проговорил Ройтс.

– Я знаю, Игорек, но ты сам в этом виноват.

– Не пломбируй мне мозги. Что я – Бог? Я ей одно, она мне – другое, страшное…Не надо было ее привлекать.

– Давай об этом пока не будем. Ты в рулетку собираешься играть?

– Мне сегодня все можно, – Ройтс стукнул ладонью о баранку. – Любой подвиг мне по плечу, – сигарета вылетела в форточку, и, прокатившись за машиной, юркнула в кювет.

– Интересно, кто сегодня будет заправлять заездами?

– В прошлый раз был Роберт. Официант из «Рубинчика». А что это меняет?

– Если будет Роберт, он может нам подсказать, какую тачку лучше взять.

– А разве это для нас не все равно?

– А разве нет? От машины ведь зависит, будем мы участвовать в розыгрыше приза или останемся в качестве зевак.

– Ну, не знаю. Мне не кажется, что фортуну можно кидать, как хочешь. Если суждено нам пройти трассу, значит, пройдем.

– Пройти-то, может, и пройдем, только при этом у тебя под ногой не будет тормозов…И судя по оживляжу, в каком ты сейчас находишься, ты уже принял какую-то гадость…

– Анаболик и не более того, – Ройтс снова закурил. – Без расширенного сознания мировые рекорды не ставятся.

– А я бы тебе сегодня не советовал рисковать.

– Ты, Алик, своей Таньке советуй, а мне не надо.

Возле углового магазина Ройтс повернул на широкую, но по воскресному довольно спокойную улицу. Прямо, по переднему стеклу, светило слепящее солнце.

До начала авторулетки оставалось полтора часа. Она проходила на бывшем аэродроме гражданской авиации, который теперь не принимал и не отправлял в рейс ни одного самолета. Тут повелевали разные аттракционы, мелкая розничная торговля и несколько нарядных кофеюшников.

Уже на подъезде к аэродрому они поняли – спрос на предстоящее зрелище превышает предложение.

Возле турникетов стояло десятка три иномарок, начиная с последней модели «вольво» и кончая спортивными «пежо», которые в последний год стали входить в моду.

Ройтс припарковался возле солидного «Роллс-Ройса», цвета морской волны, и когда вылезал из машины, поделился с Пугловым своими наблюдениями.

– Если сюда пожаловал сам господин Суслопаров, значит, тут все уже схвачено.

– Я думаю, что этот парень свой драгоценный кумпол ради пятидесяти штук подставлять не будет.

– А это мы еще увидим.

– Это может случиться только в одном случае, если в гонках примет участие Бурин, – Пуглов с высоты своего роста окинул взглядом стоявший гурт машин. – Если его черный «линкольн» с тремя семерками здесь, значит, вся его компания в сборе.

– Ты не туда, Алик, смотришь, – вытянул руку Ройтс, – Вон, возле рыжего «фольксвагена», за бежевым «кронпринцем», стоит его «линкольн»…

– Отсюда не видно номеров, возможно, это тачка Комильфо. У этого нефтяного магната тоже «линкольн».

– По-моему, такие фраера сюда не приезжают, не тот уровень развлечений…Они свои игры проводят в Монте-Карло.

– Да у нас похлещи, чем в твоем вонючем Монте-Карло…Веселее…

– И я в гробу видел это Монте-Карло! – Ройтс харкнул и смачно сплюнул под колеса «Роллс-Ройса». – Мне бы очень хотелось этих фраерков пощипать.

– А хотеть не вредно. Пошли, Таракаша, в кассу, купим входные билеты.

– Ты прав. Мы сегодня лучше с тобой посидим на трибунах. И Роберт нам сегодня не помощник. – у Ройтса наступало наркотическое похмелье и он не знал удержу в раздражении.

– Надо было сюда вытащить Лельку, поели бы шашлыков…Может, махнешь за ней, а, Игорь?

– Я тебе уже говорил, – не пломбируй мне мозги. Мне ее хныканье вот где сидит – Ройтс большим пальцем черканул себя по горлу. – Лучше пошли за билетами, а то будем, как придурки, глазеть из-за забора.

Они подошли к кассе и купили два билета. Посовещались: брать ли сразу талон, дающий право на участие в аукционе машин, участвующих в гонке, или вместо этого купить несколько лотерейных билетов.

– На аукционе будут продавать то, что останется от заездов, хлам…Я тебе, Алик, давно в одном месте присмотрел подходящий «мерс» и ты в любой момент можешь его забрать…

– Ты не прав, тут никакого хлама не будет, разве что разобьется одна машина, та, которая будет без тормозов. Остальные просто сойдут с трассы и среди них нет ни одной консервной банки…

– Ты сам видел как в прошлый раз они сходи с трассы? Только дым из-под колес…

– Ну и что, в таких гонках это в порядке вещей.

После того, как купили лотерейные билеты, они миновали турникет, возле которого ошивались шестерки Суслопарова.

На трибунах царила праздничная суета. Возле киосков, словно мухи на коровьих титьках, кучковались расфуфыренные жены бандитских авторитетов. Левее детского аттракциона, с двумя центровыми шлюхами, калякал Юрка Королев, подручный Суслопарова. На нем, несмотря на жару, надет черный костюм и клетчатая рубашка с полосатым галстуком.

– Король, как всегда, с дурой под полой…А что-то не видно Нерона, может, где-нибудь на Канарах зализывает оторванную клешню…

– Ты что, Таракаша, с луны свалился? Нерон уже две недели как отбросил копыта. Надо читать прессу…

– Сам отбросил или ему помогли?

– Заражение крови…Нижайший поклон нашему Толстяку…Владимиру… как его…Ефимовичу…

– Что-то не верится. Такие субчики, как Нерон, обычно загибаются от пули или от шашки тротила под днищем тачки.

Они съели по шашлыку и запили сухим вином. Ройтс, облизывая пальцы, изрек: «Нам надо кое-кого из этой шушвали потрясти.

– Смотри, чтобы тебя не потрясли.

– С меня нечего взять, но я не я буду, если через полгода я сам сюда не притащусь на таком же «линкольне».

– Поживем, увидим, – рассудительно сказал Пуглов. – Вообще-то мило волку теля, да где ж его взять.

– Брось, Алик! Неужели мы с тобой глупее Короля или того же Налима?

– О последней сволочи ни слова! Что касается моих дел…Честно скажу, пока задача-минимум – обойтись в ближайшие двадцать четыре часа без услуг похоронного бюро. И без появления на горизонте какого бы то ни было ментовского элемента.

– Забудь о таких кошмарах, а не то у меня сейчас начнется оральный понос.

– Не будь, старик, жлобом, дай перевариться шашлыкам.

– Да я так, к слову…Вон, в третьем ряду, сидит Суслопаров. Я его бабу не отказался бы промарафетить. Нет, Алик, все в этом бардачном мире покупается. Я ж Суслопарова знаю, как облупленного. У него вечно потели ноги, как от хорька несло. В одной камере невозможно было сидеть. Ты думаешь теперь он другой? Такой же, только наел пузо и не будь у него столько бабок, эта дива тире блядь, которая с ним, не села бы с ним на одном поле с…ь.

– Не спорю, может все так, но на мой взгляд, любые бабки без игры – пыль, грязь. Ты думаешь бывший король Египта Фарух был дураком, когда просаживал в казино свои миллионы?

– Конечно, придурок девяносто шестой пробы! Один небольшой укольчик может заменить и бабу, и бабки, и любую игру. Все в этой жизни относительно да и сама наша жизнь, черт ее подери, сплошное очко или бура. Ну в крайнем случае, рулетка, которую мы сейчас будем смотреть…Я Лельку спокойно подложил бы под самого затрюханного бомжа, если бы он мне сейчас сделал маленький укольчик. Или угостил бы малюсенькой розовой таблеточкой по имени «севредол»…

– Красиво, звучит! – Пуглов с забытым любопытством взглянул на Ройтса. – Можно подумать, что ты ходишь без резерва…

– Представь себе, хожу. Мне не нравится быть постоянно на форсаже. Иногда специально тяну резину, чтобы потом получить райский кайф.

– Тоже мне, нашелся нарком-гурман. Лучше завязывай, иначе пристрастие это согнет тебя в бараний рог.

– Вот расконторю какого-нибудь жирного леща тогда и завяжу. А сейчас нет смысла…

Они нашли свои места под тентом. Кругом был разноцветный народ, в основном группками, молодежь до тридцати лет. Внизу, на первых рядах, раскрепощался уголовный бомонд.

Оттуда, где сидели Пуглов с Ройтсом, хорошо был виден старт: три широких красных полосы поперек трассы. Судьи в зеленых широких шортах и рубашках-аппаш что-то между собой обсуждали. У одного из них в руках стеклянная пирамидка. В нее положат пятьдесят тысяч долларов, а саму пирамидку установят на финише гоночной трассы, чтобы она была путеводной звездой для претендентов на победу.

В глубине стадиона, отливая лаком и хромом, стояли несколько новеньких иномарок, которым предстояло участвовать в авторулетке. И какая-то из них – без тормозов.

– Послушай, Алик, а не заключить ли нам пари – на того, кто победит?

– Ты хочешь сказать – на того, кого первым вынесут вперед ногами? Пусть пройдет жеребьевка, а там посмотрим. Н если поедут Суслопаров и Бурин, я, естественно, поставлю на Бурина.

– Суслопаров старше Бурина, но более накаченный…

– Это для гонок не решающий фактор. Зато Суслопаров больше сидел и у него нервы быстрее сдадут. Но пока мы можем с тобой держать пари только насчет того, кто из них будет участвовать.

– Ты меня, Алик, знаешь: я готов с тобой спорить даже о том, какое твое яйцо зачешется первым.

– Тогда мы с тобой валяем большого дурака, не зарабатывая на этом деньги.

– Иногда зарабатываем.

– Это мизер, а не деньги! Тебе о чем-нибудь говорит слово «Лендбрук»?

– Наверное, папа какого-нибудь моющего средства?

– Это название одной английской фирмы. Ты знаешь, на чем она делает сумасшедшие бабки? – Пуглов снял с ноги немного жмущий туфель. – Когда из лондонского зоопарка улетел орел, этот «Лендбрук», купив на три минуты телевизионного времени, заключил со зрителями пари – вернется ли птица в зоопарк или нет?

– Сто лет им, придуркам, этого ждать, – у Ройтса в голосе нетерпеливое дребезжание.

– Срок пари – сутки.

– Да не сношай ты мне мозги, говори! Что дальше?

– Ничего особенного: публика поставила двадцать тысяч фунтов за то, что птица прилетит назад.

– Ну и, конечно, этот «Лендбрук» всех натянул на пяльца?

– Держи карман шире! Орел то ли из-за плохой погоды, то ли проголодался, но как миленький вернулся в клетку, двадцать тысяч улетели к зрителям…

– А фирме – кранты?

– Ничего подобного! Перед этим она заключила десятки пари на миллион долларов. Например, в каком году Мадонна подхватит спид и на каком году жизни откинет копыта Шварценеггер. Все просто, как этот стадион.

– Послушай, Алик, ты пока об этом особо не распространяйся…

– Хочешь тоже заняться таким бизнесом? Только когда будешь открывать такую контору, пригласи меня разрезать ленточку. Идет?

– Издеваешься? Мне от таких разговоров захотелось дико трахаться.

– Так сбегай в кустики, отмастурбируй. Или смотай к Лельке, заодно утешишь.

– Ты меня сейчас достанешь, что я действительно отвалю отсюда.

Пуглов стал закуривать, а закурив начал обзирать близлежащее пространство стадиона.

На старт начал движение «мерседес-600». Он мощно катился по гаревой дорожке и, словно демонстрируя свое достоинство, сделал широкий разворот, наехал на красные полосы.

Слева от Пуглова белобрысенький паренек рассказывал своей загорелой девушке правила гонок. «Ничего сложного в авторулетке нет, – убежденно говорил юный болельщик, – тяни жребий и, если повезет и тебе достанется машина без тормозов…Только на машине без тормозов нужно преодолеть тот коридорчик, ограниченный синими рейками. В этом, в принципе, вся соль: нужно проехать по этому коридорчику, не снижая первоначальной скорости – 100 километров в час. А эту скорость нужно развить на участке в триста метров – не больше и не меньше, только сто км…Но в машине установлены датчики: нажмешь на тормоз раньше, чем кончается трехсотметровая полоса, сходишь с трассы. Это сделано для того, чтобы никто не мог заранее приготовиться. Должен сыграть фактор неожиданности…»

Ройтс, видимо, слыша разглагольствования юнца, тоже в чем-то засомневался.

– В общем мне все понятно за исключением одного. Если за участие в гонках платят по одной штуке, а всего двадцать заездов и все на новеньких машинах…Не понимаю, в чем, собственно, бизнес? Может, я чего-то с наркоты не соображаю?

Пуглова от жары разморило и ему не очень хочется попусту болтать.

– Это же рекламное шоу, чего тут не понять? Дилеры автозаводов отваливают на рекламу столько, что зеленью можно устлать весь стадион вместе со всей этой ожиревшей мразью. Вот тут и столкнулись интересы Бурина с интересами Суслопарова. Сорок процентов имеет Бурин, тридцать Суслопаров, а остальные тридцать разметались по мелким бандитским группировкам. Но и Бурин, и Суслопаров хотят забрать это под свой контроль. По?

– А мы тут с тобой при чем? Мне, что – некуда свои деньги девать кроме как отдавать их этим пикадорам? Или мы с тобой совсем охренели?

– Так это же игра! Удовольствие, за которое надо платить…

– Но это же откровенный наглеж! Это, что же получается…Это все равно, что больной и нищий содержит богатого и наглого…

– Ну это с какой точки зрения посмотреть…

Судья дал отмашку и «мерседес» приготовился к старту. К водителю подошел распорядитель гонок, бывший чемпион по баскетболу, и, видимо, напомнил тому правила гонок.

Судья, еще раз взглянув в сторону «мерседеса», взмахнул флажком.

Машина легко, буквально за несколько секунд набрала скорость и понеслась навстречу неизвестности. На размышления гонщику оставались тоже секунды, ибо трехсотметровый отрезок трассу почти весь уже ушел под колеса. Водителя полностью захватила приближающаяся поперечная полоса. Он, конечно, понимал, что нельзя терять и сотой доли секунды – правила строги и неукоснительны.

Однако «мерседес» на глазах затаившей дыхание публики тут же вышел из игры – у него сработали тормоза. По правилам гонок он должен после этого свернуть вправо, на газон и там отдаться во власть технарей.

Второй шла темная «ауди». Шик и блеск! На ней ехал довольно полный человек, в белом глухом шлеме. И ему тоже не повезло: блестяще преодолев триста метров, и затормозив на черной поперечной полосе, он понял, что пятьдесят тысяч долларов достанутся кому-то другому.

– И этот, гусь, спекся, – прокомментировал Ройтс.

– И не он один, – Пуглову захотелось пить.

И вдруг по стадиону объявили, что в подбирающемся к старту «форде» под номером восемь, находится президент нефтяного транзита Борис Малинович. По кличке Комильфо. Услышав это сообщение, Ройтс аж слетел с лица.

– Вот это номера! Ты слышал? Я понимаю, мы с тобой ради пятидесяти штук можем рисковать башкой, а он-то, этот пикадор, что здесь забыл?

– А ты как будто не знаешь, что это шоу называется «авторулетка»? Проверка жилы…Во всяком случае, слабонервный эту дистанцию не пройдет. Кроме денег этим ребятам нужен еще понтяра…Экстрим!

Когда «форд» встал на старт, из него вышел еще довольно молодой черноволосый человек, в белом костюме, и взял из рук обслуги красный гоночный шлем. На нижних рядах раздались хлопки и крики: «Борис, ты прав! Боря, ты абсолютно прав!»

Движения Комильфо были размеренные и именно по ним можно было судить, насколько он собран и в то же время, насколько взвинчен.

– Я бы на этой марке не рискнул, – сказал Ройтс. – У «форда» очень сильный накат и система управления не та, что у немецких тачек.

– Но ты, старик. Только посмотри, как пылит это «форд»! – Пуглов аж приподнялся со скамейки и подался вперед.

– Это только начало, а нам интереснее финиш, – Игорь тоже встал, его жгло нетерпение.

Они увидели, как машина, ведомая Комильфо, преодолев 300-метровую полосу, стала входить в коридорчик из цветных планок и ленточек. По стадиону прокатился клич: «Боря, даешь рулетку!» И все, кто обременял своими задницами трибуны, вскочили с мест и диким ревом стали сопровождать гонку.

Машина преодолела три умопомрачительных поворота, но впереди ее ждало еще столько же. Это был высший пилотаж, симфония слаженности движений механизма и человека. Весь стадион понимал, что судьба этого заезда зависит от одного-единственного мгновения, от крохотной выщерблины, от микроскопического доворота баранки. И потому трибуны, как помешанные, скандировали: «Боря, финиш! Даешь финиш без тормозов!»

– Этот парень мне нравится, – сказал Ройтс и судорожным движением выхватил из пачки сигарету. Однако прикуривать не стал.

На последней кривой, возможно, на крошечном камешке, «форд» вдруг бросило на синюю ограничительную рейку, и машина готова была врубиться в нее, но в последний момент Комильфо вывернул колеса и удержался в коридорчике. Правда, сделал он это несколько размашисто и потому машина встала на два боковых колеса и, накренившись, понеслась из колеи.

Из-за шума движка Комильфо не слышал ревущей толпы, отдельных истерических выкриков и свиста зрителей. Теперь весь стадион в едином порыве скандировал: «Даешь приз! Приз – восьмерке»! Однака толпа опережала события. С машиной вдруг что-то произошло невероятное: она, словно обо что-то споткнулась. Фары и бампер нырнули вниз, багажник взлетел вверх и в эти доли секунды из ее окон вырвались тугие снопы огня. Над трибунами прокатился раскатистый взрыв.

Стадион враз выключился. Наступившая тишина могла бы соперничать с мертвым сном.

Ройтс локтем толкнул Пуглова и показал на летящую, словно бумажный змей, дверцу «форда». Крыша от него упала за ангар, в котором разместилась оптовая строительная фирма.

Вечером, в передаче новостей, показали другой кадр, отснятый каким-то любителем: воздух прочерчивало что-то круглое – это был красный шлем Комильфо, но пустой или с частью его тела, телевидение не сообщало. Крупным планом – тела погибших при взрыве, дикая паника, плачущие женщины, уводящие со стадиона детей.

– Кажется, этот парень навсегда сошел с трамвая, – сказал Пуглов, не подозревая, какой серый оттенок приобрело его лицо. – Отсюда надо быстрее рвать, скоро приедут менты.

– Пойдем сначала попьем спрайта, – Ройтс чувствовал во рту невероятную сухость.

– Какой, к черту, спрайт, Таракаша! У меня в бардачке дура лежит. Рвем отсюда пока толпа в шоке…

На автостоянке уже шла заварушка. Видно, не у одного Пуглова в машине находились недозволенные вещи. Активнее всех локтями и кулаками работали люди Короля. Они пытались вывести со стоянки «Роллс-Ройс», но им мешали.

Ройтс кому-то дал по зубам, кого-то послал к такой-то матери. Пуглов, сжав челюсти, потным плечом пробивал дорогу и лишь изредка бросал: «С дороги, сучара!»

Когда они добрались к своей машине, увидели, как четверо бритоголовых оттаскивали их «опель» в сторону.

– Уберите эту паскуду! – орал взбешенный Король. Витек, беги за шефом! Возьми с собой Кузнеца. Отвечаете, падлы, головой!

Ройтс не стал разводить дипломатию: дверцу своей машины рванул с такой силой, что двое трущихся возле нее оглоедов Короля, враз были отброшены на газон.

– Убирайтесь, дешевки! – орал Ройтс и ногой ударил белым штанам в пах.

В расстройстве он никак не мог попасть ключом зажигания в замок и даже не отреагировал, когда кто-то из шустрил Короля звезданул бутылкой по лобовому стеклу. По нему пробежали трещины, но это уже никого не волновало.

Пуглов, отбиваясь от двух накаченных лбов, одетых, как близнецы, в джинсовые костюмы, забрался, наконец, на сиденье и, потирая ушибленное место, прохрипел:

– Вот тебе, Таракаша, и спрайт! Если можешь, покажи, пожалуйста, как быстро может бегать твоя тачка…

– Не бздырь, Алик, пока мы укладываемся в график.

Они помчались вдоль стадиона, но не в сторону центра, а по пыльной дороге, ведущей к городской свалке.

Ройтс то и дело зыркал в зеркало, слизывая с усов капельки пота.

– Сейчас перекроют все дороги, – Пуглов отщелкнул бардачок и вынул «парабеллум». – Возле той сосны остановись, я его тут где-нибудь приныкаю. Нет ли у тебя кусочка ветоши.

– На заднем сиденье целлофановый кулек…Кажется, сзади кто-то пылит. Пока не рыпайся, – тихо предупредил Ройтс.

– Игореха, стой! – Пуглов на ходу отмахнул дверцу и выбрался из резко затормозившей машины. Обошел ее с капота и направился к сосне, росшей в десятке метрах от дороги. Не нагибаясь, он бросил в траву пистолет, а сам вернулся к машине.

К ним приближался «линкольн – это было заметно по играющим в лучах солнца никелированным ободкам и бамперу. Широко расставленные фары блестели, словно надраенные алмазной крошкой.

Кто в городе не знает Бурина? Разве что слепой. Его портреты одно время не сходили с газетных полос. Это было в пору тротиловой войны, когда Бурин со своей командой завоевывал место в теневом бизнесе.

Пуглов знал Бурина – тот не раз захаживал к нему в кабак, однако, близких отношений между ними не сложилось. И сейчас он собственной персоной предстал перед ними.

На нем был бежевый костюм, на ногах светло-коричневые штиблеты. Из-за темных очков – ни холода, ни зноя. Аккуратные, но все же не такие элегантные, как у Ройтса, черные усики, неплохо гармонировали с цветом его машины.

Бурин, подойдя к стоящему у багажника Пуглову, спросил:

– Это вы сейчас, Алик, дрались? – он большим пальцем тыркнул в сторону стадиона.

– Не дрались, а хотели оттуда побыстрее смотаться.

– К чему такая спешка? Можно подумать, что ваше бегство как-то связано с покушением на Комильфо.

– Это все, что ты, Бура, хочешь нам сказать? – Пуглов жалел, что «парабеллум» сейчас очень некстати отдыхает не у него в кармане.

– Нет, не все! – Бурин подошел к задней дверце «линкольна» и широко распахнул ее. – Серый, вылазь, сменишь колеса…

Из машины вылез среднего роста, сухощавый, лет двадцати пяти, субъект. Он был в черных джинсах, в светлой льняной рубашке, поверх которой была надета кожаная безрукавка со множеством карманов. Пуглов отметил, что этот, в общем-то симпатичный типчик, не способен смотреть людям в глаза, и отчуждения в его повадках, наверное, больше, чем у Бурина денег. У парня тонкие губы, узкий лоб и сильно вздернута правая бровь. Такой крутой изгиб чаще всего присущ людям, которые часто вглядываются в оптический прицел снайперской винтовки…

– Отвезете этого парня в аэропорт и дождетесь пока он не улетит московским рейсом, – в тоне Бурина повелевала безапелляционность. Он взглянул на часы – До отлета осталось чуть больше восьми минут…И не дай Бог, сдать вам этого парня ментам. Кстати, Алик, у меня к тебе личная просьба – оставь Налима в покое.

– Не много ли для первого раза даешь поручений? – едва себя сдерживая, спросил Пуглов.