Текст книги "Пётр второй"

И тут же он стал писать характеристику на Петра Васильевича, периодически задавая тому уточняющие вопросы.

Закончив, он передал бумагу просителю со словами:

– Хоть характеристика и получилась длинной и весьма пространной, но она явно положительная. И тебя точно возьмут на эту работу».

– «Точно, точно. Возьмут непременно!» – радостно добавила и его дочь, с весьма приветливой улыбкой неожиданно вошедшая в кабинет отца.

Растроганный Пётр Васильевич не знал, как ему и благодарить барина.

Радостный и окрыленный высокой оценкой своей личности прилетел он домой, показывая Гликерии:

– «Вось, глядзи, дав! Ты мела (была) рацыю (права)».

Гликерия, улыбаясь, прочитала бумагу и аккуратно сложила её вчетверо для упаковки в конверт.

– «Вось, Пеця, ты завсёды да усих людзей з дабром и дапамогай, усё робишь им якасна (качественно) и акуратна, и яны табе таксама (также) дабром алплацили (отплатили)!» – подвела итог Гликерия Сидоровна.

Они вместе ещё раз проверили наличие необходимых бумаг – письма к брату с согласием, заявления, автобиографии и характеристики от барина, и аккуратно запечатали их в один из подаренных ранее Парфением конверт.

В томительном ожидании прошли почти три недели. Началась зима.

Но вот долгожданный ответ был получен. За чтением, как никогда долгожданного письма из Серпухова, собралась вся семья.

Из письма Парфения Васильевича все поняли, что Пётр Васильевич принят на работу столяром-модельщиком на Серпуховской литейный завод, но с испытательным сроком, после успешного прохождения которого, его семье будет предоставлено постоянное жильё в рабочей казарме.

Причём брат просил Петра выезжать всей семьёй немедля, так как уже договорился о временном размещении его семьи в пока пустующей комнате одного из бараков для чернорабочих.

А местом их встречи по пути в Серпухов он назначил свой прежний калужский адрес.

И снова начались семейные сборы в дорогу. Но теперь всё было гораздо проще. С собой брали только одежду, постельное бельё, посуду и продукты. Всю мебель, в основном чужую, оставляли в доме.

На всякий случай Пётр Васильевич прихватил с собой и кое-что из своего любимого инструмента.

Простились с, приютившим их больше чем на год, домом и отправились в путь.

До ближайшей железнодорожной станции Мещевск их вызвался подвезти на двух санях один из местных крестьян Степан с сыном Иваном.

Со Степаном у Петра Васильевича сразу сложились весьма дружеские отношения. Поначалу их сблизило происхождение рода Степана тоже из Западной Беларуси, а потом эти двое работящих и мастеровых крестьянина сдружились и по совместной работе.

По новой дальней дороге братьев Кочет теперь всё больше охватывало необыкновенное волнение перед ожидавшим их новым, неизведанным и наверно интересным. Ведь впереди их ждала неведомая для них ранее жизнь в городе.

И вся семья Кочетов теперь искренне надеялась, что их страдания, связанные с эвакуацией и жизнью на фактически чужой для них земле, закончились.

Глава 4
Серпухов (декабрь 1916 – март 1918 гг.)

Пока Кочеты утром собрались, выехали не рано, когда уже рассветало.

Теперь, от ставшей чужой деревни Космыново, пара саней с семьёй Петра Васильевича Кочета двинулась не на восток, откуда они прибыли в конце лета прошлого года, а сначала на юг в сторону деревни Борисново.

Степан хорошо знал эту дорогу, ведшую далее на юго-восток к деревне Слаутино и затем восточнее по пойме реки Ольшанка через деревни Пищево и Басово к железнодорожной станции Мещевск, открытой ещё в 1899 году.

Его сын Иван с братьями Кочет сели во вторые сани. Втроём, им молодым, было веселей. Но когда уже накатанная зимняя дорога стала хорошо видимой и узнаваемой, они обогнали скользившие впереди сани с родителями.

– «Эй, папаня, посторонись и догоняй!» – лишь успел выкрикнуть Иван, при обгоне на повороте чуть не уронив на снег укрывавший ноги ковёр.

Дорогу в почти тридцать пять километров преодолели пополудни.

Степан остановился у дома своего давнего знакомого – путевого обходчика Кирилыча, который всё знал о железной дороге, поездах и, главное, о расписании их движения, сразу обрушившись на него:

– «Кирилыч, здорόво! Принимай временных гостей! Это мой, считай земляк с семьёй. Их надо посадить на поезд до Калуги».

– «Здорόво, Степан, здорόво! Давненько ты ко мне не заезжал, давненько! О-о! И Ваня с тобой! – похлопал он по плечу паренька – А чего ж не посадить? Посадим! Только вот не все поезда здесь останавливаются – взглянул он на Петра Васильевича, тут же переводя взгляд на Гликерию – Вы, как будете? Обедать или нет? Если нет, то на ваше счастье скоро как раз поезд придёт. А если на него не успеете, то их сегодня больше не будет и придётся заночевать. Но у нас с этим не просто. Так что решайте!».

И все Кочеты, не сговариваясь, решили садиться на ближайший поезд.

– «А когда поезд придёт-то?» – задал вопрос самый младший из них.

– «Так часа … через полтора, а может и раньше. Ну, пошли покупать билеты!» – заулыбался довольный Кирилыч.

– «Так могли бы и пообедать успеть!» – лишь пробурчал недовольный Борис.

– «Ничога, у цягнику (поезде) падсилкуемся (подкрепимся) – успокоил его отец – тольки (лишь) б сесци (сесть) ув яго!».

– «Зато дό ветру успеем сходить!» – засмеялся Петя.

Разгрузившись, покормив лошадей сеном из саней, и попоив их водой, разбавленной кипятком от Кирилыча, Степан с Иваном попрощались с Кочетами:

– «Ну, дόбре, братки! Счастливого вам пути!».

– «Спасибо вам, прощайте! А вы ещё затемно успеете до дома добраться!» – громче всех и за всех распрощалась с ними Гликерия Сидоровна.

Взяв деньги, Кирилыч показал Кочетам, где им занять места у рельсов.

– «Поезд будет стоять недолго, так что вещи приготовьте и быстро залезайте в вагон! Я вам больше не нужен» – простился он.

Пока кто-нибудь из Кочетов дежурил у вещей, остальные грелись в небольшом помещении станции.

Но поезда ждали недолго. Вскоре под звуки гудка сначала увидели дым, а потом и приближающийся паровоз.

Остановка действительно оказалась короткой. Но все Кочеты с вещами успели залезть на подножку, а потом и спокойно разместиться в почти полностью заполненном пассажирами вагоне, среди которых оказались и такие же, как они, беженцы. По дороге невольно разговорились, обменявшись своими знаниями и последними новостями. Оказывается, всех этих беженцев везли уже в Московскую губернию.

– «Добра вам – адразу ув Маскоувскую губерню. Мы вось таксама туды едзем, але праз (спустя) поувтара года!?» – чуть завистливо резюмировал Пётр Васильевич.

По пути их поезд несколько раз останавливался. Особенно длительной была остановка в Бабынино, на которой из поезда выгрузили много раненых для отправки на подводах в местный госпиталь.

Когда все успокоились, отвлекшись на разговоры, сидевший у окна Петя стал любоваться, пробегающими мимо зимними пейзажами, невольно раздумывая:

– Что ждёт нас в Серпухове? Как мы там устроимся? Как сложится работа у отца? А как будет с учёбой? Какие там живут люди? Чем занимаются? Как примут нас? И вообще, что там нового? А всё-таки очень интересно узнать, как всё будет!

Терзания мальчишки прервал очередной затяжной паровозный гудок – поезд подъезжал к Оке.

В Калугу приехали в сумерки. Кочеты быстро покинули свой, уходящий далее на Москву, поезд, нашли извозчика и поехали на ночлег по адресу прошлого проживания Парфения Васильевича.

Хозяйка дома была им заблаговременно предупреждена, потому встретила временных гостей вполне дружелюбно.

– «Здравствуйте, здравствуйте! – ответила Василиса Ивановна на дружное приветствие Кочетов – Ну, проходите, раздевайтесь. Парфений меня предупредил, но я вас ждала завтра! Так что придётся пока … без ужина. Сейчас я вас чаем напою!».

– «Да не беспокойтесь вы! У нас еда есть, но от кипятка не откажемся!» – за всех по-хозяйски ответила Гликерия Сидоровна.

Но поужинали все вместе, привезённой Кочетами едой, – надо же было хоть как-то отблагодарить хозяйку за ночлег.

Ведь от денег, предложенных Петром Васильевичем, она бурно отказалась:

– «Да полноте вам! Мне Парфений Васильевич заплатил сполна! Это я ему теперь должна… и обязана по гроб жизни!».

Увидев удивление на лице Петра Васильевича, Василиса Ивановна добавила чуть с грустинкой:

– «Да завтра вам расскажу. А сейчас пора спать. Утром вам незачем спешить, можете даже погулять по городу – он у нас очень красивый. Ваш брат Парфений никак не хотел отсюда уезжать, но вот пришлось ведь».

– «Дарэчы, а Парфений кали ж за нами прыедзе?» – переспросил Пётр Васильевич, невольно подавляя своё любопытство по поводу взаимоотношений брата и хозяйки этого дома.

– «Обещал как раз завтра к вечеру. Вот его телеграмма…, – успокоила его Василиса Ивановна, протягивая листок, – ещё одну ночку здесь переночуете».

Из весточки брата к Василисе Ивановне Пётр Васильевич понял, что тот действительно приедет завтра к вечеру и вместе с её сыном Трофимом.

Даже от короткого текста телеграммы брата к этой женщине явно веяло теплотой в их отношениях, но задавать вопросы на эту тему Пётр Васильевич счёл пока нетактичным.

Хотя всем Кочетам в последние годы было и не привыкать к долгим и изнурительным переездам, но, всё же, лёгкое волнение от предстоящей дороги в неизвестное долго не позволяло старшим из них заснуть. Лишь их сыновья, до этого вдоволь надышавшиеся морозным воздухом, оба крепко спали.

Проснувшись не рано, Кочеты в тáящих предрассветных сумерках всей семьёй погуляли по улицам Калуги, искренне восхищаясь красотой этого древнего города.

Они обошли практически весь центр, попутно заходя в продуктовые магазины, дабы купить себе дополнительного провианта в дорогу.

Довольные и чуть замёрзшие вернулись они в приютивший их дом, в котором хозяйка уже ждала всех к обеду. После него Гликерия с Василисой Ивановной занялись варением картофеля и яиц, жарением мяса и печением пирогов для Кочетов в дорогу.

Для согрева в пути хозяйка налила им целую бутыль самогона.

– «Василиса Ивановна, да куда нам столько?!» – удивилась Гликерия.

– «Ничего, ничего, в дороге не выпьете – потом дома им согреетесь!» – ответила та.

А вечером к дому подкатил длинный гужевой фургон, запряжённый парой лошадей, и на пороге появились замёрзшие от долгой зимней дороги сын хозяйки Трофим и Парфений Васильевич Кочет, одетый почему-то в военную форму.

Для согрева долгожданных гостей хозяйка выставила заранее приготовленный ею самогон, и начавшееся застолье продолжилось допоздна.

Мужчины оживлённо рассказывали что-то, споря о политике, при этом горячо перебивая друг друга.

А женщины и мальчишки в основном внимали им, лишь изредка перебрасываясь между собой фразами и комментариями.

Под впечатлениями от задушевной беседы, спать легли поздно.

А утром, когда чуть рассвело, распрощавшись с хозяйкой и её сыном, пятеро Кочетов на телеге-фургоне двинулись сначала на восток, а потом на северо-восток к Серпухову.

Дорога до него протяжённостью более ста километров, с отдыхом для лошадей и людей и с ночёвкой, заняла двое суток.

Примерно на полпути заночевали в селе Петрищево в том же доме, в котором позапрошлой ночью ночевали Парфений Васильевич и Трофим.

Утром снова отправились в путь.

В начале зимы снег ещё был неглубокий. Да и дорога на Серпухов была хорошо наезжена. Но к городу подъехали уже в темноте.

От шума копыт и колёс по настилу, при въезде на большой мост через реку Нару, дремавшие Кочеты проснулись.

Всех их удивило, что, стоявший на фоне часовенки при съезде с моста, городовой отдал честь Парфению Васильевичу.

– «Брат, а ты тут у горадзе нейки вялики начальник, раз гарадавы табе гонар (честь) аддаув?!» – одновременно и с завистью и с гордостью и чуть с ехидцей спросил Пётр Васильевич.

– «Да нет, просто он человек воспитанный и видать хорошо обученный – увидел во мне военного, честь и отдал!» – с гордостью за себя и своих горожан бросил камешек в огород брата-крестьянина отставной унтер.

После моста сначала поехали по Дворянской улице, на втором перекрёстке которой увидели ещё один пост.

На недоумённые взгляды родственников Парфений Васильевич сразу пояснил:

– «А поперёк у нас идёт улица, специально мощёная на деньги известного мецената Варгина, названная в его честь, и проезд по которой стоит три копейки!».

– «А деньги кому идут – Варгиным?!» – пошутила, было, Гликерия.

– «Нет, нет, деньги идут в городскую казну!» – ответил ей деверь.

– «А эта площадь у нас называется Гостиный двор, – пояснил он почти сразу после поворота направо, – и теперь мы едем по Московской улице».

– «Дядь Парфений, а откуда у тебя такая … кибитка?» – всё ещё спросонья, будто неожиданно что-то вспомнив, спросил Борис.

– «Так я её одолжил в ближайшем госпитале, племяш!».

– «Видаць, ты карысныя сувязи займеув?!» – спросил Пётр Васильевич.

– «Так я знакомых нашёл, сослуживцев по Вильно. Вот и помогли!» – успокоил брата Парфений Васильевич.

– «Хваткий ты мужик, Парфений… тебе бы жениться надо» – заключила Гликерия.

– «Ды не лезь ты са сваими парадами (советами)! Ён сам разбярэцца, кали и што яму рабиць!» – чуть раздражённо прервал жену Пётр Васильевич.

– «Ладно, ладно вам. Отвлекли вы меня. Мы ведь проезжали по мосту, деньги на строительство которого и часовенки при съезде с него дал всё тот же наш местный промышленник Николай Иванович Варгин из известной купеческой династии Варгиных. А Алексей Иванович Варгин построил тот самый Варгинский чугунно-литейный завод, на котором ты, Пётр, надеюсь, будешь теперь работать».

– «А-а, – понял его брат – а дзе ён стаиць?».

– «Так в конце вот этой же Московской улицы, недалеко от Оки».

После трёх перекрёстков снова выехали на маленькую площадь с небольшим замёрзшим водоёмом посередине. А проехав ещё один перекрёсток с Большой Высоцкой улицей, подъехали к угловому дому на перекрёстке с Малой Высоцкой улицей, свернув на неё.

– «Ну, вот, мы и приехали! Хорошо, что в оговоренное время уложились, а то было бы перед людьми неудобно. Да и им от своего начальства досталось бы. А так – на день раньше срока телегу возвращу.

Как разгрузимся, так я и отвезу её!» – внёс окончательную ясность Парфений Васильевич, тормозя у входа в дом и откидывая с ног покрывало.

– «Дядь Парфений, и я с тобой! – вдруг воскликнул любознательный Петя – можно, тять?».

– «Так, так, суправадзи дзядзьку, а то ён без цябя назад дарогу не знойдзе (найдёт)!» – под всеобщий и радостный смех от завершения долгого пути ответил ему отец.

– «Парфений, а как это место хоть называется?» – поинтересовалась Гликерия, скидывая с себя тулуп.

– «Так Малая Высоцкая улица Высоцкой Слободы и будет».

Дружно перетаскав все вещи в одну из комнат второго этажа, Парфений с младшим Петром снова двинулись в путь, а остальные члены семьи принялись разбирать вещи, размещаться в комнате и готовить ужин.

А ехать пришлось совсем недалеко – почти рядом – обратно по Малой Высоцкой улице через Московскую улицу в первый же поворот налево на Фабричную улицу, на которой далее через полсотни метров справа размещался госпиталь, у персонала которого на трое суток и одолжил крытую телегу Парфений Васильевич.

– «Дядь Парфений, а в этом госпитале солдат лечат? А сколько их там, много?» – начал расспрашивать дядю младший племянник.

– «Да, лечат раненых. Говорят там с сотню коек будет».

– «А там, в глубине, что за большой дом?» – снова спросил Петя.

– «А это больница. И её и этот госпиталь на свои деньги построила купчиха, фабрикантша и меценат Анна Васильевна Мараева – ответил тот – Вон, видишь справа, на повороте мы проехали мимо красивого здания? Это её дом-особняк, а дальше вправо и сзади в Заборье идут корпуса её ткацкой фабрики».

– «О-о! Какой большой и красивый дом! И фабрика большая! А что она делает?».

– «Раньше там ситец ткали и на ярмарки возили. Насколько я был наслышан – на Нижегородскую и Урюпинскую. А народу на ней сколько много работало! Но сейчас она закрыта!».

– «А почему?».

– «Какие-то проблемы с финансами были. Наверно не рассчитала Анна Васильевна своих силёнок – слишком много благотворительностью занималась! Сколько вон для людей построила. Говорят, ещё, что она построила старообрядческий Покровский храм и богадельню при своей фабрике, и много денег потратила на покупку каких-то интересных и дорогих коллекций. Так что в итоге фабрика за долги и была кому-то продана, а ткачи вон все на улице оказались. Но всё равно все её поминают добрым словом!».

– «Да, жалко людей! И её жалко – старалась, старалась».

– «Да, жалко. Действительно, стараешься людям добро делать, и нá тебе – всё псу под хвост! Давай днём сюда придём и всё рассмотрим» – в заключение предложил дядя Парфений.

Домой они вернулись возбуждённые от взаимно интересной беседы.

Бездетный дядя был доволен своим добрым и любознательным двенадцатилетним племянником, а тот – много знающим, авторитетным и благородным дядей.

На следующий день мужчины Кочеты пошли на завод. Путь до него по Московской улице занял около четверти часа.

После того, как они прошли перекрёсток с примыкающей слева Фабричной улицей, Парфений обратил внимание брата:

– «Пётр, смотри, вот справа лесопильный завод Шибаева, а после него будет твой».

К чугунно-литейному заводу Алексея Ивановича Варгина строения лесопильного завода его зятя Шибаева примыкали с запада и с севера.

– «Петь, кстати, в случае неудачи на заводе ты смог бы попробовать себя в давно знакомом тебе лесопилении».

– «Вядома (конечно), але (но) я увпэвнены (уверен), што змагу мадэльшчыкам!».

К удовлетворению братьев никаких проблем с принятием на работу Петра Васильевича Кочета не было. Его взяли с испытательным сроком, который, в зависимости от его успехов, мог быть сокращён. Ему было также обещано, что после этого его семье будет предоставлено бесплатное жильё в новой достраивающейся казарме для рабочих.

Сразу же были устроены на учёбу его сыновья Борис и Пётр.

Но теперь это была не просто школа, а одно из шести высших начальных училищ города, число которых из-за роста населения за последние пятнадцать лет удвоилось, в том числе и из-за наплыва беженцев из западных губерний России.

Такие училища поначалу были созданы как уездные. С 1872 года они были преобразованы в городские, а в 1912 году – в высшие начальные училища.

Но обучение в таких училищах было платным. Однако все эти расходы на себя пока брал работодатель Петра Васильевича.

Высшие начальные училища состояли из четырёх классов с годичным курсом в каждом. В них принимались дети, окончившие начальную школу.

Эти училища занимали промежуточное положение между начальной и средней школой. Их училище оказалось со смешанным составом. Но в городе также имелись чисто мужские и женские высшие начальные училища, в которые принимались дети в возрасте от десяти до тринадцати лет.

Так что братья Кочет по возрасту удовлетворяли этим требованиям.

Теоретически, учащиеся высших начальных училищ, прошедшие курс 1-го и 2-го классов, имели право поступить соответственно во 2-ой и 3-ий классы средних общеобразовательных школ, коих в Серпухове ещё не было.

К тому уже, окончание такого училища было обязательным условием для производства канцелярских служителей в первый классный чин коллежского регистратора, что в перспективе давало бы Борису и Петру получить возможность перехода из крестьянского или рабочего сословия в сословие мелких служащих. Но об этом они пока не задумывались.

Для принятия решения, в какой класс училища принять новых учеников, с ними провели устное собеседование.

Поняв, что Петя Кочет весьма толковый, ему пожелал догнать сверстников, и приняли в первый (всего 5-ый) класс училища, где уже обучались его ровесники.

Борису же, имевшему в учёбе больший перерыв и позабывшему кое-что из школьной программы, пришлось потерять ещё один год, повторив учёбу во втором (всего в 6-ом) классе этого же училища.

В их училище традиционно преподавались закон Божий, русский язык и церковно-славянский язык с переводом на русский язык, письмо и чтение.

Также в нём преподавалась арифметика и практическая геометрия, география и история Отечества с необходимыми сведениями из всеобщей истории и географии, сведения из физики и естествознания, черчение и рисование, пение и гимнастика.

С первых же дней, соскучившийся по учёбе, Петя сразу «взял быка за рога», жадно внимая учителям и много читая, занимаясь дома. Времени теперь у него было много – не надо было заниматься приусадебным сельским хозяйством и животноводством. Но теперь он стал очкариком. Видимо уже сказалось долгое деревенское чтение книг при лучине. Но Петя не забывал об общении со своими одноклассниками и о подвижных играх со сверстниками во дворе и на улице.

Так же к учёбе отнёсся и Борис. Лишь поначалу ему было немного трудновато найти общий язык с младшими по возрасту одноклассниками. Но вскоре он стал в своём классе признанным лидером и по учёбе, и по знаниям, и по физической силе.

Теперь братья возвращались домой весёлые и довольные жизнью.

И Пётр Васильевич был весьма доволен тем, что ему всё-таки удалось хорошо пристроить сыновей для продолжения ими своего образования, о чём он больше всего мечтал в последние годы.

Более того, теперь он, свободный от деревенских проблем и забот, мог спокойно работать, не заботясь об урожае и прокорме семьи.

К тому же на его заводе выполнялись оборонные заказы, поэтому рабочих не отвлекали на прочие оборонные работы, они имели отсрочку от призыва на фронт, хорошую зарплату, медицинское обслуживание, возможность бесплатно обучать детей в школе и покупать продукты по твёрдым ценам.

– «Так-а! Мне цяпер мае аднавяскоувцы (односельчане) пазайздросцили (позавидовали) б. Дзякуй (Спасибо) табе, брат, што увгаварыв (уговорил) мяне зъехаць з вёски (деревни)!» – делился он искренней радостью с братом Парфением.

Петр Василевич теперь со спокойствием, и с появившейся уверенностью за будущее всей своей семьи, сразу и с удовольствием взялся за новую работу, блеснув своим мастерством и трудолюбием, быстро завоевав авторитет среди рабочих и у мастеров.

Поэтому испытательный срок ему – модельщику модельного цеха чугунно-литейного завода Варгина – был сокращён до минимума.

Но казарма ещё не была готова, потому новому сотруднику было предложено помочь в её строительстве и благоустройстве, и тем ускорить её сдачу под заселение. Пётр Васильевич естественно согласился на это, показав на деле ещё и своё плотницкое мастерство. И для всей семьи Кочетов начались трудовые будни с ожиданием скорого вселения в свою комнату в казарме. Но вскоре нужного на основной работе Петра Васильевича Кочета вернули обратно в цех, а достройку казармы почему-то вскоре заморозили.

Новый, 1917 год, их семья ещё встретила в приютившем её жилище Парфения. Теперь они были полноправными жителями Серпухова, и больше не испытывали на себе пристальное внимание местных жителей, которые в основном относилось к беженцам сочувственно и доброжелательно.

С помощью Парфения Васильевича его родственники быстро освоились в городе, познакомившись с его достопримечательностями и культурными центрами.

После однообразных деревенских пейзажей зимний Серпухов им очень понравился. Уже в начале 1917 года они впервые в жизни побывали в кинематографе и в местном театре, от чего пришли в неописуемый восторг, особенно младшие из них – Борис и Пётр.

Вместе с тем Кочеты немало удивились наличию кое-где в городе грязных дворов и улиц, свалкам нечистот в совсем не подходящих для этого местах – вплоть до памятников старины.

Теперь около их дома не прогуливались любопытные, разглядывавшие Бориса и Петю, и вступавшие с ними в ненужные разговоры. Пропала и зависть соседей к беженцам из-за излишнего внимания властей к ним. Но вместе с тем и пропала их – новых жителей деревни – опека со стороны местных жителей путём дарения продуктов питания и одежды.

Чего нельзя было пока сказать о многих других российских беженцах, ещё не нашедших своего постоянного пристанища.

Их массовое прибытие в своё время породило слухи об угрожающей опасности со стороны противника и предстоящей новой эвакуации.

Во многом именно поэтому местное население проявило тогда беспокойство и требовало в банках свои вклады.

А теперь относительно свободные деньги появились и в семье Петра Васильевича Кочета – можно было планировать предстоящие расходы.

И первым делом Пётр с Гликерией теперь запланировали рождение их совместного ребёнка.

Все хлопоты, связанные с переездом на новое место жительство и первое обустройство поначалу отвлекли семью Кочетов от событий на фронте. А те почти не развивались. Митавская наступательная операция русской армии в конце прошлого года была Кочетами просто не замечена.

Зато события стали стремительно развиваться в тылу фронта, в том числе и в Серпуховском уезде Московской губернии.

В городе с населением почти в тридцать семь тысяч жителей около половины составляли рабочие двадцати семи местных текстильных фабрик и заводов. В связи с войной условия их жизни постоянно ухудшались.

Однако приехавший из деревни беженец Пётр Васильевич Кочет, и увидевший всё вокруг него происходящее в первый раз, ничего этого не ощущал, так как не знал о жизни своих новых товарищей в прежние времена.

А ведь к началу 1917 года положение трудового люда в Серпухове стало особенно неблагоприятным.

В соответствии с введённым в Московской губернии «Уставом промышленности» продолжительность рабочего дня была доведена до одиннадцати с половиной часов. К тому же рабочим было запрещено отказываться от сверхурочных работ.

В условиях военного времени одни предприятия Серпухова работали с большой нагрузкой, другие же – по графику сокращённой недели, или вообще закрывались, что естественно сказывалось на зарплате рабочих и жизненном уровне их семей. Теперь речь шла уже об их выживании.

Ещё в августе 1914 года из-за недостатка материалов фабрика Коншина работала только три дня в неделю.

А с 9 по 16 января 1915 года совсем не работала бумаготкацкая фабрика Ильиных. А возобновив работу, на ней сократили рабочую неделю до четырёх дней.

Мелкие же предприятия закрылись вовсе, и в городе появились первые безработные.

И это было при том, что на рабочие места призванных в армию мужчин брались женщины и дети, оплата труда которых была существенно меньше.

Лишь суконная фабрика работала на полную мощь, так как повысился спрос на сукно для солдатских шинелей.

Как раз для изготовления запасных частей и литья чугунных деталей к поизносившимся станкам этой фабрики Петру Васильевичу Кочету первое время пришлось делать опоки.

Используя наличие резерва рабочей силы в Серпухове, управляющие заводов и фабрик стали строже относиться к своим рабочим. На фабриках появились «черные списки» с фамилиями «неблагонадёжных».

Кроме того, в условиях военного времени постоянно росли цены на продукты и товары первой необходимости, снабжение которыми теперь регламентировалось весьма жёстко.

К тому же в начале года в Серпухове стал ощущаться острый недостаток продовольствия. Теперь сотни и тысячи горожан ежедневно, даже в мороз, выстраивались в огромные очереди у дверей булочных и продуктовых магазинов.

Измученные непосильной работой и голодом, они уже открыто выказывали своё недовольство властью.

Поэтому, несмотря на свой исторический патриотизм, рабочие Серпухова, как и многих других городов царской России, были вынуждены обратиться к стачкам.

Забастовочное движение росло и ширилось по всей стране. В начале года резко активизировала свою работу в массах партия большевиков.

Агитатор объявился и на небольшом литейном заводе Варгина.

Невольно услышав его пламенную речь, Пётр Васильевич Кочет сначала искренне возмутился. Он, естественно не знавший прошлой жизни рабочих, считал своё теперешнее положение весьма хорошим. А будучи весьма довольным своим новым положением в обществе и своей новой работой, гарантировавшей выживание и безбедное, по его понятию, существование всей его семье, он боялся потерять всё это. Ему теперь даже стали чужды интересы других беженцев, его земляков.

– «Ты што тут кажаш?! Вайна ж идзе (идёт), таму всим и цяжка! Табе б сербануць (хлебнуть) таго, што увцекачы (беженцы) сербанули, ты б и не выступав тут, падбухторшчык (подстрекатель)! Без цара у галаве!» – не выдержал он, пытаясь защитить интересы свои и себе подобным.

Тут же товарищи Кочета зашикали на него со всех сторон, а один из них объяснил его позицию оратору:

– «А он у нас новенький… крестьянин, эвакуированный из Западной Белоруссии. Ещё не знаком с происходящими у нас событиями. Но мы введём его в курс дела!» – покровительственно похлопал он по плечу поначалу чуть распетушившегося новичка.

– «А то я по его говору так толком ничего и не понял» – чуть наклонился оратор к говорившему.

– «Ну, в общем, он был недоволен…» – пояснил другой из рядом стоявших рабочих.

– «А как звать тебя, мил человек?» – неожиданно спросил агитатор, поворачиваясь теперь к Кочету.

– «Да Кочет он!» – раздалось со всех сторон, смущая невольно замолчавшего Петра Васильевича.

– «В каком смысле? – поначалу не понял спросивший – Он что ли, как петух, задирист?» – поднял он голову к толпе.

– «Да нет, это фамилия такая, – под всеобщий смех объяснил ближайший к оратору рабочий, – а так его Петром Васильевичем величают. Очень уважаемый у нас рабочий, настоящий мастер своего дела!».

– «А-а! Я надеюсь, что вы, Пётр Васильевич, со временем сами во всём разберётесь и примите правильное решение, станете активным членом рабочего класса, нашим товарищем!» – сочувственно взглянул он на Кочета.

– «Ребята, атас, мастер идёт!» – разогнал всех неожиданный возглас.

Теперь во всём городе и в обществе уже явно ощущалось приближение важных событий.

В последние дни февраля в Серпухов из Москвы перестали поступать центральные газеты, появились и новые проблемы со снабжением.

У представителей городской власти нарастала тревога перед приближающимися неизвестными событиями. Но, при отсутствии достоверной информации и указаний из Москвы, они пока проявили нерешительность. Этим воспользовались революционно настроенные организации города, и новые события не заставили себя ждать.

Тем временем самые важные события происходили в столице империи.

Начиная с 23 февраля, в Петрограде ежедневно вспыхивали забастовки и демонстрации трудящихся.

А 25 февраля, по призыву и под руководством большевиков, уже началась всеобщая политическая стачка рабочих столицы, постепенно переросшая в вооруженное восстание.

И уже 27 февраля был издан манифест ЦК РСДРП «Ко всем гражданам России», провозгласивший требования демократической республики, восьми часового рабочего дня, конфискации помещичьих земель и немедленного прекращения войны.