Текст книги "Три заповеди Люцифера"

– Бездушный ты какой-то, Варан! Словно и не живой вовсе, – сказал ему как-то старлей Шульженко, его прямой и непосредственный начальник. Шульженко и сам лишней сентиментальностью не страдал, но в отличие от Германа, к которому обращался только по позывному «Варан», не был лишён сострадания к ближнему, или, говоря по-простому, берёг личный состав. Это его и погубило. Удача на войне – как любовь стриптизёрши: вещь очень желанная и очень непостоянная.

Через три месяца после памятного разговора тёмной осенней ночью группа под командованием Шмеля – старшего лейтенанта Шульженко – в горах налетела на хорошо замаскированную засаду. Говоря проще, их там ждали. Бой был скоротечным, и шансов выжить в этом бою ни у кого из разведчиков практически не было. Выходя из окружения, Шульженко тащил на себе раненого в живот Грача, сержанта Караваева, что значительно затрудняло отход. Уходить надо было быстро, очень быстро, и желательно тихо, без стрельбы, но Шульженко бросить Грача не мог, поэтому ни он, ни Грач к своим так и не вышли. Герман выжил лишь потому, что на время операции по приказу Шмеля был назначен дежурить на временно оборудованной базе.

Потом в разгар боевых операций, когда Варан с вместе новыми товарищами успешно дожимал «чехов» в предгорье, неожиданно пришёл приказ о прекращении огня. Было объявлено перемирие, и Варан заскучал. Несколько раз он обращался к отцам-командирам с предложением «пощупать» ночью передний край противника, но всякий раз получал категорический отказ.

– Вы что, не понимаете, что это будет самая настоящая провокация? – почему-то озираясь и перейдя на шёпот, опасливо спрашивал его недавно назначенный командир батальона, и Герман в очередной раз выходил из штабной палатки ни с чем.

Однако перемирие длилось недолго, и когда первая мина разорвалась на территории батальона, Варан сделал то, к чему так долго готовился: с наступлением сумерек ушёл в тыл противника. Ушёл один и без приказа. Даже солдат-первогодок скажет вам, что это самоубийство, причём с гарантией на все 100 %. Даже если такого героя «чехи» не поймают и не перережут горло, то по возвращению к своим его ждёт трибунал за самовольное оставление части в боевой обстановке.

Варан и не собирался возвращаться. Ему надоело воевать по правилам, и он начал собственную войну, войну где не было ни тыла, ни флангов, ни переднего края; войну без начала и без конца. «Один против всех!» – этот девиз он мог начертать на своём знамени. Мог, но не сделал, так как самого Варана для всех окружающих уже не стало. Ровно год он числился в списках без вести пропавших, а через год кадровики издали приказ, где он и ещё полтора десятка таких же, как он, молодых пропавших без вести парней, считались погибшими во время «наведения конституционного порядка».

Перед тем, как покинуть Чечню, Герман решил отвести душу, и ночью, пробравшись в обнесённый высоким кирпичным забором дом главы поселковой администрации, вырезал всю многочисленную семью. Самого же главу семейства, которого Герман подозревал в пособничестве боевикам, повесил на воротах, прикрепив на груди табличку «Собаке – собачья смерть»! После чего Варан так же незаметно проскользнул сквозь посты и оказался на территории Ингушетии, где сбросил с плеч пропахшую порохом и кровью военную форму, продал местному бизнесмену автомат вместе с двумя запасными магазинами и превратился в молодого, ничем не примечательного человека.

Из Ингушетии под видом беженца он пробрался во Владикавказ, а из Владикавказа махнул на Черноморское побережье. Почти месяц Герман нежился под ласковым солнцем Адлера, пока не кончились заработанные на войне деньги и в нём не проснулась жажда активных действий.

В один из дней, прогуливаясь по рынку, он случайно подслушал рассказанную местным торговцем историю многолетней вражды двух уважаемых людей города.

В Адлере с незапамятных времён жили и вели успешный бизнес многочисленные армянские семьи. Не считая мелких размолвок, армянская диаспора жила дружно, пока не поссорились между собой представители двух славных кланов – Азарян и Гаспарян. Причину ссоры между уважаемыми семьями уже не помнила ни одна из враждующих сторон, и, казалось, почему бы не восстановить мир и вновь не стать добрыми соседями? Как говориться, что было – то было, быльём поросло. Но это поговорка русская, и применима она к народам, проживающим на Среднерусской возвышенности, а не к горячим кавказским мужчинам. С годами вражда усиливалась и костенела, и уже не было в мире силы, которая могла бы усадить противников за один праздничный стол. Сами враги зорко следили за успехами и неудачами друг друга, стараясь обойти противника как в бизнесе, так и по жизни вообще. Конкуренция – вещь неплохая, и со временем она привела к тому, что клан Азаряна и клан Гаспаряна стали самыми сильными, самыми богатыми и самыми уважаемыми в городе. К этому времени отдельные представители этих семей, почувствовав себя стеснёнными рамками маленького курортного городка, стали откочёвывать в Москву. И надо такому случиться, что в один из майских погожих дней, на Воробьёвых горах, на ступеньках МГУ имени Ломоносова, случайно столкнулись двое студентов – Алина Азарян и Алик Гаспарян. Москва – это вам не Адлер, где каждый приезжий и каждый сторожил на виду. Москва город большой, и при том город свободных нравов, чем не преминули воспользоваться наши юные герои. Стоит ли говорить, что парень и девушка, не взирая на историю вражды их семей, полюбили друг друга, и уже готовы были сочетаться законным браком, как вдруг из Адлера последовал грозный окрик старейшин. Особый драматизм истории придавал тот факт, что Алина Азарян готовилась стать матерью, и готовность становилась заметнее день ото дня.

Судя по всему, история любви и вражды двух уважаемых армянских семей вот-вот должна была достичь кульминации.

– Это, конечно, не Шекспир, – решил про себя Варан, дослушав повествование о местных Монтекки и Капулетти до конца, – но если подойти к этой истории с умом, то можно неплохо заработать.

План, разработанный Германом, хотя и не отличался новизной и изощрённостью, зато был прост и надёжен.

Безоблачным летним утром, когда асфальт начинал плавиться под лучами палящего солнца, в офис фирмы «НЕО», которой владел Артур Азарян, пришёл коротко стриженный и скромно одетый молодой человек. Проигнорировав секретаршу, он уверенно вошёл в кабинет генерального директора и сел напротив Азаряна. От такой наглости лицо гендиректора налилось дурной кровью и до физической расправы над наглецом оставался всего лишь миг, когда молодой человек в знак предупреждения поднял руку и приятным баритоном произнёс два слова: «Не стоит»!

– Чего нэ стоит? – с характерным акцентом прошипел генеральный.

– Не стоит меня убивать прямо здесь и сейчас, – уверенно пояснил молодой человек.

– Это ещё почему? – сквозь зубы спросил Артур, приподняв из кресла стокилограммовое тело.

– Я это сделаю с Вами значительно быстрей.

С этими словами Герман выбросил правую руку вперёд и пальцами нанёс несильный удар в основание директорской гортани. Азарян захрипел и упал в кресло.

– Вы не поверите, уважаемый, но существует десятки способов отправить человека на тот свет голыми руками, – назидательным тоном произнёс Варан. – Вот, например, взять хотя бы Вас. Вы медлительны, обладаете лишним весом и страдаете одышкой. Мне ничего не стоит одним махом оказаться у вас за спиной и свернуть Вам шею. Вы даже повернуться не успеете, как я это сделаю – быстро и безболезненно. Однако я пришёл не воевать с Вами…

– Кто ты такой? – хрипя, перебил его Артур, массируя горло.

– Моё имя Вам ничего не скажет, но Вы можете называть меня Вараном. За время, проведённое в не слишком гостеприимных горах Кавказа, я привык к такому обращению. Хочу сразу же предупредить Вас, что если Вы вызовете сейчас охрану, ваша прелестная дочь умрёт сегодня вечером. Не буду больше Вас интриговать, а скажу как есть: мне «заказали» вашу дочь за каких-то десять кусков «зелени». Сущий пустяк! Да мне и просить за такую работу больше совестно. Всего-то и надо купить в кассе билет и долететь до Москвы.

– Врёшь! – прошипел Азарян, у которого цвет лица мгновенно поменялся с бурого на бледно-жёлтый.

– Хотите проверить? – криво усмехнулся Варан. – Не советую.

– Врёшь! – продолжал шипеть любящий отец. – За Алину я тебя сам порву!.. Без охраны!.. Голыми руками!

– Пока я здесь, ей ничего не грозит. – заверил его Варан, пропустив угрозы физического насилия над собой мимо ушей. – Я пришёл к Вам за помощью. Видите ли, уважаемый Артур, взяв «заказ» на некого Азаряна, я попал в щекотливое положение. Дело в том, что у меня тоже есть принципы. Вы меня слушаете? Отлично! Я повторяю, что приняв «заказ» на устранение Азаряна, я и представить не мог, что это женщина. А я, знаете ли, не убиваю молодых беременных женщин – это один из моих принципов. Однако, приняв «заказ», я обязан его выполнить – это мой первый и самый главный принцип. Я не могу добровольно отказаться от работы, за которую мне уже заплатили.

– Скажи, кто «заказал» Алину, и я дам тебе в два раза больше!

– Скажу, но дело не в деньгах. Я могу не выполнить взятые на себя обязательства только в случае, если заказчик сам отменит заказ. Поэтому я пришёл к Вам.

– Назови мне имя! – сжимая кулаки. тихо произнёс Азарян.

– Ваш заклятый друг Гаспарян.

– Врёшь! Самвэл мне враг, но не убийца! Ни он, ни кто из его семьи на такое не способен!

Герман театрально вздохнул и вынул из кармана помятый конверт и бросил на стол. В конверте лежала фотография выпускницы средней школы Алины Азарян, которую Варан без малейшего стесненья стащил со школьного стенда «Наша гордость». Конверт со штемпелем торговой фирмы «Торговый мир» Герман также украл накануне со стола секретарши главы и владельца данной фирмы господина Гаспаряна. После чего Варан вложил фотографию Алины Азарян в конверт и отправил письмо по почте самому себе.

– Бенедиктову Борису Ильичу. До востребования, – медленно прочёл Азарян на конверте адрес. – Кто такой Бенедиктов?

– Понятия не имею, – усмехнулся Варан. – Но после того, как я вклеил в его паспорт свою фотографию, он мне исправно служит.

– Понятно. От меня, кроме денег, что ещё ты хочешь? – глядя на фотографию дочери и стараясь казаться спокойным, сквозь зубы спросил Азарян.

– Хочу, чтобы Вы помогли мне отменить «заказ»!

– Как?

– Вы позвоните Гаспаряну и скажите, что у Вас имеется запись его разговора с киллером, которого он нанял.

– А такая запись действительно существует?

– Конечно нет, но это не принципиально. Вы, главное скажите ему, что запись разговора у Вас в надёжном месте, и если с вашей дочери упадёт хоть один волос, Вы передадите компромат в милицию, а ещё лучше – в Следственный Комитет. И если Самвэл не дурак, а он явно не страдает слабоумием, то он свяжется со мной и отменит «заказ». Только прошу Вас, позвоните ему не раньше завтрашнего утра, пусть он думает, что я уже в Москве – это заставит его поторопиться.

– Ты думаешь, что Самвэл возьмёт и сразу поверит во всю эту туфту? Где доказательства?

– Доказательством является ваш телефонный звонок ему. Если у Вас нет записи, то как Вы узнали о готовящемся покушении?

– Может, ты и прав, – после короткого раздумья произнёс Артур. – Чем грубее и глобальней ложь, тем люди в неё легче верят.

Азарян сдержал слово, и из его приёмной Варан вышел богаче на 20 тысяч долларов, которые небрежно смахнул в потёртую спортивную сумку.

Расставшись с Азаряном, Герман поймал частника и поехал в головной офис торговой империи Гаспаряна, где слово в слово всё ранее сказанное Азаряну, повторил Самвэлу, поменяв только имена.

– Значит, ты хочешь убедить меня, что Азарян «заказал» тебе моего сына? – ледяным тоном поинтересовался Самвэл, извлекая из помятого конверта фотографию Алика. – Тогда почему ты ещё до сих пор здесь, а не лежишь с «винторезом» где-нибудь на крыше и не отрабатываешь свои «тридцать серебренников»?

Самвэл был тёртым калачом, и к визиту молодого наглеца отнёсся с большим подозрением.

– Жаль, что Вы меня не поняли! – в той же тональности ответил ему Герман после короткой паузы. – Верните фотографию. Будем считать, что я к Вам не приходил. А впрочем, фото можете оставить себе. Оно пригодиться для памятника, так как жить вашему сыну осталось ровно столько, сколько мне потребуется для перелёта в Москву.

– И ты надеешься после этих слов выйти из моего кабинета живым? – нехорошо усмехнулся Самвэл.

– Не надеюсь! – и Герман легко поднялся из кресла. – Я просто в этом уверен. Перед визитом к Вам я направил своему адвокату письмо, где просил в случае моей безвременной кончины обратить внимание компетентных органов на Вас, господин Гаспарян, как на виновника моей внезапной кончины.

После этих слов Варан решительно направился к выходу.

– Подожди! – остановил его Гаспарян. – Я поверю тебе, если ты сейчас, не выходя из этого кабинета, предъявишь мне более веские, чем это письмо, доказательства.

Варан помедлил, а потом решительно поставил спортивную сумку на письменный стол хозяина кабинета. – Здесь двадцать тысяч долларов – цена за жизнь вашего сына. Эти деньги я получил сегодня из рук самого Азаряна, можете проверить: утром Азарян посылал бухгалтера в банк, чтобы он снял двадцать «штук». Артур считает, что Ваш сын из мести опозорил его дочь, поэтому достоин смерти.

Самвэл брезгливо открыл сумку и убедился в подлинности слов визитёра.

– Так почему ты пришёл ко мне? – уже совершенно другим тоном спросил Гаспарян.

– Я хочу, чтобы Вы помогли мне отменить «заказ» на Вашего сына.

– Не понимаю!

– Я поздно понял, во что ввязался. Это в России можно отстреливать банкиров и крупных бизнесменов пачками, и никто, кроме правоохранительных органов, не отреагирует. Как ни кощунственно это звучит, но в случае смерти состоятельного дельца, его родственники будут только рады. Им ведь предстоит делёж наследства, в процессе которого возможно получение такой суммы денег, на какую почивший родственничек при жизни никогда бы не раскошелился.

– Хочешь сказать, что у нас всё по-другому?

– Кое-что по-другому. Уже после получения денег за исполнение «заказа» я узнал, кто такой Алик Гаспарян. Собрав информацию об «объекте», я понял, что при любом раскладе Вы или члены вашей семьи меня всё равно найдёте. Возможно, это произойдёт через год, или через три, или даже через десять, но всё равно отыщете. Сами понимаете, мне такой поворот событий ни к чему.

– А что тебе мешает просто сбежать? Деньги у тебя есть, можешь уехать на край света и с комфортом отсидеться где-нибудь в Турции.

– Если я не выполню «заказ», меня будет искать Азарян. Деньги у него я ведь взял. В нашем деле нельзя просто так прийти к заказчику и сказать: «Мне Ваше предложение не подходит, заберите свои деньги»! Я уже говорил, что единственный выход из создавшейся ситуации – если Артур сам отменит свой «заказ». А для этого Вам надо ему позвонить и сказать, что Вы имеете запись его разговора с киллером. Впрочем, об этом я уже говорил.

– Ладно, – согласился Самвэл. – Допустим, всё, что ты сказал, правда. Однако я никогда не поверю, что ты ко мне пришёл просто так, без корыстного интереса. Итак, что ты хочешь? Денег?

– В данной ситуации я считаю, что вправе рассчитывать на пятьдесят процентов от суммы «заказа».

– То есть я тебе просто так, за красивые глаза, должен заплатить десять тысяч «зелёных»? Не слишком жирно?

– Не слишком! Раскрыв перед Вами карты, я рискую не только своей профессиональной репутацией, но и жизнью, а свою жизнь я ценю дорого.

– И других вариантов, как я понимаю, нет?

– Правильно понимаете: или Вы платите мне озвученную мной сумму и завтра утром делаете телефонный звонок Азаряну, или я буду вынужден выполнить «заказ» даже в ущерб собственной безопасности. Поймите Вы, наконец, что мы с вами оба заложники сложившейся ситуации, и испытывать судьбу при таком раскладе глупо!

Самвэл умел и любил зарабатывать деньги, но ещё больше он любил сына. Поэтому Гаспарян снял телефонную трубку и позвонил дальнему родственнику, служившему опером в местном отделении угро. Через полчаса родственник перезвонил и сообщил, что со счёта фирмы «НЕО» сегодня утром действительно сняты двадцать тысяч долларов.

Обман раскрылся, как и планировал Герман, утром следующего дня. Сам же он к этому времени был уже очень далеко. Обманутые Гаспарян и Азарян совместными усилиями провели расследование и установили, что Борис Ильич Бенедиктов после визита к ним вылетел из аэропорта Адлер в Москву, где следы его благополучно терялись.

По истечении нескольких лет Герман случайно узнал, что у этой истории в отличие от бессмертного шекспировского произведения, был счастливый конец. Околпаченные Азарян и Гаспарян по-новому взглянули на жизненные реалии, и не стали чинить препятствий своим детям. О шумной и весёлой свадьбе, которая по размаху больше напоминала первомайскую демонстрацию, до сих пор с удовольствием вспоминают жители приморского городка.

После свадьбы всеми уважаемые жители города Адлера Азарян и Гаспарян произвели слияние фирм «НЕО» и «Торговый мир». Так родилась крупнейшая торговая корпорация, получившая название «Новый мир», которая с успехом действует и по сей день. Не верите? Приезжайте в Адлер и убедитесь сами!

Глава 17

г. Санкт-Петербург. Весна 18** года.

Из дневниковых записей г-на Саратозина

После освобождения из гауптвахты я с удивлением узнал, что слава драчуна и задиры коснулась меня своим призрачным крылом. Пока я отбывал десятидневное дисциплинарное наказание, по академии, подобно спорам чумы, разнеслась весть, что гардемарин Саротозин, находясь в увольнении, не испугался четырёх пьяных матросов с иностранной посудины и смело вступился за честь Андреевского флага. Кто-то из моих сокурсников случайно или по незнанию, но всё перепутал и возвёл обыкновенную пьяную драку в ранг защиты чести и достоинства гардемарина флота российского. Этого я никак не ожидал! И в аудитории на лекции, и в столовой, и даже в анатомическом театре я ловил на себе восхищённые взгляды моих товарищей. Чёрт возьми, это было приятно, но в то же время и стыдно, так как я чувствовал, что ни на йоту не соответствую тому героическому образу, который приписывала мне студенческая молва. Даже начальник курса Пётр Николаевич Бурмистров – богатырь и службист, узнав, что я родом с Волги, иронично поинтересовался, не приходится ли мне известный бунтарь и разбойник Стенька Разин дальним родственником.

– Никак нет! – подчёркнуто официально ответил я. – Хотя должен Вам заметить, господин лейтенант, что отец мой дворянин, и сравнение меня с казаком по фамилии Разин, который является государственным преступником и бунтовщиком – есть не что иное, как оскорбление моей чести и достоинства!

– Ух ты, какой грозный! Того и гляди, на дуэль вызовет, – усмехнулся в усы здоровяк Бурмистров. – Простите великодушно господин гардемарин. Видать, правду о Вас говорят, что Вы большой задира, а я вот этого раньше как-то не замечал.

С этими словами он неожиданно сунул мне под нос кулак размером с пудовую гирю, и уже без всякой насмешки, а скорей с угрозой, добавил: «Только и ты, юнга, запомни: ещё раз нарушишь субординацию, я из тебя дурь одним ударом вышибу, и не посмотрю на твоё высокородное происхождение. Пока ты офицерские погоны не надел – ты для меня планктон бессловесный! И коли ты присягу принял, то и душа твоя и тело принадлежат нашему Государю, а значит, и мне – верному его слуге и офицеру флота Российского. А уж я душонку твою из тельца тщедушного повыбью, только дай мне повод»!

Ох, не ведал в тот момент господин лейтенант, что угрозу свою выполнить он не в силах, даже если всего меня измочалит кулачищами. Нет души у гардемарина Саратозина! Была когда-то, да нынче вся кончилась! Потому и страха не ведаю ни перед наказанием, ни перед старухой безносой, что косу зазубренную для каждого из нас уже приготовила. Не может душа моя, образно говоря, в пятки уйти – от того и страха нет.

Я спокойно отстранил кулак Бурмистрова от лица и, приняв придурковатый вид, прокричал на весь плац: «Так точно господин лейтенант! Запомню»! Бурмистров скрипнул зубами, но ничего не сказал. Был он строг, но не злопамятен, и обиду долго ни на кого не держал.

Продолжая стоять вытянувшись во фрунт, я смотрел в широкую спину удалявшегося начальника курса, и думал о добродушном медведе-увальне, в образе которого мне явилась его грешная, но бесхитростная душа.

Неожиданно свалившаяся на меня популярность сыграла со мной злую шутку. Примерно через неделю после моего освобождения с гауптвахты, по дороге домой ко мне подошёл юноша в поношенной студенческой шинели, на засаленном воротнике которой вперемешку с перхотью покоились длинные волосы. Вместе с ним была юная девушка – типичная курсистка, с румяными, как яблочко, и пухлыми, как свежеиспечённые пышки, щёчками. Она с обожанием глядела на спутника, который по всему был гораздо старше её, и, следовательно, более искушённым в жизни. Юноша был болезненно худ, кожа на лице была неестественно жёлтой, а глубоко запавшие глаза мерцали подобно двум угасающим углям.

– На чахоточника не похож, – отметил я про себя. – Вероятней всего, страдает геморроем или запорами.

– Позвольте представиться: Казимир! – без всяких предисловий сказал он, подойдя ко мне вплотную и резким движением протянул для рукопожатия костистую ладонь. Рукопожатие у нас с ним получилось каким-то скрытым, он словно боялся, что кто-нибудь отследит его действия, поэтому всё время тревожно крутил головой и оглядывался. – А это мой товарищ и политический единомышленник, Вронская, – представил он спутницу.

– Лиза, – тихо произнесла она и тоже протянула мне аккуратную ладошку, после чего вопросительно посмотрела на друга, как бы спрашивая его, всё ли она правильно сделала. Девушка мне понравилась, была она чиста и наивна, и находилась в том нежном возрасте, который делает прелестницей любую девушку, конечно, если она при рождении не награждена каким-либо уродством.

– Саротозин, – ответил я, осторожно пожимая девичью ладонь. – Право же, господа, я не знаю, чем заслужил ваше внимание.

– Заслужили! – заверил меня новый знакомый. – Своим героическим поведением заслужили. Имя гардемарина Саротозина теперь знакомо каждому питерскому студенту. Сегодня Вы встали на защиту Андреевского флага, – с пафосом продолжил Казимир, – а завтра встанете на защиту всего угнетённого русского народа!

– Ага! – радостно подтвердила Лизавета. – Встанете! И в подтверждение своих слов кивнула головой.

Говоря по чести, революционная риторика мне не понравилась. К политике вообще, так же как и к проблемам всего русского народа, я относился инфантильно, и мне не было никакой нужды вставать на его защиту.

– Господа, вы меня с кем-то путаете, – как можно мягче произнёс, я глядя в чистые девичьи очи. – Я не трибун, не разночинец, в конце концов, я вообще не революционер и не собираюсь призывать Русь к топору.

– А этого и не требуется, – сквозь зубы вполголоса сказал Казимир.

– Ага! – вновь подтвердила Елизавета. – Не требуется!

И так же, как в прошлый раз, кивнула прелестной головкой.

– Не тот политический момент, – уточнил Казимир. – Да и звать ни к топору, ни на баррикады пока что некого.

– Некого, – горестно вздохнула Лиза и потупила глазки, словно она была виновата в отсутствии сознательных революционных масс.

– Впрочем, сейчас не время и не место для политических диспутов, – спохватился Казимир и встревоженно завертел головой. – Приходите на нашу скромную студенческую пирушку, там и договорим.

– Приходите! – радостно подтвердила Вронская. – Мы на Васильевском обитаем, на Седьмой линии, в доходном доме господ Елисеевых, на третьем этаже! Завтра же и приходите.

– Благодарю вас, друзья мои, но раньше вечерней молитвы я из академии выйти не имею возможности. Право же, стоит ли мне беспокоить вас в столь поздний час?

– Ах, отбросьте Вы эти церемонии! – поморщился Казимир. – Приходите в любое время, мы часто засиживаемся до рассвета.

– До рассвета! – подтвердила Лиза. – Приходите, будет интересно! Придёте? – жалостливо спросила девушка и несмело взглянула мне в глаза.

– Весьма польщён вашим предложением, – вздохнул я и утонул в чистом васильковом взгляде. – Обязательно приду.

– Тогда до встречи. – скупо попрощался Казимир, и, сунув для рукопожатия костистую ладонь, быстро удалился. Следом за ним засеменила и девушка. Вскоре они оба растворились в синих весенних сумерках, а я, озадаченный нечаянным знакомством, продолжил путь домой.

На следующий день, вечером, переодевшись в гражданское платье, я взял извозчика и поехал на Васильевский остров, на Третью линию. Доходный дом Елисеевых я отыскал быстро. Перед тем, как войти в парадное, я закинул голову и посмотрел на третий этаж, где в поздний час светилось одно-единственное окно.

– Видимо, мне туда, – сказал я себе и стал подниматься по лестнице.

Квартира оглушила меня ярким светом и плавающим в табачном дыму весёлым гомоном. На моё удивление, Казимир и Лиза встретили меня очень радушно, как старого друга.

– Раздевайтесь и присоединяйтесь к нам. – снимая с меня пальто, оживлённо тараторил Казимир. Я заметил, что от него попахивает водкой, но ничего не сказал.

– Не желаете ли чаю? – проворковала Лиза.

– Да-да, именно чая! Давайте, садитесь за стол без всяких церемоний, у нас тут как раз самовар поспел. – поддержал её Казимир. – У нас и конфеты имеются, и к тому же очень даже не дурные.

Я поблагодарил их, но попросил сначала дать возможность оглядеться и познакомиться с обществом, которое, честно говоря, было очень разношёрстным. Во всех комнатах, и даже в прихожей, толпились молодые люди, большинство из которых были студентами. Не обращая внимания на окружающих, они курили, спорили, гасили папиросы в цветочных горшках, пили чай, грызли сушки, флиртовали с девушками, играли на гитаре, снова курили и снова спорили. Обстановка была самая что ни на есть непринуждённая.

Когда Казимир на правах хозяина вышел на середину комнаты и громко представил меня, то ко мне сразу подошли несколько молодых людей, среди которых было две девушки. Юноши выразили восхищение моим поступком и с чувством пожали мне руку. Девушки хором прощебетали в мой адрес что-то возвышенное и одна, расчувствовавшись, спросила разрешения меня поцеловать. Я, откровенно говоря, не ожидал такого поворота событий и смутился.

– Не стоит, Аня. – сдержанно произнёс один из молодых гостей и взял её под локоть.

– Почему? – со слезой в голосе поинтересовалась девушка. – Почему мне нельзя поцеловать героя? Или вы считаете, что мой удел слюнявить вступивших в пору половой зрелости прыщавых юнцов?

Я обратил внимание на глаза девушки. Они были абсолютно пьяными, хотя речь её была связной и слова она выговаривала чётко.

– Кокаин. – склонившись ко мне, шёпотом пояснил Казимир. – Месяц назад из-за несчастной любви застрелился её родной брат Бронислав. С тех пор Аннушка не расстаётся с пузырьком кокаина, который прячет в лифе платья.

Я ещё раз посмотрел на Аннушку, но уже более внимательным взглядом. Мне, как медику, было ясно, что девушка вступила на путь саморазрушения, и как у всякого смертного, решившегося свести счёты с жизнью, в её лице была какая-то непонятная, притягательная и в то же время глубоко порочная привлекательность. Её пьяные глаза светились греховным огнём, тонкие крылья носа трепетали в ожидании очередной порции кокаина, а на губах играла фальшивая улыбка. Так улыбаются женщины лёгкого поведения, пытаясь заполучить очередного клиента. Она молча высвободила локоть из руки юноши, и, положив мне ладонь на грудь, доверительно заглянула в глаза.

– А знаете, я согласна, – проникновенно произнесла девушка.

– Позвольте узнать, сударыня, с чем именно Вы согласны?

– Со священным писанием! Я помню, там сказано, – она призадумалась и наморщила лоб, – вспомнила! Там сказано, что человек есть греховный сосуд, полный мерзостей… Кажется, именно так! Голос её с каждой фразой крепчал и становился громче. – А раз так, – закричала она, – то пусть всё человечество и весь мир летят ко всем чертям!.. И мы вместе с ними! Но нам ведь умирать не страшно? Это страшно и тоскливо в одиночку, а всем миром даже весело, не правда ли?

И, не дождавшись моего ответа, вдруг неприлично громко захохотала. Казимир метнулся к ней и попытался увести, но она вцепилась в мою руку и продолжала дико хохотать. В этот миг я чётко увидел её израненную душу – припудренного кокаином мотылька, беспомощно бьющегося в липкой паутине порока. Участь его была предрешена, но он продолжал безуспешно бороться за свою жалкую жизнь, и чем больше билось маленькое тельце, тем ближе был конец.

И ещё мне открылась тайна, которая ужаснула даже меня: смерть брата Аннушки, Бронислава, была на её совести.

Бронислава Аннушка любила с детских лет. С годами привязанность к старшему брату только крепчала, а когда девушка вошла в возраст Венеры, то с ужасом поняла, что испытывает к брату далеко не родственные чувства. Она понимала, что желания и мысли её греховны, но ничего поделать с собой не могла. Со временем её любовь перешла грань разумного, и Анну стала съедать безумная ревность. Тем временем Бронислав сделал предложение девушке, которая была не только богата, но и красива. Казалось, они созданы друг для друга, и когда на рождественском балу Бронислав приглашал её на танец, весь зал замирал и с придыханьем следил за чудесной парой. В такие минуты Анна украдкой наблюдала за братом из-за колоны, и, кусая до крови губы, бледнела от ненависти.

Перед самой свадьбой невеста вместе с семьёй уехала в Баден-Баден на воды, и Анна поняла, что судьба дарит ей один-единственный шанс. Она улучила момент и перехватила адресованное брату любовное послание. Несколько ночей она старательно подделывала почерк возлюбленной брата, а когда работа была закончена, подбросила письмо в его спальню. Надо отдать ей должное: подделка была исполнена с высоким качеством, и Бронислав не заметил подвоха. Содержание письма повергло его в шок. «…Бедность не порок, но и не источник любви», – гласили лживые строки. «Ты благороден, но беден, и предстоящее замужество необходимо тебе, чтобы поправить финансовые дела. В этом нет ничего плохого, так поступают сотни молодых людей. Однако я решила не испытывать судьбу и выйти замуж за человека своего круга. Это будет гарантией того, что мой избранник возьмёт меня по большой любви, а не за богатое приданное. Прощай и прости, что не нашла сил сказать тебе эти слова при нашей последней встрече».