Текст книги "Дочь генерала"

Прицепной вагон, в который они сели, оказался старым, хорошо забытым «мягким вагоном». По выправке и колючим глазам проводников Сергей сделал вывод, что это «чекисты», а вагон этот возил физиков-ядерщиков, может даже академика Сахарова. Отец Максим пожал плечами, перекрестил стены на четыре стороны и с четками в руке залег на мягкий диван.

Сергей взял блокнот и признался, что его в святом месте вдруг на поэзию потянуло. На что отец Максим сказал, что благодать Божия благоволит проявляться в самых разных качествах. Почему бы и не в стихах? Сергей вздохнул и почти без помарок написал:

Рассказ паломника

 
Там, на высокой горе, где так близко небо,
Там, под высоким небом, где так много моря
Я видел красоты тех мест, где ни разу не был,
Я жил среди тех людей, кто забыл про горе.
 
 
Мои ботинки висели над пропастью бездны,
Мысли мои летали на крыльях детства,
Ветры мне пели зовущие сладкие песни,
Я оказался в центре сакрального действа.
 
 
Видел я свет, летящий из сердца Жизни,
Он пронизывал каждый атом вселенной,
Он окутывал полночь в белые ризы,
Он шуршал приливами звездной пены.
 
 
Видел я красоты сиянье под слоем уродства
И совершенства печать на каждом лике,
И пьянел от свободы любви господства,
И замирал от счастья в беззвучном крике.
 
 
Оттуда, с высокой горы, где всюду небо,
На равнину, где никто не видит моря,
Я принес красоту тех мест, где никто не был,
И надежду тем людям, кто познал горе.
 

Рано утром в метро «Комсомольская», попеременно зевая с недосыпа, они прощались. И только в последний момент отец Максим сказал:

− Я ведь чего в Дивеево-то ездил?

− Чего? − Едва сумел произнести Сергей.

− У меня через три часа поезд в Париж. Еду от наследства отказываться. Отец умер и в завещании мне долю оставил. Больше двух миллионов евро. В Дивееве укрепился и взял благословение Царицы Небесной и батюшки Серафима. Так что помолись, Сережа, чтобы у меня все получилось.

− Помолюсь, − кивнул тот. − Ангела вам в путь-дорожку.

− Да я тебе позвоню оттуда.

На Великий Понедельник в телефонной трубке раздался веселый баритон отца Максима:

− У меня все хорошо! Отказом своих кузин очень обрадовал. Они меня теперь в благодарность по Европе катают. На душе после снятия денежного ярма такая легкость! Как раньше, когда только постриг принял. Теперь меня игумен точно прогонит. Он так надеялся на эти деньги!

− Так, может, и не надо отказываться, раз монастырю деньги на возрождение нужны?

− И ты туда же… Монастырю не деньги, а молитва нужна. А монаху судиться из-за денег − это смерть. А без судов и адвокатов никак нельзя: претендентов на наследство куча-мала. Да, всё уж! «Нищ и убог аз есмь». − Посопел, покашлял, вздохнул и вдруг воскликнул: − Слушай, Сереж, тут в Париже что-то страшное творится: в кинотеатрах показывают фильм Мэла Гибсона «Страсти Христовы». Очереди километровые! Конная полиция! Машины реанимации! Представляешь? Ты купи фильм, если сможешь, посмотри. Потом расскажешь.

Сергей обошел четыре видео-салона. Там отвечали: еще не завезли, но ждем. В пятом салоне на вопрос, если у них такой фильм, юноша спросил:

− А вам на каком носителе?

− Если есть, давай на Ди-Ви-Ди.

− Есть! Последний. Сегодня две пачки расхватали.

Дома Сергей включил компьютер и поставил фильм. …Конечно, фильм был католическим, основной упор делался на телесные муки Спасителя. Конечно, там имелись места с вольной трактовкой Евангелия. Но, несомненно, это было чудо: чтобы бесшабашный голливудский актер, игравший разудалых полицейских, снял на свои собственные деньги настолько сильный фильм − такое могло случиться только по промыслу Божиему. Позже в прессе и по телевидению многие люди признаются, что благодаря «Страстям Христовым» крестились и смогли пересмотреть свое отношение к Спасителю. А дочь художника Василия, которая года три, как перестала посещать храм, после фильма попросила отца сводить ее за ручку в храм и помочь причаститься.

А отца Максима за отказ от наследства игумен выгнал из монастыря, где тот подвизался последние полтора года. Монах почему-то этому обрадовался. На самом деле − блаженный!..

Великим Вторником неясно прозвучало грозное предупреждение, но на время волна улеглась.

В день памяти предательства Иуды, в Великую Среду, на фирме Сергея произошло несчастье. Поставщики скрылись вместе с полученными десятью миллионами. Валентин работал в Европе, полностью передав бразды правления Сергею. Кредиторы, заплатившие деньги за ожидаемый товар, спрашивали, где он? В офисе царила паника. Денег взять негде и не под что: все активы зависли в оборотных и в долгах. Сергей почувствовал то же, что десять лет назад во время бегов: страх и беззащитность.

Позвонил старцу Виктору и просил молитв. Батюшка посоветовал во что бы то ни стало не терять мир в душе. Обещал молиться. Позвонил Сергей отцу Максиму. Тот, выслушав подробный отчет, сказал:

− Судя по всему, это искушение ко спасению. От тебя, Сергей, в первую очередь требуется усиленная молитва. А после молитвы просто принимай ту помощь, что даст Господь.

Молитва на самом деле стала усиленной. По сути, она и стала первой помощью свыше. Вторым руку протянул Леша, который приехал с горячей точки и отдыхал на даче. Выслушав Сергея, он подумал и сказал:

− Что-то эта афера мне очень напоминает стиль нашего ведомства. Боюсь, начальство запретит мне помочь тебе. Не хватало еще на стрелке встретить своих коллег. В таких случаях бизнесменов кидают, а деньги стороны делят между собой. Да ты не волнуйся, в случае наезда твоих кредиторов, мы тебя отобьем. А кто они и что делают?

− Это крупный холдинг, который занимается всем на свете. Но наша фирма поставляла материалы на строительство центра развлечений.

− А! Понятно: кабаки, казино, бордели… И ты еще удивляешься, что вас грабанули. Ты у нас верующий, а они вообще занялись не своим делом. Ты знаешь, для чего создавался этот холдинг? Исключительно для предприятий детского питания и одежды. Так что вы оба наказаны за дело.

Потом с подачи Василия появился у Сергея в кабинете молодой адвокат по имени Миша. Он предложил свои услуги по открытию уголовного дела по статье «мошенничество». Оказывается, такими делами завалены все отделы по борьбе с экономическими преступлениями − ОБЭПы. Раскрываются они редко и попадают в разряд «висяков». Поэтому протолкнуть открытие дела − это целая наука. Миша получил «добро» и аванс для раздачи взяток.

Утром Великого Четверга Сергей готовился совсем не к Причастию, а к встрече с кредитором. После обеда заместитель директора Дмитрий принял его с коллегами. После сообщения Сергея о пропаже денег и планах по их поиску Дмитрий мрачно замолчал и сказал, что дает две недели, а потом «ждите суровых ребят».

Вечером Сергей написал стих:

 
Ты вернул мне забытое солнце, разодрав свинцовые тучи,
Ты подарил мне любовь и радость восхода.
Ты спалил в пепел страх безысходной ночи,
Я взмахнул крыльями для вертикального взлета.
 
 
Я хотел бы гореть факелом до самого неба,
Освещая путь выходящим из плена,
Я хотел бы греметь колоколом тем, кто немо
И глухо спит под рогожей лени.
 
 
Но отнял Ты силу мою, сокрушив гордость,
Чтоб узнал я цену свою – с полушку.
И теперь – какой там факел! – я пепла горсть,
А вместо набата – вой и слезы в подушку.
 
 
Но не буду роптать – да будет Твоя воля.
Моя слабость – зеркало Твоей мощи.
Дай мне лишь доползти до края моего поля,
И каждым хрипом благодарить Твою помощь.
 

Великая Пятница началась с истерики трудового коллектива. Женщины спрашивали, как им защитить детей, мужчины − жен и детей? Сергей тоже задумался о безопасности Наташи. Особенно тяжело стало на сердце, когда он узнал, что Леша срочно вызван в командировку в горячую точку, а адвокат уже получил первый отказ в возбуждении уголовного дела в районном ОБЭПе.

Как мог, успокоил Сергей людей и закрылся в своем кабинете. Там он простоял на коленях перед иконами до острой боли в коленях. Потом открыл Евангелие и прочел главы о распятии Спасителя. С трех до шести вечера, в часы, когда Иисус принимал муки на кресте, стали мученическими и для Сергея. Он так же вопил в небеса: «Почему Ты оставил меня, Господи?» И так же скорбел до боли в сердце, до спазмов в горле.

А вечером дома он поставил фильм «Страсти Христовы», и они вместе с Наташей смотрели и плакали. Потом Сергей рассказал о своей беде, а жена его успокоила:

− Не волнуйся, если Господь дал такое испытание, то Он Сам его и разрешит. Вот увидишь.

− Умом я это тоже понимаю. Только страх почему-то не отпускает. Видно, я неисправимый маловер.

− Страх… А ты, Сережа, не думаешь, что у этого слова тот же корень, что и у слова «страсти»? Наверное, это вид огня, через который нужно пройти, чтобы очиститься. Помнишь, ты мне сам говорил о стыде на исповеди? Ну, что это огонь очищающий…

− Помню, Наташа. Послушай, как ты быстро учишься! Ты у меня молодец!

Много ли нужно дочери солдата, не избалованной мужской похвалой! Сказал муж слово приятное, а она уже счастлива. Вся так и зарделась, так и засияла. Перед сном они занялись крашением яиц и творожной пасхой. Кулич Сергей купил в хлебном ларьке.

Вечернее правило они прочли вместе. Наташа легла спать. Сергей взял книгу и пошел почитать на кухню. Здесь пахло ванилью и сдобой. Он вспомнил, что практически всю неделю не ел − так, хватанет кусок хлеба, запьет водичкой и ладно. И на этот раз только мелькнула мыслишка о еде, открыл книгу и сразу обо всем забыл.

Сергей погрузился в чтение и мысленно перенесся в Оптину Пустынь. Там трое монахов готовились к мученической кончине. Они завершали свои земные дела, прощались с родичами и братией, постились до изнеможения, часами молились на могилках Оптинских старцев. Они не боялись − они жаждали мученичества.

В блокнот Сергея легли следующие строки:

 
Ветер Голгофы горяч от крови,
Камни ржавы от слез и пота,
Сердце грохочет взрывами боли
От гулких ударов римского молота.
 
 
В этой точке огромной вселенной
В час, разлитый на вечные веки,
Слуги безумные адской геенны
Распяли Бога и Человека.
 
 
Здесь со мною стоят мои предки.
Лица одною кровью обрызганы
Из прободённой грудной клетки,
Тем же копьём сердца пронизаны.
 
 
Там у Креста в эпицентре боли,
Океан скорби в сердце приняв,
Мать Пречистая Сына молит
Помиловать нас: тебя и меня.
 
 
Ветер Голгофы приносит звуки
Злорадства и смеха, тоски и пира.
Мы с Христом разделяем муки
Пока остальные в плену у мiра.
 

Он закрыл блокнот и взял книгу, пролистал, ища закладку. Вдруг из книги выпало письмо. Он вспомнил, что по дороге из храма достал его из почтового ящика и в суете отложил для прочтения в спокойное время. На конверте незнакомым почерком были написаны адреса. Он вскрыл конверт и увидел три листочка: два исписанные ровным почерком Кости, а одно − незнакомым, корявым. Открыл последнее. Там сосед Кости Алексей сообщал, что Константина убил деревенский пьяница. В милиции убийца сознался в преступлении и даже им похвалялся, а потом в камере повесился.

Отпевали Константина всем Дивеевым, собралось много народу. За три дня до смерти Костя причащался. Сосед после похорон Константина разбирался в его бумагах и нашел письмо Сергею, которое он и высылает. Сергей вспомнил последнее прощание, его слова о том, что с ним может что-то случиться. Видно Костя знал о приближении смерти, он готовился.

«Здравствуй, брат Сергей! Читаем твою книгу, за что премного тебе благодарны. Мы тоже не забываем тебя, как можем, молимся сквозь призму своих грехов, немереных и нераскаянных. Время жесткое, сердце каменное. Совершенно уже нечем гордиться, а все откуда-то гордость прёт. Вот и попускает Господь скорби и болезни. Все самостийные попытки прыгнуть куда-то, непонятно куда, оборачиваются неизменным с такой же силой падением. Вплоть до переломов костей. Недавно подпрыгнул и упал… с русской печи. Результат − перелом двух ребер. Сейчас с трудом привыкаю к вынужденному отдыху. Сачкую. Трудно сразу сказать: «Слава Богу за всё!» Пока поймешь, проанализируешь, осознаешь − а потом уже только каешься и благодаришь Бога за то, что удержал от больших грехов. А по сути скорби, проявляющиеся в разных неприятностях, болезнях, травмах практически мирно, а иногда и не очень, идут чередой. Видимо, сейчас это норма. Дай, Господи, нам терпения и смирения.

Летом работал в скиту, ушел с обидой на братьев, вернее на одного. Удары идут от своих же, чего и следует ожидать. Кто лучше тебя знает, тот и бьет прицельно. Крутит, вертит каждого. Если дарует Господь терпения и смирения, то дарует и возможность помочь Батюшкиным сироткам во славу Божию. А пока слаб душой и телом.

Прими и ты, брат Сергей, наши с Алексеем сострадания. Не сочувствие – оно присуще равнодушным. Сострадать, сопереживать, понимать состояние ближнего и, если есть возможность, помочь. Леша по сей день помогает мне: дрова принести, печь затопить, воды из колодца принести и т. д. Разве этого мало? При общем-то охлаждении и озлобленности.

Да, а за издание книг духи злобы поднебесной трясут беспощадно. Есть им за что зацепиться. Но опять же, насколько попускает Господь, для спасения и взросления души и духа.

В мою бытность на Севере была похожая ситуация. Правда масштабы не те. Кому много дано, много и спросится. По настоянию жены напечатал в местной газете стих об Иисусе Христе. Честно говоря только сейчас это понял. В то время я еще блуждал в поисках истины, копался во всех религиях и псевдоучениях. Было за что меня потрепать. Дух местности восстал. Увольнение с работы, постепенный развал семейных отношений, переезд и потеря всего нажитого капитала. И жены в том числе. Есть слова Исаака Сирина, примерно: «Чтобы дать великий дар, Господь посылает великие искушения».

На Севере − золотой телец, плоть. Дивеево − Царица Небесная, дух.

Вот тебе, брат Сергей, и не проходит даром издание книги. Скольких людей она вдохновит! У тебя есть рассказ «Убожество» − вот я и чувствую, что это та высота, которой нужно достичь, чтобы оставили скорби. Но, «хотеть не вредно»… На этом закругляюсь. Прости. Поклон всем домашним. Помоги и укрепи вас Господь. Поклон жене, рожать сейчас − это подвиг. Помоги ей Господь. А по большому счету, рады за тебя, что ты с пониманием переносишь происходящее и благодаришь Бога. Слава Богу за всё! Твой брат во Христе, Константин.»

Вот так. Про этого человека не напишут книг, как про убиенных Оптинских монахов. Но Костя тоже нес скорби, тоже готовился… И так же убит помраченным несчастным человеком, наложившим на себя руки. Он умер за грехи тех, о ком молился.

Сергей отложил письмо, посмотрел на красный угол с горящей лампадкой и встал на колени:

− Господи, если нужно, если Ты позволишь, если это возможно… Позволь мне умереть за тех людей, которые сейчас живут в страхе. Пусть я один умру, но им дай пожить для обращения к Тебе, Господу нашему. Если нужна жертва для избавления их от смерти, от нужды, от этого леденящего страха − пусть этой жертвой стану я, грешный. Мне вовек не отмолить своих грехов. Ничего не вижу для спасения своей души, кроме мученичества. Так пусть оно произойдет в эти дни, когда душа моя готова.

Сергей: «Колыбельная для обреченных»

Когда бегун на марафонской дистанции выходит на финишную прямую, он собирает в кулак последние силы и, превозмогая усталость и боль в мышцах, делает последний рывок, чтобы пересечь финишную черту первым.

Нормальный человек, разглядев на горизонте цель, устремляется к ней, бежит, летит… Вряд ли можно отнести меня к нормальным людям. Ведь я на финишной прямой неожиданно остановился и присел на обочину, чтобы остыть. Мне показалось не лишним еще раз подумать, стоит ли мечту превращать в позолоченный кубок, пылящийся в шкафу.

После такой остановки обычно следуют упрёки близких, сожаления тех, кто тебя любит; и злорадство врагов. Но это проходит. Остается же нечто очень важное… И ты один в тишине сидишь на траве, подняв голову к небу. И безмятежная синева принимает в свои бережные ладони твоё усталое сердце.

Это здорово – потерять страх и обрести покой. Это необычно – отдать желания и получить блаженство.

Вчера владелец нашей фирмы, он же Генерал, подписал приказ о введении меня в совет директоров. Кроме ежемесячного оклада в пятнадцать тысяч долларов мне полагался фиксированный процент от прибыли – это еще тысяч двадцать. Генерал передал мне кожаную папку с приказом и застыл с улыбкой Терминатора, ожидая от меня бури благодарностей. Моя просьба подумать неделю за свой счет его удивила. Но он извещен о моих нетипичных реакциях на происходящее. Именно это во время кризисов приносило нашей фирме немалую прибыль. Поэтому свое согласие на недельный отпуск Генерал все-таки дал.

Итак, сегодня наступило утро новой жизни. После выполнения утреннего правила, зарядки и душа я сидел в кресле у открытого окна с чашкой кофе. Слушал пение птиц, подставив лицо солнцу.

Так случается иногда… На пике напряжения мощная, невидимая сила вдруг останавливает время, сходит на тебя облаком абсолютной тишины. Ты принимаешь это всем сердцем, принимаешь с благодарностью. Тихий ветерок подхватывает тебя, пронизывает добрым теплом и несет в безбрежный океан, куда впадают великие реки: свет, истина и любовь.

Ко мне вошла дочь. И я сделал первое открытие дня. Моя Киска повзрослела и превратилась в красивую, уверенную в себе девушку.

– Па, включи, пожалуйста, Интернет. Мне почту проверить нужно. Что-то брат из своего Лондона два дня, как не пишет. Когда уже он приедет. Скучаю по нему.

– Конечно. – Потянулся к модему и нажал кнопку. Загорелся синий огонек. Совсем недавно я носил свою маленькую дочку на плечах, надевал платьица и кормил мороженым перед детским сеансом кино. И в благодарность получал вот этот волшебный взгляд – прямой, задумчивый, полный ожидания радости, предвкушения маленького детского чуда. – Кисуль, ты довольна своей жизнью?

– Конечно, – кивнула дочь и остановилась. – Слушай, пап, ты здоров?

– Вроде, здоров, – улыбнулся я в ответ. – Вот только смотрю на взрослую дочь и думаю, а что бы еще сделать для неё?

– Ну-у-у, – протянула она, разглядывая потолок в пятнах, – можешь дать денег на новые джинсы… Если хочешь…

– На, возьми, – протянул деньги. – Только мне кажется это так, мелочь. Вот если бы…

– Ну, не скажи, – засияла дочь, – новые штаны – это здоровски! Спасибо, – чмокнула меня в щеку и унеслась.

На кухне жена занималась цветами. Я присел на диван. Она обернулась:

– Кушать хочешь?

– Спасибо, нет. Скажи, Наташа, ты счастлива?

– Ага. – Она указала совком на длинный ствол кактуса. – Как ты думаешь, не обрезать ли мне ему верхушку?

– Обрежь. Он только лучше станет. Ветки выпустит, закучерявится. А то он похож на разбойничью дубину.

– Я тоже так думаю. А чего это ты про счастье вспомнил?

– Да вот, вспомнилось… Так ты можешь сказать о себе: мурр-мяу, жизнь удалась, не нужны нам ваши Таити, нас и здесь неплохо кормят?

– Именно так я всем и говорю.

– Спасибо тебе, Наташенька. Это приятно слышать.

– Пожалуйста. Приходите еще. Слушай, а ты не заболел? Ты ночью вставал несколько раз.

– Да вроде здоров. – Я не стал говорить, что ночью совсем не спал. Чувствовал-то себя прилично. На удивление.

– Пойду, пройдусь.

– Давай. Подыши там…

– Наташ, а ты помнишь, как в белом платье в свадебном путешествии по набережной со мной гуляла?

– Только вчера его доставала. Слушай, одно расстройство! Я в него уже никогда не влезу.

– И не надо. Ты теперь не юная девушка, а мужняя жена и мать взрослой дочери. В тебе должна быть стать державная. Так что нечего вздыхать над старыми платьями.

– Так ведь ты первый вздохнул.

– Я на другую тему… Ладно, пойду.

Лифт с мокрым полом и разрисованными стенами с лязгом остановился. Вошел старик с коляской. Малыш поднял ко мне пухлое личико и улыбнулся четырьмя зубками. Потом рассмотрел граффити на потолке и стенах, поболтал ножками, подвигал ручками… А мы с дедом смотрели на мальчика и улыбались каждый своему.

Во дворе в песочнице кричали подростки. Они часто собирались в этой песочнице и всегда кричали. Возраст такой, шумный. Только сегодня они делали это осмысленно. Низко над землей кружился белый голубь. А в вышине парил коршун, готовясь к нападению. Подростки пытались его прогнать. Наконец, белый голубь вернулся в старую дощатую голубятню, а коршун вяло удалился в сторону парка.

Из-за угла соседнего дома на меня выскочил и чуть не сбил с ног Андрей. От него пахло свежим пивом. Он замер, опустил глаза, потом поднял – и так несколько раз. Наконец, внутренняя борьба завершилась. Он решительно посмотрел в мою переносицу, выдохнул и сказал:

– Ладно! Хорошо! Согласен. Я тебе должен. Вот возьми, а то всё равно пропью. – Он достал бумажник и отсчитал несколько зеленых купюр. – Проверь.

Не глядя сунул я деньги в карман.

– Тебе верю, Андрюш, потому что ты крайне честный человек.

– Прости за задержку.

– Ерунда. Я все понимаю. Тебе спасибо.

– Ну ты заходи, а? Ленка тоже рада будет. Зайдешь?

– С удовольствием. Привет Елене. Она у тебя золото. Вообще, Андрюха, нам с тобой с женами крупно повезло.

– Да?.. А-га… А ты, случайно, не заболел?

– Может быть. Наверное, у меня приступ белой пушистости.

– А-а-а! Это бывает. Только ты вроде вчера не пил?

– Не пил. Это на сухую.

– А-а-а! Ну ты, сосед, не грусти…

– Не буду. И ты тоже…

У входа в метро остановился и подумал: входить или нет. Но кто-то сзади мягко подтолкнул, и ноги сами внесли меня в аквариум станции. Занял очередь в кассу. Слева за огромным витринным стеклом парни пили баночное пиво и размахивали руками. Передо мной стояла очередь: кто читал, кто копался в сумке, кто разговаривал с соседом. Справа молодой милиционер бдительно рассматривал входящих на станцию пассажиров. Я пожалел, что не захватил с собой почитать.

Наконец, очередь растаяла, и передо мной осталась одна читающая девушка в голубых джинсах. В полутора метрах от кассы, у стеклянной стены лежал старик. На пьяного он похож не был. И потом… он не дышал. Я шагнул к нему и присел. Протянул руку к артерии на горле – тело уже остыло и, видно, лежало тут не один час. Я крикнул милиционеру. Он отмахнулся: отстань, без тебя знаю. Меня же привлекло лицо умершего. Лоб, нос и подбородок, цвета слоновой кости, принадлежали человеку интеллигентному. Одет он был в приличный костюм, несколько заношенный. На лице застыли покой и достоинство! И руки… Желтые старческие руки в пигментных пятнах с длинными пальцами – лежали на груди так… красиво. Как на портретах аристократов.

В метро ехать расхотелось. Вышел на залитую солнцем улицу и зашагал в сторону парка. Вдоль бетонной набережной выстроились магазинчики, шашлычные, пивные. У воды на складных скамейках сидели рыбаки. Рядом в полиэтиленовых пакетах шевелились ерши и окуньки с детскую ладошку. Андрей как-то сказал, что сюда запускали мальков карпа.

Только вспомнил об этом, как самый оснащенный рыболов подскочил и нервно задергал ручкой фирменной катушки спиннинга. Длинное удилище изогнулось… В общем, «недолго мучилась рыбёшка в рыбацких опытных руках». Но что это была за рыбина! Шикарный карп, сверкающий крупной серебристой чешуёй. Рыбаки со всей набережной сбежались полюбоваться добычей. В это время из кустов выскочили затаившиеся уличные коты с повадками и внешностью уркаганов и набросились на рыбешек, оставленных без присмотра. Кажется, домашние киски сегодня будут питаться опостылевшим концентратом. Зато беспризорникам – пир!

Наверное, стоило бы все эти события проанализировать, нащупать схему, вычислить код судьбоносного ряда? Но думать не хотелось, и ничему я уже не удивлялся. Что – то подсказывало: самое главное событие впереди.

И даже мужчина, кричавший на весь район, заинтересовал только необычной белизной костюма и ботинок. Он стоял на веранде второго этажа итальянского ресторана и звал меня. Им оказался мой бывший партнер Григорий, сбежавший восемь лет назад за границу. По мнению знакомого авторитета по имени Гарик, ныне покойного, прихватил с собой этот аферист больше двухсот миллионов долларов. Десятая часть этих денег была моей.

Тогда мало какие сделки доводились до конца. Одни разрывал обман, другие – смерть. Терять мы научились. Вернее, нас научили… Как – то Бальзак сказал, что в основе каждого крупного состояния лежит преступление. Чтобы сохранить заработанное, нужно защищаться, стрелять и убивать. А я не настолько ценил деньги, чтобы пойти на убийство, поэтому мне суждено было терять и быть обманутым.

Однажды подсчитал, если бы вернуть хотя бы половину заработанных денег, осевших в карманах жуликов, я бы стал мультимиллионером. А мы с женой вот уже лет пять на ремонт квартиры накопить не можем. И все чаще называют меня не мульти… не милли… – а просто неудачником. И еще «лузером», «хиппи» и «Лебовски». Последнее, как и предпоследнее, – в честь героя одноименного фильма братьев Коенов, пацифиста, бездельника и любителя кегельбана.

Григорий усадил меня в кресло и подозвал официанта. За его столиком сидел мужчина с бицепсами и цепким взглядом, и еще миловидная девушка, не понятно чья. На столе толпились полупустые бутылки с красным вином, тарелки с пастой и пиццей.

– Виноградный сок, заводской, – сказал я официанту. Повернулся к сияющему белизной и улыбкой Григорию: – Столь шумное поведение заставляет меня волноваться за твою безопасность.

– Гарика и Вано нет в живых, – сказал он спокойным трезвым голосом. – Ты же знаешь. А с остальными я уже договорился и снял вопрос. То есть попросту купил их. Остался ты один. Ты не понял, братуха, я вернулся! Навсегда!

По воде в солнечных бликах плавали катамараны. Дети с набережной кормили уток. Золотистый ветерок реял над водой и залетал к нам на веранду. Я подставил лицо солнечным лучам. Казалось, я знал, что будет дальше. Совсем не хотелось ничему сопротивляться. Пусть это случится…

– Принеси кейс, – сказал Григорий.

Я посмотрел на стоянку машин перед рестораном. Среди черно-синих джипов и спортивных машин выделялся белый «Крайслер» с бампером, как у «Бентли». Сейчас к нему подойдет мужчина с бицепсами и достанет оттуда белый чемодан. Так и вышло. Мне даже было известно, что там внутри и сколько. Оставалось уточнить в какой валюте. Белый чемодан лёг на мои колени. Я открыл его. Миллион евро.

– Надеюсь, без претензий? – спросил Григорий. – Или затребуешь остальное?

– Не затребую, – сказал я и подставил лицо солнцу. Там, где появляются большие деньги, человеческая жизнь не стоит ничего. С той секунды, как я коснулся белого чемодана, и моя жизнь обесценилась. – Чем думаешь заняться?

– Жить! Понимаешь, брат, просто жить. Я так по родине соскучился. Не веришь, готов землю целовать. А женщины здесь какие! Ты знаешь, что моя дочурка напоследок учудила?

– Знаю. Ты звонил мне и часа два рассказывал. Правда, подшофе.

Дочь его Танечку я помню хрупкой тихоней в зеленом трикотажном купальнике на даче Григория. Папа с год назад позвонил из Америки и сказал, что дочь выросла и стала ходить на вечеринки. Однажды она явилась около полуночи, за что получила от строгого отца классическим ремнем по традиционно мягкому месту. Танюшка обиделась и, согласно американской традиции, заявила в полицию о сексуальном домогательстве отца. Суд разбирался больше года. Все это время дочь жила в чужой семье, ходила там по струнке и питалась едва ли не одними бобами, которые не выносила. Суд признал отца невиновным. Григорий из семьи ушел, оставив им денег из расчета тысячу долларов в месяц до наступления совершеннолетия дочери. Этой суммы жене и дочери хватало лишь на оплату скромной квартиры. Пришлось им устраиваться на работу и впервые в жизни зарабатывать самим.

– Представляешь, здесь можно смотреть на всю женщину, а не только выше уровня подбородка. И вместо американского обвинения в сексуальном домогательстве ты получишь благодарную улыбку! Вы тут даже не представляете, как прекрасны русские женщины. Вы их не цените. Хамы неблагодарные.

Девушка за столиком впервые подняла глаза с влажной поволокой и посмотрела на Григория с восхищением.

– Ладно, – сказал Григорий, бросил на стол деньги и поднялся. – Поедем в культурный парк. Мне он по ночам снился.

Я не стал говорить, что туда любит заходить сын Гарика. Молчал и о том, что на похоронах отца он подходил ко мне и поклялся убрать всех, кто подставил отца, в том числе Григория. Мне сегодня очень комфортно молчалось.

Белый «Крайслер» внутри оказался просторным и прохладным. Жаль только, что солнце не могло пробиться сквозь тонированные стекла. В парке мы гуляли по аллеям. Заботливый парень с бицепсами шел впереди и освобождал нам дорогу. Григорий обнимал молчаливую девушку и что – то постоянно рассказывал. Уже в кабинке «колеса обозрения» на самом верху, где город весь как на ладони, я обнаружил, что на моих коленях лежит белый кейс. И охота мне с ним таскаться…

После «колеса обозрения», «американских горок» и «летучего голландца» Григорий позвал нас в старую шашлычную. Рядом с новомодными ресторанами это здание казалось островком прежней жизни. Среди древних тополей и плакучих ив шашлычная, обитая крашеными досками, дышала прежними запахами грузинских специй, трав и угольным дымком. Так пахло лето на море. Давно, в детстве.

Мы с аппетитом ели шашлык по-карски на косточке с бордовой капустой. Запивали душистой густой изабеллой… И тут на стул рядом со мной присел парень. Его лицо со страдальческой гримасой показалось мне знакомым. Я жестом успокоил охранника с бицепсами, придвинул мальчику чистую тарелку и положил жареного мяса с перченой красной капустой. Он, не говоря ни слова, набросился на еду. Я же пытался вспомнить, где мог его видеть. Может быть, он знакомый дочери?

– Я им чужой, понимаете? – сказал он наконец. – Я чувствую, что мешаю своей матери. Даже в своей комнате, через стену это чувствую. Даже здесь, сейчас… – Он махнул рукой в сторону дома из желтого кирпича, повернулся ко мне и посмотрел в глаза: – А вы знаете, каково жить без родного отца?

– Я с шестнадцати лет живу без отца. Как уехал из отчего дома и поступил в институт.

– Но вы же могли приехать к отцу, написать ему письмо? Посоветоваться о чем – то… попросить?

– Да, мог, конечно. Но я этого не делал. Мы не были настолько близки. А что бы ты попросил у отца?

– Денег, – сказал юноша, опустив глаза. – Я бы купил себе квартиру и оплатил учебу в универе. Я физиком стать хочу. Как он, – прошептал мальчик и достал из кармана мятую карточку.

На фотографии была моя счастливая физиономия, круглая, лопоухая и без бороды. Рядом стояла Маринка в красном платье. Ну, конечно, мы были влюблены. Тогда мы верили в нашу любовь, верили, что это на всю жизнь. Когда Марина ушла от меня к сыночку дипломата, – я это воспринял, как ужасное предательство. Да, да, в том самом доме из желтого кирпича все у нас началось и все потом кончилось. Самовлюбленный мажор бросил Маринку. Что было с ней дальше, я не знал. Оказывается, она родила сына. Моего сына.