Текст книги "Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…)"

10 октября 2007 года. В этот день мне исполнилось 60 лет. Одно из самых теплых поздравлений было от Майи и Карповой. Майя: «Ненаглядное счастье наше! Ты талантливый поэт. Я очень тебя люблю. Машка звонила и просила тебя поздравить. Даю маму». Карпова: «Сашуля, ты юный наш прекрасный мальчик. Гордимся тобой, счастья тебе, маленький ты мой. Сашка, как мы любим тебя, так тоскуем, что не рядом с тобой! Ты в наших сердцах. Мы с Майкой читали твою книжку “Стружки снега”[68]68
  Ратнер Александр. Стружки снега. Стихи. – Днепропетровск: Монолит, 2007. – 192 с.


[Закрыть] и поражались, откуда у тебя находятся такие слова. Как тебе не стыдно быть таким талантливым? Бессовестный! Целуем тебя и любим, слюнявим, облобызываем, прикасаемся к твоим сильным плечам».

26 ноября 2007 года. Мы приехали втроем – с Мариной и Вадимом. Дверь открыла Майя. Она была, как никогда, хороша собой: распущенные светлые волосы с неизменной челкой, открытое, без огромных очков, красивое лицо – копия Ники; на ней были джинсы, бордово-розовая кофточка с довольно глубоким декольте, поверх которой на плечи наброшенная черная теплая кофта. Мы трижды расцеловались, от Майи струился нежный аромат духов. Такой я ее видел впервые. Представляю, какой она была в молодости. Не зря устоять перед ней не могли великие мужи мира сего.

Стол уже был накрыт и по всем правилам сервирован. Мы разлили водку, и сразу же встала Майя, поздравила исключительно тепло меня с юбилеем, тут же встала рядом с ней Карпова и продолжила тост, употребляя, как и ее дочь, лестные эпитеты, на которые они были всегда щедры и охочи. Надо сказать, что Майя – прекрасный кулинар. Пир был настоящий. Пили даже за случайно заглянувшую соседку-татарку Хадижу-джан. Все тосты предлагал я, один из них был: «Всем в пику – за Нику!» Мы чокнулись, Вадим оторопел – ведь за ушедших обычно не чокаются, но Майя ему пояснила: «А Нюрка с нами, она жива». Дошла очередь и до Маши. Я сказал в рифму: «Чтоб у тебя, Егорова, / Всё получалось здорово!» и затем добавил: «За то, чтобы у Машки / Не были промашки».

Карпова сказала, что это надо записать, а Майя, не глядя, достала из ящика буфета почтовую открытку 1967 года выпуска и дала ее мне. На обороте открытки было стихотворение Ники, написанное ее рукой. Я прочитал его сначала вслух, потом про себя. Меня потрясла последняя строфа, которую воспроизвожу такой, как в оригинале:

 
Ограда старая седа
судьба зашторена
а мне дорога
внекуда
тропа проторена.
 

«Когда Ника написал эту вещь?» – спросил я. Майя ответила, что лет в двадцать, точно не помнит, важно, что в зрелом возрасте.

Часто Майя прерывала Карпову, когда считала, что та говорит что-то лишнее. Однажды Майя даже попросила ее выйти с ней на кухню. Она была и оставалась цензором в этой семье. Даже когда Карпова пошла провожать нас к машине, Майя открыла зарешеченное окно и шутливым голосом спросила: «О чем это вы там без меня говорите?»

19 апреля 2008 года. Майя позвонила мне на мобильный телефон: «Я тебе пожалуюсь (плачет). Больше терпеть не могу. Не хочу ни есть, ни пить. Скарежила меня боль в крючок, сводит горло так, что не могу проглотить воду. Мама, бедная, крутится всю ночь вокруг меня. Если не ты, мы погибнем. Что я за сука! Может, я неправильно всю жизнь делала, не надо было ее рожать». – «Майечка, разве, забеременев, вы могли знать, кого родите, что это будет Ника с такой судьбой?» – спросил я, понимая, что речь идет совсем о другом, к чему Майя подводила меня. «Я состою из одних денег. Меня можно распиливать, как слиток золота. И я, и мать в полном отчаянии. Я, конечно, держусь, но Маше это не нужно, она говорит: “Ну что ж, терпеть надо, мама”. Я все равно ее очень люблю. Я завишу от денег, от горшка, от воды, если ее мне поставили. Я матери плакаться не могу, она расстраивается. Сейчас ее нет – она пошла в аптеку. Я знаю, что ты все сделаешь. Если б мы были в одном городе, все было бы иначе.

Я знаю, что у Маши своя жизнь, Маша стесняется, что она сестра Ники Турбиной, потому что она Маша Егорова. Миронов предложил в паспорте записать ее Турбиной, на что Маша сказала: “Какая я Турбина? Что я, сумасшедшая?” Я выполнила свой долг, она закончила школу. Я Машку безумно люблю. Но я могу ползком ползти ради Никуши; если бы сказали, что вон тот листок, который упал с дерева, это Никуша, я бы поползла. Я тебя люблю».

4 июля 2008 года. Рассказывает Майя: «У нас по телевидению показывали выступление Евтушенко в Симферополе. (В Симферополь Евтушенко поехал из Днепропетровска, где мы с ним встречались 5 июня 2008 года. – А.Р.) Он читал “Любимая, спи”. Читал протяжно, ему отвечало эхо, стихотворения не было, был только вой на лужайке волка или шакала. Хотя стихотворение прекрасное. Еще он пел и поклялся, что будет его вечер в Политехническом (18 июля в честь 75-летия. – А.Р.), и это будет его последний взмах руки или ноги. Одет он был в цветастую рубашку, а потом в рубашку в полоску, и в полоске были узоры. Я помню, как молодой, он носил пиджак с гвоздикой в кармане. Выглядит хорошо. Если к его виду в профиль на книге[69]69
  Евтушенко Е. А. Памятники не эмигрируют. М.: Эксмо. 2005. – 480 с.


[Закрыть] добавить усы, то он будет похож на Гитлера. До грустности плохие его последние стихи. Конечно, осуждать его легче всего, но я не осуждаю, а рассказываю. Хорошо Вознесенскому: сидит себе тихо, не поет, не танцует (На вечере в Днепропетровском театре оперы и балета Евтушенко не только читал стихи, но и пел с сопровождавшей его певицей и кружил с ней под мелодию «Вальса о вальсе». – А.Р.)».

10 октября 2008 года. Позвонила Майя и поздравила меня с днем рождения: «Сашуля, наш любимый, – щебетала она, – наш родной, Богом данный нам мальчик, ты у нас один такой. Мы между собой тебя называем Ратнер, а Саша – это Павлов, это Миронов». – «Ты сегодня – деньрожденик, – подпевала Карпова, – мы рады, что ты у нас есть, наш драгоценный и т. д.». Боже, как я устал от их неискренности и притворной лести! Какой богатый у них словарь синонимов, особенно к словам «дорогой», «талантливый»!

17 декабря 2008 года. День рождения Ники, поздравляю Майю: «С именинницей вас! Во сколько Ника родилась?» – «В 17:30. Я лежала на сохранении, меня отпустили домой на два дня. Утром глазки открываю и чувствую, что что-то начинается». – «Нетрудные были роды?» – «По тем временам нормальные, 3400 граммов. Машка родилась с весом 1700 граммов и труднее. Черные кудри, китаёза, глаза раскосые. В обмороки я не падала, все врачи были знакомые еще до беременности, одна компания».

12 марта 2009 года. Я позвонил, чтобы сообщить Майе, сколько примерно будет стоить новая книга Ники. «Сашуля, ты нам послан Богом. Вот говорят, что Бога нет, а Он есть и послал нам тебя». – «Он нас друг другу послал. А точнее, нас друг другу послала Никуша». – «Да, Нюрка». – «Вам послала Нюрка Ратнера-придурка». – «(Сквозь хохот) Ты с ходу выдаешь». – «Надо же как-то развеселить вас и себя в этой собачьей жизни».

5 сентября 2009 года. В этот день Ирина Покулитая, моя помощница, которая отдыхала в Крыму, должна была заехать к Никиным родным, чтобы передать от меня Людмиле Владимировне подарок ко дню рождения и взять у них материалы для нового издания книги Никуши. Ира говорила, что они передавали их, как драгоценность, у Майи тряслись руки, ей становилось дурно от прикосновения к ним. И хотя Ирина была у Никиных родных буквально минут десять, но и за это время Майя, которая лежала в постели, сказала ей: «Эх, Ирка, была бы я сейчас на ногах, мы бы с тобой так гульнули!»

23 ноября 2009 года. В 11:35 на мобильный телефон позвонила Карпова и сквозь слезы сказала: «Сашуня, Майка умерла, я не знаю, что мне делать. Вчера была “скорая” и сказали, что до утра она не дотянет. А я, б…, проспала, в девять часов только проснулась. Она еще теплая. Сижу и не могу пошевелиться. Не хочу отдавать ее в морг, пусть она подольше побудет со мною».

Этой ночью мне снился сон: я лежал в постели и ждал свою помощницу. Она подошла, одетая лишь в белое нижнее белье, я приподнял одеяло, чтобы она легла рядом, но она почему-то не легла. Потом появились люди, стало шумно, и я перешел в другую комнату, улегшись там. Дальше помню себя легко бегущего вверх по Исполкомовской улице Днепропетровска, в одних трусах, чем нисколько не удивлял прохожих. Сон – в руку: обнаженное женское тело – это плохо, белый цвет – тоже. Виделась мне Ирина, которая последнею из нас видела Майю в Ялте. Потом вместе с Ириной мы первыми узнали о ее смерти. Господи, как давно мы не виделись с Майей, как я хотел почитать ей свои новые стихи – она имела безукоризненный поэтический вкус.

8 марта 2010 года. Карпова рассказала, что Майя не курила только в день смерти и почти бессвязно прочитала стихотворение Ники:

 
Изможденная,
Как старуха.
На лицо надвинуты руки.
Я бросаю тебе монетку.
Это – мама
глядит из клетки.
 

Умерла она от коллагеноза[70]70
  Диффузорное заболевание соединительной ткани, характерным проявлением которого является прогрессирующее течение, вовлечение в патологический процесс различных внутренних органов, сосудов, кожи, опорно-двигательной системы. Основная причина – наследственность.


[Закрыть], полностью разрушившего ее сердце. Иную информацию мне дала Барская: Майя умерла от онкологии. И напомнила, что в свое время она через Юлиана Семенова доставала для Майи лекарства. Елена Анатольевна Авдеева, в прошлом переводчица с французского языка, знавшая семью Ники, сказала, что Майя умерла от лени: они с Карповой, не сделав рентген, сами поставили диагноз – перелом тазобедренной кости. На самом деле у Майи была трещина, и она лежала, не вставая, а Карпова вилась вокруг нее. Не будь такой самодеятельности, Майя еще бы жила.

В июне 2014 года я спросил у Карповой, как она вспоминает дочь. «Майку, – ответила она, – я вспоминаю с большим состраданием. Она была очень добрая, несчастная, хотела всем сделать хорошо. Ей удалась своя жизнь за моей спиной, она у нее была прекрасная. Майка была защищена, жила, как могла, физически и морально. Если разобраться, то она была юродивая».

Глава 7
«Я к этому дому иду»

Невероятно, но факт: бабушка Ники, умолявшая врачей сделать что-нибудь, чтобы ребенок не писал стихов, в то же время делала прямо противоположное – печатала их дома и на работе в гостинице «Ялта», где заведовала бюро обслуживания, складывала в отдельную папку и думала, кому бы их показать. Случайно она узнала, что в гостинице живет известный писатель Юлиан Семенов[71]71
  Семенов Ю. С. (1931–1993), русский советский писатель, сценарист, журналист, поэт.


[Закрыть], который строит дачу в Оливе – второе название деревеньки Мухалатка. До этого она не читала ни одного его произведения и относилась к нему иронично.

Жизнь и творчество Юлиана Семенова были тесно связаны с Крымом, где он создал значительную часть своих произведений. В своей книге «Мгновения с Юлианом Семеновым» Борис Эскин[72]72
  Эскин Б. М. (род.1937), поэт, прозаик, драматург, с 1994 г. живет в Израиле.


[Закрыть] писал: «Конечно, светозарная Таврида была для Семенова тем же, чем для многих писателей подмосковное Переделкино или ленинградское Комарово. Именно здесь, в Крыму, греясь на теплой, зеленой галечке божественного коктебельского пляжа, “король детектива” Юлиан Семенов придумал своего Исаева-Штирлица – образ разведчика, который пройдет через многие и многие произведения писателя и покорит миллионы сердец».

А Татьяна Барская вспоминает, как в августе 1982 года в Доме творчества Союза писателей неожиданно появился Юлиан Семенов. Он вообще оказался непредсказуемым. Экспромт, импровизация были свойственны его натуре. Этим он был интересен и привлекателен. «На следующий день, – пишет Татьяна Николаевна, – во дворе редакции газеты “Советский Крым” (ныне “Крымская газета”) появился плотной комплекции бородатый человек в рубашке защитного цвета с большими карманами на груди, из которых выглядывали авторучка и пачка сигарет. Представился: “Юлиан Семенов. Прошу любить и жаловать”. Все последующие годы нашего с ним общения и сотрудничества были верны этому призыву: любили и всегда жаловали. На протяжении многих лет на страницах нашей газеты печатались главы из его будущих книг, все гонорары за которые он просил перечислять в Фонд мира. Вскоре Семенов стал своим человеком в городе. Он вникал во все проблемы, связанные с развитием туризма, культуры, музеев. Удивляло и то, как он, при всей своей занятости, находил время и интерес открывать и поддерживать местные таланты. Так случилось с ялтинской восьмилетней поэтессой Никой Турбиной. На читательскую встречу с Юлианом в кинотеатре “Сатурн” в декабре 1982 года собралось более тысячи зрителей. Он появился на сцене легко и стремительно. Контакт с залом возник мгновенно. Его слушали, затаив дыхание. Ни один вопрос не остался без ответа. Любимой формой общения оставался диалог. Зрители даже не подозревали, что перед ними стоит человек с температурой 39°, простуженный, буквально за несколько минут до встречи поднявшийся с постели. Помимо писательского таланта он еще обладал огромным даром любви и уважения к людям, какого бы звания и положения они ни были… Поражали его общительность, открытость, неуемная работоспособность и вместе с тем какая-то моцартовская легкость. Юлиан будто жил вне времени».

Именно в этот приезд Семенов, который остановился в гостинице «Ялта», познакомился со стихами Ники. Но об этом – через пару страниц.

В статье «И вечный бой…», написанной для газеты «Слава Севастополя» в 1985 году, Александр Круглов[73]73
  Круглов А. Г. (1924–2010), в прошлом журналист.


[Закрыть] отмечает способность Юлиана Семеновича «охватывать человека всего целиком, хотя эта способность и прикрыта добродушной свободной приветливостью, она особенно заострена. Природа природой, дар даром, но и годы работы ученым-востоковедом, спецкором столичных газет, на дипломатическом поприще (где и кем только он не работал!) – словом, бесчисленное множество встреч на всевозможных уровнях, на всех широтах и долготах земли изощрили его проницательный ум. Отсюда и способность писателя так полно и точно влезать в шкуры и души тех – и своих, и врагов, – кого заставляет он действовать, думать, страдать на страницах своих многочисленных книг».

У известного критика и писателя Льва Аннинского[74]74
  Аннинский Л. А. (род. 1934), русский литературный критик, литературовед.


[Закрыть] несколько иной взгляд на творчество Семенова. «Возможно, что высокий класс профессиональности Юлиану немножко мешал – он делал все чуть быстрее, чем надо было бы, чтобы ощутить неразрешимость некоторых проблем. Есть проблемы, которые по природе своей неразрешимы. И русская мысль эти проблемы любит. Русский человек любит погрузиться в неразрешимость и объяснять этим все свои беды. А Юлиан все проблемы разрешал. Он был рационально мыслящим писателем и поэтому так быстро работал».

Не могу не привести отрывок из рассказа Дмитрия Лиханова[75]75
  Лиханов Д. А. (род 1959), российский журналист и прозаик.


[Закрыть] «Юлиановские календари», который считает, что у Семенова был талант, возможно, даже более развитый, чем писательский, – талант друга. «Все без исключения, – пишет Лиханов, – помнят и по сей день хранят в своих сердцах те, поистине яркие, словно вспышки, дни, месяцы, годы дружбы с Юлианом Семеновичем.

У Семенова было много друзей. Гораздо больше, чем врагов. В Мюнхене. В Нью-Йорке. В Гаване. В Праге. В Ленинграде. В Крыму. И, конечно, в Москве. Он мог позвонить любому. В любое время суток. Или отозваться сам из какой-нибудь затерянной гостиницы в самом чреве Берлина в половине третьего ночи. Готовый помочь, мчаться на другой край света, если того просит друг. Он не искал в дружбе выгоду. А должности, звания, общественное положение человека были для него не слишком важны. Не по такому прагматичному принципу выбирал Семенов друзей. Они либо нравились ему, либо нет. Только-то и всего.

Помню, как-то раз он собрал друзей в Ялте. Человек сорок. Оплатил дорогу. Номера в “Ореанде”. Спускался к ним каждый день за сорок верст со своей дачи в Мухалатке, пил с друзьями холодное “Инкерманское”, строил планы по приобретению Ялтинской киностудии и строительству автобана из Крыма до самого Парижа, потом пил таблетки из набитой медикаментами сумки и вновь возвращался в Мухалатку на заднем сиденье автомобиля, которым управляла его младшая дочь Ольга. А назавтра все повторялось вновь. Семенов не уставал дружить. Не уставал встречаться, разговаривать, радоваться общению. Дружил взахлеб. Точно так же, как и писал. Он вообще жил страстно».

А еще, и об этом знают немногие, Юлиан Семенов писал стихи. Приведу первую и последнюю строфы его стихотворения, написанного в 1983 году:

 
Поправши ужас бытия
Игрой, застольем иль любовью,
Не холодейте только кровью,
Мои умершие друзья…
<…>
 
 
Не забывайте утром сны.
Приходим к вам мы поздней ночью,
Храните нас в себе воочью,
Как слезы раненой сосны.
 

Всего этого Карпова, конечно, не знала, но то, что Семенов большой писатель, ей, без сомнения, было известно. Поэтому она решила выяснить, в каком номере он живет, и зайти к нему. Но не успела это сделать: однажды, когда она сидела в своем кабинете, внезапно открылась дверь и вошел он сам в белоснежной рубашке, подтянутый, похожий на иностранца: лицо круглое, выбритое, чистое, в движениях и взглядах чувствовался шарм.

«Здравствуйте, – обратился он к бабушке Ники, – Владимир Владимирович Михно[76]76
  Директор гостиницы «Ялта».


[Закрыть] сказал, чтобы вы на час-полтора дали мне машину съездить на дачу, а через три часа я улетаю в Москву». – «Здравствуйте, Юлиан Семенович, очень приятно», – сказала Карпова и, сама не зная почему, добавила, что машину она ему не даст до тех пор, пока он не прочитает стихи ее внучки. «Ну, знаете, – у Семенова округлились глаза, – ко мне обращаются столько бабушек и дедушек с просьбой ознакомиться с гениальными творениями их внуков». – «Не надо много, – предложила Карпова, – прочитайте два-три стихотворения». – «Нет», – возразил Семенов. «Тогда прочитайте всего одно. Мы говорим уже пять минут, а тут нужна минута», – взмолилась бабушка и подсунула ему впоследствии ставшее известным стихотворение «Тяжелы мои стихи – камни в гору…». Потом дала Семенову папку, он сел в кресло и не встал, пока не прочитал кое-что из ее содержимого, составлявшего порядка двухсот стихотворений. «Это гениально! – воскликнул Семенов. – Передайте эту папку в мой номер, и через месяц к вам приедет корреспондент “Комсомольской правды”».

Карпова от радости хотела броситься ему на шею. Она дала ему машину, попросила сотрудницу отнести папку в его номер и больше с ним в тот раз не виделась. Ровно через месяц в Ялту по просьбе Семенова приехала корреспондент «Комсомолки» Валентина Николаева, молодая женщина, милая, добрая. Цель ее приезда состояла в том, чтобы удостовериться, что стихи пишет именно Ника, а не кто-то другой, к примеру, ее дедушка Анатолий Никаноркин, чьи книги стихов издавались не только в Крыму, но и в Москве.

В Ялте Николаева, по словам Карповой, прожила месяц, из которого несколько дней – у Ники дома, общалась с ней с утра до ночи. Они с Никой быстро нашли общий язык, Ника часто ходила к ней в гостиницу и даже посвятила ей стихотворение «Я поверила взгляду…».

А теперь предоставим слово самой Валентине Иосифовне Николаевой, которая рассказала, как все было в действительности: «Предыстория моего появления в Ялте у Ники такова. Зимой 1983 года в ялтинской гостинице, где работала в администрации бабушка Ники, поселился Юлиан Семенов. До этого местная газета уже опубликовала небольшую подборку стихов девочки; стихи ее, все до единого, тщательно перепечатывали в семье на пишущей машинке и складывали в папку. Однажды Людмила Владимировна и подошла к писателю, попросив его посмотреть и оценить стихи, и отдала ему картонную папку с бельевыми тесемками… Вернувшись в Москву, Юлиан позвонил одному из своих знакомых руководителей в “Комсомолке”, сказав, видимо, что стихи невероятно необычны для ребенка, что они у него вызывают даже сомнения в авторстве.

Я в то время работала собственным корреспондентом “Комсомолки” по Ставропольскому краю и республикам Северного Кавказа. У меня своя епархия, за которую отвечаю, жила я тогда, то есть корпункт у меня был в Ставрополе. Но мы много мотались по всему Союзу. Вот однажды звонок раздался: заместитель главного редактора попросил слетать в Ялту и, в силу моих деликатных женских свойств, разобраться в ребенке, главное, установить или не установить авторство стихов.

Я прилетела в Ялту, не имея ни малейшего понятия о стихах Ники: кто бы мне их прочитал? В первый день Ника знакомила меня со своей живностью, хозяйки чай собрали. Дали тоже папку со стихами, чтобы в гостинице почитала. Заглянула все же мельком в их доме в стихи – мороз по коже… Мое отношение к Нике мгновенно изменилось и к своей миссии тоже…

В общем, когда я на ночь в гостинице прочитала стихи, даже слегка заболела. Как совместить подспудно разлитый в стихах громадной силы драматизм, трагизм, глубинную философию с ребенком? Кстати, восьмилетняя, Ника была девочка точно из западного журнала: прелестная стрижка, юбчонки удлиненные, водолазки в обтяжку. В ней было того же неуловимого свойства редкое очарование, как, например, в Белле Ахмадулиной…[77]77
  Ахмадулина Б.А. (1937–2010), русский поэт, писатель, переводчик.


[Закрыть] Даже стихи свои, как услышала потом, она слегка пела, горлышком произносила – на манер Беллы. Стильная, в манерах большое самоуважение. Как перед необычным явлением природы, я перед ней в глубине души даже оробела.

В Ялте я была четыре “чистых” дня (не считая дней отъезда – приезда). Месячную командировку, как говорила вам бабушка Ники, в “Комсомолке” могут выписать разве только на необитаемый остров, чтобы вероятнее прошел эксперимент. И у них ни разу не ночевала – ну, незачем ночевать в чужом доме, была у них немного, по нескольку часов. Удивляюсь, зачем это бабушка придумала? В гостинице, где она работала, у меня был удобный номер. Кстати, в памяти у меня осталось, что жили мои герои не очень кучеряво, как и большинство советских интеллигентных семей. Тесная кухонька, советского производства мебель, в общем, серая панельная хрущоба… Женского уюта особо я не увидела, хоть и написала с натяжкой в заметке, что все дышит красотой и поэзией в квартире (несколько рисунков, в самом деле подлинных висели).

С первых же мгновений я твердо поверила: стихи пишет Ника. И не сомневалась. И вовсе даже не потому, что мама образно живописала мне процесс ночного рождения стихов: “Душат слова!” Просто в стихах я почувствовала буйную детскую корявость, которую не дано придумать ни одному взрослому, опасную корявость, которая у Ники вдруг превращалась в точный и мощный образ. В прекрасную стилистику. В соль стиха, в мысль».

Командировка Николаевой в Ялту сняла все сомнения, и 6 марта 1983 года на четвертой странице «Комсомольской правды» под заголовком «Ищу друзей» были опубликованы 10 стихотворений Ники Турбиной и ее фотография. Публикацию предваряла следующая «врезка» Юлиана Семенова:

Человеку, который пишет стихи, предлагаемые вниманию читателя, – восемь лет; человек учится в первом классе Ялтинской школы, зовут человека Ника Турбина. Я не стану разбирать ее работу: во-первых, я не поэт, а во-вторых, то, что пишет Ника, так своеобычно, что как-то не очень умеется говорить о ее творчестве: есть явления, которые нуждаются в объяснении или комментарии, а есть на земле такое, что соприкасается с понятием чуда.

Так уж заведено в советской литературе, что старшие желают доброго пути младшим. Но Ника не младшая; она – маленькая еще: поэтому я желаю нам, старшим, пристальности и доброты, ибо досадно проходить мимо чуда, им должно восхищаться и желать только одного – чтобы оно, это чудо, было всегда, пока существует земля и слово, ее объединяющее.

Под стихами – большая статья Николаевой «Встреча с Никой», хотя в редакции ее попросили написать не более 150 строк.

Как сейчас помню: когда я получил этот номер «Комсомолки» и прочитал стихи Ники, первое, о чем подумал: «Что станет с этой девочкой в будущем?» – хотя, прежде всего, должны были поразить ее стихи. Они действительно поразили в контрасте с возрастом их автора, за судьбу которого мне сразу же стало не по себе.

Первая публикация Никиных стихов была равносильна взрыву бомбы. Чего только не говорили и не писали о ней – от восторгов в связи с появлением нового вундеркинда до сомнения в счастливой его судьбе. Нику заваливали сотнями писем. Письма были отовсюду: из Еревана и Витебска, из Иркутской области и Москвы, из Кременчуга и Киева, из Гори (Грузия) и Харькова, из Душанбе и воинских частей. На конвертах чего только не писали: «Ялта, Нике Турбиной и ее родителям» и т. п., а на обратной стороне одного из конвертов была надпись: «Лети, как Гагарин, вернись, как Титов». Все авторы писем хотели с Никой дружить, просили выслать ее стихи и фото, предлагали прислать свои, присылали и интересовались ее мнением, умоляли написать им ответ.

Вот пример стандартного письма Нике, которое, как и все последующие, привожу, не изменив их редакцию:

Милая Ника! Сегодня 24/VIII утром смотрела и слушала тебя по телевизору. Слезы сами лились из глаз. И я поняла, какая огромная радость мамина и бабушкина за то, что живешь, что ты есть. Радость и тревога рядом. Желаю тебе, милая девочка, здоровьица, счастливого жизненного пути. Живи и радуй всех, кто тебя окружает. Счастья тебе, прекрасный ребенок! Ужгород. Мария Петровна.

Писали даже Никаноркину, в основном собратья по перу, которые находили его адрес в справочнике Союза писателей. Вот послание из Брянска:

Эта маленькая богиня Ника… Я вторую неделю под неотступным впечатлением от ее удивительной, чистейшей, хрустальной поэзии. Удивительно! Какая непосредственность, чистота. Да, да, именно чистота! Никакой примеси, никакого зла. Прозрачный родник поэзии, самородной, не привнесенной извне, не заимствованной. Чудо! Истинное чудо! У Ники все стихи грустные, очень взрослые, пронзительные. Трудно сказать, как сложится ее поэтическая судьба в будущем, но этот прозрачный светильничек надо поддержать в ней, не гасить.

В статье В. Николаевой было указано, что Ника учится в 1-А классе средней школы № 5 г. Ялты, и ее учительницу зовут Алла Евдокимовна. На последнюю обрушился шквал писем с предложениями одно лучше другого. В частности, в письме учителя из Чувашии Нике передают привет ее новые друзья – чувашские, марийские и татарские школьники, которые хотят провести заочную (?) встречу с Никой, ее классом и школой и предлагают, что для этого нужно сделать обеим сторонам.

А вот другое, серьезное письмо тому же адресату:

Уважаемая Алла Евдокимовна, я более 30 лет проработала детским врачом, не считая других профилей медицинской науки. Прочитанная мною статья о Нике Турбиной настолько у меня вызвала восхищение, а скорее бросила в дрожь.

Да, Ника – самородок, чудо-дитя. Однако драматизм ее переживаний говорит о сложнейшем душевном состоянии, откуда эта печаль, это беспокойство, эти ее умозаключения, высказывания.

Мне, как медику, интересно было бы знать, как она родилась, не было ли в роду, где-то в далеком, душевнобольных, очень большие и тонкие подробности, чтобы анализировать, а затем судить. Если бы я на своем педиатрическом поприще не сталкивалась бы с психологией, я, пожалуй, спокойно бы прочла эту статью и выбросила газету. Однако я прочла, и не раз, а газету сохраню. С болью я думаю о ее маме, Майе Анатольевне.

Пожалуйста, порекомендуйте маме Ники Турбиной обратиться в Московскую клинику детской психиатрии НИИ, или I мединститута. Девочка обязательно должна наблюдаться и заблаговременно лечить нервную систему.

Подписи, к сожалению, нет.

Были просто смешные письма. Так, одна бабуленька советует Нике больше играть «со зверятами», пойти с бабушкой на рынок и купить птичку, котеночка или щеночка, ежика или кролика, курочку рябу или попугая. А можно хомячка или белочку:

Увидишь, как будет с ними весело! Они будут твои самые лучшие друзья. Когда купишь, напиши, и мы с внучатами подарим тебе их, пришлем их стоимость. У нас была знакомая девочка твоего возраста, она дома держала курочку рябу в тумбочке. Ходила с ней гулять, за ножку привязывала ленточкой и очень ее любила. Она несла ей яички. Вот и твоя курочка ряба принесет тебе золотое яичко. С этой курочкой будет весело.

Все мои внуки и я, их бабуленька миленькая (так они меня зовут).

Не менее оригинальное письмо было адресовано Майе:

Прочитала Никушины стихи, узнала о ее судьбе-жизни, когда врачи запрещают ей писать стихи. Это, конечно, невозможно, но отвлекать ребенка надо. У меня есть идея помочь отвлечь хоть капельку Никушу от ее таланта. Она ребенок и ей будет интересно. У меня 13 внуков, пришлю ей фотографии всех. Не сразу, по очереди. Будет знакомиться с ними, отвлекаться от любимого дела. Они ей будут писать. Таким образом, понемногу отвлечем ее от основного, чтобы она имела отдых мыслям своим.

Наконец письмо, которое, на мой взгляд, является шедевром эпистолярного жанра. Итак:

Уважаемая мама Ники! Если у Вас есть одинокий человек, который хочет поменяться на Ленинград, дайте мой телефон: 2569235, Людмила Сергеевна (пенсионерка). Летом я собираюсь быть в Ялте со своими детьми (племянниками).

У меня квартира 15 м в кирпичном 12-этажном доме, на 3 этаже, 2 лифта, юго-зап. сторона, тихая, окна в садик, лоджия 6 м, ванна, телефон, паркет, кухня 6 м. Люди на этаже и в доме хорошие. Улица – Новоизмайловский проспект (параллельно Московскому пр.), 2 остановки от метро “Парк Победы”, кругом зелень. Во дворе хороший универсам, рядом 2 столовые, 2 кулинарии, молочный магазин, булочная, 2 почты, телеграф, хоз. магазин, канц. магазин, обувной маг., парикмахерская. Все рядом. Универсам у нас исполкомовский, снабжение хорошее. Это очень удобно для старых: не надо далеко ходить.

Я из-за Вашей Ники поругалась с одной женщиной, у которой дочка – 14 лет, учится в литературной школе и пишет бездарные стихи. Я ей прямо и сказала: “таланта нет, видно, что ее стихами пишет преподаватель, а вот Ника дар Божий, талант”. Теперь эта мать озлилась и не разговаривает со мной. До свидания. Л. С.

Думаю, что такое послание в комментариях не нуждается. Было еще очень теплое письмо от Николая Алипова, совмещавшего основную работу с работой экскурсовода в музее А. П. Чехова:

Здравствуйте, Майя! Сколько-то лет назад Вы принесли мне записку от Вашего отца, разрешившего зайти к Вам в дом на старой ялтинской улице. Встреча с ним в те годы произвела на меня, начавшего заниматься литературой, серьезное впечатление. Иногда ко мне возвращались муки совести, что я не смог достать, работая одно время на рыбзаводе, необходимого Вам оливкового масла. Я знал, что у Вас есть ребенок и что именно ему необходимо это масло.

Как-то зимним сумеречным мартовским вечером шел я по улице Горького в Москве и вдруг наткнулся на газетную страницу с заголовком “Ищу друга”. Прочел и узнал, что не смог достать оливкового масла для такой удивительной дочери, как Ваша.

Летом этого года я увидел на экране Нику. Впечатление от встречи было грустное. Я шел по ялтинской набережной, глубоко убежденный в том, что в этом городе – странно родном и близком для меня – живет удивительное существо, достойное почти невозможного разговора с ним…

Пришла глубокая осень. Посветлели до невероятности дали. Я иду на работу – вожу экскурсии по чеховскому дому и саду, смотрю, как опадают деревья, посаженные Чеховым, и часто вздрагиваю, вспоминая тот голос, что звучал с экрана… Я подумал о том, что, если Вы сочтете возможным прийти в чеховский дом и сад вместе с Никой 9-го ноября, то я буду Вам благодарен. Мы бы прошлись по этой земле, посидели в саду. Для Вас была бы прогулка, а для меня – одна из живых человеческих встреч. Одним словом, возьмите меня на какой-то час, чтобы послушать живую душу Вашей дочери.