Текст книги "Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…)"

Я живу на Садовой, 14, в том самом доме, куда Вы приходили когда-то с запиской от своего отца.

Н. Алипов 3.XI.84.

Письма письмами, но не менее отвлекали семью от нормальной жизни непрошеные гости. Двери ялтинской квартиры не закрывались. Предоставляю читателям возможность проявить свою фантазию по данному поводу, но вместе с тем привожу слова Карповой, которая рассказала мне следующее: «После появления публикации в “Комсомолке” к нам потянулись люди типа юродивых. Вначале из Армении вместе с мамой приехал мужчина лет тридцати, его звали Эдик. Он провел в Ялте две недели и так объяснил цель своего приезда: “Мне сказано Богом, что Никуша моя судьба. Я буду ждать, пока она вырастет”. У него мать армянка, а отец русский. Жил он с матерью у нас – в разгар сезона мы отдали им одну комнату.

Потом появился другой молодой человек и сказал, что будет нам помогать. Он мне не нравился, был религиозным, улыбался, заглядывал в рот. Еще один парень с гитарой рвался к нам в квартиру. Он был из Киева, хотел увидеть Нику и говорить с ней. Каждый день с утра он сидел на лестничной клетке возле нашей квартиры. Приехали также мужчина с женщиной, которые напротив нашего дома разбили палатку и лoмились к нам домой. Майка их один раз впустила. Они тоже хотели видеть Нику и говорили, что она Богом данная. Короче, была масса таких паломничеств, которые мешали нам жить». Не давали Никуше покоя и в школе. По словам Альберта Бурыкина, как-то на перемене к ней подбежал мужчина безумного вида, отрезал ножницами клок волос и скрылся.

Но было и то, что жить помогало. Цитирую Влада Васюхина: «Внимание, обожание, удивление, умиление – все ей (Нике – А.Р.). С избытком, с перебором. На провинциальную девочку обрушивается слава, с которой можно стричь купоны. ”Ее возили по домам отдыха за 150 рублей”, – вздыхает Андрей Вознесенский».

Юлиан Семенов и позже не забывал о Нике. Так, спустя два с половиной года после первой ее публикации, он в той же «Комсомольской правде» 2 сентября 1984 года пишет еще одну «врезку» к статье «Не забывайте добрые слова…». Привожу ее полностью:

Два года прошло с тех пор, как я впервые прочитал стихи шестилетнего человека из Ялты, Ники Турбиной. “Комсомолка” не сразу поверила (как, впрочем, и я сам) в то, что ребенок обладает таким поразительным даром слова. А поверив, дала Нике Турбиной, первоклашке, путевку в жизнь. Про Нику снят интересный фильм – это не реклама, нет, это собеседование, некое “введение в турнир поэтов”. Издательство “Молодая гвардия” готовит к печати сборник ее первых стихов. Нике Турбиной пошел девятый год.

Под «врезкой» – стихотворение Евгения Евтушенко «Восьмилетний поэт» и пять стихотворений Ники, которая с нежностью относилась к Семенову и посвятила ему стихотворение «Дом под каштаном». На мой вопрос, идет ли в нем речь о даче Семенова в Оливе, Карпова сказала: «Ника там не была. А стихотворение было написано раньше. И когда она узнала, что у него дача, написала посвящение. Ты об этом не пиши». Как я мог не писать, если в начале книги поклялся себе говорить только правду?! К тому же ничего предосудительного в этом нет: нередко автор ставит посвящение, когда стихотворение написано, порою даже давно.

О том, что Ника сохранила на всю жизнь добрую память о Семенове, свидетельствует ее дневниковая записка, датированная 2000 годом:

Я в Ялте. Бабушка просит меня написать воспоминания о Юлиане Семенове. Думая о Юлиане Семенове, я представляю себе ситуацию моего творческого начала и вдруг без него… Меня бы тогда не было как поэта.

Это он первый обратил внимание на мои стихи, не усомнился в том, что автор – я, несмотря на непривычный для людского сознания мой возраст. Это он бескорыстно, щедро, благородно, весело, сопереживая о моей судьбе, помогал мне утвердиться первое время (пока был жив) на тропинке поэтического начала. Потом – уже не было.

Последнее мое выступление перед аудиторией было в Ялте, в театре им. Чехова. Я только что прилетела из Америки. Юлиан представлял меня зрителю. Он был тогда печальный, и мне страшно было смотреть в его глаза. Я чувствовала, что у него что-то неладное в душе. Тогда он был особенно нежен, по-отечески гладил меня по голове, а я вдруг задала ему вопрос, в чем же смысл жизни. Он не сразу ответил. Возможно, на людях он не решался сказать то, что знал всегда. Стал говорить что-то умное, философское, я почти не слышала. Я знала, что смысл жизни только в доброте к людям, и это я читала в его глазах.

Это была наша последняя встреча. Впоследствии я поняла, что как поэт никому не нужна. В результате стала стесняться своих стихов и пыталась мучительно и трагично найти себя. Уверена, если бы он был жив, моя судьба как поэта сложилась бы иначе. Я несу в себе память о Юлиане Семенове как о человеке совершенно неординарном для нашего сурового времени, когда личность не является жизненно необходимой для общества.

«Потом, – рассказала Карпова, – я встречалась с Семеновым пару раз мельком. Ника к нему нежно относилась. Любить она могла только маму, бабушку и мужчину, делившего с ней постель. И, конечно, свой дом. Даже если б это был не дом, а сарай, она б любила его не меньше».

К сожалению, в самые трудные для Ники годы – с 1987 по 1990 – Семенов много колесил по миру, писал, открыл новые газету и журнал, а потом слег с инсультом и ушел, не дожив до 62 лет. Советую всем прочитать книгу его дочери Ольги, вышедшую несколькими изданиями в серии «ЖЗЛ»[78]78
  Семенова О.Ю. Юлиан Семенов. – 2-е изд. Испр. и доп. – М.: Молодая гвардия, 2011. – 581 с.: ил. – (Жизнь замечательных людей): сер. биогр.


[Закрыть].

В 1987 году по инициативе Юлиана Семенова проходила сессия исполкома Международной Ассоциации детективного и политического романа, в которой принимали участие писатели многих стран мира. По заданию газеты «Советский Крым» известный фотохудожник Николай Орлов и не менее известная журналистка Татьяна Барская были командированы на этот фестиваль. Там Татьяна Николаевна познакомила Николая Дмитриевича с Юлианом Семеновым. Вот что вспоминает о нем Орлов: «Это был простой в обращении, во всяком случае со мной, располагающий к себе человек. Я фотографировал и его одного, и с дочкой Олей. Бывал я у него и на даче в Мухалатке, фотографировал его друзей и гостей, как правило, выдающихся людей. С Юлианом Семеновым мы продолжали встречаться и после фестиваля. Как-то я ему пожаловался на свою “болячку”. Он печально улыбнулся и сказал, что это не так страшно, а вот у него кое-что посерьезнее… Прощаясь со мной, дал мне свой московский телефон, как говорят, на всякий случай. Но воспользоваться им не пришлось. Вскоре он перенес два инсульта. И как написал один мой знакомый поэт: “Уходят люди, чтобы не вернуться, / Горят закаты – вечные огни, / Но лучшие с живыми остаются, / И потому бессмертные они”. Как память о нем у меня, кроме фотографий, осталась его дарственная надпись: “Николаю Орлову – прекрасному мастеру, моему старому сотоварищу по журналистике – твой Юлиан Семенов. 28.08.89».

А мне в память врезались слова Светланы Барской: «Мне все время казалось, что Нике не хватает любви. Во всех отношениях – не хватало маминой любви, не хватало бабушкиной любви. На ее плечики легло очень большое испытание, которое не выдержит даже взрослый сильный человек. Это испытание называется “Слава”. Она потом узнала о возможности быть известной, выступая и давая интервью. Мне кажется, что к ней очень правильно относился Юлиан Семенов, потому что он не только оказывал ей материальную помощь – он ее любил, и она его любила».

«Вы выходили на людей, которые знали, чтó сделал для Ники Юлиан Семенов? – спросил меня при встрече близкий друг Ники Сергей Миров. – В свое время о Семенове сняли фильм. Я разговаривал со всеми его участниками, но ни одна живая душа не сказала о Нике». Вначале я удивился, а потом вспомнил, как искал в книге Ольги Семеновой место, посвященное Нике, а нашел всего две строки, в которых вскользь упоминалось, что ее отец дал дорогу в поэзию Нике Турбиной. Правда, в книге была еще фотография Никуши с Юлианом Семеновым, но это не спасало положения.

Мне остается процитировать Валентину Николаеву: «…Вскоре после публикации мне в Ставрополь домой вдруг позвонил вечером Юлиан Семенов. Он отдыхал в районе Домбая – Теберды на писательской даче. Разговор был веселый, он спрашивал, не зря ли отправил меня к девчушке, про Нику почти ничего не спрашивал, публикацию не оценивал, а про мою жизнь собкором интересовался живо. Спросил даже, замужем ли я, и сказал, что у меня очень волнующий голос (сами знаете, забыть можно что угодно со временем, а такие вещи женщина не забудет!)».

Кстати, не помню, чтобы родные Ники, по крайней мере при мне, говорили о Семенове. Майя – точно никогда, а Карпова упоминала его лишь в рассказе о первой встрече, когда она передала ему стихи Ники, и о вечере в театре Чехова. Подтверждает сказанное Алена Галич: «Людмила никогда не вспоминала Семенова. Не знаю, почему он был не в почете». А я знаю: материальная помощь, которую он оказывал семье Ники, отличалась, как всегда, от желаемой. Хотя с подачи того же Семенова Ника с восьми лет (!) начала зарабатывать публикациями и книгами стихов, за каждую строчку которых ей платили по максимальной ставке, как взрослому автору.

Дорогие читатели, если будете в Крыму, то на пути из Севастополя в Ялту сверните, пожалуйста, влево по указателю «Дом-музей Ю. Семенова», поднимитесь по гористой дороге и загляните в Верхнюю Мухалатку на уютную дачу писателя. Он очень любил Крым, часто бывал здесь. А после завершения строительства дачи в 1984 году оседал на Южном берегу на шесть-семь месяцев в году и работал над своими произведениями по 14−16 часов в сутки. Перерыв делал лишь для небольшой прогулки с овчаркой по кличке Рыжий. На полуострове он написал не менее половины своих произведений, в том числе знаменитый роман о разведчике Исаеве – «Семнадцать мгновений весны». А еще он открыл миру Нику Турбину, с которой дружил до самой смерти в 1993 году. Если б он так рано, в 62 года, не ушел, возможно, судьба Ники сложилась бы иначе. Вот одно из последних стихотворений Юлиана Семенова:

 
Не говори: «Последний раз
Я прокачусь сейчас по склону».
Не утверждай: «В рассветный час
Звезда бесстыдна в небосклоне».
 
 
Не повторяй ничьих причуд,
Чужих словес и предреканий,
Весна – пора лесных запруд
И обреченных расставаний.
 
 
Не плотью измеряют радость,
Не жизнью отмечают смерть.
Ты вправе жить. Не вправе падать.
В неискренности круговерть.
 
 
Упав – восстань! Опрись о лыжу,
Взгляни на склона крутизну.
Я весел. Вовсе не обижен
И в черном вижу белизну.
 

Бывают ведь в жизни счастливые совпадения! В том же доме, на Садовой, 28, в котором жила семья Ники Турбиной, через подъезд от нее (у него была квартира 17, а у них – 12) жил замечательный фотохудожник Николай Орлов. Он начал фотографировать Нику, когда ей исполнился год, и потом каждый год до 22 лет. Видимо, Орлов интуитивно почувствовал, что этого ребенка ждет необычная судьба. Практически все известные фотографии Ники принадлежат, если можно так выразиться, объективу Орлова. Они публиковались в крымской и в центральной прессе, без них не вышла ни одна статья о Нике, ни одно ее интервью. Его фотоработы использованы в двух поэтических сборниках, вышедших при жизни Ники, а также при составлении мною первого посмертного издания ее стихов и записок «Чтобы не забыть».

Подарив ему одну из своих книжек, восьмилетняя Ника написала:

Дорогому Колечке – моему первому фотографу-художнику, с любовью”.

Приведу еще несколько слов Ники, адресованных Орлову:

Фотограф есть профессия. Ты же есть художник. Спасибо за мою судьбу в лицах. С любовью и великой благодарностью Ника Турбина. 1994 г.

Его известное фото Никуши, высотой несколько метров, на котором она перед собой левой рукой поддерживает правую так, что выступают все пальчики левой руки, долго висело в Ялте на Главпочтамте.

Интересно, что после ухода Орлова все негативы Ники, к великому сожалению, исчезли. Остались лишь ее фотографии, на обратной стороне которых стоит фиолетовый штампик «Фото Орлова Николая Дмитриевича», а также указан домашний адрес и номер телефона. К сожалению, дату, когда был сделан снимок, он ставил далеко не всегда.

Майя подарила мне книгу Николая Дмитриевича «Тайная любовь»[79]79
  Орлов Н.Д. Тайная любовь. Встречи и фотомгновения: Роман. – Симферополь: Таврия, 2001. – 392 с.


[Закрыть], на правом форзаце которой рукой автора сделана дарственная надпись:

Людмиле, Майе и Машеньке! На добрую память с пожеланиям здоровья, в память о нашей дружбе по Садовой 28. С уважением от автора Орлова Николая Дмитриевича. 29.06.2004. (Подпись).

Царствие ему небесное! Он обладал чутьем психолога, которое свойственно творческому человеку. Но Николай Орлов не только подарил нам замечательную галерею фотопортретов Ники Турбиной – с его легкой руки появилась первая публикация ее стихов в газете «Советский Крым», редакцию которой он просил напечатать их и сказал: «За этими робкими строчками прячется великий поэт». Это было за полгода до появления в Никиной судьбе Юлиана Семенова и считающейся первой публикации подборки ее стихов в «Комсомольской правде». Поэтому пальма первенства в открытии Ники как поэта принадлежит, отдадим ему должное, Николаю Дмитриевичу Орлову.

Глава 8
«Ты придешь ко мне чужой…»

Когда говорят и пишут о семье Ники Турбиной, обычно вспоминают ее маму и бабушку, реже дедушку, всех, кроме отца, будто его вообще не было, а Майя была непорочной Девой Марией. Лишь в выходных данных книги стихов «Черновик» значилось, что автор Турбина Ника Георгиевна. Тема отцовства при жизни Майи была запретной. Единственный раз она рассказала, что к ним в дверь ломились журналисты, которых не впустили. «Это правда, что отцом Ники был Андрей Вознесенский?» – кричали пришельцы через дверь, но ответа не получили. В 2003 году Майя доверительно сообщила мне: «Роман с Андреем у меня действительно был, до рождения Нюрки»[80]80
  Так называл Нику Олег Егоров, а Майя ее называла Никушей. Потом, очевидно, имя Нюра пристало к Нике.


[Закрыть]. А он, чтобы опровергнуть слухи, в печати сказал: «У нас отношения были после ее рождения». Спустя три года Майя сказала: «Кто как хочет, тот так думает. У Никуши не было отца. Она в яслях родилась».

Вот что пишет по этому поводу Влад Васюхин: «Когда я заговорил о Нике с Андреем Вознесенским, тот ответил: “После ее смерти “Новая газета” написала, будто я ее отец. Это глупость, неправда. У меня был роман с ее матерью, но позже, позже…” Я не поленился, разыскал тот номер. Читаю: “И уж совсем не знаю, – пишет журналист Сергей Миров, – был ли ее настоящим отцом знаменитый советский поэт…” Почему Андрей Андреевич решил, что речь идет о нем? Никаких имен Миров не называет, однако нетрудно догадаться, что подразумевается Евтушенко, ведь именно он “открыл” восьмилетнего поэта».

По словам Загудаевой, Вознесенский впервые увидел Майю, когда ей было лет 13–14. Она была привлекательной девочкой, но поэт тогда приходил не к ней, а к ее родителям. Познакомилась же с ним Майя, уже живя в Москве у Луговской. «Потом Андрей, – рассказала Карпова, – приезжал в Ялту несколько лет подряд. Вместе с Майей они ездили по Крыму. Майя понимала, что больна, но когда забеременела, ее нельзя было узнать: появился огонь в глазах, столько надежды на что-то, даже кураж. Она сказала, что беременна от Вознесенского: “Но не дай Бог ему сказать, я его не люблю”. Один раз Майя была у Вознесенского в гостинице “Украина”, и там это случилось. Я позвонила туда в два часа ночи и спросила у Андрея: “Майя придет домой?” Он очень смутился, что-то сказал Майе, а она ответила: “Я от мамы ничего не скрываю”. Вознесенский же бывал у нас дома множество раз. Как-то на Рождество к его приходу Майя зажарила гуся». Тогда гость так впечатлил Нику, что она посвятила ему стихотворение: «Однажды в снег…» (см. гл. 2). Спустя год Ника посвящает стихотворение уже поэме Вознесенского «Лед-69»:

 
Подарите мне «Лед-69»,
Чтоб оттаял он в 74-м.
Подарите пригоршню снега,
Превратив его в луч солнца.
Подарите бывшее утро,
От которого Вы устали.
Подарите льдинку будущего,
Что в глазу дрожит, как хрусталик.
Время шаром звенящим вырвется,
96-й не скоро.
Ускользающий в вечность поезд
Задержу я своей рукою.
 

Ника, конечно, не могла даже предположить, что Вознесенский ее отец, но родственную душу в нем ощутить могла. Впрочем, родственными душами можно быть, не имея кровной связи. Кроме того, во второй строке стихотворения Ника, я почти уверен, неспроста поставила 74-й год – год своего рождения, а в третьей снизу строке указала 96-й год, поменяв местами цифры в названии поэмы. Это моя догадка очень удивила Карпову.

«Знал ли Вознесенский, что Ника его дочь?» – спросил я у Карповой. Она уклонилась от прямого ответа: «Представь себе Ялту, февраль, снег на земле, но розы цветут. Майя выходит во двор вытряхнуть паласы. Волосы ее распущены. А я в окно вижу, как приходит Вознесенский, стоит возле дома и любуется ею. Эта картина его дивит – он же поэт. Майя в общении с ним загоралась на секунду, а он был необыкновенным. Она играла с ним. Я спрашивала: “Что ты, Майя, делаешь, ведь он женат?”, и удивлялась, потому что они друг друга не любили. Помню, после их поездки в Никитский ботанический сад, Майка неожиданно заявила: “Мама, я еду с Андреем в Москву”. Я сама бы с ним куда угодно поехала. Он порой говорил слова, которые тебя очаровывали, а мы ведь не были избалованы комплиментами. Он мог этим пользоваться.

Когда Майя с Андреем приехали в Москву, на перроне его встретила жена[81]81
  Богуславская З.Б. (род. 1929), советская и российская писательница, прозаик, драматург, критик.


[Закрыть], которая привезла ему пальто, так как было холодно. Увидев пальто, Вознесенский снял с себя синий мохеровый свитер и одел его на Майю. Она его потом еще долго носила. С вокзала Майя поехала к Луговской, а Андрей к ней туда приезжал». – «А что Богуславская подумала о Майе?», – поинтересовался я. «Она привыкла видеть его с разными барышнями», – сказала Карпова.

Это была сказка, Майя играла в нее. Ее слова: “Я не жалела и никогда не буду жалеть”. Наверное, могут быть такие высокие отношения. Об этом романе знала вся московская элита. “Мама, мы почти четыре года встречались, – призналась как-то Майя. – У меня были мужчины, но лучше Андрея не было”. Не в том смысле, что ей с ним было лучше, чем с другими, в постели, – пояснила Карпова, – а потому, что он был наилучшим по отношению к ней. Я сама с удовольствием переспала бы с ним. В него нельзя было не влюбиться. От него исходили такие флюиды».

Я спросил у Карповой: «До Ники доходили слухи, что она дочь Вознесенского?» – «Конечно. Ника же, как улитка, прилипала ко всем нашим разговорам». По этому поводу вспоминается еще одно посвященное Вознесенскому стихотворение Ники «Я позвонила Вам в ночь…», которое при ее жизни не было опубликовано:

 
Я позвонила Вам в ночь.
Зачем мой палец
Крутит диск телефонный?
Зачем я боюсь тишины?
Как это просто —
Сказать Вам слово.
Молчите Вы…
 

Интересно, что в этом стихотворении Ника вначале обращается к нему на «Вы», потом неожиданно переходит на «ты» и в конце – снова на «Вы». Это стихотворение в семье Ники никогда не обсуждалось. Об этом и другом – в части III книги.

Карпова рассказывала, что, когда Ника с Майей жила на даче Пастернака, Вознесенский ходил за забором и все время смотрел на Нику. Потом неожиданно прислал Майе телеграмму такого содержания: «Безголовую белую Нику для меня сохрани». Карпова прокомментировала это так: «Она действительно была безголовая», а на мой вопрос: «Почему белую?» – ответить не смогла. В другой раз, когда я спросил, что означают эти слова поэта, Карпова ответила: «Не знаю. Эту тайну Майя унесла с собой». К счастью, она унесла не все тайны. Открою читателям одну из них. Карпова обманула меня, изменив слова Вознесенского из его стихотворения «Посвящение»[82]82
  Вознесенский А.А. Нас трое – Бог, Ты и я. Собр. соч.: В 5 т. Т. 3. – М.: Вагриус, 2001. – 416 с.


[Закрыть], написанного в 1979 году (на даче Пастернака Майя и Ника жили в 1984 году) и адресованного Музе поэта, которой Майя никогда не была:

 
В мою Белую книгу внесены вымирающие породы,
безрассудства черты,
что уходят навек, но сначала на годы,
что таить, это – Ты.
 
 
Как Тебя сохранить от моей же надруги?
Ты не белка, не стриж – но сливаются с ночью
Твои загорелые шея и руки,
когда Ты в безрукавке своей белой стоишь.
 
 
Не стреляйте взмахнувшую Белую книгу!
Мои темные книги сама Ты сожжешь.
Безрассудную мою безголовую белую Нику
не давайте под нож!
 

Здесь под безголовой белой Никой подразумевается крылатая богиня победы Ника Самофракийская, безголовая мраморная (потому и белая) скульптура которой находится в Лувре. Что и говорить, знала Майя творчество Вознесенского!

Оставим в покое Андрея Андреевича, тем более что, как я понимаю, многие сыновья и дочери могли претендовать на родственную связь с ним, известным человеком, которого можно было шантажировать разглашением тайны несуществующего отцовства. Поэтому перейдем к вещам более реальным, а именно к рассказу Карповой о другом человеке, который мог быть настоящим отцом Ники.

«Торбин. Георгий Торбин. Он был намного старше Майи. О нем мне не просто рассказать. Я работала в библиотеке дома Спендиарова[83]83
  Спендиаров А.А. (1871–1928), армянский композитор и режиссер.


[Закрыть], в котором размещался Дом культуры медработников, где Торбин был режиссером оперной студии, ставил “Евгения Онегина” и “Пиковую даму”. Он закончил музыкальное училище и собирался поступать в Ленинградскую консерваторию. Торбин прекрасно пел, голос у него был, как у Юрия Гуляева[84]84
  Гуляев Ю.А. (1930–1986), советский оперный и эстрадный певец.


[Закрыть]. Высокий красивый мальчик, он и внешне чем-то был похож на известного певца. Фигура и походка у него были, как у балеруна. За внешностью не следил и был беден.

Несмотря на то, что я была намного старше Торбина, он влюбился в меня. Но между нами ничего не было. Я Майке рассказала о Торбине, и она сама с ним познакомилась. Как? Не знаю. Возможно, ей помогло ее нахальство. Могла, к примеру, сказать ему, что здесь работает ее мама. В первые дни знакомства она могла околдовать любого мужчину, до тех пор пока он не увидит ее больной в постели. Буквально через два дня Майка приходит и говорит мне: “Я выхожу замуж за Торбина, у меня беременность полтора месяца. Ребенок должен иметь отца, ради этого я пойду за него”. А у Торбина были гражданская жена и сын, которые до встречи его с Майей переехали из Ялты в Самару. Причем жена была старше Торбина.

Майка с Торбиным едут в Ленинград и там регистрируют брак. Уже через месяц Майка заявляет: “Как мужчина он меня не устраивает. Я на него смотреть не могу, я его ненавижу”. Они во многом разнились: он был музыкантом, а Майка от звуков скрипки заболевала и закрывала уши, она любила поэзию. В Ленинграде Торбин поступает в консерваторию. Они остаются там жить, но были вместе максимум полгода. В Ялте он с Майкой вместе не жил – она назавтра же после приезда легла в алупкинскую больницу на сохранение, чтобы его не видеть. “Пусть он лучше приезжает ко мне на полчаса в день”, – сказала она.

Когда Майя родила, он об этом узнал и сразу приехал, качал Никушу на руках, пел ей песни. Она молчала, слушала, а я смотрела на них и думала: “Боже, как же они похожи друг на друга!” Потом Торбин приезжал периодически. Майе по-прежнему все в нем было неприятно, даже то, чтó он говорил. В браке они прожили не более года и развелись в Ленинграде без присутствия Майи – тогда так можно было».

На время прерву рассказ Карповой и приведу свой диалог с ней.

Автор: Что стояло в свидетельстве о рождении Ники в графе «отец»?

Карпова: Торбин Георгий, отчество, кажется, Алексеевич. Ника была Торбина, Майя поменяла одну букву, так как ненавидела Торбина, который был прекрасным мальчиком, но не для нее созданным.

Автор: Как сложилась его дальнейшая судьба?

Карпова: После окончания консерватории он вернулся в Самару к семье. Знаю только, что он начал пить, потерял ногу и умер.

Автор: А Торбин знал, что Ника стала известной, читал ее стихи?

Карпова: Конечно, он читал Никушу и о Никуше. Его сын прислал нам письмо о том, что я, может быть, брат Ники Турбиной, так как отец говорил о ней: «Она – моя дочь». Наверное, мальчик хотел, чтобы мы его пригласили к себе в Ялту, но мы на письмо не ответили.

Автор: Ваше резюме о Торбине?

Карпова: Торбин был добрым, чутким, ироничным, нетщеславным, талантливым. Волосы у него были, как у Ники. Я считаю, что лучше бы Ника была от Торбина, чем от Андрея. Торбин даже Никаноркину понравился. Но он был неудачником по жизни. И Никуша была в этом на него похожа.

Естественно, все, что Майя говорила о Торбине и своим поведением давала понять об отношении к нему, не могло не сказаться на восприятии образа отца, которого Ника никогда не видела. Подтверждением этому служит ее стихотворение «Отцу», написанное, когда ей было ровно семь лет:

 
Ты придешь ко мне чужой,
Нет ключа от нашей двери.
В голос твой я не поверю.
Ты не мой!
Непохожи мы с тобой,
Зеркало не врет.
И не надо слов ненужных,
Сердце обожжет…
 

Вместе с тем, по словам Карповой, Ника очень интересовалась отцом. Года в четыре она пришла из магазина и, очевидно, после расспросов соседей, предложила бабушке и маме: «Давайте скажем, что моего папу посадили в тюрьму, и тогда меня о нем не будут спрашивать».

Прошли годы, полные неудач и страданий, напрасных поисков мужчины, оперевшись на плечо которого можно было бы дальше идти по жизни. Наверное, потому, став намного старше, Ника посвящает отцу стихотворение-исповедь:

 
Отец, я устала.
Годы – не мосты,
Не сбросить.
Если упадешь рядом,
Обниму твою поседь.
 

Эту мысль полностью подтвердила Карпова в январе 2014 года: «Нике всю жизнь нужна была защита, а она ее не имела. Мы не знали, что Ника страдает. Она болела этой темой, особенно став старше. Помню, в 17 лет она спрашивала об отце, говорила о нем и в конце жизни».

Из рассказа Татьяны Барской: «Я первая услышала от Никаноркина, что у Майи будет ребенок. Он переживал, зная, что Торбин женат. В оперной студии, где Майя без конца торчала у матери, еще жив кое-кто из тех, кто работал с Торбиным». Я побеседовал с Натальей Николаевной Синченко – певицей, обладавшей прекрасным сопрано и исполнявшей в свое время первые партии во многих операх, поставленных в том числе и в ялтинском Доме культуры медработников. Надо сказать, что работавшая при нем оперная студия была вполне профессиональным коллективом, выступавшим в театре Чехова с симфоническим оркестром Крымской филармонии.

Привожу отрывок из разговора с Синченко.

Автор: Вы знали Торбина? Мне рассказывали, что он был высокий, красивый, темноволосый, очень похож на певца Юрия Гуляева.

Синченко: Да, действительно похож. Волосы у Жоры были светло-каштановые. Он за собой следил, всегда был подтянутый. Очень эффектный мужчина. Торбин прекрасно пел, особенно Онегина, замечательно играл, он был прирожденный артист.

Автор: Мне говорили, что вроде бы Ника Турбина его дочь.

Синченко: Семья это скрывает, родственники вычеркнули его из жизни. Возможно, это правда. Мы в студии не знали, как они познакомились с Майей, но знали, что они встречались. Не знали также, были ли зарегистрированы.

Конец июня 2010 года. Карпова ошеломила меня: «Недавно умер отец Ники – Андрей Вознесенский». – «Вы это серьезно?» – «Да, теперь уже можно об этом говорить». Я сразу же позвонил в Ялту Татьяне Барской. Вот что она рассказала: «Отец Ники был высоким и темноволосым. Ника очень похожа на него, как две капли воды. Его фамилия была Торбин. Он был приезжим, не постоянным жителем Ялты. У него что-то было с ногой, чуть ли не отрезали ее, и он стал инвалидом. От него, очевидно, какие-то творческие гены передались Нике».

Февраль 2014 года. Из разговора с Карповой:

Автор: Не понимаю, как могло быть, что Торбин так быстро согласился жениться на Майе, тем более имея семью?

Карпова: Майка умела нравиться и могла околдовать любого.

Автор: Вы много раз говорили мне, что Майя хвастунишка и врунишка. Она могла соврать вам и о Вознесенском, и о Торбине, а на самом деле был кто-то третий.

Карпова: Третьего не могло быть!!! (очень уверенно).

Я уже начал подумывать над тем, было ли вообще это замужество Майи? Лера Загудаева, встретившая ее с Торбиным в Ленинграде, сомневалась в этом. Хотя Карпова сказала мне, что у нее в архиве имеются свидетельство о браке Майи и Торбина, а также метрика Ники, в которой в графе «отец» указан именно он. (Уже после смерти Карповой Маша, к которой перешли документы Ники, на вопрос, кто записан в метрике ее сестры, без раздумий ответила: «Торбин». А спустя год, по высоким каналам, информация которых сомнению не подлежит, мне подтвердили, что в соответствии со свидетельством о рождении Ники ее отцом является Торбин Георгий Алексеевич, 1935 года рождения.)

Апрель 2014 года. В телефонной трубке – монолог раздраженной Карповой: «Кто был отцом Ники, это интересует тебя и быдло московское (подразумеваются журналисты, недруги, знакомые. – А.Р.). Мы с Майкой раза два за все время поднимали этот вопрос. Я с Торбиным познакомилась за неделю до того, как Майя сказала, что выходит за него замуж. Она никогда с ним не была. Торбин на 1000 процентов исключается».

Апрель 2014 года. Как всегда, последнее слово за Татьяной Барской: «Торбина я видела в Доме Спендиарова. Помню оперу, которую он поставил и в ней же пел. Никаноркин с ним дружил. Они были почти одного роста, оба высокие, только Никаноркин сутулился, а Торбин чуть прихрамывал, Никаноркин носил через плечо сумку, а Торбин – торбу. Можно было сразу представить, в кого пошла Ника. Она – копия Торбина, очень похожа на него, высокого, темно-русого. У них были одинаковые глаза. Никаноркин знал всю правду, он бы сказал ее. Да и все, кто был близок к ним, знали, что Ника от Торбина. А Вознесенский Торбину был по пояс».

Версия о Вознесенском как возможном отце Ники, безусловно, имела под собой почву. Отношения Майи с ним длились много лет, что подтверждает Константин Постников[85]85
  Постников К.В. (род. 1960), любимый мужчина Ники, в те годы бармен гостиницы «Ореанда»; ныне – заместитель директора Ливадийского дворцово-паркового музея-заповедника в Крыму.


[Закрыть]. Обучаясь в МВТУ им. Н.Э. Баумана, он в 1977–1978 годах вместе с другими студентами охранял московские театры от ломившихся в них желающих приобрести билеты – тогда был театральный бум. Студенты дежурили возле театров по ночам, привязывали себя к входным дверям, зато утром первыми покупали билеты. Таким образом Постников попал на премьеру одного из спектаклей в «Ленком», где видел Вознесенского, который шел за руку с девицей в шортах. Как оказалось, этой девицей была Майя. Постников узнал ее спустя десятилетие, когда у него возник роман с Никой. Майя сама подтвердила ему, что это была она. В то время Никуше было три-четыре года. Видимо Майя, которую постоянно тянуло в Москву, вырывалась туда, оставляя дочь на Светлану Карпову или Никаноркина. Они воспитывали Никушу, бабушка работала, а мама жила в свое удовольствие. Она всю жизнь делала то, что хотела.

Когда я при встрече летом 2015 года спросил у Лушниковой, кто отец Ники, она не задумываясь, ответила: «Вознесенский! Майя сама мне рассказывала, что, когда она родила Нику, Вознесенский в роддом принес ей цветы». Как будто цветы роженицам приносят только отцы их детей! После недолгого раздумья Лушникова добавила: «Возможно, это была Майкина фантазия». Полутора годами раньше Лера Загудаева сказала мне то же самое, но в отношении Карповой: «Вознесенский – это плод фантазии Людмилы».