Текст книги "Убить императора"

– Давай, – сказал Старик.

Я нажал на курок. Винтовка дрогнула, тихо чихнув. Из глушителя лениво выползла тонкая дымная струйка.

– Молодец, – одобрил Старик. – Сегодня гораздо лучше. Стреляй, а не думай.

Я кивнул, не отрываясь от прицела. Лопух отвернулся от витрины и, сложив руки за спиной, отправился к следующей. Интересно, подозревает ли он, что превратился в труп?

Старик помедлил, прежде чем сказать:

– Пора переходить на настоящие. Вижу, ты уже созрел.

Вот тут я вздрогнул. Я думал об этом постоянно, как думают о любимой женщине. О том, как придет мой первый раз. Когда я кого-то по-настоящему замочу.

Тем вечером Старик куда-то ушел. Я знал, куда он пошел. Во всяком случае, – зачем.

Следующим утром мы никуда не спешили. Старик велел одеваться для выхода в город, упаковать винтовку и прихватить маски, которые он, судя по всему, привез с собой. Хорошие маски, черные, мягкие и тонкие. На глаза предполагалось одевать солнцезащитные очки.

Винтовка паковалась в небольшой чемоданчик, каждая деталь в своем углублении, выложенном алым бархатом. Я просто балдел от этой пушки.

Мистер Сойер провожал нас до самых дверей, не сказав ни слова. Я был уверен, что он боится странной парочки гораздо сильнее полиции. Гораздо сильнее…

Мы вышли из Черного района и погрузились в надземку. Старик был одет в свой плащ, прятавший неизвестно какой арсенал, я – в потрепанную куртку, и держал чемодан. Всю дорогу Старик молчал.

Если вы спросите, что я в те минуты чувствовал, то получите совершенно честный ответ: ни черта. Может, легкое возбуждение. Очевидные истины всегда приходят в самый последний момент, и вы это знаете.

Через пять остановок мы пересели на другую ветку. Еще четыре. Голос робота-водителя объявлял дебильные названия, которые могли придумать только зажравшиеся богачи, но я не хотел этого помнить. Мысли были заняты только одним: скоро я кого-то пришью, совсем скоро нажму на курок, и из ствола полетит настоящая пуля.

А райончик за окнами вагона был весьма неплох. Зевс все еще поражал и восхищал меня, хоть я и успел как следует поразмыслить над здешними порядками.

Мы вышли и спустились на улицу. Дошли до перекрестка и свернули. Центральная часть была свободна для транспорта. Мимо проносились антикварные колесные тачки, которые можно было увидеть здесь и еще на паре планет; некоторым даже позволялось загрязнять атмосферу ядовитыми выхлопами. В роскошных салонах развалились богачи. Я их всех ненавидел, хотел отобрать у них все, что есть, включая эти самые тачки.

Мы вошли в какой-то дом, ничем не отличавшийся от всех остальных. Обычная многоквартирная махина из стекла и бетона. Старик миновал парадный вход, возле которого наверняка толпилась куча охранников, и подошел к черному. Возможно, служебному. Да и какая, к черту, разница?..

Дверь была заперта, как и следовало ожидать. Крепкая, плечом не вышибешь. Но снабженная замком для чип-ключей, – слишком уж много потребовалось бы отпечатков пальцев. Откровенная глупость, конечно. Одна из сотен и тысяч, благодаря которым совершаются преступления, которых могло и не быть. Огромное спасибо вам, господа полицейские!

Старик вытащил из кармана чип-ключ, снабженный какой-то дополнительной примочкой с огоньками и кнопками. Старик вставил ключ, нажал кнопку, огоньки помигали и зажглись зеленым. Дверь, послушно щелкнув, распахнулась.

Мы скользнули внутрь. На служебной лестнице царила темнота, но Старик предусмотрел и это.

– Сначала надень перчатки, – прошептал он. – И маску…

Я так и сделал. Затем в мою протянутую руку опустился прибор ночного видения. Я натянул его поверх маски.

Коридор и лестница моментально осветились зеленоватым светом (с научной точки, это, конечно, неверно). Рядом с лестницей обнаружились двери лифта. Функционирующего, судя по горящей кнопке. Но Старик покачал головой и махнул в сторону лестницы. И мы пошли.

Шли, шли и шли… Казалось, позади осталась сотня этажей. Я не жаловался, потому как знал, что короткий путь – не всегда верный. С меня сошло сто потов, но я был молод. Удивляться следовало Старику – несмотря на постоянные жалобы, он держал себя в отличной форме. Даже для двадцатилетнего, а не столетнего старика…

Наконец, когда я уже подумывал бросить винтовку, Старик скомандовал привал. Я рухнул прямо на ступени. Старик полез в карман и достал плитку «завтрака морского пехотинца». Я начал жевать свою половину, хотя кусок не лез в пересохшее горло. Старик, – изверг, – дал воды только после того, как я съел последнюю крошку. Правильно, в принципе, но я перестал злиться только после того, как хорошо отоспался. Но это мне позволили лишь несколько часов спустя – несколько трагичных и самых запоминающихся часов в моей жизни.

Старик знаком велел поднять прибор ночного видения. Не медля, я сменил его солнцезащитными очками. Через служебную дверь мы вышли в коридор, пол которого устилала ворсистая дорожка алого цвета. Я вздрогнул, потому как не ожидал увидеть этот цвет так скоро. Очень удобно, не правда ли? Двери, изредка встречавшиеся в белых стенах, были даже темнее, – цвета, скорее, уже крови венозной. Различались лишь номера.

Старик держал курс. Я не уловил момент, когда именно в его руке появился пистолет, но это ничего и не значило: мы мчались по коридору, в черных масках, перчатках, вооруженные и крайне опасные. Хорошо еще, что никого не угораздило встать на нашем пути. Я почти не сомневался, что Старик замочил бы его (ее), не моргнув и глазом.

Квартира № 43, помню как сейчас. Мы встали по обе стороны, потому как дверь была снабжена архаичным глазком. Старик позвонил. Через несколько секунд замок щелкнул, дверь распахнулась. Видимо, глянуть в глазок никто даже не потрудился; жильцы были уверены в своей безопасности. Главная ошибка всех тех, кто рано или поздно становятся жертвами киллеров.

Старик рванулся внутрь. Дверь стукнула кого-то по лбу, послышался сдавленный крик. Я поспешил внутрь. Старик ударил незнакомого мужчину ногой в живот. Весьма обширный живот, нужно отметить, не способный держать удар. Блестящая лысина была рассечена краем двери, на лоб лилась алая кровь. Я поспешил захлопнуть дверь.

Молча, словно призрак Смерти, Старик помчался в глубь квартиры. Я остался с бедолагой плешивым. Тот хныкал и стонал, держась то за живот, то за рассеченную лысину. На белой сорочке алели отпечатки ладоней. Схватив его за шиворот свободной рукой, я буквально потащил в комнату грузное тело. Плешивый даже не пытался хоть как-то сопротивляться.

Руки действовали сами собой, в то время как разум пытался понять: что же, черт возьми, происходит? До меня медленно доходило, что все это, черт возьми, по-настоящему.

Но зачем тогда винтовка? У Старика было полным-полно пистолетов, но он почему-то не потрудился выдать мне хотя бы один.

Я затащил плешивого в комнату. Большую, светлую, шикарно отделанную, демонстрировавшую положение и социальный статус владельца. Проще спросить, конечно, но и без того ясно, что плешивый до омерзения богат. То, что он и есть хозяин, я понял по толстой золотой цепи, болтавшейся на обрюзглой нее. За которую, я, собственно, его и тащил. Толстый хрипел и стонал. Я был неумолим.

Пахло чужим жилищем, хвоей и дорогими духами. А вот и их источник: через другую дверь Старик втащил в комнату какую-то женщину. Лицо белое, словно мел, на котором двигались одни лишь глаза. В глубоком вырезе платья на мгновение мелькнула нежная грудь. Старик держал ее за руку, выкрученную за спиной. В своей черной маске он выглядел особо сурово. Зеркальные стекла очков, игольный пистолет в крепкой руке. Сказать, сколько ему лет, было невозможно. (Ну, ясно, что не пятнадцать.)

Женщине же было немногим за тридцать. Она была красива простой, естественной красотой, не имевшей ничего общего с лазером хирурга. Наверное, именно такие и ценились теперь на Зевсе. Ну, мне-то выбирать было не из чего.

Старик толкнул женщину. Споткнувшись высоким каблуком на толстом ковре, она неловко упала. Падение смягчил плешивый супруг, которого я к тому времени успел вытолкать на середину ковра. Оба охнули.

Старик поднял пистолет. Ствол смотрел в потолок, но перепуганная парочка задрожала, словно листки на ветру. Я усмехнулся. Старик кивнул на мой чемодан, затем на окно. Большое, широкое окно, выходящее на улицу. Я все понял. А если бы даже и нет – разговаривать было нельзя, уж это я усвоил.

Пройдя к окну, я поставил чемодан на подоконник и начал собирать винтовку, не забывая поглядывать в окно. На противоположной стороне улицы собралась изрядная толпа. Кого-то ждали, – курили, общались, переминаясь с ноги на ногу. Из дверей, к самому порогу которых от дверцы лимузина тянулась красная дорожка, должен был выйти некто очень важный. Ну, может, и не очень, но довольно известный, судя по пронырам-репортерам, вооруженным неизменными голокамерами.

Само здание было черным, из тонированного стекла с первого до последнего этажа. Может, где-то у дверей и прилепилась табличка, но отсюда я ее не видел. Здание могло принадлежать как государству, так и какой-либо компании или корпорации. Вот погодите, оптический прицел поставлю…

Нужно отдать должное Старику: место он выбрал просто идеально. Все было как на ладони, я мог достать любого зеваку. Даже хитрого репортеришку, что «спрятался» за пальмой. Окно находилось не прямо против выхода, а чуть под углом, куда станут смотреть не в первую очередь.

Я собрал винтовку, поднял жалюзи и припал к прицелу. Какой-то лох читал газету с компактной планшетки, повернувшись ко мне спиной. Я прочел заголовок «Мега-Софт – гении-убийцы», в то время как красный огонек мигал в центре широкой спины аборигена. Затем увеличил дистанцию, чтобы держать в поле зрения все действо целиком, не пропуская подробностей. Затем отложил винтовку и открыл окно. В комнату ворвался ветер, разогнав застоявшийся дурман духов. Я облокотился о подоконник, принял удобную позу и только тогда вставил магазин. Он тихо щелкнул, и что-то щелкнуло у меня в мозгах.

Все. Теперь я готов. Кого убить?

Старик вовсе не был телепатом. Просто он достаточно пожил на свете, имея при этом достаточно мозгов, чтобы запоминать и учиться:

– Ты его сразу узнаешь, – прошептал он, наклонившись к самому моему уху. – Из-за него-то весь сыр-бор.

Я кивнул, не отрываясь от прицела. Узнаю, куда он денется…

Поймите меня правильно, изнутри я вовсе не походил на скалу. Я понимал, зачем мы здесь, и что собираемся делать. Что я должен сделать. Не до конца, конечно, и все же был готов. Это ведь так просто – согнуть палец, когда красный огонек мигнет в нужной точке… Все было будто во сне. Отчетливом, настолько реальном, что эта реальность не походила сама на себя. Сознание плавало внутри, с удивлением разглядывая окружающие его стенки аквариума.

Я стоял, не меняя позы, не отрываясь от объектива. Не знаю даже, сколько времени. Казалось, будто момент истины никогда не настанет. Но вот широкие, прозрачные двери разъехались в стороны, наружу повалил народ. Все те же репортеры, разряженные аборигены и крепкие серьезные парни в деловых костюмах. Толпа ожидающих ринулась навстречу. Я сократил дистанцию, стараясь проникнуть взглядом в самую гущу. Здоровяки окружили какого-то мужчину в костюме-тройке, и, расталкивая репортеров, пробивались к лимузину. Толпа напирала. Голубчик в черном костюме-тройке шел прямо, огражденный от почитателей двумя рядами серьезных парней.

Я не знал, кто это. Да и имела ли его личность какое-либо значение?

Это ведь так просто… Красная точка птичкой уселась на затылке мужчины, крепко уцепившись за волосы острыми когтями. Я затаил дыхание. Ну, Гэс, давай, – сказал я себе. – Ты ведь хочешь получить работу?

На выдохе… Палец нежно согнулся. Винтовка тихо чихнула. Из глушителя выползла ленивая струйка. Я глядел в объектив. Незнакомый мужчина, в голове которого образовалась аккуратная дырка, осел на алую дорожку, не дойдя до лимузина считанные шаги. Телохранители сгрудились вокруг, навалились кучей-малой, защищая бездыханный труп. Бестолковая толпа всколыхнулась, потом до кого-то дошло. Женский крик, круги на воде.

Я стоял и смотрел. Это как первый поцелуй, который я помню до сих пор. Мягкие девичьи губы, раскрытые алым бутоном. Наши языки соприкоснулись, а я все думал: блин, почему так пресно?

Убив своего первого, я чувствовал что-то вроде того. Дороги назад уже не было, как не было и незнакомого мужчины в костюме-тройке. Он был мертв. Я понимал это, но все стоял и думал: отчего так пресно?

Ничего особенно. Чувства приглушены, мысли бултыхаются в густом киселе. Все придет позже, но первые секунды – самые главные.

Старик меня разбудил. Толкнул локтем, отчего я не едва не послал вторую пулю в толпу серьезных парней. Да, пора уходить. Телохранители расступились, все до единого достав пистолеты, и бестолково оглядывались. Скоро их замешательство кончится, секретная полиция наверняка в пути. Пригнувшись, я закрыл окно и вернул жалюзи на место. Дело сделано, пора уходить.

Я быстро разобрал винтовку и положил каждую деталь в бархатное нутро чемодана. (Пятнадцать секунд, мой последний рекорд. Одним прекрасным днем мне пришлось заниматься этим шесть часов кряду – собирать, разбирать и складывать. Собирать, разбирать, складывать, пока руки не научились действовать сами по себе).

Схватившись за ручку, я устремился к двери. Старик продолжал держать парочку аборигенов под прицелом. Женщина тихо давилась слезами, толстяк пытался загородить ее пузом. Старик успел жестоко связать обоих шнурами от аппаратуры. Жалкое зрелище. Я не собирался дожидаться финала.

Однако Старик не сделал того, чего я от него подсознательно ждал. Отступив в прихожую, он плотно закрыл за нами дверь. Затем – входную, дождавшись, пока щелкнет замок. Но перед этим подошел к щитку сигнализации, прострелил замок и вынул оптический диск, на котором было записано наше пребывание, от начала и до конца. Надо же, а я и забыл, растяпа…

Звукоизоляция в такой роскошной квартире также должна быть соответствующей – криков хозяев никто не услышит. Возможно, развяжутся сами. А нет – кто-то придет и поможет. Обязательно придет…

Эх, я, балда! Если бы Старик собирался их убить, нам бы не потребовались очки и маски. Квартира предоставляла великолепный обзор, и ничего более. Старику платили за незнакомца в костюме, а не чету аборигенов. Ведь платили же?..

На следующий день он протянет мне пухлую пачку банкнот. Три тысячи имперских долларов. Деньги обожгут мне пальцы, и я подниму изумленный взгляд.

Старик усмехнется:

– Я подумал, что все должно быть по-настоящему. Если мочить, так не задаром! Поздравляю с первенцем, сынок.

Когда он уйдет, я брошу деньги в другой конец комнаты.

Вот я какой.

Был.

Никем не замеченные, мы прошли по коридору к служебной двери. Я хотел было взмолиться о пощаде, но Старик и сам направился в сторону лифта. Теперь уж не до осторожностей – уноси ноги, пока можешь. В кабине бы сняли перчатки и маски, спрятали приборы ночного видения. Старик передал мне игольный пистолет, сам же достал из другого кармана армейский бластер. Грозное, киношное оружие, запрещенное к гражданскому обороту на всех мирах Империи. Я сглотнул. Страх и восхищение.

Сунув руки с оружием в карманы, мы покинули здание. На противоположной стороне проспекта стояли три полицейских аэрокара, мигающие красными и синими огнями, словно новогодние игрушки. Туда мы не пошли, а свернули в перекресток. Сердце колотилось у самого горла, ужасно хотелось обернуться. Чемодан мгновенно прибавил в весе, будто тащил я в нем ракетную установку, а не простую винтовку. Но я не оборачивался и старался не обгонять Старика, идущего степенным, неспешным шагом, соответствующим благообразной внешности Деда Мороза.

Прежде чем сесть в надземку, мы несколько раз меняли улицы и направления. Кажется, погони не было. Во всяком случае, Старик решил возвращаться домой. Значит, все-таки не было.

Доходить до меня начало в вагоне надземки. Дома же, в грязном гостиничном номере, осознание случившегося буквально рухнуло на мою бедную голову. Да что там, случаются только события – помимо нашей воли. Я же был кем угодно, но только не бедным, поскольку осознанно совершил самый настоящий поступок.

Я убил человека. Все, его больше нет. Он не будет больше думать, есть, пить, спасть, трахаться и испражняться. Незнакомец мертв, и этого уже не изменишь.

Не раздеваясь, я рухнул на кровать. Неумолимая воронка черного водоворота, царапающего ребра, внутри которого – гложущая боль и пустота. Когда она поднялась к горлу и выше, я просто уснул.

Когда же проснулся, боль и чувство утраты никуда не исчезли. Но спать уже не хотелось, значит, бежать было некуда. Обхватив подушку, я впился в нее зубами. Из глаз брызнули слезы. Я плакал, горевал по незнакомому мужчине, чьи мозги насквозь прошила моя пуля.

Впервые в жизни мне захотелось стать жертвой суицида. Простой цифрой в месячном отчете какого-то чиновника.

Но сознание – хитрая штука. Мое, во всяком случае, терпеть больше не желало. На смену ядовитой кислоте пришла спокойная тупость. Мягкая, обволакивающая апатия. Мне уже было все равно, кто там отбросил копыта, да и отбросил ли вообще. Какое это имело значение? Все там будем.

Так продолжалось еще какое-то время, пока я не начал хоть немного соображать. Оглядевшись, я понял, что кто-то раздел и разул меня, заботливо укрыл одеялом. Чемодан с винтовкой, равно как игольный пистолет, куда-то исчезли.

Известно, куда.

Оставалось только повеситься на собственном ремне, но не хотелось даже вставать. К тому же я понял, что не хочу умирать, что все останется позади. Я выдержу все.

Сомнения остались лишь насчет того, правильный ли я сделал выбор. Да, что там, сомнения!.. Я был готов бросить все к чертовой матери и лететь обратно на Геру. Сбежать от Старика не составит труда. Во всяком случае, я так предполагал. А Господь, как известно, располагает.

Дверь открылась, прервав ленивое брожение мыслей. Вошел Старик. Усевшись на единственный стул, он пытливо поглядел на меня. Вот только не надо, пожалуйста. Меньше всего мне сейчас было нужно, чтобы со мной разговаривали.

Но Старик и не думал уходить. Я лежал, он сидел, оба сверлили друг друга напряженными взглядами. Старик первым нарушил молчание:

– Знаю, тебе сейчас паршиво. Первый раз – это всегда тяжело. Почти так же, как во второй. Я вот своего первого помню до сих пор. Я убил его почти сто лет назад, представляешь? Это как трахаться. В смысле, в первый раз. Не забудешь до гроба.

Я молчал. Пусть болтает себе что хочет. Мне все равно, трахался там он с кем-то или нет. Я знал, что он сумасшедший.

– Главное, чтобы не баба. Убить впервые в жизни, причем бабу – это тяжелее всего. А мужика – так, плюнуть и растереть. Пострадаешь, конечно. В операционной Уильяма было труднее, верно? Вот и я о том. Все проходит, на смену остроте новизны приходит серость привычки. Только тогда и можно стать профессионалом. Рассуди сам: все мы смертны, все там будем. Какая к черту разница, раньше или позже? – Старик усмехнулся и развел руками. – Никакой. Знаешь, в чем смысл жизни?

Я покачал головой. Вот только этого мне и не хватало для полного счастья, чтобы какой-то полоумный старик вещал мне о смысле жизни. Терпеть не могу, когда меня кто-то лечит.

– Смысл жизни, сынок, в том, что все умирают. Жизнь – это медленная смерть. Рождение – начало конца. Все умирают, никому не уйти от костлявой. В этом смысл жизни.

Старик откинулся на спинку стула, предоставляя мне возможность раскинуть мозгами. Я так и сделал. Почему бы и нет?

Не самое глубокое умозаключение, которое мне доводилось слышать относительно этого самого смысла. Но в нем была своя прелесть, навеянная очаровательной простотой формулировки. Все умирают. Это правда, черт возьми. Именно такой простой истины мне и не хватало.

Ртуть градусника настроения неуверенно двинулась вверх, одурманивая, вводя в заблуждение. Я схватился за жидкий металл, боясь утонуть. Ядовитый пар с готовностью ринулся в мозг.

– Понятно? – спросил Старик.

Я кивнул.

– Понятно, сэр. – Мой голос звучал тихо и жалобно.

Старик удовлетворенно кивнул. Помолчал, а потом расплылся в улыбке:

– Знаешь, кого ты сегодня убил?

Я поморщился, но покачал головой, хотя и не хотел этого знать. Старик все равно бы сказал. Он неумолим. Садист проклятый, любитель Ницше. То, что не убивает нас, и прочая чепуха.

– Джона Адамсона, – сказал Старик. – Знаю, это имя тебе ни о чем не говорит. Придется пояснить. Мистер Адамс – один из известнейших гангстеров Зевса. Молодой, заносчивый и дерзкий. Был, конечно. Вздумал идти наперекор старым Семьям, чтящим закон, и вот что из этого вышло. Ты снял его на пороге районного суда, где минуту назад вынесли оправдательный приговор. Так заказали, это отнюдь не мой прикол.

Я слушал, развесив уши. Надо же…

– Выходит, – хрипло начал я, – он тоже преступник?

– Совершенно верно. Убийца, грабитель, мошенник и Бог знает кто еще. – Старик нахмурился. – Знаю, о чем ты думаешь. Выкинь это из головы. Личность жертвы не имеет значения. Потому я и говорю тебе это в последнюю очередь, а не потому, что просто забыл. Готовься выполнить любой заказ, если только это не ребенок и не женщина в положении. Таково неписаное правило. Иначе потеряешь имя, честь и, возможно, голову. Лучше смерть, чем бесчестье. Все умирают, но не все уносят с собою незапятнанную честь.

Старик вышел из комнаты и плотно закрыл дверь. Я понял, что занятий сегодня не будет. Начались экзамены.

Полежав немного с открытыми глазами, я пришел к интересному выводу: Старик вовсе не сумасшедший. Я знал это с самого начала, но не мог принять. Его странные суждения, извращенная логика и противоречия в поступках были обусловлены отнюдь не помешательством, и даже не старческим маразмом. Просто Старик был другим. Он пришел из другой эпохи, существовавшей столетие назад, когда Империя была молодой и жестокой, привыкшей больше полагаться на силу оружия, нежели интеллект.

Пришел и не смог измениться.

Скольких человек он убил? Десятки? Сотни?.. Кто знает.

Все эти смерти навсегда изменили его сознание и менталитет. На смену остроте новизны всегда приходит серость привычки, пусть даже он и был прирожденным убийцей.

К тому же последние два десятка лет Старик провел в какой-то Богом забытой дыре, вдали от людей, в обществе мерзких Иных. Два десятка лет – это дольше, чем я жил на этом свете. Слишком долго для человека.

Старик не был сумасшедшим. Да, он был с прибабахом, не совсем нормальным, но к психиатрии это не имело отношения.

От осознания этого мне легче не стало.

– Смысл жизни, сынок, в том, что все умирают.

Совсем не легче…

На следующее утро Старик, как я уже говорил, выдал мне три штуки зеленых. Я был богат. Мог даже купить собственный аэрокар, но почему-то деньги были не в радость. Какой в них смысл, если на душе кошки скребут?

Но, выпив кофе, я почувствовал, как полегчало. Значит, будет еще легче. Тогда и подумаем насчет покупок.

Старик выглядел свежим, отдохнувшим и довольным жизнью. Для своего возраста, конечно. Я глядел на него и не мог поверить в то, что это он вчера связал двух невинных аборигенов и держал их под дулом пистолета. Маска определенно была на ком-то другом.

Мы продолжили занятия, на которые я смотрел теперь под другим углом. Будто бы играю с клубком гремучих змей, а не разбираю игольник. Стрелять по манекену было трудно. Мерещился строгий костюм-тройка, красный галстук. Бред, одним словом.

Где-то около полудня Старик затеял серьезный разговор.

– Мы дали горячий старт, сынок. Осталось развить скорость. Мы не можем позволить себе тормозить, впадать в рефлексию и замыкаться в себе. Нужно убить кого-то еще, и чем больше, тем лучше.

Я внутренне сжался. У него что, и впрямь крыша поехала?

Но другая часть меня вопила: давай, мочи их, козлов! Старик прав, чем больше я укокошу, тем легче мне будет перестроить собственную башню.

– У вас есть заказы? – спросил я.

– Нет. Могли бы, но я не хочу их брать. Это вызвало бы подозрения, и мы привлекли бы к себе ненужное внимание.

Я задумался. Чего, в таком случае, он хочет от меня?

Забавно, но я не боялся закона. Знал, что меня не найдут, что не пойду в тюрьму, и что Зевс вздохнул с облегчением, избавившись от мистера Адамса. Гораздо хуже была душевная пустота, которую срочно нужно чем-то заполнить.

– Я не понимаю, сэр.

– У тебя есть кто-то на примете? – спросил Старик. – Кто-нибудь, с кем ты хотел бы расквитаться. Кто-то, кто обидел тебя каким-либо способом.

Я задумался. Все мои враги остались на Гере. Да и были ли они мне врагами? Соседские мальчишки… Смешно.

Потом вспомнил.

– Да, – я медленно кивнул. – Есть такие. Когда я искал учителя, зашел в какой-то кабак. Тамошний бармен приказал своим амбалам вытолкать меня взашей. Я чудом унес ноги.

– Вот видишь! – Старик улыбнулся. – Всегда найдешь, когда захочешь. Сколько их?

– Четверо, если считать бармена. Здоровые такие.

– Просто отлично! – Старик потер руки. – Сегодня и зайдем.

Я вздрогнул. В мозгу пронеслись неприятные картины. Я собственноручно приговорил к смерти четверых людей, которые, в общем-то, не сделали мне ничего плохого. Более того – мне же предстояло сыграть роль палача.

– Как мы это сделаем, сэр?

– Ну, не из винтовки, – усмехнулся Старик, – это уж точно. Ты войдешь, убьешь одного голыми руками, остальных просто пристрелишь. Такова задача. Привыкай, заказчики просят еще и не такое.

Оставшуюся половину для я провел будто в дурном сне. Мы не тренировались, если не считать чистку и смазку пистолетов, находившихся в идеальном порядке и без нашего вмешательства. Старик выдал мне два пулевика, заявив, что бластеры – для профессионалов. Я не спорил, отупевший от страха.

Да, мне было страшно, но вовсе не амбалов в кожаных пиджаках. Я боялся того, что опять придется убивать. От романтики, навеянной старыми фильмами, не осталось и следа. Актер вставал, и, улыбаясь, стирал с лица бутафорскую кровь. Живые люди так не могут.

Но я не мог просто сдаться. Это была слабость, я знал, что могу с ней совладать. Старик заметил мою нервозность:

– Малыш, ты еще совсем зеленый. Не бери в голову, мой тебе совет. Общество и Император запудрили тебе мозги своей моралью, нравственностью и прочей чепухой. Ты впитал ее, как говорится, с молоком матери. – Старик уверенно собирал игольник, глядя мне в глаза. Я старался не моргать. – Но подумай, как было прежде. Сотни, тысячи лет назад. Убийство было обычным делом. Дуэли, ритуальные поединки и все такое. Жизнь тогда была тяжелее, выживали лишь сильные. Популяция избавлялась от слабых особей, чтобы выжить – противостоять соседнему племени, погоде, флоре и фауне. Сейчас государство позволило себе держать на иждивении толпу придурков. Какая разница, если мы пристрелим парочку? Никто и не хватится.

Вот о чем я говорил – Старик с прибабахом, но он просто другой. Для него все это – нормальные вещи. За сто лет можно отринуть не только людскую мораль, не говоря уже о двадцати годах, проведенных в обществе Иных. Те плясали свои дикие пляски вокруг костра, устраивали дуэли и ритуальные поединки… Возможно, Старик даже учил их убивать.

Но я-то был вполне нормален, – как с позиций психиатрии, так и общественной нравственности. Впрочем, теперь уже нет. Я преступил закон, пусть даже убитый был последним негодяем на Зевсе. Но суд его оправдал, а потому наказание мне полагалось одно. Око за око, смерть за смерть.

Вот цена вашей морали. Вот ваше общество. Мы словно крысы, которых посадили в тесный ящик, скоро начнем поедать друг дружку.

Настал вечер. Мы со Стариком экипировались в пентхаузе, потому как старались не оставлять в подвале ни одной улики. (Если не считать бедных манекенов, конечно.) Пистолеты, перчатки, запасные обоймы… Старик прихватил прибор ночного видения, хотя я не думал, что он может нам пригодиться. В этом, наверное, и заключается разница, – не в одной лишь морали.

Мы покинули отель, не дожидаясь ужина. В животе у меня все бурлило, хотя я не думал, что смогу переварить хоть кусочек. Кровь бешено колотилась в сосудах, руки тряслись. Ученичество у Старика стоило мне много здоровья, что и говорить…

Я вел Старика, старательно вспоминая дорогу. Аборигены занимались тем, что умели больше всего: развлекались. Кафе и рестораны как всегда переполнены, у ночных клубов выстроились длинные очереди. Проспекты забиты бестолковой толпой. По проезжей части проносятся роскошные автомобили, голограммы воюют высоко в небесах. Да что там, мы можем выйти на улицу прямо сейчас, чтобы увидеть все это своими глазами!

Планета-город, город-мечта. Потерянный рай.

Хотелось разнести все это к чертям собачьим. Они ели, пили и веселились, а я шел убивать, чтобы потом кусать подушку и захлебываться слезами. И в то же время, это было как-то извращенно приятно. Я шел сквозь стадо овец, и у меня, в отличие от них, были клыки. Я мог убивать, я обладал властью над каждым из них.

Понимаю, я нехороший человек. Как и любой сидящий за этим столом, – давайте глядеть правде в лицо. Я был испорченным уже тогда, когда выращивал на Гере свеклу.

Старик шел, не сворачивая, никому не уступая дороги. Аборигены сами уходили с его пути, но при этом, казалось, даже не замечали его. Дело было не только в бороде. Старик не походил на старика. Скорее, он выглядел человеком, имеющим право на то, чтобы ему уступали дорогу. Мне приходилось держаться чуть позади, зато я топтал его зловещую, длинную тень.

Странно, но «Веселый Роджер» остался на том самом месте, где я его оставил. Более того, он при этом ничуть не изменился. Все так же скалился в щербатой усмешке пьяный пират, цвет пива из кружки был по-прежнему алым. Ну, держитесь, суки…

За время пешей прогулки я, насмотревшись на беззаботных аборигенов, что называется, завелся. Старик вошел к кабак первым. Я должен войти ровно через две минуты, – достаточно, чтобы Старик с комфортом разместился внутри. Он должен не только наблюдать, но и страховать меня, если что-то вдруг пойдет не так.

Я размял пальцы, сделал несколько приседаний, подпрыгнул. Улица была пуста, никто не видел моих упражнений. Пистолет удобно разместился за брючным ремнем, чуть левее желудка.

Одного – голыми руками, остальных – пристрелить.

Как скажете.

Натянув перчатки, я подошел к двери. Вошел внутрь. Вот теперь, это, пожалуй, было сценой из какого-то вестерна. На меня повернулось несколько усталых голов, но фурора мое появление не произвело. Взгляд сразу же выхватил из толпы Старика – тот сидел один за столом, недалеко от стойки. Даже не взглянув на меня, он поднес ко рту стакан и сделал долгий глоток.