Текст книги "Метафизика власти"

Метафизика власти
Александр Рубцов

© Александр Рубцов, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Это издание обязано появлением на свет двум звонкам, разнесенным во времени на три года. Я не мистик, в округлости дат особого смысла не вижу, но все же.

В конце 2012 г. мне позвонил редактор из «Ведомостей», и мы договорились о новой регулярной колонке. Первые несколько статей были посвящены общей проблеме – легитимности правления. С тех пор цикл «Метафизика власти» вошёл в режим и пополняется с интервалом в две недели.

И вот в конце 2015 г., когда как раз было впору отмечать трехлетний юбилей «Метафизики…», у меня состоялся неожиданный разговор с писателем и телеведущим Александром Архангельским, который предложил выпустить подборку статей отдельной книгой. Было грех не согласиться, тем более что и сам уже готовил подобную сборку публикаций про постмодерн. Таким образом, для меня это не только первый опыт но, надеюсь, и начало серии в системе цифрового книгоиздания «Ридеро». В запасе ещё целый массив. Как выражался главный архитектор одной из кавказских столиц СССР: «Это первая ласточка – и очень серьёзная ласточка!».

Кажется, повторять модуль «Метафизика власти» в названии каждой статьи решила в какой-то момент сама редакция. В книге мы эти слова убрали, чтобы не рябило в глазах. Но с этими словами связан ещё и вопрос о претензии. В монографии замахнуться на такое оглушительное название было бы неприлично – хотя бы из уважения к памяти Карла Шмитта. Но в данном случае речь всего лишь о направленности открытой серии. Это снижает уровень амбиций, но и создаёт дополнительную интригу между тяжелым термином и легким жанром. Части аудитории именно такое и нравится.

Но здесь это одновремннно и приём, и принцип. Речь о присутствии философии (в данном случае политической философии и философии власти) в публичном пространстве, на территориях «общего пользования», в реальном, живом процессе. Это не популяризация философии и тем более не «популярная философия» (когда простыми словами излагают то, что и так сложностью не отягощено). Это результат сознательного выбора одного из способов публичного присутствия философии в постсовременной реальности. Это вид полноценной работы, а не упрощение её результатов «для людей». Здесь нет адаптации; наоборот, скорее это приглашение думать совместно, иногда чуть более рефлексивно и строго в плане теории. Если метафизика – это знание о неочевидных предельных основаниях, то в нашем случае это призыв хотя бы попытаться взглянуть на происходящее поверх обыденной логики и бытовой конспирологии, отбросив непромысливаемые «очевидности». Именно в этом контексте начальная серия статей о легальном и легитимном ставила не совсем обычный для нашего сознания вопрос: а, собственно, по какому праву здесь вообще правят?

Такая работа не отменяет сочинения монографий, глав, больших текстов в сборниках и толстых журналах, но придает новое, особое значение «малой форме». Один из влиятельнейших философов последнего времени Ричард Рорти считал, что философия постепенно избавляется от фундаментализма, снимая с себя претензии на роль науки наук и системы систем высшего знания. В прежнем своём качестве она едва ли не умирает (подобно тому, как постепенно отходит религия в качестве базового идеологического института). Такой прагматизм не принижает задач философии: отказываясь от интеллектуального небожительства, философия берет на себя не менее сложную миссию «смазывания поверхностей» – между наукой и обществом, знанием и властью, между разными составляющими культуры и разными культурами, между цивилизациями и эпохами (этот расширенный список приложений уже на моей совести). Тем самым философия спускается с трона универсального знания (кстати, возможно, не навсегда), но зато проникает во все поры жизни – культурной, интеллектуальной, идейной, политической. Философствование из поиска вечных откровений превращается в рутинную работу, иногда трудно отличимую от публицистики. При этом посылки и специальные контенты остаются, но за кадром. Тем более интересно их потом реконструировать.

Мне этот образ «смазывания поверхностей» очень близок (хотя и с некоторыми оговорками пост-постмодернистского свойства). Но тогда необходим и адекватный, оптимальный формат для такой работы. Поэтому не только монографии или специальные сборники (хотя и они тоже), но также и массовые, наиболее влиятельные газеты, «нетолстые» журналы, наиболее посещаемые сайты. Даже из газетных публикаций такого рода часто легко делаются академические статьи для строго научных журналов, в том числе «ваковских» и «рецензируемых». Иногда по плотности мысли газетная статья может перевешивать главу в монографии. При этом малая форма, как правило, отнимает в несколько раз больше удельного времени, чем статья научная в самом высоком смысле этого слова. Здесь, как ни странно, все сложнее с формулировками и впихиванием смысла в заданный объём. Кстати, отсюда такое сгущение образов, метафор, тропов (как выражается мой любимый редактор из «ОЗ», здесь ты, парень, замастерился). Если всерьёз, все это не для красоты, а для сжатия смысла и экономии места. Ту же мысль можно изложить сухо, только это… съест не одну лишнюю сотню знаков.

И, наконец, проблема повторов, как правило, возникающих при сборке в один массив множества отдельных публикаций из оперативной периодики.

Если говорить об «идеологическом», незавидная судьба российской демократии во многом связана с социальным составом нашей прогрессивной общественности. В этой либеральной интеллигенции слишком много людей из науки, склонных переносить в политику стандарты научного сообщества. Речь не о логике, достоверности факта, критике источников, верифицируемости и фальсифицируемости утверждений… Но нередко приходится слышать даже от близких: я это уже читал, ты это уже писал… Или просто – дежавю.

Работа в публичном пространстве – это не академические публикации, где повторы или самоцитирование не приняты и преследуются (в зависимости от объёма). В идеологической работе повторение – мать усвоения. Вплоть до типовых клише. Возможно, даже в первую очередь клише, поскольку именно они и усваиваются. Здесь стесняться не приходится. Повторы здесь не от недостатка креатива, а от понимания, как работают тексты и сознание. Оппоненты либералов, обычно научной этикой не скованные, особым интеллектом и литературным даром часто не отягощённые, штампуют мемы, старые «находки» и надоевшие остроты без зазрения совести – и достигают результата!

Поэтому я сознательно не снимал даже явных, почти текстуальных повторов. Наоборот, интересно наблюдать, как работает комбинаторика, как одни и те же смыслы изменяются, попадая в разные среды.

И наконец, о философском и культурном контексте таких сборок – о постмодерне. В такой форме письма и сборки есть дань идеям децентрации, нелюбовь к иерархии, внимание к множественному и маргинальному, периферийному и малому, утверждение их равноценности. Это тот случай, когда форма текста отвечает топологии концепции, её пространственной модели. Но и это лишь отчасти. Идеи выхода из постмодерна, наоборот, предполагают набрасывание на такую фрагментарную мозаику жёсткого концептуального каркаса. Однако об этом, надеюсь, в следующих выпусках серии.

Книга издается в качестве учебного проекта в рамках курса «Цифровое книгоиздание» факультета коммуникаций, медиа и дизайна НИУ ВШЭ под руководством А. Гаврилова и В. Харитонова.

Право править

За последнее время Россия успела в разных долях и акцентах испытать почти все известные обоснования отношений господства и подчинения – трансцендентальные и сакральные, идеологические и социально-психологические, рационально-прагматические, операционально-технологические и даже банально силовые.

Уроки легитимности

В поисках утраченной легитимности

Итог года: все изменилось, но никуда не сдвинулось. Общество шагнуло вперед, попятилось, власть с перепугу пообещала, естественно, обманула, а теперь мечется в судорогах реакции. Закручиванию гаек мешают срывы резьбы; протест ходит кругами – ищет новые форматы. В энергичных пробуксовках и топтании на месте вконец стирается тонкий слой несущей поверхности, пока еще удерживающий всю эту суету над провалом. Уже ясно, что выход из ситуации сложнее, чем казалось, и точно не в горизонте обыденного понимания.

В моменты нестабильности, на сквозном транзите, особенно важен адекватный язык описания. Тем более в стране, в политической фактуре которой всë сплошь имитации и обманки, а слова и вещи друг с другом как не родные. Однако ураганное перерождение затронуло такие глубины социального порядка, что взывает к темам, которые пока вообще вне языка, к предметам сразу невидимым и почти не обсуждаемым, а значит, «непромысливаемым». В политическом своя архитектоника: помимо конструкции власти есть природа полей и сил, которые эту конструкцию держат. Это как разница между основами конструирования и теорией гравитации. Или первотолчка.

Главный вопрос уже сейчас вовсе из другого измерения и вызывающе резок: а, собственно, по какому праву здесь вообще правят? Не именно эти, но и все, кто был до них и придет после. Только кажется, будто здесь все известно и понятно, что менять. Если «государство» так регулярно и легко делают средством перехвата личной власти, общих ресурсов, чужих судеб и жизней, значит, мало этот инструмент по-разному затачивать и передавать из рук в руки, даже если эти руки с каждым разом все чище, головы горячее, а сердца как лед.

Более того, здесь мало и затертых сентенций про то, что надо менять «не фигурантов, а систему». Речь уже не о качестве легальности, но о самой природе легитимного.

Это тоже «вертикаль» – признания и захвата, но не организационная, а сущностная. Обнаружив, что вождь не вечен и что у Путина тоже есть спина, не защищенная от травм и друзей, народ озадачился будущим: как из этого загона не просто выйти, но так, чтобы более не возвращаться туда же, откуда только что с дикими мучениями выбирались. Люди открыли сундук власти, увидели в нем привычные политические вещи и собрались их перетряхнуть: что-то выбросить, заменить, подлатать и пересыпать порошком от деспотов. Но стоит задуматься о том, почему все прошлые ревизии этого барахла и освежающие процедуры до сих пор не дали надежных, устойчивых результатов, как тут же открывается еще один слой, а там второе дно, под ним еще одно, такое же ложное… Когда же рядом шкаф с книгами по философии политики и государства, этот сундук и вовсе превращается в бездонный колодец, только сверху прикрытый realpolitik, но в глубине скрывающий микрофизику власти и ее метафизику. Там сплошь нерешенные и даже непоставленные вопросы, а значит, и место ненайденных и потерянных ответов, необходимых для выхода из тупика, но у поверхности не встречающихся.

Заглядывать в этот колодец опасно: он засасывает с дикой скоростью и силой, как нора Алисы. За последнее время Россия успела в разных долях и акцентах испытать почти все известные обоснования отношений господства и подчинения – трансцендентальные и сакральные, идеологические и социально-психологические, рационально-прагматические, операционально-технологические и даже банально силовые. Мы, будто в съемке рапидом, упаковали в эту четверть века едва ли не всю мировую историю оправдания политики и почти полный комплект теорий власти с соответствующими им моделями отношений и конструкциями правления. Снимем иллюзию, будто все это время тип властвования был у нас хотя бы примерно один.

Если контурно обрисовать эту стремительную эпопею смены типов легитимации, выйдет нечто пестрое и мечущееся.

Сейчас власть отчаянно осваивает последнее прибежище – сближение с церковью. Больше деваться некуда. В политический и юридический оборот всерьез вводят понятие «покушение на святое». Кого именно от покушений на кощунство здесь будут прикрывать, показала расправа после эпизода в ХХС. Стране на ощупь навязывают «суррогатного монарха».

Курс на создание политической религии сменил куда более приземленную форму легитимации личной власти – подавляющий тефлоновый рейтинг. Сдвиг от ЦИК к РПЦ наметился с началом падения популярности, после издевательской рокировки и грубого фальсификата на выборах. До этого прощали все – и прятаться за иконостас не было нужды. Переоценить значение этого перелома невозможно.

Падение рейтингов и накал протеста поставили крест на «полицейском государстве общего блага». Тотального изничтожения политики полицией (у нас – просто в ходе полицейской операции) не произошло, а с «общим благом» все еще хуже. Оппозиция «друг/враг», которую Карл Шмитт завещал как основу политического, не рассасывается, а наоборот. Хотя мотив «лояльность за порядок и хлеб» все еще сохраняет инерцию.

Тут же мы наблюдали опыт оправдания власти с ее «правом» на цинизм, коварство, обман и насилие через мифологию Особого Знания про государственный интерес (макиавеллианское ragion di Stato). Перед сдачей президентского кресла на временное хранение случился взрыв активности в сфере стратегического планирования. Сейчас и эта модель не работает: как показало послание, основные стратегические идеи без смешного надрыва непроизносимы, а на последней пресс-конференции эпическое полотно «знает все» и вовсе рассыпалось – больше этого формата не будет.

В высшую политику Путина втолкнули через личную популярность, нагнетавшуюся прежде всего фоном, который создал Ельцин: от противного (Путин как не-Ельцин). Сам кандидат на тот момент был типичный who is, но уже была атмосфера ожидания чего-то дееспособного. И хотя все держалось на антихаризме позднего Ельцина, в начале славных дел сыграла именно харизматическая доминация. Две остальные схемы Макса Вебера не работали: рациональная вера в законность порядка была слишком условной, а опоры на традицию не было вовсе. Теперь и остатки харизмы тают на глазах.

Миф о «лихих 90-х» питает еще одну идеологему: якобы Путин обуздал Гоббса в России, прекратив «войну всех против всех» в стране, ухитрившейся в новейшей истории впасть в «естественное» (догосударственное) состояние. Но Путин победил не войну, а своих врагов в ней. И сейчас нагнетает новый всплеск политического милитаризма: война (еще холодная, но уже гражданская) развязана именно властью, легитимация которой как миротворца все более абсурдна. Этот Левиафан уже точно с мордой крокодила.

Решающее событие страна пережила в самом начале 90-х: она прошла точку небытия и момент учреждения новой государственности, даже с отцом-основателем, патриархом семейства. Это могло бы стать основой новой легитимности, если бы с Конституцией не обращались, как сейчас.

Кроме того, известно, что такие учредительные акты не проходят без идеологии как светской религии – если не питать иллюзий по поводу деидеологизации и понимать, что антикоммунизм и критика засилья идеологии сами идеологичны. Но и эта «опора» грохнулась тогда буквально за пару лет, а новой национальной идеей Старая площадь без толку бредит до сих пор.

Таковы контуры проблемы. Далее в серии «Метафизика власти» мы рассмотрим эти сюжеты в отдельности, но даже из наброска видно, что перепробовали все – и все безвозвратно испортили. Этой власти более оправдания нет, она зависает в разреженном воздухе сомнительной легитимности: на каком основании эти люди присваивают себе право риторически конструировать «большинство», а затем болтать и действовать от его имени, поставив себе на службу ЦИ и ВВ? Не осталось теорий, которые можно было бы подвести под эту шатающуюся, падающую конструкцию. Даже «стационарный бандит» здесь ведет себя как залетный гастролер.

Но и саму власть нельзя рассматривать в логике попсы: эй, вы там, наверху! Она диффузна, проникает во все поры отношений и повседневности. В играх легитимации общество активно и порой само же подталкивает начальство к тому или иному способу действия. Но это тема отдельного разговора.

11 января 2013

Выборы, которые мы выбираем

Инстанции, предъявляющие счет за украденные выборы, порой возникают не сразу, но зато мгновенно и неожиданно

В предыдущей статье о легитимности11
  «Когда святые маршируют», «Ведомости» от 18.01.2013


[Закрыть] подчеркивалось, что в крестовый поход за сакральным под хоругвями РПЦ власть выдвинулась после падения рейтингов и ада последних выборов.

До декабря-2011 страна лишь лениво потягивалась, как эспандером напрягая рейтинги руководства. Но аналитики уже знали, что пружина сыграет. Выборы в Думу подтвердили лучшие опасения, а март-2012 закрепил облом модели. Режим устоял, протест вошел в берега, но произошла смена плана легитимации, а это принципиально. Между легальностью (соответствие закону) и легитимностью (признание прав на власть) нет прямой корреляции. Коммунистов в 1996 г. обобрали, они об этом привычно заявили, но никто не выступил, а сами они тактично никого не позвали. Страна согласилась терпеть эту власть и не была готова на протест настолько заметный, чтобы его нельзя было подавить или игнорировать. Шансов не было даже у волнений. В отличие от понимания легитимности как признания данной власти наилучшей у нас срабатало согласие на вариант хотя бы не худший. Пассивный консенсус мешал поставить режим под снос, двадцать лет и два года обеспечивая нужный минимум стабильности.

«Все изменила революция»: в замкнутом контуре с положительной обратной связью реакция на события усиливает факторы, ее вызывающие, – система идет вразнос. Первое падение рейтингов вызвало шок и острое желание тут же все вернуть, добавив оборотов машине пиара. Проверка началась, клиент вошел во вкус, начал «пересаливать лицом», им явно перекормили при очевидном фальстарте. Фокус-группы и прогнозы уже показывали смену настроений с переходом в непечатную зону, но рейтинги стали надувать во все дыры, забыв о том, что все дутое имеет свойство лопаться.

Решающим проколом стала рокировка. До этого фронду смиряла надежда, что режим сможет хоть как-то эволюционировать. Эту иллюзию особо цинично растоптали с остатками репутации местоблюстителя (из равновесия вывел серийный обвал близких по духу автократий, казавшихся железобетонными). Новую стратегию выбрали самую недальновидную: душить не в объятиях, а в колыбели, лучше в зародыше. Не возглавить неизбежное, а переломить тенденцию – и именно через колено. Ужас перемен породил желание победы «как раньше» – любой ценой, но именно сокрушительной, с огромным запасом прочности по количеству, но не по качеству результатов. Более того, показное небрежение формой понималось как демонстрация силы, уверенности в какой-то иной легитимности, не иначе харизматической (отсюда столько театра). Однако реальный мотив был от обратного: не допустить, чтобы выборы громогласно подтвердили плохой тренд (результаты ЦИК – это вам не социология ЦСР). Сильная идея наложилась на встречный план: выявить фальсификат и не простить. К сшибке готовились с обеих сторон: карусели и Чуров от власти – наблюдатели и злобные аналитики от оппозиции.

В итоге в электоральном соревновании все же возник независимый допинг-контроль. Алиби власти в стиле «он и так бы победил» перестало работать: пойманного на допинге дисквалифицируют независимо от силы препарата и отрыва от соперников, иногда пожизненно.

В политике победитель не может отвечать за все действия своих оголтелых сторонников, но тогда он обязан публично расследовать факты, отрекаться от виновных, наказывать их по статье и объявлять амнистию всем, кто готов каяться сам и сообщать о деяниях других. Власть демонстративно не сделала ничего – и тем подорвала остатки легитимности, которую в классификации Макса Вебера можно было бы хоть как-то счесть формально-рациональной. Просто это другая логика: акт Магнитского тоже был санкцией не за убийство, а именно за отказ от адекватного расследования.

В какой-то момент казалось, что протест, возбужденный поведением на выборах, постепенно схлопнется из-за отсутствия эффекта и перспективы. Однако возникла другая проблема: теперь лидеру надо доказывать еще и свою легитимность в узком кругу, в своей ОПГ – объективно правящей группировке. Для этого он должен являть хронический активизм, перехват инициативы, патологическую непрогибаемость и болезненную волю к власти, если надо, то и разрушительную, в том числе в отношении своих. Отсюда long list экзотических актов как высочайшего происхождения, так и низовой инициативы, улавливающей новый дух и подражающей лидеру с добавлением отсебятины. Не изменяя поданному примеру, вождь не может остановить племя, даже при желании.

Если бы не этот выброс думского «принтера» (кстати, не взбесившегося, а правильно сориентированного), проблема формальной легитимности машины по производству диких легислатур могла бы забыться. Но это политическое казачество уже не может перестать махать шашкой, попутно срубая головы своим же. Обострение чрезвычайщины будет все чаще напоминать о мине замедленного действия – о дефиците легальной составляющей в легитимности этого «большинства». Нелегальность избрания не всегда перекрывается легитимностью терпения, и если власть не остановится, то у всех есть шанс в этом убедиться раньше, чем ожидалось. Инстанции, предъявляющие счет за украденные выборы, порой возникают не сразу, но зато мгновенно и неожиданно.

Все это опровергает отношение к нашей избирательной системе как к чистой имитации западной формы в духе «культа карго». Избирательная система в политике работает, даже если ее насилуют. Россия уже не та страна, в которой разрыв между легальным и легитимными может быть вечным. Еще одни такие выборы она уже точно не снесет, даже если ЦИК полностью отойдет под эгиду РПЦ.

25 января 2013