Текст книги "Метафизика власти"

Время, которому ты служишь

В прошлом году в статьях о метафизике власти тема легитимности связывалась прежде всего с политикой. Но процессы легитимации есть также в познании и эстетике, в повседневных практиках, в любом сообщении – во всем, что нуждается в объяснении и оправдании. Такое расширение позволяет увидеть особого рода политику в науке и искусстве, в индивидуальном самосознании, но многое открывает и в собственно политическом: в психологии протеста и в необычных реакциях власти на обострение проблем с легитимностью.

Наука занимается одновременно исследованием, но и легитимацией открытого. Работают логика и социология знания, цеховые традиции, процедуры (вывод, доказательство, верификация, фальсификация). Можно говорить о легитимности теории, эксперимента, человека как ученого и даже науки и знания в целом – для общества и человечества. В жизни искусства также есть производство артефактов и ценностей, но и система их легитимации, процедуры признания, среда интеграции. В этом схожи (при всех отличиях) истины, шедевры, святые и святыни, гении, президенты, лидеры и авторитеты.

Сейчас цеховая, экспертная легитимация вытеснена вкусами политиков и функционеров, держателей и распорядителей богатств. В шаговой доступности от Кремля от казенных щедрот возникают персональные галереи живописцев, плохо обученных академическому рисунку, но любимых президентами и градоначальниками (это как-то связано, когда лижут в политике и по холсту). В проекте канонического учебника вся культура 1917—1922 гг. представлена одним Чапаевым, «русский авангард» исчерпывается Татлиным, но зато путинский период увенчан гениями Церетели, Шилова и Глазунова. Наука и вовсе отдана в управление административному органу, чего в истории не было никогда.

Можно все списать на разгул сорвавшейся с цепи бюрократии и власти, опьяневшей от того, что в философии называлось волей к воле. Люди тестируют рубежи произвола. Власти мало думать, что она может все, – важно доказать себе и всем, что она может что угодно. Отсюда, в частности, этот конкурс абсурда в Думе.

Проблема легитимности возникает всегда, когда кончаются автоматизм и самоочевидность, когда начинают говорить и спорить: об истине, вкусах и убеждениях. Но это относится и к личной биографии, как только к ней перестают относиться автоматически, без самоочевидного. Собственная жизнь может быть для человека более или менее легитимной – в разной мере объяснимой и оправданной. Есть такое слово: самоуважение.

Что такое нынешний российский протест в плане внутренней (для себя) легитимности биографий людей, у которых все остальное хорошо? Вряд ли он сводится к претензиям нового поколения на участие в политике и власти (как это звучало, в частности, в некоторых пояснениях, адресованных отцу нации на Валдае-2013). Вряд ли это исчерпывается даже ответом на ограничение всякой прочей самореализации – в бизнесе, искусстве, науке. Здесь даже максимальная успешность часто не снимает проблем внутренней легитимности биографии. Вполне состоявшегося человека может мутить от одной только обреченности прожить жизнь в этом».

Здесь масштаб деятеля конфликтует с масштабом личности. Либо фигурант просто не дорастает до этой проблемы – либо прячется от нее. Но по большому счету в понимание легитимности биографии и качества жизни входит также качество истории, в которой эта жизнь проходит. Некоторым трудно уважать себя и уважать себя заставить других, если нет возможности уважать само время, в котором ты живешь, и дело, которому ты служишь. Люди состоявшиеся и обеспеченные вдруг сами нарываются на ссылку, тюрьму или костер. Это дико, если не понять, что человек может сам портить себе жизнь, чтобы не испортить биографию, которую в режиме oнлайн наблюдает и оценивает его референтная группа.

Власть тоже это понимает, но с обратным знаком. Когда люди вконец теряют репутацию, они пытаются искоренить само это понятие и все, что с ним связано. Если бы не было этой массы диссертаций, уворованных политиками и функционерами, их надо было бы специально создать и защитить», расследование замотать и даже очевидное оставить без последствий. Не то что репутации нет у кого-то: ее нет вообще – в стране, в природе.

То же с легитимностью. Теряя политическое признание, власть пытается изничтожить все, что обладает легитимностью хотя бы и в собственной сфере. Собственность академии и раздача статусов – мелочи в сравнении с этой интуитивной сверхзадачей: искоренить остатки достоинства, где бы они ни могли проявиться.

Конечно, культуру вряд ли так издевательски заламывают специально для того, чтобы можно было стучать одним пальцем по фортепиано на фоне хора физиков. Но, например, задача добить искусствознание, а значит, и профессиональную критику – благое дело с этой точки зрения.

Эффект от этого бывает, но очень недолгий. Тем самым власть портит репутацию истории, которая сейчас пишется не в учебнике, а в жизни. Это лишает легитимности само время, отмеренное человеку в его в общем-то не столь уж долгой жизни. И тогда активные, думающие и чувствующие люди окончательно портят отношения с властью, не просто нарушающей правила игры, но уничтожающей их вообще. Когда исчерпывается данный ресурс поддержания каких бы то ни было отношений, это хуже, чем когда в казне кончаются деньги.

24 января 2014

Непобежденный народ. Заметки о власти

Все понимают: режим не вечен. Мучительным поиском выхода втихую заняты и в самой цитадели. Но, даже взрывая здание, изучают конструкцию. Политические проекты убоги, если исходят из бытовых, хотя и популярных представлений о власти. Утопия опять рождается из мифа.

Трансцендентных обоснований, религиозных или идеологических, у этой власти нет. Идеология – вера в упаковке знания, а эта политическая вера в знание не упаковывается. Торчат уши «суверенной» самодеятельности, а поскольку не все пространство идеологического схвачено, этот лубок крошат так, что клиент сам от него шарахается. Альянс «высшей силы» с «высшей добродетелью» (Кремль + РПЦ) тоже опереточный. Богоугодный отряд, весь в медалях и лампасах с нагайками, явился Гельману, уязвил его… и вывел в самый топ. Но главные слова – о том, что эта власть от Бога и в другой легитимации не нуждается, – не будут даже сказаны. Никто не поверит, а упакуют и здесь себе же во вред (патриарх уже сравнил 1990-е с нацистской оккупацией, из чего вышло, что Путин начинал полицаем, потом фельдфебелем…).

Ельцин пришел как харизматический вождь, но дальше его легитимность определялась объемом не заслуг, а прощений. Политически ему списали демонтаж СССР, отпуск цен и вклады, танки и выборы-96, работу с документами под оркестр. Он вытолкнул преемника наверх не силой, а слабостью. В ожидании от противного страна была готова полюбить со зла: роль субъекта отпущения Ельцин взял на себя. (Подобное уже было, когда Назарбаев уговорил больного Ельцина приехать под выборы… и без конца крутил ролик с пошатнувшимся в аэропорту человеком, которого охрана едва удержала от падения.)

Запас «легитимности терпения» иссяк год назад. Вдруг заметили и вбросы, и карусели, и проезд по городу, пустому, как у Бергмана. Путин уже нелегитимен в зоне протеста. Антиконституционные законы лишь выпячивают нелегитимность его парламента, и так избранного с чудесами. Во времени это бросает длинную тень и на легитимность Путина для его же «большинства» – а повод будет.

Вопрос даже не в плохой динамике рейтингов и особенно фокус-групп. Природа власти не в процедуре и формальной законосообразности (хотя и здесь легитимность подорвана отказом расследовать фальсификат). До этого был захват ТВ как средства массового поражения сознания. Теперь в проекте полицейское государство «всеобщего блага», вовсе исключающее внутреннюю политику. Но здесь три ограничителя.

У Путина нет ни плана этого блага, ни особого горизонта планирования – нет «тайного знания государя», оправдывающего, как когда-то, цинизм лжи и подавление всех, кто благу мешает. Перед паузой в президентстве было важно показать истинное место харизмы, а потому были «лидер», набор «стратегий», «план Путина» (хотя избирался Медведев). Сейчас эти слова звучат неприлично, а других нет. Как говорил классик: «Status quo – а что же еще?» – и это при скатывании в архаику на фоне скоростной модернизации конкурентов.

Далее, это государство вторгаться с пользой во все прочие сферы не сможет, да и схалтурит: сейчас это только место врезки в каналы перераспределения ренты. Оно не защищает, но вынуждает защищаться от себя, от своих же оголодавших агентов. Государство всеобщего блага как главная угроза.

Наконец, репрессии сдерживает оглядка на «мировое цивилизованное». Выясняется, что в своей локальной империи ты уже не чистый суверен: твоя империя включена в империю более общую (когда-то «всех христиан», теперь «денег и свободы»), там есть обязательства, лежат твои активы, и там же при сильном желании контролируют цены на сырье – экономику твоей власти. Глобализация уже покрывает Вестфальский мир с его суверенитетами, как бык стадо овец, и не надо стенать, что им наплевать на нас, а нашим на них – без этого здесь уже все было бы иначе. Плюс окружение, не вполне настроенное быть невыездной аристократией в осажденном лагере с вышками, нефтяными и пулеметными.

В этой ситуации Путин имитирует наличие харизмы. Сгонять народ на «победные» митинги уже неловко, поэтому нужны инсценировки, имитирующие хотя бы работу на харизму. Пусть лучше издеваются над аттракционами нежности и мужества, чем сразу скажут, что харизмы нет, потому как не с чего. Все это не для популярности, а для демонстрации борьбы за нее. Точно так же, как танкист с Урала – не для региона, а фальсификатор фальсификаций истории – не для культуры. И Света из Иванова не для ТВ, а для портрета социальной опоры.

Но и этот захват условного большинства не так прост. Он напоминает «победу» над террористическим сепаратизмом в Чечне, обложившую победителей данью – и бюджетной, и политической: обетом верности. Можно считать, что Путин купил это свое «большинство» (хотя и за полцены, поскольку торг был под телевизор). А можно считать, что он, растратив натуральную харизму, этому большинству проиграл и теперь платит ему вечную контрибуцию, да еще под клятвы увеличения дани. Такую же дань Путин платит силовикам, военным… Только риторически можно утверждать, что эту социальную опору «купили»: даже простой подкуп электората – не совсем обычная сделка. Тем более когда набухают подозрения, что людей покупают за их же деньги.

Получается редуцированный вариант фашизации государства: вождь без массы. Перед ним никогда не пройдут толпы, никогда они ничего в едином порыве не выкрикнут и рук не вскинут. Ну постоят с типовыми плакатиками. Вот она – эта самая страшная пятая колонна. Вот где истинный ужас измены. Проблемы с данью – и эта масса тут же окажется агентом влияния другого государства (которое «без Путина»).

Но тут начнется самое трудное. Если думать, что достаточно отменить последние политические новации и просто избраться на честных выборах, то зря. Переродилась вся мегамашина власти. Марионетки через те же ниточки как хотят манипулируют руками руководства и всех, кто к кукловодам себя относит. Сложилась еще одна закрытая отрасль народного хозяйства – бизнес на государственных функциях и якобы публичных услугах. Эта отрасль сравнима с нефтегазом или ВПК. Уже ясно, что государство здесь не тождественно «статусу народа», но и само это государство стало отдельным народом, малым, но избранным. И это тоже «статус». Это ядро социальной опоры, к тому же с сильно концентрированным интересом, который обычно побеждает интерес многих, но рассредоточенный. Горизонт этого интереса крайне узкий: нестационарный бандит сегодня берет все, что может, потому что если не он, остальное заберут другие. Государь такого государства по этой же причине не может мыслить широким горизонтом (в отличие от китайцев, у которых первичная, вторичная и интегральная модернизации расписаны до конца века). Он не может начать действовать во имя будущего и общего блага, потому что он государь не того народа. А действовать необходимо – и срочно: отставание становится необратимым.

Тут нужна эпохальная деприватизация государства – возможно, даже возмездная (чтобы снизить накал борьбы). Хотя скорее всего это все равно будет война за национализацию власти, хотя и без пальбы.

В этой войне необходим мощный союзник. Теоретически он есть, и так же теоретически понятно, как его мобилизовать, но в жизни… К тому же «электорат инерции» все еще огромен, а в значительной своей части слеп и глух к резонам – пока кормят.

Это и есть историческая ловушка: условия для модернизации возникнут тогда, когда что-либо модернизировать будет уже поздно и некому. Если что-то делать сейчас, то это будет против течения и против шерсти. Если, конечно, это государство каким-то волшебным образом не переориентируется на другой статус – не на свой государственный народ, кормящийся и ворующий, а на тех, кто хочет быть независимым и свободным, способным на самостоятельные, ответственные решения, на тех, кому в этой стране нужна политика, но не от администрации, а в собственном смысле слова. Это было бы чудом, но чудеса случаются, если над ними работать.

10 октября 2012

Обновление теории: Государство как не очень стационарный бандит

Публицистика освоила идею: наше государство – стационарный бандит. Это выражение чаще используют как ругательство, хотя его авторы – Манкур Олсон и Мартин Макгир – полагали, что именно оседлый бандит в отличие от бандита-гастролера, грабящего дочиста, включает в калькуляцию будущее. Он берет с граждан поменьше и производит общественное благо, обеспечивая расширенное воспроизводство, что в конце концов позволяет ему брать с граждан побольше. Грабеж становится цивилизованным и легальным. При соблюдении обязательств такой вертикальный контракт может быть легитимным. Хотя исторически устойчивее договор горизонтальный – когда право править не завоевывают, а делегируют.

Однако по критериям институциональной экономики наша власть сплошь и рядом ведет себя скорее как гастролер. В самом деле, реконструируя теневые версии этой «национальной идеи», легко заподозрить курс на окончательное разграбление трофейной территории («Я вам говорил, что мы победим!») с последующим отбытием в места дислокации счетов, активов, недвижимости, детей и прочих нематериальных ценностей, включая духовные, а именно христианские, точнее православные (к лидерам это не относится: в несветлом будущем вне России места им нет, да и здесь тоже).

Также давно подмечено: сидящих на «игле» тяготит и свое производство, и лишнее население. Но осложнения «голландской болезни» не просто портят отношение власти к аборигенам (принципала-автократа к вечно поддатым подданным). Сырьевое проклятье вырождается в институциональное. На экономике перераспределения зиждется ресурсный социум, в котором в расходные материалы записано все: люди, проекты, вывозимые задаром идеи и открытия. К отраслям безвозмездного сырьевого экспорта отходит производство мозгов и знаний. В вековой истории низкого передела сама страна становится полем быстрой наживы и вечной заготовкой под правильное будущее.

Государство по Конституции и в жизни

До развилки между стационаром и гастролером есть выбор между вертикальным контрактом и горизонтальным. По Конституции контракт у нас горизонтальный, что формально исключает формат «государство-бандит» даже в самых гуманных его формах. Постструктуралисты скажут, что Конституция, законодательство и прочие наши красоты – не более чем обломки сцены (а жизнь совсем другая, и анализировать ее надо, деконструируя эти декорации). Но на этих подмостках одновременно играют и живут, причем и труппа, и публика. Нет зрительного зала и ничего вне сцены. Конституционная модель – театр, но мы все актеры, как сказал Уильям Шекспир. Этот контракт никто не навязывал, мы сами его учредили и сами же срываем в новом цикле предательства свободы в истории Отечества. Но пьеса диктует: наш президент в законе при всем желании не может открыто оспорить принцип горизонтального договора как учредительной основы государства. Как автократ он нелегален даже для самого себя; отсюда невроз, идеологическая шизофрения и постоянные обломы в политике.

Этот автократ ограничен в применении легальной силы, что явно мешает (синдром «глиняных ног»). Называть его бандитом без оговорок некорректно при всей нелюбви. Государственный бандитизм без сдержек – все же другое, и как институт, и по жизни. А пока так, злостное хулиганство организованной группы лиц и органов по предварительному сговору в не особо крупных размерах…

Мешает втянутость во внешний мир: боязнь обструкции, угроза давления, проскрипционные списки… Оседлый бандит как иностранный агент, завербованный на вывозе и сбыте добычи. Как если бы пираты хранили клад в банке и не могли без аудиенций.

Другой ограничитель – само общество. Это не иллюзия (если не заигрываться в метафору «бандита», а реально оценивать, что есть, чего нет и, бог даст, не будет даже при этих корсарах). ГКЧП был обречен, потому что эти люди, как и все в то время, отвыкли от крови и страшно ее боялись (тогда-то в историю и вошла Людмила Телень с руками Янаева). Теперь народ к насилию притерпелся. ТВ – сплошной сгусток крови, рейтинги на трупном аромате. Но это виртуальная кровища. Здесь даже реальное воспринимается как кадр, а новости – как сериал. Политическое убийство offline (или суицид) еще может взорвать или инфернально навредить, как тень Сергея Магнитского. Власть нащупывает пределы членовредительства, но понимает: все уже на грани. Еще немного – и ненавидящие ее молча из дома выйдут, сделав реакцию цепной (см. фокус-группы ЦСР, а также статью «Власть проходит период полураспада», «Ведомости» от 4.07.2012).

Поэтому наш автократ вынужден симулировать верность процедуре горизонтальной легитимации и размахивать руками с оглядкой, а не как попадя. Отсюда концентрация бандитизма в политике: народ не насилуют, а соблазняют; ему сушат мозги – мочат лишь оппозицию, да и то фигурально. Чтобы лишить людей денег, сначала у них отбирают голос и крадут голоса. Да и репрессии здесь – палка о двух концах (три девицы в ХХС еще не раз отольются нашим защитникам веры).

Приказчик крадет у хозяина

Далее, эту власть никто не уполномочил собирать с подданных дань: по договору о деньгах она ночной сторож, а это другая экономия государства. Здесь вообще нет легального дохода от положения – все сборы власть обязана калькулировать и перераспределять публично и под законом (бюджет). А вот потом… Эти люди большей частью именно воруют, а вор и бандит-грабитель – разные составы деяний, почти по Бродскому. Здесь все пошло: приказчик крадет у хозяина. Бюджетная клептомания – существенно иной род бандитизма, чем тот, из которого когда-то сформировались вооруженные автократы.

Далее, средняя и низовая бюрократия собирает вторичные бандформирования. Ресурс, растаскиваемый в откатах, нецелевым использованием и проч., ограничен, а страждущих много. Возникает слой самодеятельных мытарей-энтузиастов, действующих от лица власти поверх даже этого постконституционного контракта (по которому власть ворует, но не калечит). Принцип «мы вам будем больше мешать, чтобы вы нам больше платили, чтобы мы вам меньше мешали» легализуется через публичные «услуги» и окологосударственные фирмы, опоясывающие регуляторов, агентства, службы и надзоры. Чтобы отжать «свое», остановив развитие, хватает одного техрегулирования. В обиходе это называется «государственный рэкет» или «регулятивный террор». Плюс рейдерство силовиков (хотя наши надзоры тоже в погонах). Но если главный бандос не защищает от этих «каботажных гастролеров», он срывает контракт, теряя легитимность.

Загоняют народ в подельники

И наконец, последнее в этой системе отношений – население. Андрей Колесников полагает, что, раз выборы, у власти одна проблема: откупиться от бедных. Это так, если бы не дисконт на сознании и процедуре. Экономия огромна. Если бы не бандитизм в политике, эфире и технологиях фальсификата, этого откупа не хватило бы даже близко. Не надо приукрашивать: простейших покупают за полцены, в остальном дурят. Такая «стабильность» минус телевизор = готовый социальный взрыв. Стратегия заведомо нестационарна: клонируя идиотов, власть обрубает перспективу – свою, этих людей, страны кормления.

То же с вопросом: откуда деньги? Известно – из недр. Принадлежащих не только нынешним, но и будущим поколениям. Беда не в том, что людей покупают, а в том, что они продаются. Власть загоняет в подельники народ – и тут же обносит его на разделе добычи. Она грабит и соучастников, и вовсе невинных: дети за этих отцов еще ответят. Здесь без оглядки грабят не просто природу – этот дешевый размен отбирает у страны будущее.

Нация как бандит-гастролер во времени собственной истории. Аминь.

15 августа 2012