Текст книги "Нарцисс в броне. Психоидеология «грандиозного Я» в политике и власти"

Александр Рубцов
Нарцисс в броне. Психоидеология грандиозного Я в политике и власти

С того самого дня, когда человек впервые произносит «я», он везде, где нужно, выдвигает возлюбленного себя и эгоизм его неудержимо стремится вперед.

Кант

Памяти

Бориса Юдина

ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ РАН

Рекомендовано к печати

Ученым советом Института философии РАН

Рецензенты:

чл. – корр. РАН, доктор философских наук |Миронов В.В.|, доктор философских наук Апресян Р.Г.

На переплете: Микеланджело Меризи де Караваджо «Нарцисс у ручья»

Нарцисс в броне. Психоидеология «грандиозного Я» в политике и власти. / Рубцов А.В. – М.: Прогресс-Традиция, 2020

© Рубцов А.В., автор, 2019

© Асмолов А.Г., пролог, 2019

© Рубцов А.В., оформление, 2020

© Прогресс-Традиция, 2020

Почти пролог
Политическая персонология власти

(А.Г. Асмолов)

«Чем вы меня сегодня удивите?» – этим вышибающим сознание из седла вопросом Константин Сергеевич Станиславский открывал репетиции. Можно ли ныне чем-либо удивить зрителей, актеров и режиссеров в театре политической жизни России? И кому суждено заслужить на сцене этого театра несуществующий приз «Мастер политической аналитики»? Не сталкивая меж собой достойных экспертов, замечу лишь, что их не только совсем не много (я, конечно, имею в виду профессиональных аналитиков, а не «коленопреклонников» в стиле первого министра пьесы Евгения Шварца «Голый король»), но их и в принципе не может быть много. Ведь только мастера могут овладеть ремеслом диагностической и психотерапевтической работы препарирования поведения разных «политических тел».

Среди этих мастеров, на мой взгляд, по праву занимает особое место философ, публицист, аналитик мотивации политического и идеологического поведения Александр Рубцов. Когда еще не оперившаяся область исследования на границах политологии, социологии, психологии и философии только рождается, трудно с точностью подыскать этому новорожденному ребенку имя. Мне то хочется назвать ремесло Александра Рубцова психоидеологией, то, вспоминая нарциссическую формулу Людовика XIV: «государство – это Я», наделить его именем «политическая персонология власти».

Лазарь Гадаев. Нарцисс, 1979 (фрагмент)

По гамбургскому счету направление исследований Александра Рубцова, исполненное на границах разных наук и интеллектуальных практик, можно было бы обозначить и как аналитическую психоидеологию, и как политическую персонологию власти.

При включении этого направления исследований в контекст набегов философов, политологов, социологов, психологов и антропологов на территорию политического поведения в сознании всплывают самые различные ассоциативные ряды. Говоря об интеллектуальном стиле Александра Рубцова, у меня, в силу оптики своей собственной профессии, прежде всего возникает устойчивая ассоциация с концепцией «архетипов коллективного бессознательного», которую нам подарила аналитическая психология Карла Юнга.

Не могу, читая и перечитывая произведение Александра Рубцова, избавиться и от ассоциации с монографией тридцатых годов прошлого века достойной ученицы Зигмунда Фрейда Карен Хорни «Невротик нашего времени», в которой исключительно точно описан путь к нарциссизму как путь, в котором происходит трагичная подмена самореализации личности самоидеализацией, досягающей невиданных высот. Яркой демонстрацией нарциссической самоидеализации личности может послужить изречение короля Лилипутии из старого фильма «Новый Гулливер»:

 
– Мы – велики
Мы – могучи.
Больше солнца,
Больше тучи!
 

Как только в фокусе внимания оказывается подобная многоликая феноменология нарциссизма, то, конечно же, не обойтись и без хрестоматийных отсылок к классическим трудам Зигмунда Фрейда и Анны Фрейд, а также ярким исследованиям нарциссизма в стилистике гуманистического психоанализа Эриха Фромма.

Но ближе всего по духу к аналитической психоидеологии и политической персонологии власти Александра Рубцова богатейшая панорама работ по психоистории – от открывателя жанра психоистории Эриха Эриксона до одного из неутомимых конструкторов психоистории как особого направления американского историка Ллойда де Моза. Именно перу Ллойда де Моза принадлежит емкое определение психоистории как науки об исторических мотивациях. Именно Ллойд де Моз обронил почти ставшую мемом шокирующую фразу: «Только открыв Гитлера в себе, мы сможем понять Гитлера». В нашей картине мира эта тяжелая работа с сознанием передается метафорой из фильма М. Захарова «Убить дракона».

В аналитической психоидеологии Александра Рубцова в век, эпатажно называемый «веком нарциссизма», явно или неявно сочетаются и психоисторический метод анализа групповых фантазий, восходящий своими истоками к работам Э. Эриксона и Л. Де Моза; и технология «психологического рентгена», не подводящая Эриха Фромма при исторической диагностике различных психотипов деструктивного стиля поведения пантеона лидеров авторитарной и тоталитарной власти.

Порой вглядываясь в такие изощренные защитные механизмы поведения власти, как описанная Э. Фроммом некрофилическая природа мотивации и характера Гитлера, возникает соблазн пометить подобное поведение стигмой «патологическое», поставить сложнейшим феноменам психосоциальной и политической жизни клинический диагноз.

Тут для избегания этого соблазна позволю специально акцентировать внимание на важном «гиппократовском правиле» для психоидеолога и психоисторика: «Никогда не списывай мерзость нормы за счет патологии». Это правило, сформулированное еще в двадцатых годах ХХ века немецким психиатром и неврологом Освальдом Бумке в его исследовании «Культура и вырождение» (1925), – правило на все времена.

Идентифицируя поведение власти как патологию, болезнь, нарушение психического и социального здоровья, мы, порой сами того не замечая, не просто ошибаемся и упрощаем реальность. Мы рискуем, списывая мерзость нормы за счет патологии, совершить более тяжкий грех – грех идеологической и психологической индульгенции власти, неявно оправдывая через отсылку к патологии ее поступки и проступки. Стоит ли, например, видя неподдающееся человеческому пониманию то или иное деструктивное проявление «государственного садизма», убаюкивать свое сознание, милостиво приговаривая «с больного что возьмешь». Не потому ли куда легче то или иное общество назвать вслед за Абрахамом Маслоу «больным», а не «фанатичным». Поэтому я то и дело как заклинание повторяю предостережение: «Не рядите фанатиков в безумцы».

Чрезвычайно важно, что в своей аналитической психоидеологии и политической персонологии нарциссизма Александр Рубцов, занимаясь диагностикой исторической мотивации политического поведения, старается оставаться на территории изучения «нарцисса в броне» как самой что ни есть полноценной нормы, т. е. феномена обыденной идеологической и социальной жизни, а не клинического пограничного расстройства личности (см. об этом, например, скрупулезное исследование патологического нарциссизма в клинической психологии личности и психотерапии Е.Т. Соколовой, Е.Е. Чечелницкой «Психология нарциссизма», 2001).

Поэтому встречающаяся в богатом образами и метафорами исследовании Александра Рубцова клиническая стилистика выступает скорее как своего рода социальная рискология, в которой термины «психопатология власти», «история болезни», «эпидемия» и т. п. – условные знаки, «идолы рисков расчеловечивания», «обезличивания», трансформации людей в нелюдей, а не навешивание клинических ярлыков на сложнейшие историко-культурные феномены политического поведения.

Среди широкого веера метафор, к которым в ходе своего скрупулезного препарирования политического и идеологического поведения прибегает Александр Рубцов, одна метафора несет для меня особую ценность, особый, как бы заметил мой учитель психолог Алексей Николаевич Леонтьев, – личностный смысл. Эта метафора – «Ноль нарциссизма». В произведении «Нарцисс в броне» метафора «ноль нарциссизм» звучит как ценностный диссонанс (прошу не путать с когнитивным диссонансом Леона Фестингера) по отношению к любым проявлениями политической персонологии власти. Она – символ иной системы отсчета в жизни общества, символ несгибаемого в самые бесчеловечные времена «человеческого измерения». Ноль нарциссизма – это знак жизненного пути этика, антрополога и философа, Бориса Григорьевича Юдина. Еще раз подчеркну, что метафора «ноль нарциссизма» – емкое обозначение совершенно особого «человеческого измерения», измерения, говоря языком Антуана Сент-Экзюпери, «Планеты людей», а не планеты «нарциссов в броне», «авторитарных личностей», о которых повествует Александр Рубцов.

Борис Юдин был и остается в нашей памяти носителем аксиоматики достоинства, жителем Планеты людей и инопланетянином по отношению к планетам, на которых в произведениях Франца Кафки, Джорджа Оруэлла, Андрея Платонова, Евгения Замятина, Владимира Тендрякова («Люди-нелюди») обитают «нарциссы в броне».

Посвящение, по сути, первого в жанре политической персонологии власти и психоидеологии труда памяти человека с Планеты людей Борису Юдину – это горизонт надежды на то, что наше общество, сколько бы препятствий ни стояло на его пути, сумеет пройти дорогу от безликой утилитарной культуры полезности к культуре достоинства, дорогу, по которой шел рыцарь культуры достоинства Борис Юдин, человек планеты людей с «нолем нарциссизма».

Надеюсь и верю, что произведение Александра Рубцова выполнит и свою психотерапевтическую сверхзадачу – поможет справиться с драконом нарциссизма, живущим в каждом из нас.

Предисловие

Работа над этой темой была начата серией статей, публиковавшихся в журнале «Форбс» в 2016–2017 годах под общей рубрикой «Политический нарциссизм в России». Со стороны журнала это был почти подвиг: не всякое элитное издание выдержит такой затяжной цикл на тему, нелицеприятную для власти, щекотливую для лиц и режима и при этом сильно отягощенную экскурсами в психопатологию и психоанализ, в философию сознания и общую теорию политического.

Однако при всей нагруженности наукой цикл получился все же достаточно журнальный и читаемый, и это отчасти понятно. К сравнительно доступной психологии с философическим уклоном у нас расположены не только среднеарифметические гуманитарии и самодеятельные интеллектуалы, но и нормальный обыватель. Это позволяет и в обычных изданиях щеголять словами и цитатами из трудных текстов, не опасаясь, что читать просто не станут. Погружаясь в специальный язык с его особыми глубинами и красотами, не чуждый здоровому нарциссизму человек «физически» ощущает, как он возвышается умом и духом и как чтение умной литературы сокращает ему опыты быстротекущей жизни.

Тем более живо интересуют публику разного рода расстройства личности, как и все «про психов». Попутно это раскрывает что-то в самом человеке, в его отношении к себе и другим – и это тот случай, когда самолечение не всегда противопоказано. Но с особой силой вся эта тематика интригует в связи с властью, политикой, а более всего – в связи с конкретными политиками, живыми и мертвыми. В октябре 2018 года на сайте «Радио Свобода» были опубликованы материалы пресс-конференции американского психиатра, профессора Калифорнийского университета Джеймса Фэллона, изучающего диктаторов и выдающихся преступников. Материал, называвшийся «“Он не способен сочувствовать”. Путин глазами психиатра», мгновенно набрал более пяти с половиной тысяч репостов в Фейсбуке, что много, если кто понимает.

После безвременного прекращения цикла в «Форбс» публикация такого рода материалов была продолжена в других массовых изданиях. Эти статьи составили второй и третий разделы нашей книги. Задним числом создается впечатление, что «по касательной» я уже давно только и писал о политическом нарциссизме в России – даже когда еще не начинал этой темой заниматься специально.

Наконец, работы, так или иначе затрагивающие тему политического нарциссизма, были опубликованы и в профессиональных изданиях – в электронном журнале VOX, в «Философском журнале», в «Вопросах философии». Это четвертый раздел книги. И в заключение раздела отдельный текст о проблеме «ноля нарциссизма», напечатанный в журнале «Человек».

Сборка всех этих крайне разноплановых и разноформатных текстов может показаться несколько сумбурной. Позже мы еще вернемся к теме антиуниверсализма и деконструктивизма, политической и социальной прагматики, языковых и смысловых игр, их поэтики, иронии, образности и метафорики. Здесь же, в «Предисловии», все это важно только для оправдания жанра публикаций. Почему в самой работе над темой вначале был «Форбс», а не «Вопросы философии», «Философский журнал» или академическая монография для специалистов? С точки зрения публикабельности это было бы проще, к тому же концептуальная публицистика отнимает в три-четыре раза больше времени и сил по сравнению с собственно наукой (если замерять удельную энергетику письма). В массовой периодике приходится отдельно работать над скоростью текста – его темпом и ритмом, доступностью и «интересностью», резать по живому, втискиваясь в формат болезненными сокращениями вплоть до счета знаков и с заменой длинных слов на короткие. Но если понимать философскую работу не только как саморазвитие идей, но и как характерное для постмодерна «смазывание поверхностей» в реальной жизни (Ричард Рорти), оно того стоит.

Цикл в «Форбс» задумывался как единый проект – но не в ущерб самостоятельности каждой статьи. Это не мыльная опера, а именно сериал: в каждом выпуске есть сюжет, начало и конец. Иногда приходилось подвязываться к текущему моменту, что вносило случайные повороты в развитие темы. Тем не менее, собирая книгу, нет желания спрямлять общую логику ближе к монографии. Текст с такими задачами и адресатом вполне читается отдельными блоками, с любого места, а не как линейный трактат (привет от «Тысячи плато» Делеза и Гваттари). В таком дискретном письме возможны разрывы и ответвления с перепадами общности и чуть ли не жанра, но это меньшее из зол. Когда сводятся публикации из разных ресурсов, иногда приходится терпеть даже прямые повторы.

Эти особенности формата распространяются и на другие разделы книги. Поэтому, в частности, здесь много повторов, которые, тем не менее, не хочется снимать, поскольку часто одно и то же необходимо в разных местах общего текста, понимаемого в известном смысле и как гипертекст – хотя и линейный, поскольку в бумаге. Я их не убирал сознательно, в том числе чтобы был виден общий фронт борьбы за концепцию и тему.

Книга может показаться местами излишне напористой. Ощущение повышенного давления на читателя тоже объяснимо: заряд каждой статьи рассчитывается на отдельный выстрел, это не очередь и не залп. О подобном эффекте мы говорили с Андреем Теслей на обсуждении в «Фаланстере» его новых изданий Герцена: читая такие задним числом собранные книги (например, «Былое и думы»), важно учитывать, что в реальной жизни были паузы между публикациями – передышки суггестии. Это тем более важно в связи с особыми сложностями в терапии нарциссизма, обусловленными закрытостью этого типа сознания и бессознательного при полном включении «брони характера» (Вильгельм Райх) – от виртуальных защит до мышечного зажима. Давить на психику нарцисса – только портить и без того совершенный, законченный комплекс.

Книжный размер позволил вернуть отдельные технические и конъюнктурные сокращения, кое-что дополнить. «Введение» вылилось в целый раздел с объяснением и самого феномена политического нарциссизма, и сути подхода – письма и сборки. Таким образом, эта книга не просто склейка ранее опубликованного – даже с включением статей, продолживших тему в других изданиях.

Иногда в угоду публицистичности приходилось жертвовать научной строгостью и даже объективизмом. В этом отношении меня поддерживает высказывание Д. Ранкур-Лаферриера о его исследовании нарциссизма Сталина: «Я пошел по пути наименьшей беспристрастности, которая для психоаналитика является важнейшим способом толкования личности […] Короче, я хорошо провел время». Нарциссизм, особенно в политике, вообще такой предмет, что здесь можно просто погибнуть без изрядной доли иронии, а тем более самоиронии.

Есть надежда, что многие недостатки и лакуны можно будет минимизировать в следующем томе данного исследования, более посвященном весьма неординарным возможностям и техникам анализа и терапии в области политического нарциссизма.

Выражаю искреннюю благодарность всем друзьям и коллегам, участвовавшим в обсуждении рукописей, публикаций, докладов и лекций по данной теме. Книга посвящена памяти Бориса Юдина, ближайшего друга, с которым многое оговаривалось в работе, но еще больше обсудить не удалось.

В том, что получилось, трудно переоценить издательскую упертость и одновременно деликатную работу Ольги Проскурниной, моего бывшего редактора из «Форбс», по совместительству резидента Франции по кальвадосу. От всей души благодарю Александра Асмолова за советы, вводную заметку, идейное, морально-политическое и практическое содействие в издании.

Ведение
Между мифом и анализом

Даже и после – уже в обиталище принят Аида -

В воды он Стикса смотрел на себя.

Публий Овидий Назон

Идея политического нарциссизма самим своим смыслом провоцирует импульсивные оценки. Подобно близкой по духу психоистории (Ллойд де Моз), она слишком эффектна и «понятна», чтобы не вызывать ревнивого желания тут же со знанием дела выступить. Однако нарциссизм – один из наиболее ярких примеров того, как в истории повседневности и самой науки меняется «удельный вес» понятий, смещающихся с периферии в самый центр идеологии и политики, познания и самосознания. Злая ирония в том, что именно эта тема часто вызывает ответные нарциссические реакции со всеми признаками грандиозной самости и безапелляционной компетентности при полном равнодушии к любой другой позиции, кроме своей.

«Нарциссизм – излюбленный диагноз для политических лидеров любой партии, противостоящей твоей собственной» (это уже из книги «The Selfishness of Others – An Essay on the Fear of Narcissism» Кристин Домбек, признанного эксперта в исследовании нарциссов в политике[1]1
  Kristin Dombek. The Selfishness of Others: An Essay on the Fear of Narcissism. Paperback – August 16, 2016.


[Закрыть]). Что неудивительно, если знать, какими сокрушительными эффектами чревата такого рода диагностика. Хватит кейса с величайшим в электоральной истории провалом на президентских выборах, породившим знаменитое «правило Голдуотера», о чем ниже.

Сергей Мильченко. Нарцисс..2014 (фрагмент)

Но тем более велик риск, что все сведется к пополнению политического жаргона еще одним хлестким эпитетом, не более. В иерархии ругательств это близко к особо крепким детским и бытовым выражениям уровня «ненормальный», «психический» и т. п., включая обсценные (например, производные от «еб…тый» с разными суффиксами). Особенно остро звучит такая лексика в России, в которой во всем, что касается психиатрии, как выразилась одна моя сотрудница, «диагноз хуже судимости».

Есть осложнения и в самом научном сообществе, в теории и профессиональной аналитике. Даже там, где политический нарциссизм ставится едва ли не во главу угла, как правило, все сводится к нарциссизму не столько политики, сколько политиков, то есть к психоистории и психопатологии отдельных более или менее выдающихся личностей, от прогрессивных харизматиков до президентов-людоедов. До анализа институтов, повседневных практик, обезличенных идеологий и так называемых бессубъектных структур сознания дело практически не доходит. Слишком яркая поверхность мешает видеть глубже, хотя, строго говоря, там самое интересное.

В реакции на идею часто присутствует ревнивый скепсис. Обыденный здравый смысл одинаково легко ориентируется в тонкостях политики и психики, сознания и бессознательного со всеми издержками «педагогической парадигмы» (страсти учить). Нервическое восприятие проблемы усиливается неприятным открытием, что ты вдруг оказался элементарно не в курсе столь мощного движение в политической реальности и аналитической мысли. В конце концов, это просто обидно. Если мы об этом до сих пор ничего не слышали, значит, данное направление по определению должно быть чем-то маргинальным. Однако сам факт такой упорной неосведомленности, продолжающейся в вытеснении неожиданного чужого хита, достоин отдельного анализа. Здесь что-то явно мешает, и это что-то, вполне вероятно, связано с тем же самым нарциссическим комплексом. Собственный нарциссизм субъекта против нарциссизма в политике как объекта анализа – характерная интрига нарциссического сопротивления и непроницаемости. Что-то вроде «брони характера» (но в более широком смысле, чем у автора термина Вильгельма Райха с его телесно-ориентированной психотерапией).

Подобное сопротивление встречается и в профессиональной среде, а не только в сообществе средних гуманитариев. В собственно методологическом плане дело сводится к критике: 1) вульгарного психологизма в объяснении явлений политики и политического сознания; 2) некорректного переноса индивидуального на социальное, личностной патопсихологии на психику и ментальные структуры коллективов, общностей, наций, культур. Нередко смущает кажущаяся несоразмерность ажиотажа, нагнетаемого вокруг модного сюжета, реальному месту этой темы в общей теории и в конкретике самой жизни.

Отдельный вопрос – обвинения в абсолютизации линии Фрейда (как известно, в теории сознания и бессознательного не единственной). В свою очередь сами эти претензии нередко вызваны весьма убогими представлениями о месте проблемы нарцисса в психоистории и в самом психоанализе, в его философских и аналитических производных, в том числе весьма удаленных от первоисточника по времени и смыслу.

Наконец, сказывается явная недооценка масштабов бедствия. Нередко даже очевидные патологии и критичные ситуации воспринимаются как авторские преувеличения. В таких случаях склонны видеть понятное и тоже по-своему нарциссическое желание аналитика все драматизировать, превращая частность во всеобъясняющий принцип.

Подобные риски есть, они отслеживаются, но и сами эти претензии часто вызваны проблемами с «матчастью» и деформацией оптики. Прежде всего на бытовом уровне в нарциссизме обычно видят лишь безобидную склонность характера, в крайнем случае не самые приятные отклонения в самооценке и отношении к другим, но не спектр расстройств, включающий патологические и злокачественные формы, к тому же практически неизлечимые.

Далее, не учитываются возможности фатальных последствий деструктивного нарциссизма на личностном и социальном уровнях. В наше время данное расстройство, как никакое другое, чревато разрушением жизни людей и общностей, фатальными конфликтами, расколами семей и социума, убийствами в быту и войнами, которые развязывают государства. В «лучшем» случае (как у нас) это холодная гражданская война зашкаливающей самовлюбленности и мегаломании с почти затравленными попытками рефлексии и самокритики. Но все может оказаться еще серьезнее. Гений нуара Стивен Кинг, объявивший Трампа злокачественным нарциссом, выразился однозначно: «То, что у этого парня палец на красной кнопке, страшнее любой истории ужасов, что я написал». Эта сентенция сейчас тоже воспринимается как эффектное преувеличение, но скорее по привычке к ядерному риску и к тому, что до сих пор все как-то обходилось. Плюс подслеповатая вера в надежность технологических и политических защит от срыва. Надо пересмотреть «Жертв оприношение» Тарков ского.

Наконец, сказывается банальная неосведомленность о нарциссических эпидемиях общенационального масштаба, не говоря о весьма тревожной динамике с экспонентой буквально в последние годы. В России явное обострение началось всего-то в 2011 году со вторым пиком в 2014 году, со всей посткрымской историей культа победоносности и глобального превосходства. За океаном это уже давно проблема общегосударственного масштаба, и в массовых расстройствах, и в индивидуальных проявлениях, вплоть до требований обследования и импичмента по состоянию психического здоровья. У нас же, несмотря на аналогичные и ничуть не менее массовые и опасные тренды в идеологии и симптоматике политических помешательств, проблему нарцисса все так же сводят к комичным девиациям отдельных персонажей, например, известных друзей.

Нарциссизм целых эпох, таких как Модерн и постмодерн, и вовсе вне поля зрения, хотя этот масштаб имеет прямое отношение к превращениям возрожденческого титанизма в тоталитарные модели, а затем и в политический постмодернизм с характерными эффектами виртуализации, конструирования гиперреальности, самоцентрации и аутоэротизма. Соответственно, практически не учитывается нарциссическая предрасположенность таких важнейших обитателей мира политики, как идеологии, революции, харизматика, мобилизация, сплочение и пр., не говоря о новейших политтехнологиях и изощренном пиаре.

Учитывая все эти разнообразные контексты, кажется тем более необходимым предварить дальнейшее изложение своего рода компактной пропедевтикой – обзором принципов подхода с пояснением моментов, вызывающих наибольшие сомнения. Начинать приходится с происхождения образа и самого имени. Здесь и в самом деле все не так просто – и с Нарциссом из легенды, и с нарциссизмом в психопатологии, тем более в политике. Миф нуждается в дополнительном анализе, но и сам анализ нуждается в зачистке от мифов, которыми он обрастает в обыденных версиях. Миф сложен и именно в этом так продуктивен в толкованиях, расширениях и переносах. Он один из самых чувственных, но и нагруженных сложной символикой и смыслами, достойными рационализации. В свою очередь и теория нарциссизма, в том числе в политике, куда более утонченна, продвинута и строга, чем кажется при первом знакомстве с именем концепции.