Текст книги "Нарцисс в броне. Психоидеология «грандиозного Я» в политике и власти"

Восстание низа

В предыдущей статье цикла речь шла о пустоте нарциссического триумфа. Восхищение и зависть удивленных народов, небывалая мощь и рост влияния в мире, редкостное моральное превосходство – все это существует лишь в зеркале иступленного самолюбования. Типичные симптомы мегаломании с бредом «грандиозной, всемогущественной Самости». Если не завораживать себя симуляцией побед, остается лишь опасливое отторжение там и фатальные потери здесь, причем не только в экономике, технологиях и реальном положении в мире, но также в состоянии мозгов и морали.

Породе поклонников свойственно потенциальное безразличие. Когда кумира свергают или хотя бы лишают ореола, они быстро меняют предмет глубокого чувства

Расстройства в сознании элит и масс часто связаны с социальной дифференциацией и вертикальной мобильностью. Ницше говорил о «восстании рабов», Ортега – о «восстании масс». У нас тоже явно что-то такое восстало…

Жертвы неполноценности. Циклы

Травмы детства, когда формируется естественный для этого возраста «нарциссический пузырь» с преувеличенным значением оценки и самооценки – классика возрастной психопатологии. Ребенка могут избыточно хвалить и поощрять за успехи или, наоборот, чрезмерно наказывать за неудачи разными приемами воспитательной обструкции – осуждением или невниманием. Так формируется самооценка «Я – хороший» с нормальным или завышенным инстинктом успеха – либо задатки комплекса неполноценности, порождающего особо несчастных нарциссов.

Далее все зависит, во-первых, от умеренности мер воспитания со стороны родителей и окружения, а во-вторых, от соответствия или несоответствия обстоятельств жизни и реальных способностей личности уже закрепленным нормам признания. Крайние случаи: легкомысленный гений («Ты, Моцарт, Бог, и сам того не знаешь») либо, наоборот, посредственность с безбожно задранными представлениями о себе. Как поступают с гениями, известно; хуже, когда «заурядные души, не обманываясь насчет собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее и навязывают ее всем и всюду» (Хосе Ортега-и-Гассет). Никакого яда не хватит.

Ранее (в статье про «наше трудное детство») речь шла о революционных сломах, когда социум политически рождается заново, в остальном оставаясь взрослым или дряхлым. В этом плане новорожденное постсоветское общество получило от жизни достаточно, чтобы адвокаты и психиатры оправдывали его расстройства тяжелой наследственностью и влиянием среды (когда-то великий Плевако одним образом «жертвы обстоятельств» выигрывал процессы с неоспоримым обвинением).

Но такое же рождение заново с муками и трудами взросления бывает и в индивидуальных биографиях. Что-то очень резкое происходит с призванием и работой, в любви, в отношениях с партнерами, друзьями, близкими – и хорошо поживший человек вдруг запускает новый раунд самоидентификации и самооценки. В этом смысле «детские» травмы в течение взрослой жизни можно переживать неоднократно, всякий раз получая новые мотивы для саморазвития или, наоборот, для обиженной деградации. Человек оказывается в ситуации «взрослого новорожденного», которому вновь предстоит пережить счастливое или трудное детство со всеми последствиями для переформатирования психики. В такой акцентуации комплексы неполноценности могут либо вскрываться, выходя из латентной фазы, либо получать совсем новые травмирующие импульсы для формирования будущего полноценного нарцисса.

В политических хрониках «обратные билеты до детства» вполне обычны. Режимы и социумы легко впадают в нарциссическое младенчество от старческой деменции.

Истории обществ с хроническими отклонениями могут и вовсе описываться циклами повторяющихся переходов старческих комплексов в детские и наоборот. Распространенный случай – переход из старой политической модели в новую. Дряхлеющий социум впадает в детство, перерождается со всеми положенными в таких ситуациях «нарциссическими пузырями», а затем либо нормально взрослеет, либо через два-три десятилетия снова впадает в старческий маразм с обострением эгоизма, нетерпимости и болезненной фиксации на отношении к себе. «Это состояние (раннего маразма. – Forbes) отмечается нежеланием меняться. Человек придерживается одного образа жизни и превращается в ригидного, негибкого; начинает проявлять нетерпимость к инакомыслящим. У таких людей возникает ностальгия по ушедшему, несмотря на то, что оно было убогим».

В приведенном фрагменте все банально, кроме одного: это из работы по возрастной психиатрии или про политическую реальность «за окном»?

Соискатели и виртуозы

Бред величия с болезненной реакцией на критику в наших условиях наблюдается в хорошо узнаваемых, хотя и очень разных типажах. Внешне нарциссы схожи, но в этиологии, течении и лечении расстройств здесь часто вовсе ничего общего.

В политике различия настолько глубоки, что формируют встречные потоки. Нарциссы «всплывающего» типа поднимаются на поверхность снизу, компенсируя личное убожество интимной связью с блистательным великолепием целого – военным, историческим, духовным. Представители «тонущего» разряда, наоборот, вполне осмысленно и расчетливо заныривают в упадочный нарциссизм за деньгами, положением и славой, симулируя общее расстройство, но в приватном общении весело и зло заушая «весь этот бред и кич».

Выставочные образцы таких типажей наблюдаются в разных средах – на телевидении и в парламенте, на премьерах и вернисажах. Они опознаются по сравнительно легким (или тяжелым) формам нарциссических расстройств с осложнениями клинического морализма.

План «восстания серости» отработан веками, описан в хрониках и в классической литературе: чем ничтожнее адепт сам по себе, тем ослепительней образ великой и вечной славы, глашатаем которой он назначает себя по зову большого сердца и велению мелких комплексов.

У нас это приобретает черты явления. Продвижение наверх провоцирует посредственность на суетливое и явно лишнее, скандальное самовыражение. Соратники спешно постановляют «ограничить публичную активность» пациента, но страна

уже радостно обсуждает, что Суворов сказал Чацкому у Лермонтова. Точно так же до этого она обсуждала, на каком языке народы читали Писание, что сталинская прокуратура выяснила про заметку «Красной звезды» о 28 панфиловцах, какими подвигами отличились князь Владимир и царь Иван IV Грозный. Особенно доставляет, когда дело ведут фигуры ренессансного типа: диссертации, книги, основы концепций, фильмы, монументы и очень много интервью. Завершает комплекс self made особо методичное оформление собственных достижений не менее скандальными дипломами и мантиями.

Все это уже стало массовым поветрием, прямо девальвирующим цеховые процедуры инициации и признания, а косвенно – институты науки, искусства, культуры. И дискредитирующим саму власть – особенно когда нарциссизм второго эшелона затмевает высшее звено, откровенно используя наше общее руководство в своих личных целях.

Лучшие образцы возбуждают низовую активность: серое начинает выползать изо всех щелей. Антропология новой идейности показывает, что особо знойные ревнители идеалов часто либо просто убоги, либо измучены завышенными претензиями. Борьба за чистоту всего выстраивает психические защиты и компенсации; люди упиваются высокой, хотя и самопровозглашенной миссией, не в силах скрыть, насколько они в этом подвижничестве сами от себя без ума.

И это не спрятать: упоение публичностью сквозит в самой форме такого самовыражения, в эстетике и характере действия. Тень нарцисса маячит во всех резонансных акциях защиты традиционных ценностей, общественной морали и религиозных чувств. Независимо от истинных переживаний, которые можно и нужно уважать, сами жанровые формы и приемы постановки подчеркивают во всем этом акционизме не гнев и муку, а гипертрофированный катарсис – счастливое самолюбование участников представления (иначе были бы иные драматургия и режиссура, костюмерия и бутафория). Подача себя здесь всегда продуманна и эстетична, как в психической атаке каппелевцев из «Чапаева».

Мизансцену перед фотовыставкой надо было специально спроектировать: «однообразная красивость» офицерского строя на фоне серой, рыхлой толпы эффектно выделяется ярким маскировочным камуфляжем. Борцов с детской порнографией в художественных экспозициях вынуждают демонстрировать редкую склонность к взрослому эксгибиционизму, но уже в политической эротике: обычно люди так не заголяются со своими интимными переживаниями при виде совершенно эстетских изображений.

Строго говоря, вся секта «моралистов последнего дня» – скромные эпигоны концептуальной эстетики Pussy Riot, «Войны» и «Ленинграда», всего арт-акционизма от Отто Мюля до Олега Кулика. Элементы нарциссизма вообще свойственны концептуальному и contemporary – перформансу, хэппенингу, инсталляции, особенно если они вандальные, с обливанием людей и порчей ценного имущества. Здесь слита воедино вся мега-культурная традиция смешения верха и низа, от Средневековья до постмодерна, от карнавала до прикола, от Рабле и Бахтина до Вениамина Ерофеева и Михаила Ефремова. Проблема лишь в том, что в настоящей культуре эта традиция всегда была неформальной и нонконформистской, заточенной против официоза. Когда же профанное начинает обслуживать сакральное, получается санкционированное, упивающееся безнаказанностью и весьма самодовольное хамство.

Кадры решают всех

Психоанализ высшего звена лучше оставить экспертам: есть непредсказуемые риски. Назовешь человека Богом – а припомнят маленькую трагедию и привлекут за экстремизм с террором. Но уже этажом ниже, в творческой, интеллектуальной элите, обслуживающей комплексы вождей и массы, помимо меркантилизма видны мотивы решения проблем, связанных с самореализацией, с попытками уйти от ложно понятой несостоятельности.

Лучшие представители «тонущего» типажа – работники СМИ (легкие, а иногда и крайне тяжелые формы нарциссизма считаются в этой сфере профессиональным заболеванием). Но здесь открывается и второй слой: беззаветное служение верой и неправдой заставляет делать вид, что ты тоже инфицирован общей манией. Типовой случай: бывшая звезда эфира, страдая от своего нарциссизма, ущемленного в профессии, подписывается обслуживать чужой нарциссизм в политике, зверски его презирая и ненавидя. Такое раздвоение личности чревато обострениями, поэтому эфирные нарциссы особенно часто впадают в истерику и грубость (образцовое проявление «нарциссической ярости»). Причем делается это именно в отношении наиболее разумных и сдержанных оппонентов, живым укором разрушающих ведущему образ совершенного себя.

Это уже близко к серии: плеяда ранее известных телеведущих решается ради эфира опуститься в человеческом плане, чтобы приподняться «в профессии». Когда в топовых каналах в качестве звезд начали продвигаться образцы недоразвитости, уже было встречное движение – сверху вниз. Сейчас это одна порода, хотя и с разными путями в мастерство. Из ниоткуда в круги света и далее входят девушки с проблемами, но аналогичные позиции после тяжелых раздумий занимают люди, ранее известные и ничуть не менее способные, как выясняется, на все.

Субстанция, в которой всплывающие и ныряющие встречаются, со временем становится гомогенной и не тонет.

Ряды особо лояльных экспертов в политике, экономике, социологии, войне и мире также густо разбавлены посредственностью с признаками графомании и завышенной веры в себя. Но и здесь есть встречный поток: чтобы войти в экспертную обойму, людям с остатками репутации приходится жертвовать ею вполне. Тест на лояльность включает проверку готовности выйти с чем-то настолько несусветным, чтобы серьезные люди уже точно не смогли воспринимать тебя всерьез, перестали здороваться и начали обходить. Старые «бесы» вязали кровью, новые вяжут гротеском глупости и лжи. Хотя и здесь бывают изыски: в свое время главврач РФ настолько без затей запрещал продукты неблагонадежных стран, что этот стиль скорее напоминал утонченный троллинг.

Близкие процессы были запущены в комплектации номенклатуры. Всего один корявый пассаж про московские митинги и свердловские танки мог разом переместить из цеха в полпреды. Лучшими доказательствами лояльности стали жесты не просто людоедские, но именно бессовестные, грубо попирающие мораль и смысл. Умелая придурковатость в политическом гареме вознаграждается отдельно, поскольку обращена к идолу как свидетельство приносимой ему личной жертвы. Тем самым наложница как бы говорит: после таких извращений я уже никому не буду нужна, кроме тебя, любимый.

Подобные схемы не надо абсолютизировать. В них вообще крайне сложно переплетены функционал и психика. В практике странных назначений трудно развести цели суверена и нарцисса – строгий рациональный расчет в расстановке номенклатуры и нарциссический «жест всемогущества», не раз описанный в анналах царствований и кадровой политики вождей. Зашкаливающий треш пропаганды также демонстрирует, с одной стороны, готовность на все, а с другой – особое понимание вкуса целевой аудитории, близкое к дебилизму понимаемых и понимающих. Во всех этих случаях видны следы особой разновидности нарциссизма, располагающегося выше добра и зла – комплекса полноценности.

Революция пожирает…

Ортега сказал: «Меньшинство – это совокупность лиц, выделенных особыми качествами; масса – не выделенных ничем». Соответственно, есть два вида нарциссов: таланты и поклонники. Одни фиксированы на собственной уникальности, реальной или спорной. Другие носятся со своим кумиром, но влюблены не столько в него, сколько в собственную влюбленность в обожаемый идеал (как у Jane Air – «любить любовь»).

Типаж самодостаточного нарцисса известен и описан. Например, так: «Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того еще особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием как в своих добрых, так и дурных поступках, – следствие чувства превосходства, быть может, мнимого» (tire d’une lettre particuliere). Отсюда, кстати, многие высочайшие оговорки.

Породе поклонников, как ни парадоксально, также свойственно потенциальное безразличие. Когда кумира свергают или хотя бы лишают ореола, они быстро меняют предмет глубокого чувства. Только так зависимый нарцисс может быть спасен от гибели всерьез и заново удовлетворен обожанием кого-то, в первую очередь – себя обожающего. Это к вопросу о значении и судьбе рейтингов.

Сейчас проблема в том, что ставка сделана не просто на толпу, но на массу поклонников-нарциссов, тоже озабоченных утешением в славе и самореализацией. Отсюда столько неуправляемых инициатив, уязвляющих своим безумием уже и само руководство. Масса взращивает сублидеров, начинает жить своей волей – и эту новую жизнь так просто не остановить.

Джинна выпустили из бутылки и назад его не затолкать. Но он с удовольствием полезет в другую бутылку.

Значит, предстоит смена самой емкости. Как обычно.

Источник: Политический нарциссизм в России: восстание низа // Forbes, 09.11.2016. URL.

Очень нечеловеческие отношения

В предыдущей статье данного цикла эпидемия коллективного нарциссизма связывалась с известными феноменами «восстания рабов» (Ницше) и «восстания масс» (Ортега-и-Гассет). И хотя в известных ситуациях нарциссизм бывает эволюционно оправданным и даже творчески конструктивным, все же как расстройство он связан скорее с переживанием неполноценности и машинами компенсации. Это уже немало говорит о качестве человеческого материала, из которого монтируется нарциссический комплекс в политике и социуме, – упоенный собой, безразличный ко всему и ко всем нарцисс коллектива, сообщества, группы, массы, режима, этноса, нации. Отсюда особого рода этика и социальные стратегии нарциссического субъекта, для которого другие люди, да и весь мир, не более чем фон и зеркало восторженного самолюбования, свита и инструмент. Непростые социальные, коммуникативные черты индивидуального нарцисса в коллективном и политическом нарциссизме проявляются в еще более выраженных формах, иногда утрированных, а то и вовсе злокачественных.

Публичность и одиночество

Обычно считается, что нарцисс – персонаж несомненно экстравертный, ориентированный вовне и на других. Это так, но с оговорками. Есть концепции, в которых различаются нарциссы «напыщенные» и «ранимые» (об этом, в частности, пишет в «Independent» соавтор популярной книги «Эпидемия нарциссизма» профессор Университета Джорджии W. Keith Campbell). Для описания политического нарциссизма в России подобное различие кажется особенно принципиальным.

Нарциссу вообще необходимо зеркало, но наша политика ищет не столько блеска собственного отражения как такового, сколько вымещения своей грандиозности и могущества на других. Это как если бы Нарцисс из античной легенды не просто умирал от любви к собственному отражению в ручье, но бегал по окрестностям и приставал ко всем подряд с разными глупостями, требуя внимания и ответной реакции, неважно какой.

«Напыщенные» нарциссы общительны и экстравертны. Таковы политические харизматики, особо неверные супруги, жаждущие внимания знаменитости и прочие жертвы завышенной самооценки и страсти к ее воплощению «в материале». Эмоциональный диагноз (в лучшем случае) – обаяние без теплоты, разрушители сердец.

«Ранимые» нарциссы страдают от сложного симбиоза завышенного самомнения и заниженной самооценки. Они полагают, что заслуживают величия, славы или как минимум особого отношения к себе, но подавленная низкая самооценка сковывает их потенциальную экстравертность. Ранимый нарцисс скорее склонен к обиженной замкнутости. Образец такого типажа по Кэмпбелл – взрослый человек, который живет в доме матери, смотрит телешоу типа «x factor» и думает, что тоже мог бы прославиться, но из-за неуверенности в себе, вместо того чтобы идти на пробы, становится банальным интернет-троллем.

Кстати, политические тролли и боты, загаживающие информационную среду за деньги или по велению души, с большой вероятностью тоже относятся к закомплексованным нарциссам, упивающимся резкостью своих окололитературных испражнений и тем облегченным изяществом, с каким эти ничтожества своими бесчисленными комментариями «обламывают», как им кажется, лучшие умы и перья страны. Классический «синдром Моськи» (Иван А. Крылов).

С этой точки зрения экстравертность нынешнего российского режима может вызывать спектр эмоций, от неуемного восторга до презрения и опаски. На первый взгляд, здесь доминирует комплекс «переживания себя» – собственной самодостаточной грандиозности и силы. Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что эти претензии и оценки ориентированы большей частью на реакцию извне, со стороны других. Нарциссу вообще необходимо зеркало, но наша политика ищет не столько блеска собственного отражения как такового, сколько вымещения своей грандиозности и могущества на других. Это как если бы Нарцисс из античной легенды не просто умирал от любви к собственному отражению в ручье, но бегал по окрестностям и приставал ко всем подряд с разными глупостями, требующими внимания и ответной реакции, неважно какой.

«Мы им показали!» – классическая формула такой самореализации в быту воспроизводится буквально. Если в официальной риторике хватает ума это не слишком афишировать, то в телевизионной пропаганде (а она и есть сублимированная квинтэссенция правящей идеологии) данная форма самооценки проявлена в полной мере. При этом не так важно, чего и сколько мы в действительности «им напоказывали», – гораздо важнее фиксация тех сугубо внешних знаков, которые доказывают (или якобы доказывают) наличие на той стороне действительно сильной реакции на наши выступления. Если бы Россия, даже вообще ничего не сделав, вызвала бы во внешнем мире бурную реакцию, такая экономия ресурса была бы лишь еще большим доказательством ее немыслимой грандиозности и непревзойденного всемогущества (что называется «одним своим видом»).

Однако еще более значимым является тот факт, что в рассматриваемой схеме отношений кроме этой чужой, внешней реакции мы ничего не можем показать самим себе. Формула «Мы доказали себе!» в нашей схеме без «них» вообще не работает. Если для чистоты эксперимента попытаться условно элиминировать внешний мир, от новейших достижений страны ничего не остается. Наше «вставание с колен» выражается исключительно во внешних сношениях (или в сношении внутренней оппозиции, которая в этой системе координат уже тоже практически внешняя – «иностранная»). В собственной жизни мы не встаем, а лишь нащупываем дно, каждый раз новое – в экономике, в социальной сфере, в культуре, знании, технологиях. Такого рода «устрашающее величие» ничего кроме устрашения с собой не несет и немыслимо без других, на которых оно, собственно, и выполняется.

Выдающийся случай деструктивной экстравертности. Такой нарцисс одновременно и страдает, и наслаждается потребностью показывать себя другим, пусть даже ценой самоунижения и самоуничтожения. Не имея на заслуженное внимание достаточных оснований и ресурсов, он со своим внутренним и внешнеполитическим эксгибиционизмом часто нарывается на реакцию, подобную той, что описана в анекдоте про лифт: «Яйца забыла купить». Но зато в собственных эмоциях часто нет предела восторгу от симптомов вызванного тобой страха – даже если к тебе относятся как к буйному, которого пока удается умиротворять домашними средствами, без перевозки и санитаров.

В обычной жизни такого рода нарцисс обречен на одиночество (если не считать отдельных несчастных, которые в силу тех или иных причин, родственных или дружеских, его терпят и жалеют). Но в политике это проявляется более жестко и чревато изоляцией. Имеется в виду изоляция даже не столько формально-дипломатическая, сколько моральная и эмоциональная. Это трагедия всякого напыщенного, экстравертного самолюбования: оно не может без других, ибо они и есть зеркало с его отражением, но окружающим людям и странам свойственно отстраняться от всякой не в меру навязчивой самодемонстрации.

Ненадежность, зыбкость такого «отражения в других» приводит к метаниям в самооценке нарцисса. Иллюзии грандиозности сменяются мучительным переживанием собственного ничтожества. Это может быть свойством больших циклов в биографии страны и народа, измученного бесконечными чередованиями взлетов и падений, поражений и побед, переживаниями то эпохального величия, то исторической обреченности, а может проявляться в индивидуальной судьбе. В пределе эти полярности сходятся: в каждом триумфе остается привкус недавнего поражения и мука самореабилитации, натужного и очень целенаправленного доказательства, что ты не… (далее на выбор).

В самом общем виде нарцисс и есть «человек доказывающий», причем делающий это навязчиво и агрессивно. Когда это чувствуют, героя начинают невольно сторониться и участники мирового «концерта», и даже недавние друзья – еще вчера лояльные соседи по бывшему Союзу ССР, а теперь по «ближнему зарубежью». Новые друзья с востока здесь мало что компенсируют, поскольку известны еще более циничным и корыстным прагматизмом в отношении к партнерам, особенно к «неверным», при полном небрежении остатками западной нормативности – правилами общения и принципами отношений. В таких случаях иногда лучше не говорить, кто твой друг, чтобы тебе не сказали, кто ты.

Одиночество – удел великих, особенно когда они на собственном величии повернуты.

Эмпатия и безразличие

Считается, что классический нарцисс относится к другим исключительно как к средству и начисто лишен эмпатии – способности с пониманием и сочувствием «поставить себя на место другого». Это так, но необходимо учитывать, что нарцисс обладает и повышенной предрасположенностью к самоэмпатии – удивительной, непревзойденной способностью «ставить себя на свое место», «входить в свое положение» и тем самым обеспечивать самому себе оправдание любых своих действий. Даже в самых отвратительных поступках нарцисса нет ничего, к чему он не смог бы «отнестись с пониманием», что не смог бы объяснить, а потом и развернуть в свою пользу.

Ранее уже говорилось об особом феномене «нарциссической ярости» как типичной для нарцисса реакции на критику или даже на обычный дефицит внимания к собственному Я. Далее об этом пойдет речь на конкретных примерах нашей ненормально яркой идеологической и политической жизни. Однако в теории и анализе гораздо меньше уделяется внимания той систематической и подчас довольно сложной работе нарцисса (в том числе политического), которую он ведет, выстраивая целый образ мира в оправдание собственных провалов и низости. В результате эта «работа над миром» дает весьма значительные, хотя и временные эффекты в пропаганде и самоуговорах, но в итоге неизбежно ведет к еще большим провалам – к таким падениям, для оправдания которых «и целого мира мало».

Однако здесь есть и принципиальное различие между индивидуальным субъектом и субъектом коллективным, политическим. Субъект, страдающий НРЛ (нарциссическим расстройством личности), обычно вполне искренен в необыкновенной эмпатии, проявляемой им в отношении себя как «условного другого». Он реально верит в эти самооправдания, работающие как психологические защиты, а потому буквально взрывается, когда ему предъявляют изъяны и бреши в его обороне. Коллективный, политический субъект в этом отношении ведет себя несколько иначе: он многослоен и амбивалентен. Здесь, как и в вышеописанном различении «всплывающего» и «заныривающего» нарциссизма, присутствует не только слепая вера масс, но и циничная риторика риторов. Одни (массы) реально входят в собственное положение (точнее не выходят из него), тогда как другие (идеологи и модераторы) профессионально помогают подопечным с пониманием относиться и к деяниям вовлеченной в общий процесс личности, и к действиям коллективного нарцисса, с которым индивид самоидентифицирован.

В этом отношении типична реакция идеологически заряженного человека, которому вдруг с очевидностью доказывают, что он является жертвой пропагандистского обмана, порой крайне жесткого и циничного. Такой персонаж может мгновенно «входить в положение» свое и связанного с ним коллективного субъекта, например, положительно идентифицируя себя обманутого с источником обмана. Логика одновременно простая и изощренная: мы на войне, в том числе информационной, враг обманывает на каждом шагу, наши тоже обманывают, причем, обманывая всех, они обманывают в том числе меня, порой цинично и жестоко… и правильно делают! На войне comme a la guerre. Вопрос, а был ли распятый мальчик, для такого сознания не существует, и любые доказательства обмана ничего не меняют. Здесь включенный в величественное целое нарцисс видит себя совершенством, в котором недостатки являются даже не продолжением достоинств, а отдельными, самостоятельными достоинствами.

Не меньшее значение элементы такой нарциссической самоэмпатии имеют при объяснении хотя и временных, но все же порой весьма впечатляющих «побед телевизора над холодильником». Заметное ухудшение социально-экономического положения в стране и в домохозяйствах не просто переваривается обычным «социальным терпением», но воспринимается как следствие и знак роста коллективного всемогущества. Россия отвоевывает место в мире, ее снова боятся, поэтому нам вредят, это сказывается на положении социальной инфраструктуры и самих граждан, жизнь становится хуже, но зато ярче и достойнее. Крайний случай: нечего есть, но есть чем гордиться.

Однако для такого рода компенсаций нарциссические переживания должны быть достаточно интенсивными, а потому не могут быть слишком долгими. По данным последних опросов уже почти треть населения заявляет, что «собственное благополучие важнее государственного строя» («Левада-Центр», ноябрь, 2016). Легендарный Нарцисс от голода умер – нарцисс социально-политический иногда от голода выздоравливает.

Бескомпромиссная эмпатия в отношении себя при практически полном отсутствии эмпатии в отношении к другим является одним из факторов разрушения социальной, политической, идеологической, а в итоге и обычной человеческой коммуникации. Выступая все громче и яростнее, люди перестают слушать и слышать друг друга. В такой атмосфере наступает царство тотальной демагогии – полемики на поражение и установки на победу любой ценой, при полном безразличии к сути дела и средствам. В политически и идейно активной своей части страна начинает общаться по принципу шукшинского «Срезал».

И наконец, связь расстройства с преступлением. Ненормально щадящее, понимающее отношение нарцисса к себе при нежелании, а затем и неспособности «входить в шкуру» другого является одним из особых факторов формирования того, что Ханна Арендт называла «банальностью зла» – вовлечению масс в рутину злоупотреблений и злодеяний. Но это уже предмет специального разговора.

Источник: Политический нарциссизм в России: очень нечеловеческие отношения // Forbes, 16.12.2016. URL.