Текст книги "Нарцисс в броне. Психоидеология «грандиозного Я» в политике и власти"

Уличная психотерапия

Предыдущая статья цикла о политических нарциссах выявила сильный эффект: болезненное обожание себя и себя-в-других распространяется не только на непомерно раздутую Самость или на другое «важное близкое» из социального пространства – на идеализируемые личности, группы, этносы, общности, институты и пр., но и на восторженное переживание самого времени: великого прошлого, блестящего настоящего и ослепительно светлого будущего. Это тоже переносы, но особого рода; в них даже безнадежно закомплексованные ничтожества ощущают себя героями грандиозной истории, всемогущественной современности и умопомрачительных планов, ведущих к новым победам и свершениям. Чем ненадежнее самооценка и рискованнее честный взгляд на свои мелкие достоинства, тем с большим воодушевлением нарциссически инвестированная личность видит себя победительницей во всех отечественных войнах, соучастницей былых, текущих и грядущих завоеваний страны, «хранительницей ея неизбывной Славы и Веры». Но в большой политике это вопрос меры. Последние события показали, что эта эпидемия имеет куда более ограниченный ареал, чем казалось еще вчера.

У всех нас было детство

Это упоение присвоенным чужим великолепием владеет всей полнотой длящегося времени, однако именно прошлое обычно играет здесь доминирующую роль. Особенно это заметно в рецидивах нашей традиции почитания былого. Здесь даже самый мелкотравчатый нарцисс способен на реконструкцию себя в роли последнего оплота отечественной Истории – например, защитника защитников Отечества от архивных крыс и конченых мразей, коим во веки веков гореть в аду в котле с иностранными агентами за покушение на святые мифы в особо извращенной (документарной) форме.

Теории психопатологии и психоанализа склонны видеть истоки нарциссических расстройств в истории детства; при этом конкурируют два подхода: либо взрослеющий нарцисс пытается удержать утрачиваемое детское нарциссическое блаженство – либо же он, наоборот, компенсирует взрослым нарциссизмом детские травмы, связанные с обесцениванием, дефицитом признания и защиты на ранних (доэдиповых) стадиях развития. Понятно, что в реальности возможны оба случая, однако в теории остается полемика о пропорциях и приоритетах: чего больше и что важнее – удержать утраченный рай или же компенсировать пережитый ад?

В обозримом будущем нам придется наблюдать развитие конфликта между массовым самолюбованием в зеркале великой истории и резко критическим, трезвым отношением к происходящему. Уличная психотерапия иногда остается последним средством работы с расстроенным сознанием

Ранее мы показали, что становление (политическое детство) постсоветского человека, социума и режима проходило в ситуации крайнего обесценивания и беззащитности – в атмосфере идеологических и политических издевательств, разрушительной критики и самоуничижения (см. статью «Трудное детство»). Так, в частности, прошла почти вся, как выражался выдающийся философ и социолог Борис Грушин, «эпоха Ельцина». Решившись на болезненные операции, власть не озадачилась ни анестезией, ни самотерапией и терапией для общества, в то время как практически все наблюдатели и претенденты буквально рвали режим на части, растравляли раны и сыпали на них соль толстыми пачками. Уже одно это готовило идеальную почву для нарциссических расстройств в психике ненавидимых «элит» и затравленной, опущенной толпы. Что потом и сошлось в резонансе ущемленной гордыни якобы воспрянувшей нации, слившейся в восторге вставания с колен в близких контактах вождя с вершителями судеб мира.

Однако для политической психиатрии, теории идеологии, пропаганды и пр. не менее значимым может быть и нечто прямо противоположное: ни с чем не соразмерная и совершенно беспардонная идеализация прошлого – не этого близкого и травмирующего, но другого – большого, славного и величественного.

Если воспользоваться вышеописанным приемом наблюдения живой фактуры через теоретическую психопатологию и психоанализ, то окажется, что для понимания нашей ситуации в теории уже существуют готовые, отлитые формулы – достаточно точные, хотя и сложноватые для чтения «с листа». Не так давно кто-то проницательный заметил, что режим (в том числе вождь) и масса занимаются у нас взаимной, встречной терапией: работая психотерапевтами друг для друга, они обмениваются симметричной компенсацией комплексов.

В сознание инфантильного обывателя методично внедряют миф о якобы существовавшем тотальном совершенстве бытия в гармонической связи с «родительским» началом власти (патриархальной политикой и историей), которое оказалось нарушено, что, собственно, и вызывает болезненное чувство утраченного рая – объекта архаической идеализации. Таким образом, взрослых людей всеми средствами обработки сознания вынуждают впасть в детство и даже младенчество, а затем внушают искусственно сконструированные «воспоминания» о вековом счастье защищенности под крылом единокровного, заботливого государства. Идеализированное родительское «лоно истории» рядом нехитрых приемов отождествляется в сознании инфантильного нарцисса с ныне действующим политическим руководством, в котором теперь сосредоточены все нарциссическое блаженство и виртуальная сила. Потенциально разделенный с этим идеализированным объектом отеческой (материнской) власти, политический ребенок «чувствует себя опустошенным и беспомощным, а потому пытается сохранить с ним неразрывное единство». Отсюда все эти безумные проценты от 84 до 146, вплоть до «не будет Путина, не будет и России» – карикатуры на прощание с отцом народов весной 1953 года под вой стукачей, партийцев, клаксонов и гудков.

Архаическая идеализация как финальная зачистка истории

Нарциссический перенос на прошлое сейчас в России особенно выражен. Система резко идеологизируется, приближаясь к пусть теневой и гибридной, но все же идеократии. Идеология, в свою очередь, не менее стремительно «историзируется». Итак: страна живет идеологией, а идеология питается историей. Именно история вкупе с героическими мифами, традиционными ценностями, духовными скрепами, культурными кодами и запросами на идентичность становится ядром идеологического (подробнее об этом см. в докладе «Какое прошлое нужно будущему России», подготовленном для Вольного исторического общества при поддержке Комитета гражданских инициатив).

Как отмечалось выше, в этой схеме нарцисс отрабатывает переживания неполноценности за счет идеализации былого как своего рода виртуального предка (родительское имаго). В какой-то момент эта идеализация становится навязчивой, агрессивной, беспринципной и вовсе бессовестной. В соединении с концепцией ресентимента мы и получаем одно из опаснейших явлений из области политических расстройств – «нарциссизм рессентимен-тальный». Виктимность и нарциссизм связаны. Чем униженнее жертва, особенно в латентный (доэдипов) период нового развития, тем естественнее для нее в дальнейшем агрессивное самолюбование и фантомное самоутверждение за счет грубого унижения других. Формула проста: я совершенен в той мере, в какой другие порочны и ничтожны. Отсюда Хохляндия, Пиндостан, Гейропа и либерасты… Михаил Задорнов на этом играет самым бесстыдным образом – и неизменно выигрывает в среде вдруг ни с того, ни с сего возгордившихся собой великороссов! Счастье злого, забитого ребенка, терзающего котенка.

Если нарциссизм неполноценности ищет и находит выход в идеализации истории, как в идеализации родительского начала в архаических, доэдиповых организациях психики, свойственных ребенку примерно до полугода, то этот «возрастной ценз» применительно к политике надо воспринимать буквально и со всей серьезностью: именно на таком крайне примитивном и архаическом этапе развития находится психика нашей крайне инфантильной пропаганды и заведенной ею массы. Плюс работа идеологии уровня дошкольного и детского возраста, адаптированная для взрослых и взрослым населением со вкусом употребляемая.

Этот культ прошлого в полуразрушенной, несущейся под откос стране по-своему понятен: приходится гордиться историей, если в таком объеме и качестве больше гордиться нечем. В целом нечем безоговорочно гордиться в настоящем, все же существенно амбивалентном даже для почитателей гения нац-лидера, и тем более нечем гордиться в будущем, лишенном хоть какой-то внятной идеи самоизменения и обустройства страны в новом мире.

Нарциссическая обработка истории как условного образца – объекта детской идеализации не допускает темных и белых пятен, а тем более критики, не говоря о разоблачениях. Даже для взрослых такая критика не просто оскорбление, а разрушение защиты, не только кощунство в отношении чего-то сверхценного, а обрушение идеального мира самого нарцисса. Отсюда вся мощнейшая энергетика многократно описанных в психиатрии истерических всплесков «нарциссического гнева» и «нарциссической ярости» (о чем специально и подробнее в следующих текстах).

Здесь же важно подчеркнуть, что это нарцисс, вопреки известной театральной модели, любящий не историю в себе, а себя в истории, причем даже не в истории как таковой, а в ее безжалостно идеализированном макете. Мы сейчас не обсуждаем циничное использование этих состояний недобросовестными политиками – здесь важно, что реконструировать обратный перенос идеализации на себя можно и в поведении вполне искреннего, честно отклоняющегося от условной нормы нарцисса. Этот нюанс важен как для терапии, так и для прогноза. Здесь любовь к собственному Я сильнее и глубже любви к объекту переноса. Не случайно нарциссизм с переносом на историю так органично сочетается с пошлой графоманией: убогие функционеры вдруг открывают в себе якобы одаренных публицистов и начинают пугать читателей откровенно непрофессиональными, малограмотными, запрещенными буквализмами (в которых панфиловцы… «доходят до Берлина», «берут Рейхстаг» и пр.).

Отсюда же скрытая перспектива измены и предательства – или подозрительно легкого, безболезненного «излечения» режима и его тягловых идеологов от прежней нарциссического зависимости. При заметной перемене ветра дальновидные бойцы нынешнего идеологического фронта тут же перейдут в стан критиков мрачных и особо бесперспективных отечественных традиций и прежде всего тех из них, которые, собственно, и породили сейчас в России рецидив путинизма. Как ни парадоксально, эти «расстройства» в политике даже в тяжелых фазах нередко лучше лечатся не терапевтической эмпатией, а душем Шарко в версии для вытрезвителей.

Отдельная порода – нарциссически заряженные «патриоты», которым, строго говоря, плевать на Родину и которые, если завтра в поход, первыми оставят Отечество в опасности. Такие обычно отсиживаются в тыловых спецотделах и подразделениях пропаганды. Поэтому часто не разобрать, что именно защищают борцы с «переписыванием истории»: легендарных солдат или же ушлого корреспондента «Красной звезды» и право его нынешних преемников на вольное легендирование исторической реальности «в интересах России». Когда «борьба с фальсификациями» на деле оборачивается защитой своих, полезных фальсификаций, становится понятным, что дело здесь даже не только в борьбе за контроль над прошлым, но и «защита защиты» – политическая защита защиты психологической, построенной на удержании неприкосновенного запаса грандиозной Самости.

Эта оборона «совершенства» должна быть тотальной и круговой. Любая брешь в ней – сродни тому, что называется «взять в аренду один километр государственной границы». Поэтому восстанавливаются последние пробелы в пантеоне, тем более скандальные, что речь идет об идеализации не просто отдельных фигур княжеского и царского рода, но всех составляющих объемлющего героического мифа, какие бы зверства и потворствования за такими деятелями ни числились. И наоборот, любая пробоина в этой стене самозащиты, усиленной «панцирем характера», воспринимается как вражеский прорыв, как удар в самое живое и болезненное.

Дополнительные сложности создает здесь усиливающая инверсия: если нечем гордиться, кроме идеализированной истории, то сама идеализация истории заполняет идеологию, пропаганду и сознание, вытесняя реальные проблемы настоящего и будущего. Зацикленный на идеальном «родительском» имаго нарциссический субъект впадает в еще больший инфантилизм и в итоге, попросту говоря, «не может без мамы». Это состояние полезно в интересах рейтингов и голосований, но катастрофично с точки зрения реального производства материальных и духовных ценностей, а значит и будущего страны. Еще один аспект сопряженной со злокачественным нарциссизмом тяги к смерти.

Но сейчас, в частности в событиях 26 марта 2017 года, происшедших во многих городах страны, приходится наблюдать двойственный процесс. С одной стороны, мы видим выход первого по-настоящему непоротого поколения, свободного от ряда комплексов, а тем самым и от парализующей привязки к «родительскому имаго» власти. С другой стороны, в ближайшее время у болельщиков, наблюдателей и аналитиков будет возможность выяснить, в какой мере этот застарелый, болезненный нарциссизм власти не даст ей скорректировать курс «под давлением», учитывая неизжитые комплексы и дворовые понты пацанской грандиозности. Приходится оторваться от спасительной истории и вновь разбираться с неприятным настоящим. Ситуация складывается во многом новая, и это достойно отдельного анализа.

Источник: Политический нарциссизм в России: уличная психотерапия // Forbes, 27.03.2017. URL.

Ненастоящее настоящее и день победы

Последние проявления активности, вызванной приближением славных дат, связанных с Войной и Революцией, наталкивают на новые мысли о старых проблемах. При всем уважении к прошлому оно уже давно обнаруживает явную тенденцию заместить в идеологии и сознании достоинство настоящего и даже контуры будущего. И даже там, где настоящее пробивается сквозь многослойную ретроидеологию, оно замыкается на главное, чем отмечены исторические темы, – на экстраординарность боевых действий и силовых акций. Политический нарциссизм приобретает в этих условиях все более военизированный, милитаристский характер. В крайних случаях уважение и благодарность отодвигаются на задний план обычным самолюбованием, а переодевание приобретает в том числе смысловой, моральный оттенок.

В Советской России главным, абсолютным словом было слово «Революция». В новой России таким главным, абсолютным словом стало слово «Победа», а по сути – «война», причем именно не с заглавной буквы, не как имя собственное, а как состояние политики и духа, способное в условиях общего упадка удовлетворять нарциссическим запросам грандиознутости и всемогущественности

В предыдущих статьях данного цикла рассматривались неподражаемые эффекты переноса нарциссического восторга. Идеализация всемогущественного Я-объекта, с которым устанавливаются отношения связи и идентичности, позволяет слабому, затоптанному жизнью нарциссу с наслаждением наблюдать проекции своего обиженного совершенства. В этих зеркалах чужой славы он отражается во всем своем мелкотравчатом великолепии. Экраны такой проекции разнообразны: как было показано ранее, помимо власти, вождя и массы, страны, этноса, нации и расы, объектами «страсти к себе в другом» могут становиться сами модусы времени – прошлое, настоящее, будущее. Личную неполноценность изживают, сливаясь с величественной историей, резкостью текущей политики или ожиданием нового прихода. Но если зачистка прошлого и вера в будущее ограничены лишь исторической совестью и здравым смыслом, то идеализация настоящего прямо сталкивается с фактами живого зрения («взгляд из окна»). Любовь вообще слепа, но иногда приходится с использованием спецсредств помогать нарциссической подслеповатости превратиться в совершенно незрячее обожание идеала и себя в нем. Все, что не получается править, просто удаляют. Тонкая нарциссическая гармония с настоящим достигается… перфорацией и выпиливанием целых блоков несовершенной реальности.

Нарциссический обрезок

В наших условиях сложности с идеализацией настоящего легче всего компенсируются уходом идеологии в гламурную реконструкцию истории, в которой даже изверги и садисты становятся лицами канона. Это инфицированное политикой, грубо зачищенное от позора и преступлений, стерилизованное прошлое длится в сегодняшний день, оказываясь в итоге живее всего живого. Согласовать убожество реальности с зачищенным и славным преданием удается только исключением из образа современности целых сфер жизни как заведомо провальных. Идеологии вообще работают на прореживании дискурса, но наши изъятия уже сейчас больше и важнее самого изображения.

Для понимания ситуации достаточно сравнить избирательные восторги путиноидов с «полным» и по определению системным нарциссизмом советской эпохи. Речь шла о фатальных преимуществах строя во всемирно-историческом масштабе. Страна видела себя на пике социального развития и на гребне прогресса, ведущего к разрешению «загадки всей человеческой истории». Поэтому в СССР все должно было быть лучшим: знание и философия, техника и технологии, искусство и культура, общественная мораль, образование и здравоохранение, социальная политика и защита, промышленность и экология, балет и спорт. Обороноспособность (включая средства нападения) обязана была быть всесокрушающей. Высшим символом sovietico grandioso был космос – главный повод обожания себя «великосоветского» в лице спутника, Гагарина, Королева и Белки со Стрелкой. Отсюда же почти уникальное в истории явление – «полный научный комплекс». Советский нарциссизм был умеренным и отчасти конструктивным: иногда он все же сочетался с обычной функциональностью и работой на результат, а не только на отражение.

На этом фоне нынешний нарциссизм выглядит крайне фрагментарным. Приходится опускать целые направления и ракурсы.

Внутренняя политика главные победы, включая Крым, практически отыграла, а подготовка новых триумфов идет себе же во вред (как с ФБК). Разборки с «пятой колонной» уже давно отдают мстительной пугливостью. Офицерские атаки на вернисажах и премьерах с применением химического оружия – зеленки и мочи – тоже приелись. Даже расправы с одинокими пикетчиками более не выглядят героически.

Экономика в очередной раз убилась об «дно» – и теперь еле отскакивает вверх, и то в мечтах. Социальная сфера уже не в силах маскировать деградацию и дикие злоупотребления. Наука опущена настолько, что теперь лучше делать вид, что ее не было вовсе. Рожденное летать падает, новое не изобретается и не внедряется, не растет ничто.

Культура госзаказа бесплодна, зато давит все живое злобным ханжеством. Охрана традиционных ценностей, скреп и прочего наследия прославлена скандалами с воровством на восстановлении памятников. Даже благоустройство воспринимается измученными горожанами как бесконечное неудобство. Общее настроение: больше не надо делать нам красиво за такие деньги.

Массовым голодом не пахнет, но не пахнет и едой: импортозамещение производит нечто, соответствующее буквальному смыслу слов «продукты питания». И все это на фоне фискального крысятничества, сжирающего доходы до поры притихшего населения: каждый день приносит новые повинности, сборы и навязанные услуги.

Надо располагать сверхмощным нарциссическим зарядом, чтобы на этих руинах пытаться возвести памятник эпохе, то есть себе. И надо быть жертвой серьезного расстройства, чтобы сейчас впадать в коллективную гордыню, какой не было за всю историю наблюдений, включая периоды расцвета.

Что остается?

Схема работает по принципу escape from present – бегство от настоящего. Что бы ни было сейчас, мы наследники великого прошлого и открыватели новой страницы истории. Мир утонет в продуктах собственного разложения, и только Россия останется одиноким, но неколебимым утесом порядка, силы и славы, недостижимых высот морали и духа. Надо отдавать себе полный отчет в том, что в сказанном нет ни тени сарказма. Идеология описывает будущее мира и страны именно в этом ключе и даже дословно так – начиная с программных текстов политического руководства и заканчивая установками идейных домохозяйств.

И все же что-то позитивное остается в этом зазоре между прошлым и будущим. В первом приближении это внешняя политика, а при ближайшем рассмотрении – просто война.

Можно разбираться, насколько информация и пропаганда избегают проблемных тем и приукрашивают действительность внутренней гражданской и мирной жизни, однако такая «лакировка» защищает от стыда, но близко не удовлетворяет нарциссического запроса. В картинках президентского «служения» лидер нации не чурается внутренних проблем, но затрагивает их дозировано и в человекоразмерном масштабе. Это трогает обывателя за душу, однако сносит ответственность за положение в стране куда-то по касательной. Подлинное нарциссическое упоение впечатлительной массы вызывают действия и стиль прежде всего внешних сношений – то, что называется «Россия в мире».

В предыдущих статьях уже отмечалась функциональная пустота этих триумфов. Ничего особенно полезного нельзя посчитать, что бы вытекало из того, что с нами «считаются». «Влияние в мире» в этой модели ни во что выгодное конвертироваться не обязано; это влияние ради влияния, материал для внутреннего пиара и повышения нарциссический самооценки.

Далее не менее важно понять, до какой степени вся эта включенность страны в мировые процессы завязана именно на потенциал и проявления силы. Обструкцию удается смягчить, а изоляцию отчасти преодолеть только за счет участия в военных операциях – прямого или косвенного, открытого или гибридного. По мере того, как готовится отойти «энергетическая сверхдержава», трубы уступают место стволам. Мы заставим вас разговаривать с нами и даже ездить к нам на приемы на высшем уровне простым вмешательством в горячие конфликты или искусственным созданием таковых. Асад нужен Москве, чтобы сам факт его существования создавал разницу потенциалов в политике, предмет для разногласий и торга с пальцем на кнопке. Если Асада не станет, а ИГИЛ (и без того под запретом в РФ) исчезнет, о чем с Кремлем опять будут разговаривать «на равных»?

Это эфемерное влияние, которого в позитивном смысле нет, тем не менее, легко вызывает патриотическую экзальтацию. Так «считаются» с теми, кого в действительности ни за что не считают, но нарциссы как раз и возбуждаются риторикой «мы их» и «через колено».

Одиночество силы

На индивидуальном уровне и в социологически значимых реакциях массы эти формулы проявляются регулярно. Характерный эпизод: друзья (мужчина и женщина средних лет) на экскурсионной прогулке с легким надрывом обсуждают подвиги нашей внешней политики и дипломатии в терминах «Мы им показали!» и «Уважают только силу!». Пикантность уже в том, что восторг от резкостей внешнеполитической агрессии легко и полностью затмевает профессиональное чувство (оба архитекторы, а дело происходит в Великом Новгороде посреди множества совсем иных поводов для патриотического подъема).

Удивительно, насколько эта бытовая модель («только сила!») совпадает со структурой общей нарциссической идеализации, построенной на отсечении всего гражданского и мирного как «лишнего» (в нашем случае – вообще всего). Важно не то, что все ценное сосредоточено в компетенции МИДа и МО, а в том, что неважно все остальное. Модель общения человека на прогулке совершенно изоморфна тому, что делают идеология и пропаганда, концентрируясь на глобальной активности, основанной, в свою очередь, исключительно на силовом давлении и провокациях. В самом деле, в нашем положении самоотразиться в зеркалах славы можно, только старательно забыв обо всем, кроме внешней политики, спекулирующей на силе и на пугающей готовности ее безразмерного применения.

Один из собеседников в описанном выше эпизоде в Новгороде – классический нарцисс, весьма одаренный и продуктивный, но травмированный отношением системы к себе и своим проектам. Постоянно ставит себя в центр внимания или создает для этого искусственные ситуации, регулярно поглядывает на себя со стороны и явно себе нравится, избыточно шумлив и активен. Как и положено, очевидны проблемы с эмпатией и простой внимательностью. Импульсы нарциссической ярости сдерживает, но до конца скрыть не может. Заново и неплохо встроен в систему, а потому ищет каналы морально-психологического самоотождествления и находит их в раздраженном антизападничестве и антилиберализме, поскольку все остальное тихо и не всегда осознанно ненавидит. Далеко не идиот, но иногда внемлет и даже верит Михалкову из «Бесогона». При этом прекрасно понимает, что в мире есть множество стран, уважаемых исключительно за качество жизни, бизнеса и вещей, за изобретения, искусство, науку, культуру, образование и пр., включая просто гостеприимство и добрый нрав. Но поскольку ничего этого под рукой не осталось, принимать мир приходится по принципу: «Сила есть – и нету других забот!»

Принцип системно воспроизводится на высших идеологических уровнях. В Советской России главным, абсолютным словом было слово «Революция». В новой России таким главным, абсолютным словом стало слово «Победа», а по сути – «война», причем именно не с заглавной буквы, не как имя собственное, а как состояние политики и духа, способное в условиях общего упадка удовлетворять нарциссическим запросам грандиозну-тости и всемогущественности. Как бы ни оценивать состояние всех прочих мирных сфер жизни в диапазоне от упадка до прозябания и даже с намеками на легкий подъем, ничто здесь не в состоянии хоть в чем-то заставить других не только уважать, но хотя бы интересоваться происходящим у нас на уровне «лица нации». Углеводороды и сырье постепенно сходят на нет, но и они у нас были и пока еще остаются инструментом из области «мирных вооружений».

Для нарцисса отсутствие интереса и внимания, а тем более обесценивание – страшнейший из вызовов, влекущий вспышки нарциссического гнева и ярости, вплоть до физических атак и убийств. Нарциссическая агрессия – отдельная тема, которой планируется посвятить следующий текст. Увлекательно и страшно видеть, как государство ведет себя в точном соответствии с описаниями клинических эпизодов из области психопатологии и психоанализа.

Источник: Политический нарциссизм в России: ненастоящее настоящее и День победы // Forbes, 29.04.2017.