Текст книги "Сборник рассказов. Том I. Пиратский клад"

Александр Сазонов
Сборник рассказов. Том I. Пиратский клад

Вор

Природные пейзажи за окном вагона пассажирского поезда все время менялись и мне очень нравились. После Ростова-на-Дону как-то незаметно пропали чинары, тополя и пышные южные лиственницы, уступив место березам, весело белеющим тонкими стволами среди кустов, высоких елей и лип. Изменились и поля. Они стали большими, зелеными и влажными. Вчерашний школьник, я впервые выехал за пределы родного южного города, решив поступить на учебу в столичный престижный вуз. Плацкартный вагон был полон пассажиров. Пахло любительской колбасой, вареными яйцами. Из тамбура доносился табачный дым, там все время курили. Пиво с попутчиками я не пил, читая свои конспекты по истории и литературе, и поэтому очень обрадовался, когда на смену шумной компании, вышедшей в Воронеже, в мое открытое полукупе вошел пожилой инвалид с костылем и небольшой сумкой-саквояжем в руке. Тяжело дыша, он сел напротив и несколько минут, закрыв глаза, отдыхал от посадки в вагон. Я быстро сходил к проводнику за чаем, мы познакомились и разговорились. Петр Иваныч одобрил мое желание учиться, пожелал мне поступить и рассказал о себе. Бывший инженер, получивший инвалидность на заводе, не согласился с размером пенсии и ехал в министерство, в Москву.

– Мне в облсобесе так и сказали, чтобы ехал сам в столицу. Поднимут пенсию, они имеют право. Вот и еду! – Он поставил стакан с тяжелым железнодорожным подстаканником на столик и сокрушенно добавил: – Раньше я здоровый был, зимой в реке купаться мог. Думал, мне сносу не будет. А как заменил ногу протезом – все болезни на меня посыпались. Давление, сердце и еще черт знает что.

Классическая литература, которую я любил, учила доброте и гуманизму, а Джек Лондон и О. Генри – стойкости и оптимизму. Помнится, я сказал, что все равно здорово, что он выжил, борется за жизнь, и все будет хорошо!

Он улыбнулся, начал рассказывать о своей дружной семье, о помощи, которую получил в те прошедшие тяжкие дни.

– Вот видите! – радостно поддержал я мужчину, по возрасту подходившего мне в отцы.

Мимо все время проходили люди из других вагонов. Служащие из вагона-ресторана провозили на тележках воду, шоколадки, печенье и предлагали горячие обеды. Мы с Петром Ивановичем разгадали и заполнили сложный кроссворд из журнала «Работница» и обсудили последний космический полет.

Он сел в Рязани. Молодой мужчина с загорелым лицом и сильными жилистыми руками. Вещей у него не было.

– Серега! – представился попутчик, подавая руку для знакомства мне и инвалиду. Мы по очереди пожали сильную рабочую ладонь. – С лесозаготовок еду, с Кирова до Москвы, там у меня родня.

– Хорошо заработали? – вежливо поинтересовался я, поддерживая разговор.

Он устало откинулся спиной к стенке вагона.

– Да куда там! Процентовки все порезали, тариф изменили. Поначалу было платили, а потом бригадиры стали наряды занижать. Сначала была сдельщина, ну и деньги были, а последние месяцы – копейки!

Профессиональные, непонятные слова всегда вызывают уважение у собеседника.

Я смущенно замолчал, но Петр Иванович удивился, он знал производство:

– А что же у вас такая экономическая неразбериха? И почему профсоюз в стороне от труда и заработной платы?

Серега посмотрел на него устало и снисходительно.

– Договорились они с руководством. Производственная необходимость! Я простой работяга – откуда мне все знать?

Он тяжело вздохнул, отмахнулся рукой от тяжелого табачного запаха из открытой двери тамбура и, понизив голос, попросил:

– Ребята, у вас пожрать не найдется? Зарплату я домой отослал. Билет купил. Да вот в последний день загуляли мы. Грешен, каюсь! Простите! С любым это случается!

Он был психолог и видел своих попутчиков – инвалида и молодого парня – насквозь.

У меня оставался кусок курицы, немного белой черешни. Петр Иванович достал из сумки кусок домашнего пирога, малосольный огурчик и куски сахара, завернутые в белую чистую бумагу. Как самый молодой в нашей компании, я быстро принес Сереге стакан горячего чая. Он улыбался, раскладывая пищу на столе.

– Повезло мне, с хорошими людьми еду! На хороших людях и мир стоит!

Больше всего меня удивляла его быстрая реакция на все и выражение глаз. Эти глаза видели все сразу! За окном поля сменялись небольшими полянами и деревушками, пустынными в разгар светлого рабочего дня. Тихая, кроткая природа Рязанской области как будто сливалась с небольшими, скромными домиками, аккуратными палисадниками и неяркими голубыми и желтыми цветами.

– Скромно люди живут, небогато, – задумчиво сказал Петр Иванович, рассматривая улицу очередного села за окном поезда, – у нас, в Воронеже, получше!

– А потому что лохи! Соображалка у них не работает! – уловив мой удивленный взгляд, ответил Серега.

Мы промолчали. Поезд прибавил скорость, картины за окном стали проплывать быстрее.

– В Москве знакомые есть? – спросил меня Серега.

Я честно ответил, что нет. Буду поступать учиться, а жить – жить можно у кого-нибудь на квартире. Молодой мужчина засомневался, покачал головой.

– Квартиру надо снимать около вокзала: подешевле и метро рядом. Эх, молодежь! Все вас учить надо! Ничего, помогу. Москва, она с виду страшная…

– А сам-то ты где в Москве живешь? – неожиданно спросил его инвалид.

– В Лефортово, – быстро ответил Серега.

Огромный мегаполис постепенно приближался. Дома стали чище, аккуратные дороги шире. Замелькали знаменитые московские дачи, утопающие в зелени и цветах. Вот они остались позади. Окно закрыло одно высотное здание, второе. Их появилось много. Иными стали улицы. С аккуратными цветочными клумбами и зелеными газонами. На автомобильных дорогах были видны круги развилок, белых линий и стрел автодорожных указателей разъездов.

Однако неожиданно могли показаться и старые кирпичные дома, какие-то большие толстые трубы, выходящие из земли и снова уходящие в землю. Мелькнули вагоны метро. И люди, люди, кругом люди! Стоящие на остановках, куда-то спешащие, ждущие проезда автомашин, чтобы большой толпой перейти широкую автомобильную дорогу на зеленый свет светофора. Поезд пошел тише, в окно можно было прочитать названия станций: Перово, Фрезер, Новая.

– До Казанского вокзала нам осталось менее десяти минут, – объявил инвалид, аккуратно доставая сумку из-под полки нижнего места вагона.

Я тоже достал чемодан, убрал в него свою чашку, конспекты и кошелек с деньгами.

Состав мягко и медленно въезжал на Казанский вокзал. Меня сразу удивили его огромные размеры, длинные ряды перронов, но особенно большие синие круглые часы со знаками зодиака, висевшие перед входом в здание.

Мы втроем дошли до больших деревянных дверей, и Петр Иванович стал прощаться со мной и Серегой.

– Зайду в медпункт вокзала. Плохо мне, мутит голову. Укол сделают, давление померяют, а потом к сестре поеду.

Серега весело хлопнул его по руке:

– Давай, Иваныч! Держи хвост пистолетом! А студенту я помогу, время у меня свободное есть.

Мы вошли в большой зал ожидания, похожий на площадь в моем родном городе. По бокам площади были кассы, вход в ресторан, где-то в углу комната матери и ребенка. Около нее, на стене под входной дверью, светился большой красный крест. В ту сторону и пошел инвалид. Мы остались вдвоем в мире людей, носильщиков с тележками багажа и продавцов дорожных наборов из колбасы, яйца и плавленого сыра.

– Пройдем вокзал, около метро всегда женщины предлагают комнаты и квартиры, – деловито пояснил мне Серега.

– А здесь? – спросил я.

– А здесь их транспортная полиция прогоняет. Да не волнуйся, сейчас все решим!

Он назвал уменьшительно-ласкательно мое имя, весело улыбнулся и уверенно двинулся в сторону выхода в город.

Мы вышли на площадь трех вокзалов, и мне показалось, что я сразу оказался между тремя областными городами. Вход в метро «Комсомольская» был недалеко, прямо напротив автобусной и троллейбусной остановок в сторону парка «Сокольники». Серега все знал. В громадной суетной Москве он был ловок, весел. Мы встали на остановке. Да, здесь не провинция!

Автобусы и троллейбусы подходили и отъезжали каждую минуту. Быстро и аккуратно забирал толпы людей. Серега удовлетворенно вздохнул и сказал мне:

– Все в порядке! Иди к метро, вон видишь, тетки там трутся. Поговори с одной, с другой. Чемодан я посторожу. Вдвоем подходить не надо – вспугнем. Один на один они легче договариваются.

– Давай!..

Он снова ласково назвал меня по имени. Довольный такой жизненной помощью, я быстро пошел к серой стене здания вокзала. Паспорт я заранее переложил в нагрудный карман летней рубашки – показать, что я иногородний. Одна женщина сдавала всю квартиру, она стоила дорого. Вторая комнату, но там уже проживало два абитуриента. Это мне тоже не подходило. Третья, пожилая пенсионерка, сдавала комнату в своей квартире, но почему-то долго расспрашивала меня, откуда я приехал, в какой институт хочу поступать. Потом она решила посмотреть мой паспорт. В цене мы сошлись.

– Хорошо, – согласилась пенсионерка, – главное, что не куришь, а где твои вещи?

Я оглянулся, но ни чемодана, ни Сереги на остановке не было. Расстояние я пробежал за несколько секунд. Тщетно! За прошедшие десять минут от остановки отошло десять автобусов и столько же троллейбусов. Сменилось много людей, и никто не видел мужчину с чемоданом. Меня как будто ударили палкой по голове, вогнав в какой-то ступор. Машинально я вернулся к женщине и кое-как мог сказать ей:

– Чемодан украли!

Все испуганно разбежались: кто в метро, кто на остановку.

С полицией, даже свидетелем, никто дело иметь не хотел. Находясь как во сне, я почему-то быстро побежал в медицинский пункт вокзала, где еще мог находиться единственный знакомый мне человек в этом громадном городе. Мне повезло. После укола и приема таблеток Петр Иванович сидел у выхода, собираясь с силами, чтобы поехать на другой конец Москвы. После моего рассказа он разволновался и уронил костыль на пол.

– Ах мерзавец! но я-то… старый баран! ведь чувствовал что-то неладное, хотел тебя предупредить! да он был такой веселый, такой сердечный! Не рабочий он, а вор. Вор из колонии. И вещей не было. И про лес говорил!

На шум разговора и звук упавшего костыля к нам пришел фельдшер. Я уже говорить не мог, и инвалид рассказал ему о моей беде. Фельдшер ничуть не удивился:

– Такие случаи – каждый день! Он потому-то и в Москву ехал – легче воровать. Опытный: на вокзале и люди, и полиция, а там, на остановке, – проходной двор, пойди найди! Откуда он, с Лефортово? Правильно, там следственный изолятор, раньше сидел! – Он быстро отошел от нас и вернулся с валерьянкой в стакане воды. Для меня.

Как искать Серегу?

В те далекие годы билеты на поезд продавали не по паспорту или документу, заменяющему удостоверение личности. Маленький темно-желтый кусочек картона, билет с указанием поезда, вагона и места, ничего не мог сказать о твоем попутчике в железнодорожном путешествии. У меня не осталось денег даже на метро и телефон.

Инвалид предложил поехать к сестре. Она работала в Москве и могла что-то посоветовать или дать денег взаймы на обратную дорогу. Мы спустились в метро, на самую красивую станцию в мире, «Комсомольскую», названную в честь первых строителей Московского метрополитена. Мозаика, фрески, мрамор, позолота картины на потолке, широкие лестницы и переходы.

Увы! Для меня это была красота и величие Древнего Рима, по которому вели проигравшего битву варвара, побежденного более умным и сильным противником. Возвращаться домой с позором на смех знакомых – об этом не могло быть и речи! Купить все заново? Таких денег мне никто не даст. Про документы и характеристики в чемодане тоже надо забыть!

Сестра инвалида работала на пищевом комбинате, много денег дать не могла.

– Директор у нас хорошая. Пойдем к ней. Расскажем, как она решит!

«Москва слезам не верит!» – эту пословицу придумали коренные москвичи. Спокойные, вежливые. С детства знающие, с кем дружить, с кем просто поддерживать отношения. Не те несколько добрых круглолицых поварих и кондитеров, провинциалок, горестно всплеснувших руками. Группой повели меня к Любови Павловне. Директор, тоже полная, большая женщина, внимательно просмотрела мой паспорт, слушая рассказ Петра Ивановича о нашем путешествии в Москву.

– В какой институт хотел поступить?

Я ответил, что теперь, видимо, в следующий раз. Времени на сбор документов у меня просто не было. Она согласилась, что-то поискала в большом журнале на столе и предложила:

– Мне нужен грузчик. Месяц поработаешь, все себе купишь, восстановишь. Билет домой на самолет возьмешь – не везет тебе в поездах. Жить сможешь у уборщицы. Она одинокая старушка в доме напротив. Ну а с участковым я договорюсь. Согласен?

– Согласен! – ответил я, провожая взглядом исчезающий в ее сейфе мой паспорт.

Черный халат и рукавицы мне вручили через час.

Ящик сливочного масла весил десять килограммов. Длинная коробка с куриными яйцами – двадцать. Мешок сахара – пятьдесят, а тяжелый, как каменный, мучной мешок – шестьдесят и мог отдавить ухо при неправильной погрузке со склада в столовую, кулинарию, кондитерский цех. На мое счастье, в здании был грузовой лифт. Работал добросовестно. Ничего дефицитного на складе не просил и сто граммов коньяка ежедневно, как другие грузчики, от кулинаров не требовал. Поварихи стали меня звать к обеду. Себе, бухгалтерии и руководству они готовили отдельно, и пища была по-настоящему домашней. Санитарный врач запрещала грузчикам в черных халатах заходить в варочную и в цеха готовых блюд и закусок. Есть приходилось в овощной комнате. В пять часов работа заканчивалась. Я шел на квартиру уборщицы, принимая душ, и валился с ног от усталости. Столовая и цеха открывались в восемь часов утра, но приходить надо было на час раньше. Один выходной в неделю. Эх, Серега, хорошо, что ты мне тогда не попался! Вор ворует не только имущество, а что-то еще – глубоко сокровенное в сознании человека. Он тайно уносит вещи, оставляя в памяти грязный след на долгие годы жизни. Получив аванс, я сразу позвонил домой, рассказав, что сдаю экзамены, но конкурс очень большой. Институт известный, много золотых и серебряных медалистов. Вынужденная ложь родным испортила настроение на многие дни вперед.

На Москву не хотелось даже смотреть. Неприятностей добавил уверенный, всезнающий мордоворот – пенсионер, явно бывший военный. Я грузил ящики с пустыми бутылками на грузовую машину. Очередь с сетками, полными бутылок для сдачи, терпеливо стояла перед закрытым окном. Приемщица должна была освободить место для новой стеклотары. Мужчина недовольно осмотрел меня и громко сказал, обращаясь ко всей очереди нервных алкоголиков и домохозяек:

– Эх, Ермак Тимофеевич, такой здоровый, молодой, а уже в торговле пристроился!

– Нет чтобы на завод пойти, – злобно поддержал его пьяница с фиолетовым носом.

Десятка его бутылок в авоське вполне хватало на пол-литра дешевого крепленого фруктового вина, от которого у многих начиналась белая горячка.

– Молчит, – презрительно заключила пожилая женщина с хозяйственной сумкой.

Мои ящики взлетели на деревянный пол грузовой машины.

– Разгавкались… – ответил им за меня шофер-экспедитор, принимавший груз в кузов и аккуратно укладывавший по пять ящиков в ряд.

В машину входило ровно сто ящиков. По работе моими непосредственными начальницами была кладовщица Клава и шеф-повар кондитерского цеха Зоя, куда я постоянно возил ингредиенты для тортов, пирогов и пирожных. Сорокалетняя, из далекой рязанской деревни, женщина была изысканно худа и резко отличалась от своих полных розовых коллег-поварих и пекарей-кондитеров. Это приводило ее в постоянное волнение и отчаяние, ибо служило сильным препятствием к нормальной семейной, человеческой жизни. Подруги все время знакомили ее с мужчинами. Однако это проходило не в Голландии и Франции, а в России, где были другие понятия о женской красоте, и кавалеры сразу пропадали. Зоя утром ела большую ромовую бабу со стаканом молока, а вечером пила чай с тортом. Бесполезно. Королева печеных сладостей, розового крема и пышных пирогов оставалась с фигурой фотомодели или манекенщицы. Женщины ее жалели. Вера прославилась на весь Московский канал телевиденья. Директор комбината, зная о ее тяжелой женской судьбе, добилась ее включения в большую профсоюзную делегацию для поездки в Грецию.

Две недели Вера, вместе с другими активистами и ударниками социалистического труда, осматривала Афины, острова и прочие античные достопримечательности. Вернувшись в Москву, на телезаписи, женщина честно сказала, что греки люди хорошие, не злые, а в Греции смотреть, в общем-то, и нечего. Операторы и редактор удивленно замерли, а Зоя просто пояснила:

– Чего смотреть? Жара и развалины!

Клава была полная противоположность Зое. Небольшого роста, складная, веселая брюнетка с большими темными глазами на вопрос, замужем ли она, игриво отвечала: «Иногда бываю!»

Но в последнее время ей не везло: она познакомилась с уголовником. Он ее ревновал и часто приходил на работу, сидя за столом и молча наблюдал, как мы грузим мешки, таскаем ящики и коробки с повидлом.

Как ни странно, но очень мне помогало общение с квартирной хозяйкой. Тихая, верящая в Бога женщина была воплощением доброты. «На сердце зла не держи, а вора – забудь. Ему свое наказание будет», – успокаивала она меня за вечерним чаем. Столицу я терпеть не мог со всем максимализмом молодого человека, получившего тяжелый жизненный удар.

Месяц работы подходил к концу. Дома все знали, что я не добрал один балл для поступления. Это при таком-то конкурсе! «Ничего страшного, поступлю после армии», – храбрился я, держа телефонную трубку около уха и рассматривая серую московскую трассу из окна междугороднего телефонного пункта.

Заработал я даже больше, чем рассчитывал. Директриса дала хорошую премию, и я все себе купил. Все, что украл Серега. Даже новую в футляре бритву «Агидель». С плавающими ножами и стригущим блоком. Оставались деньги на самолет и такси по городу – неслыханная ранее для меня роскошь! Надо было проститься с коллегами. Любовь Павловна уехала в трест. С Зоей мы попрощались вчера в обеденный перерыв, распив с кондитерами бутылку коньяка, снятого с производства. «В торты добавите разведенную эссенцию», – деловито приказала шеф.

Клава очень сожалела о моем уходе; другие грузчики все время воровали продукты, молниеносно пряча их в брюки под черными халатами. «Удачи тебе, счастья!» – от сердца пожелала мне начальница, подавая на дорогу небольшой батон финской салями. Страшный дефицит в те годы жизни. Халат и перчатки я ей должен был отдать после обеда. Как и тележку для груза. Инвентарь хранился на складе. В три часа дня я аккуратно завез свой рабочий инструмент в большую длинную комнату. Клава была не одна. За столом сидел ее сожитель. Как настоящий блатной, он презирал работяг. Напуганная его присутствием, кладовщица молча выслушала мои слова благодарности. Я повернулся к выходу. И вдруг!

– Попрощался и вали отсюда, лох! – он сказал это спокойно, презрительно, даже не глядя на меня и в мою сторону.

Горячая волна, как кипяток, внезапно ударила в голову.

– Я убью тебя! – закричал я. – Я убью тебя, уголовная рожа!

Это была психопатия или… «исступление ума», как оценивали такое состояние человека дореволюционные юристы.

На стене висел большой красный противопожарный щит с топорами, ведрами и длинным багром. Я не помню, как топор оказался в моей руке и над головой «братка». Быстро, по-звериному, он прыгнул в сторону. От удара лезвие топора наполовину вошло в толстую доску стола. Еще через секунду в моих руках был большой багор, похожий на старинную секиру.

– Убью! – заревел я, бросаясь на побелевшего от страха мужчину.

Он кинулся убегать со склада, а лезвие багра, вместо его спины, насквозь пробило деревянную дверь, за которой он успел скрыться.

Из Москвы я уехал вечером, а осенью стал солдатом Советской армии. После окончания учебного подразделения меня перевели в штаб дивизии дежурить на узле связи. В роте я бывал редко, поэтому удивился, получив по телефону приказ явиться на собрание своего взвода днем в воскресенье. Заместитель командира взвода Антонов сказал, что в нашем маленьком боевом подразделении завелся вор. Мы жили в старых кайзеровских казармах на тридцать человек, и чужие в комнату не заходили. Армия была срочной, зарплату никто не получал. Обворовать такого солдата – все равно что обворовать нищего. Однако у Федотова пропали часы, а у Фомичева зажигалка. Кто-то ночью украл десять марок ГДР у Семенова из гимнастерки. Больше всех расстроился Воронов отсутствием целой коллекции переводных картинок с изображением молодых красивых немок, которую он собирал для подарка односельчанам в далекой Сибири. Старший сержант осмотрел всех сидящих в казарме солдат. Был вызван даже дневальный.

– Все должны высказаться. Кто что думает и на кого. Честно и прямо! – Он помедлил, нервно дернул щекой. – Предатель среди нас!

Ростовский казак внезапно повернулся в мою сторону, и я встал, держа руки по швам.

– Ты – вне подозрений. В роте бываешь через день, днем спишь после ночной смены. Вот с тебя и начнем! На кого думаешь.

Я почему-то показал на рядового Будника. Своим поведением, быстрой реакцией на все вокруг и умением сразу все видеть он сильно напоминал мне вагонного Серегу.

– По-ня-тно! – протянул заместитель командира взвода. – Кто согласен – поднять руки!

Меня поддержал десяток поднятых рук, никто из солдат ничего не говорил.

– Будник, в центр комнаты, – приказал другой сержант.

Среднего роста худой солдат молча подошел к Антонову.

Мы встали, окружив подозреваемого живым кольцом.

– Снимай форму и сапоги!

Плоская металлическая зажигалка была спрятана в складках портянки на ноге. Продать ее вор не успел. Солдат рядом со мной быстро снял кожаный ремень и обвернул его вокруг кулака. Так удары получались тяжелее.

Будник нагнул голову и громко заплакал. Слезы обильно текли по его смуглому лицу, капая на светлую рубашку нижнего белья. Он закрыл ладонью дрожащей руки большой шрам на лбу, и страх, только животный страх, а не стыд раскаяния, можно было увидеть на мокром от слез лице с нездоровой сеткой угрей. Бить его не стали, но кто-то презрительно плюнул в фигуру в кальсонах, стоящую босыми ногами на темном деревянном полу… Прошли годы. В последующей жизни и работе я встречал много воров. От уголовников в камерах до обитателей роскошных руководящих кабинетов.

Удивительно, но при всей разнице образования, развития и культуры в этих людях всегда было что-то неуловимо общее, как у больных одной и той же тяжелой, неизлечимой болезнью.