Текст книги "Сборник рассказов. Том I. Пиратский клад"

Родительский день

Утреннее совещание в детском доме было коротким. Директор внимательно осмотрел весь коллектив воспитателей, охранников, техничек и поваров, собранных в актовом зале, по старой армейской привычке коротко сказав: «Здравствуйте, товарищи!»

Перешел к обсуждению действий персонала в воскресенье. В этот день, названный родительским, детей посещали родственники или знакомые. Родителей у большинства воспитанников не было, либо они были лишены родительских прав. Директор на свою должность был назначен недавно и больше прислушивался к мнению воспитателей, проработавших в детском доме более двадцати лет. Молодой выпускник педагогического института был призван в армию, стал офицером, да так и остался воспитывать во вчерашних штатских парнях спокойных, уверенных в себе солдат, которые не боятся холодной воды, выстрелов и покаянных писем от своих девушек, сразу выходивших замуж.

Он дослужился до заместителя командира батальона и армейской пенсии, когда на последних учениях получил контузию и осколок металла в спину. Рота бросала боевые гранаты. Все было правильно: интервал, ограждение с красными флажками. До этого солдаты долго, до автоматизма, отрабатывали движения и броски учебных муляжей. Гранатометы работали исправно, но метания гранат вручную солдатам были необходимы, как и навыки рукопашного, штыкового боя. Ответственный за учебу офицер и опытный психолог, он сразу заметил неестественную бледность лица рядового Паршина и особое нервное возбуждение, присущее некоторым мужчинам при общении с боевым оружием.

«Надо снять его с занятий, не готов», – подумал майор Васильев, подходя к старшине роты и командиру взвода, аккуратно достававшим круглые заряды из большого зеленого ящика.

Он не успел на одно мгновенье. Лейтенант, внимательно осмотрев, вложил гранату в слегка дрожащую руку солдата. Обычная армейская, похожая на большой лимон, она не опаснее железной болванки, пока из нее не вынута чека – небольшое устройство, превращающее «лимонку» в сокрушительный взрыв, несущий смерть тому, в кого она брошена. Солдат, не выходя на позицию, привел гранату в боевое положение и зажал ее в дрожащей руке, подняв на двух офицеров испуганно-бессмысленные глаза.

– Размахнись и швыряй ее вон туда! – нарочито грубо, приводя Паршина в сознание, приказал лейтенант.

Но армейская простота в этот раз не подействовала, и рука с «лимонкой» медленно опускалась вниз.

– Всем назад! – приказал Васильев взводному и старшине, ловко схватив руку солдата своей рукой и сжав кулак вместе с гранатой.

– Ты, сынок, успокойся, держи ее, – ласково улыбаясь, сказал замкомбата, держа мокрую руку парня, едва не теряющего сознание.

Сейчас он разожмет ладонь и… в оставшиеся несколько секунд они успеют только упасть на землю. Прапорщик, лежа за бруствером, на мгновение поднял голову.

– Рядом окоп пустой, в него бросайте!

До длинной узкой ямы в земле надо было пройти несколько шагов.

– Пошли! – скомандовал майор рядовому.

Паршин не говорил. Страх парализовал волю, и он, подчиняясь офицеру, тихо и слабо двигал ногами. Автомат на ремне сполз с плеча и висел на изгибе локтя. Размахнуться и бросить в сторону круглую смерть, мокрую от холодного пота, он не мог. Васильев понял его состояние. Перехватить гранату – об этом не могло быть и речи. Оставалось только одно: уронить ее в окоп, а там будь что будет! Конечно, часть осколков вылетит наверх, но не настолько, чтобы убить его и перепуганного насмерть солдатика, вчерашнего школьника, чья нервная система не выдержала первого опасного экзамена жизни на холодном мокром поле под равнодушно серым небом. Они дошли до спасительной земляной ямы.

– Сейчас резко разожми руку и сразу падай, головой в сторону, тебя же учили в роте, – тихо, но отчетливо сказал офицер белой застывшей маске лица напротив.

Маска задрожала.

– Не-е мо-гу! – с трудом ответил солдат.

Майор сильно, уверенно двумя руками разжал его окаменевшие пальцы и успел вместе с ним броситься на землю под грохот разорвавшейся гранаты.

Они выжили оба, но в госпитале он пролежал два месяца, и из армии пришлось уйти.

– К кому обычно приезжают родственники? – спросил Васильев воспитателей.

Три женщины ответили, что таких нет. Два инвалида – они назвали фамилии – умерли. Тетя близнецов болеет и в детский дом не ходит. Несколько человек проживают в других городах, они звонят или пишут письма. Остальные – спившиеся алкоголики, им общение с детьми запрещено. Перестали ходить после того, как охрана вызвала полицию.

– У меня двое! – подняла руку вверх четвертая воспитательница Елизавета Соломоновна, обращая на себя внимание директора. Все затихли. – Катя Иванова и Павлик Серов. Мать у него алкоголичка, но тихая. Сына не расстраивает и все наши предложения, связанные с ребенком, выполняет.

Она встретилась с удивленным взглядом директора и объяснила детально:

– Мы требуем, чтобы в нетрезвом состоянии она не приходила. Мальчик очень ее ждет! – заключила воспитательница, разведя руками. Отставной майор молча смотрел на нее, и женщина добавила: – Я обычно присутствую на встречах и при необходимости могу вмешаться, позвать охранника.

Это было понятно всем. Васильев встал и сказал свое обычное:

– Если вопросов нет, то совещание окончено.

Вопросов не было. Все разошлись по своим рабочим местам. В последние годы много писали о злоупотреблениях в детских домах. Выявлялись случаи педофилии и издевательств над детьми. Вот и решило высокое областное руководство изменить кадровую политику и назначать директорами детских домов женщин да отставных офицеров. Действительно, воровства стало меньше, а педофилы, которые устраивались учителями физкультуры и воспитателями, быстро выявлялись персоналом специальных детских учреждений.

Новый водитель хозяйственной машины и руководитель фотокружка, молодой мужчина Слава, сразу вызвал подозрение у Елизаветы Соломоновны своим легким, раскованным общением с детьми младших групп, которым он обещал принести кролика, сиамского котенка и дать с ними поиграть.

– А где кролик? – спросили две первоклассницы веселого мужчину, погладившего сирот по голове и угостившего конфетами.

Белого пушистого кролика они видели только в кино и на картинках детских сказок.

– Записывайтесь в кружок, будем фотографироваться все вместе, – сердечно приглашал детей молодой шофер.

Чувство неприязни к мастеру художественной фотографии усилилось, когда пожилая воспитательница узнала, что Слава не женат, с девушками не встречается.

«Может, он религиозен?»

Нет, мужчина не молился, в храмы не ходил и обычаи верующих не соблюдал.

«Наверное, болен», – искала спасательный нравственный круг женщина, но на всякий случай профессионально умело стала расспрашивать девочек о занятиях в кружке.

Через две недели веселые первоклашки рассказали, что Вячеслав Игоревич фотографировал их голыми с котенком на руках. Щекотал пальцами, чтобы они смеялись. В детской наивности девочки показали на себе все места, которые гладил и трогал фотограф, и ей чуть не стало плохо.

– Он нам шоколадки давал и зефиры, – радостно перебивали друг друга подружки.

Воспитательница молчала два дня, не зная, как поступить.

Утром ей позвонила медицинская сестра и попросила срочно зайти в кабинет. Сирота Ваня Карасев, раздетый, сидел за высокой ширмой.

– Начала осматривать ребенка по его жалобам и решила сразу позвать вас, – взволнованно пояснила ей медработник. Она понизила голос до шепота: – У него на бедрах и ягодицах синяки и красные пятна. Я долго работала в городской травматологии и знаю, что от ударов и падений такие следы не образуются. Мальчик какой-то отрешенный, поговорите с ним как педагог!

Елизавета Соломоновна понимающе кивнула головой. Карасев тоже ходил в фотокружок.

Она велела ему одеться, все сели за стол. Через несколько минут маленький и беззащитный восьмилетний человек, горько заплакав, откровенно рассказал тете Лизе и тете Маше все, что случилось с ним в кабинете занятий по фотографии. Оставив медсестру лечить и успокаивать мальчика, воспитательница сразу пошла к директору, который ходил по кабинету, читая какие-то поступившие руководящие письма.

Он выслушал коллегу, минуту молчал, смотря в пол, покрашенный темно-красной масляной краской, потом, вздохнув, попросил секретаря вызвать шофера и никого больше не впускать. Секретарь, всплеснув руками и схватившись за голову, пошла в приемную.

Через некоторое время в кабинет вошел улыбающийся Вячеслав Игоревич. Он вежливо поздоровался со всеми и сел на стул за длинным столом для совещаний. Директор молча подошел к молодому человеку и ударом в челюсть свалил его на пол. Шофер-фотограф быстро вскочил и бросился на Васильева, но второй удар ногой в пах отбросил его к стене кабинета. Подняться от боли он не мог и громко стонал. Елизавета Соломоновна, не в силах видеть все это, отвернулась и подошла к окну, выходящему во двор детского дома, куда через раскрытые ворота тихо въезжала полицейская машина. Отставной майор сел на стул и молчал, рассматривая руководителя кружка.

Педофилов в армии не было. Давно, в горячей точке, после боя, солдаты привели бородатого черного араба. Он плевался по сторонам и ругался, явно находясь в состоянии наркотического опьянения. «Куда его вести?» – спросил сержант, снимая каску с головы и вытирая грязный пот со лба.

Тяжело раненных командира роты и пятерых солдат забрал вертолет. Трое убитых девятнадцатилетних парней из Твери и Рязани лежали на земле. Легко раненным сделали перевязки, и молодой офицер разрешил дать им спирта. В голове шумело, а пальцы рук противно дрожали после стрельбы из пулемета. Он не расслышал вопрос, и сержант повторил: «Куда его вести?»

Разговаривать с сухим горлом было трудно, и Васильев молча указал рукой на старую кирпичную стену дома, выщербленную от попавших в нее пуль и осколков снарядов. Почему вспомнился тот далекий эпизод жизни? Ведь сейчас перед ним не вооруженный убийца и садист. Бывший майор был краток:

– Жаль, что мы с тобой не на войне!

Полицейские забрали заявление. Быстро надели на задержанного наручники и увели его в машину. Директор и воспитательница молча смотрели в окно, как шофера сажали в решетчатое отделение фургона. Васильев тихо сказал Елизавете Соломоновне:

– Не обижайтесь! – Ему было неловко за свой срыв.

– Я не обижаюсь, – ответила она и, помолчав, договорила: – Пойду в свою группу, скоро приедут родственники.

Он не ответил, наблюдая, как охранник закрывает ворота. Женщина вышла из кабинета и пошла по коридору к лестнице. Снова заболело сердце. Как будто кто-то положил на левую сторону груди груз и надавил внезапно и злобно. Или это груз минувшего и настоящего снова и снова накатывался на человека, как волны времени, предупреждая его о чем-то неизбежном, что ждет всех людей, плывущих в реке жизни?

– Избегайте неприятных эмоций, – посоветовала кардиолог, выслушав ее на медосмотре.

– Куда же от них денешься? – невесело пошутила воспитательница, одеваясь.

Врач посмотрела на простое нижнее белье пациентки. Они были людьми одного поколения; на столе лежали несколько напечатанных листов о вреде стрессов. Реакция больной была вежливой и внимательной, можно было продолжить:

– При вашей работе трудно быть спокойной, но вне работы старайтесь не общаться с людьми, которые вас раздражают.

– Домоуправление и ЖЭКи терпеть не могу! – весело поддержала разговор Елизавета Соломоновна.

– А я – органы социального обеспечения, – рассмеялась врачиха.

Расстались они дружески. Но больше всего Елизавета Соломоновна не любила ломбардов. Проницательность педагога сразу выявила в очереди два вида людей: преступников, сдающих краденое и награбленное, и остронуждающихся в деньгах, готовых приносить сюда последние вещи и семейные ценности. Как-то раз она сидела в длинной приемной с бабушкиным золотым кольцом. Соседка, молодая женщина, доверительно рассказывала:

– Ликвидировали наш НИИ. Мы ждали, надеялись, что кого-либо оставят. Нет, всех выгнали на улицу! – Она показала женские серебряные украшения с голубыми камнями и продолжила: – Вот хочу заложить, дадут за них что-нибудь?

Серьги и кольцо были красивые, играли блеском камней, и Елизавета Соломоновна поспешила утешить свою новую знакомую:

– Они у вас молодежные, красивые. Такие ценятся!

Соседка улыбнулась, вспомнив, как дарил ей эти сувениры несколько лет назад ее поклонник в далекой жаркой Ялте. Вечером они гуляли по набережной, и он, оставив ее на улице, быстро зашел в ювелирный магазин. Макс вышел из светлого павильона, держа на ладони красивые ажурные дамские вещички с предусмотрительно оторванными ценниками.

«Серебряные, с голубыми опалами, под цвет твоих глаз», – душевно сказал парень, помогая ей вдеть серьги в уши. Кольцо ей тоже подошло по размеру, создавая необъяснимый шарм, усиленный шумом и синевой вечернего темнеющего моря.

Вот к окну приемной подошла молодая чеченка. Воровато оглянувшись по сторонам, она достала из большой сумки десяток бархатных футляров с наборами серебряных рюмок, стаканов и фужеров, явно награбленных у жителей Грозного. Чеченцы не употребляли спиртных напитков, не имели в домах такой посуды.

Коробки с серебром передавала глубоко в окно, на край стола, чтобы никто не видел сдаваемого товара. Расписавшись и получив деньги, она, не смотря ни на кого в очереди, вышла из коридора. Как будто молчаливые металлические свидетели из бывшей горячей точки могли ей крикнуть вслед суровую правду о себе и о своих бывших владельцах. Подошла очередь соседки. Приемщица аккуратно протерла украшения ваткой в каком-то растворе, рассмотрела камни через специальные очки и, снисходительно улыбнувшись, возвратила стальной сплав с цветными стеклами клиентке. Краска стыда окрасила щеки и уши молодой женщины, и она тихо спросила:

– А вы не ошиблись?

– Нет, – сухо отрезала работница ломбарда и, пресекая дальнейший диалог, громко добавила: – Следующий!

Следующей была Елизавета Соломоновна. Она достала кольцо и, стараясь не встречаться с соседкой взглядом, протянула его в светлое окно. Уходя через пять минут, женщина услышала вслед властное «Перерыв на двадцать минут!» и растерянный тихий рокот очереди.

В родительский день воспитанники детского дома были особенно тихи и грустны. В воскресенье учебы в школе не было, домашние задания выполнены, и дети оставались наедине со своим одиночеством, воспоминаниями и холодной пустотой окружающего мира, который они узнавали гораздо раньше своих счастливых, живущих с родителями ровесников.

«Необходима эмоционально-зрелищная инициатива!» – научно советовали детские психологи столичных центров. Воспитатели проводили турниры по игре в шашки, конкурсы по чтению стихов, но, по необходимости все знать, узнавали, что Вася Зайцев из первой группы половину дня просидел у окна, смотря на дорогу, а Лена Белкина, из третьей, снова плакала в спальне. Такие фамилии обычно придумывались тем, чьи родители были неизвестны.

Елизавета Соломоновна зашла в оранжерею – большую светлую комнату, где на столах в горшках и ящиках росли цветы, а на подоконниках – рассада лука и тюльпанов. Большая, полная техничка, помыв пол, доставала с полок стеллажей баллоны и большие бутылки с водой для полива маленького цветочного рая, созданного руками воспитанников. В детском доме всех взрослых требовалось называть по имени и отчеству, но шестидесятилетнюю женщину с круглым добрым лицом дети и воспитатели называли баба Дуся. Ей помогал семиклассник Рягузов, к которому никто и никогда не приходил, и поэтому он добровольно, считая себя почти взрослым, часто вызывался быть дежурным по детскому дому. Дежурный поливал цветы, выполнял мелкие поручения воспитателей и смотрел за поведением самых маленьких.

Дисциплинированный молчаливый юноша старательно относился к своим обязанностям, особенно после того, как новый директор при всех похвалил его, пообещав парню помочь поступить в военное училище и стать офицером. Никита с бабой Дусей переливали отстоявшуюся от хлорки воду из баллонов в банки для полива растений, и она сердито выговаривала напарнику по работе:

– Много ты понимаешь! Вот у нас в городе случай был давно, я его хорошо помню. Молодая девушка, одинокая родила мальчика, сама заболела, ребенок заболел. Ей и сказали, что сын, дескать, умер.

– Как это, «сказали»?! – недоверчиво переспросил дежурный.

– А так и сказали! а как в жизни бывает?

Баба Дуся разговаривала с ним на равных, и это особенно убедительно действовало на Рягузова. Он, слушая ее каждой своей клеткой, перестал поливать цветы.

– Отец ребенка по подлости все сделал! Не хотел на ней жениться и сына не хотел. Мальчик выжил, попал в детский дом. Она и не знала, поплакала да уехала. А через двадцать лет мать – богатая красивая актриса – приехала из Москвы к нам в город и по медальону на шее узнала его.

– По медальону?

– Да, искала и нашла. Обнялись, заплакали оба: «Здравствуй, дорогой сын!» – «Здравствуй, дорогая мама!» Вот как бывает и в сказке такого не придумать!

– А если не будет искать? – задумчиво спросил юноша.

– А не будет – ты ее сам найдешь! Может быть, больная твоя мать, может, малограмотная, а ты ей все равно нужен! – веско заключила диалог техничка.

У каждого человека есть несколько любимых книг и художественных фильмов. Кинофильм по пьесе Островского «Без вины виноватые» очень нравился женщине в юности, зрелости, да и теперь, в пожилом возрасте. Его недавно ночью показали по телеканалу «Культура», и она знала, что это произведение не входит в школьную программу по литературе. Елизавета Соломоновна улыбнулась бабе Дусе как своей союзнице, вышла из оранжереи в коридор, где у окна стоял ее воспитанник Серов.

– Я маму жду, обещала подойти, – поспешил он объяснить строгой воспитательнице причину своего нахождения в пустом коридоре.

– Так спускайся во двор, там лавки, можно зайти и в столовую, – предложила она подростку, по привычке осматривая его внешний вид.

Нет, замечаний не было. Чистая светлая рубашка, причесанный, а начищенные туфли блестят как лаковые.

– Мне отсюда видно всех, кто подходит к воротам!

Через проходную, с хозяйственной сумкой в руке прошла бабушка Кати Ивановой. Она остановилась около цветочной клумбы, пока охранник пошел звать девочку. Чтобы приехать к внучке из села, ей надо было встать в пять часов утра, испечь пирожки, сесть на рейсовый автобус. После трех часов пути еще долго ехать на городской маршрутке до окраины города, где был детский дом.

Павлик с окна третьего этажа более часа всматривался в дорогу, ведущую к воротам детского дома.

– Наконец-то!

Он сразу узнал мать в старом плаще и с черной дамской сумкой. Мальчик стремительно сбежал с третьего этажа вниз, перебежал двор и, задыхаясь от радости, обнял ее, насколько хватило рук, прижавшись головой к ее животу. Женщина поцеловала его в макушку головы. Они сели на скамейку около проходной. Мать гладила сына по щеке.

– Вот и хорошо! вот и увиделись! Как тебе здесь, ты не голодный?

От нее кисло пахло вчерашним вином. След от недавнего удара кулаком синел под левым глазом, плащ был мятый.

Она тоже обняла сына рукой, и они оба, как страстные любовники, замолчав, сидели на широкой деревянной лавке посетителей под высокими раскидистыми ветвями старинных лиственниц. Павлик любил ее больше всего на свете и от осознания счастья, что мама снова с ним рядом, не мог говорить, закрыв глаза и касаясь щекой старой материи верхней одежды.

Охранник позвонил в комнату воспитателей, девочку сразу нашли в ее любимой библиотеке.

– Катя, к тебе бабушка приехала!

Глаза девочки засияли, заблестели, а интересная книга сказок с разноцветными картинками была отложена в сторону. Мир вокруг посветлел, развеселился. Засмеялись лампы дневного света, смешную умору состроила голубая деревянная дверь. Захотелось подпрыгнуть и полететь туда, во двор, где ее ждет пожилая седая женщина, так похожая на папу! И такая же ласковая, как мама.

Охранник закрыл ворота, прошел по двору и зашел в свою комнату на проходной. «Что это за пара у ворот?» – Он внимательно рассматривал телевизионный экран. Нет, прохожие, прошли мимо. Кто-то молча и сильно бил по закрытой двери, пытаясь ее открыть. Дежурный знал, что делать.

– Нет, нельзя. Вы в нетрезвом состоянии. Уходите или я вызову полицию! – Он подумал и добавил для убедительности: – Это приказ директора детского дома!

Мужчина в черной форменной одежде замолчал, прислушиваясь к звукам, доносившимся с улицы. Через минуту после недовольного «Ла-а-дно!» – Он открыл дверь и внимательно смотрел вслед высокому человеку, который, пошатываясь, дошел до автобусной остановки, сел на лавку и заснул, прислонившись к боковой стенке навеса от дождя, обклеенного разными объявлениями.

Утром бывший инженер решил пойти проведать сына. Взяв немного денег, он вышел из своей холостяцкой квартиры гостиничного типа на первом этаже большого старого дома. В магазине напротив бутылка крепленого вина стоила столько же, сколько коробка конфет. Под осуждающими взглядами прохожих он быстро выпил всю бутылку из горлышка и сел в подошедший городской автобус. Город был залит солнечным светом, и в автобусе было тепло. Его быстро развело от сладкого спиртного.

«Детский дом!» – объявил динамик маршрутного транспорта. Улица с зелеными кустами куда-то плыла. Она то поднималась вверх, то начинала извиваться, как змея. Кирпичные стены детского дома парили в воздухе и издавали какой-то странный звон. В узком стеклянном проеме двери проходной лицо охранника показалось ему очень большим, и он в страхе остановился. Охранник что-то говорил и пугал полицией. Денег на штраф не было, да и полицейские обычно пьяных били. Мужчина, махнув рукой, пошел назад к остановке автобуса, к широкой пустой лавке, на которой можно полежать, отдохнуть от всех неприятностей жизни.

Бабушка достала из сумки пакет с пирожками.

– Кушай, твои любимые, с яблоками!

Катя сидела на лавке, весело болтая ногами, не достававшими до земли. Два пирожка она аккуратно завернула в желтую бумажную салфетку и положила в карман своего форменного сарафана.

– Нине, моей подруге! – Она помолчала и объяснила бабушке, доставшей из сумки банку с домашним компотом: – К ней никто не приезжает!

Бабушка помнила девочку-сироту, чья кровать была рядом с кроватью внучки. Катя надкусила сдобный пирожок и радостно спросила:

– А как там Васька и Зойка?

Большой полосатый кот Васька и белая игривая коза Зойка были лучшими друзьями в селе, куда привезли ее маленькой девочкой после смерти отца и матери. Васька был ласковый, спал в ногах и позволял себя носить на руках. Коза весело трясла головой и любила гулять вместе с девочкой за домом, по тихой проселочной дороге и в небольшой березовой роще, где воздух казался светящимся от белых стволов деревьев и солнечных лучей, падающих с неба сквозь зеленую листву. Бабушка поздоровалась с Елизаветой Соломоновной, севшей недалеко от них на свободную лавку, и ответила внучке:

– Я утром сказала коту: еду к Кате, от тебя привет передам. И Зойке сказала, что Катю увижу и скажу, что у вас все хорошо, и вы ее помните!

Девочка перестала жевать пирожок.

– А они что?

– А они посмотрели на меня очень внимательно, все поняли и как бы тоже просили тебе передать привет!

Внучка радостно улыбнулась и кивнула головой. Бабушка вспомнила прошлогоднее сырое лето. Она заболела, легла в больницу, а девочку сразу передали в детский дом. Ах, если бы не смерть сына и его жены! Как сразу на нее обрушились все горести, но теперь она чувствует себя лучше, и надо поговорить с внучкой о главном.

– Катенька! – Она заботливо дала ей второй пирожок, погладила по русой голове, с нежностью осмотрев ее тонкую шею и маленькую худую фигурку. – А ты не хочешь вернуться домой? Все вместе и будем жить!

Девочка задумалась, потом решительно подняла на старую женщину серые глаза.

– Здесь я учусь. Уроки вместе делаем, и Елизавета Соломоновна мне помогает.

Бабушка вздохнула. Она уже старая, сильно скучает без внучки.

– В селе тоже школа есть. Дети здесь все разные, есть и большие. Тебя обидеть могут.

– Нет, бабушка. Мы, девочки, ходим все вместе и с нами воспитательница. – Десятилетняя внучка очень старалась убедить бабушку, что ей хорошо и взяла ее за руку. – У меня друзья появились, я книги читаю.

Старая женщина аккуратно наливала компот в стеклянный стакан, который она тоже достала из сумки.

– Ну, как знаешь! Но я, Васька и Зойка очень по тебе скучаем. Кот спит только на твоем диване, а коза, как скажу про тебя, все головой кивает! Помнят они тебя и любят!

Катя молчала. Сладкие пирожки внезапно стали пресными и потеряли вкус. На глаза набежали слезы.

Они сидели молча, потом девочка с усилием произнесла:

– Учусь я хорошо. Вот класс закончу, и меня на целое лето домой отпустят. Мы сразу уедем!

Маленькая детская слеза, задрожав на реснице, капнула на щеку, и старая загорелая рука вытерла ее своим платком.

– Успокойся, осталось немного времени. Сразу сядем и поедем! – повторила она слова внучки. – Пей компот, вишневый! Помнишь два дерева около калитки? Снизу да с боков я всю вишню собрала, а на макушке дерева темно-красные остались. Мы с тобой все потом соберем!

Внучка повеселела, выпив душистый компот.

– А Зойке мы капустные листья дадим, и еще коза кочерыжки любит!

– Капусты я много посадила: до сарая и половина огорода. И насолим, и Зойке дадим!

Елизавета Соломоновна встала и пошла в здание. Здесь все нормально, а что там, в игровой комнате? Собирают ли мальчики конструктор из сборных деталей, читают книги или смотрят в окна на Павлика и Катю?

Девочек утром увезли в краеведческий музей. Религиозная благотворительная организация обещала провести подробную экскурсию и организовать для сирот чай с пирожными. Для детей это праздник, которых так мало в серой череде будней в пятиэтажном здании, огороженном забором.

Время шло. Незаметно наступили ранние сумерки. Яркий день грустно потемнел, успокоился и затих ветер. Листья деревьев устало замерли, поддерживая наступающий покой природы. Светлые сумерки сменились темными, перешли в ночь, которая как одеялом укрыла дом, детей с их странными, тяжелыми судьбами. Согревая и обещая, что завтра, в новый день, все будет по-другому: лучше и счастливее. Так как и должно быть в мире с голубым небом и большим солнцем, которое щедро светит для всех людей.

Елизавета Соломоновна внимательно осмотрела спящую палату девочек, поправила графин с водой на столе и тихо вышла из спальни, аккуратно закрыв за собой дверь. До выхода на пенсию оставалось совсем немного. Кадровик, директор и представитель городской мэрии дружно будут удивляться, качать головами и надолго запомнят ее трудовую книжку всего лишь с двумя записями: «Принята на работу», «Уволена с работы». Две записи с интервалом в тридцать пять лет.

Молодая выпускница педагогического училища пришла воспитателем в детский дом. Он заменил ей семью и своих детей. Забрал почти все свободное время, взамен наградив ее любовью маленьких и взрослых людей, проживающих в различных городах страны и присылающих поздравительные открытки. Разноцветные карточки из Москвы и Саратова, Хабаровска и Смоленска, поступающие еще несколько лет после ее смерти, племянница аккуратно будет складывать в деревянную шкатулку тети с ее фотографиями, медалью и почетным знаком «Отличник народного просвещения»…

Воспитательница зашла в кабинет дежурной медсестры. Темные ветви деревьев за окном, казалось, заглядывали в белый кабинет с никелированной медицинской посудой и деревянным топчаном – кроватью, накрытой белой простынею.

– Дети спят, я буду у себя в комнате, – устало сказала она медсестре, заполнявшей свои медицинские журналы.

Та выключила телевизор.

– Только что приходил вахтер, просил успокоительное. Этот родительский день – сплошная нервотрепка и взрослым, и детям. К Серову снова мать нетрезвая приходила. Так он с ней рядом все полдня и просидел! Почему таких матерей не лишают родительских прав?

Молодая женщина была уверена в своей строгой правоте, но пожилая только покачала головой. Лишить родительских прав любую женщину очень тяжело, особенно если в суде присутствуют ее дети. Они прощают матерям все. Материалы органов опеки и попечительства, показания соседей, жесткое заключение прокурора – все то, что юридически подводится к решению судьи, навсегда отделяющего их от пьяной неряшливо одетой женщины. В процессе на последний вопрос дети всегда отвечают «Нет!».

Начинают плакать, не желая больше ничего объяснять. Начинает плакать и мать, подчиняясь иным законам, которые невозможно записать в кодексе, изменить или отменить даже самым умным, всезнающим людям.

Объяснять было сложно, все устали. Сухо пожелав коллеге спокойной ночи, дежурная воспитательница пошла в свою комнату. Где-то далеко залаяла собака, и протарахтел трактор. Детский дом спал. Спали лиственницы во дворе. Охранник обошел все здание, осматривая темные окна спален и слабоосвещенные этажи коридоров.

– Кажется, все нормально, – сказал он негромко сам себе.

Камеры видеонаблюдения были включены, и он пошел на свой пост на проходной.

Лунный луч, осторожно заглянув в высокое окно палаты, скользнул по лицам спящих детей. Одна девочка недовольно сонно отвернулась к стене, другая накрылась одеялом. Кате снился сон. Она сидела на солнечной веранде старого бабушкиного дома и гладила по полосатой спине кота Ваську. в раскрытую дверь заглядывала коза Зойка. Ее большие глаза были веселы и полны задора. Зойка лукаво повела головой с рожками, как будто приглашала девочку на прогулку в прекрасный мир зеленого поля и огорода. Где летали бабочки, жужжали пчелы, а на грядках заманчиво дремали крупные головы белокочанной капусты.