Текст книги "Сборник рассказов. Том I. Пиратский клад"

Рассказ следователя

Я проигрывал вторую партию подряд. Шахматные фигуры редели на желтой доске с черными квадратами. Вот противник взял моего слона. Я вывел ладью под прикрытием пешки прямо на его ферзя. Однако соперник спокойно двинул своего белого коня прямо в центр черных фигур и спокойно объявил:

– Шах и мат!

Мне оставалось только развести руками и признать свое поражение, хотя до победы не хватало двух ходов. Да, сосед и старый приятель следователь Гавриленко был сильным противником. Мы познакомились давно, когда въезжали в только что построенный дом, пахнувший краской, известью и тем особенным духом новизны и чистоты, каким встречают вас больше многоэтажные дома. Или все это показалось от радости двум молодым мужчинам с женами и детьми, получившим государственные квартиры на одной лестничной площадке, напротив друг друга. Первые впечатления – самые верные. Крепкое мужское рукопожатие скрепило наше знакомство и вежливые соседские отношения, с годами перешедшие в ненавязчивую дружбу. Он работал следователем, и я, зная характер его профессии, никогда не расспрашивал об убийствах и тяжких преступлениях, которые ему приходилось расследовать. Семен Гавриленко редко вел со мной служебные разговоры, и нам вполне хватало дружеских тем: ремонт и техническое обслуживание автомобилей, дачные проблемы, рыбалка, дегустация различных сортов пива – все, о чем мужчины могут поговорить с большим удовольствием. После шахматного сражения приятно выпить чашку ароматного чая с лимоном. Жена уехала на выходной к своей матери, на другой конец Москвы, и чай я заваривал сам.

– Играли на коньяк! – напомнил мне следователь сугубо мужскую особенность общения.

Через минуту мы держали в руках широкие бокалы для бренди с ароматным напитком. Он, с видом знатока, ладонью свободной руки махнул от поверхности хрустального круга к своему носу.

– Настоящий и пахнет виноградом, а не сахарной пудрой, как многие европейские коньяки!

Я объяснил, что коньяк привожу с юга России. Винсовхоз старый, бережет свою репутацию. Коньячный спирт делает по всем правилам из сладкого степного урожая винограда, выдерживая его годами в дубовых бочках. Словом, по правилам: лучше меньше, да лучше!

– Сколько детективов! – удивился гость, рассматривая большой шкаф, заполненный книгами с разноцветными обложками.

Домашние любили незатейливое чтение с острым сюжетом и торжествующей справедливостью, о чем я весело и уведомил Семена.

– Торжествующей справедливостью… – задумчиво повторил он мою оценку событиям в книгах, – если бы так было и в жизни!

– А разве к работе следователя это не относится? – с долей юмора поинтересовался я, подавая ему чай и лимон.

– Относится, конечно относится! Иначе работа теряет свой нравственный смысл.

Мы выпили коньяк, закусив лимоном с сахаром. Следователь, поддерживая мое веселое настроение, предложил:

– Рассказать вам о самом необычном деле, которое я вел в начале девяностых годов прошлого века здесь, в Москве?

Семен иногда рассказывал мне о необычных делах. О деле двух любовников известной столичной поэтессы. Они втроем обсуждали новые стихи в ее квартире. Поссорились. Один любовник схватил и выбросил второго в окно. На допросах женщина молчала и курила длинные дамские сигареты, а оставшийся любовник уверял, что первый выпал в окно сам. Следователю пришлось взять спортивный снаряд, борцовскую тяжелую куклу и рассчитывать траекторию полета тела из окна пятого этажа и его падения на газон дома. Виновника убийства осудили, а невозмутимая поэтесса принесла Гавриленко в подарок книгу своих стихов.

Или дело известного артиста, прилетевшего после концерта из горячей точки. Протрезвевший в самолете мужчина обнаружил у себя в карманах куртки два блестящих никелированных пистолета с полным боекомплектом. На обеде офицеры пили с ним виски, обнимали и благодарили певца за то, что он не побоялся прилететь и спеть для них и солдат, ежеминутно рискующих жизнями. Сильные, мужественные люди в поведении обычно просты и непосредственны. Артист не помнил, подарили ему это оружие, или он его выпросил. Сдав полицейским и таможенникам опасные сувениры, он, с облегчением вздохнув, открыл чемодан с личными вещами для проверки. Не тут-то было! Сверху рубашек, трусов и носков аккуратно лежал большой французский револьвер «Магнум» в кожаной кобуре. Как он оказался в чемодане – никто не знал.

Дела были интересные, но самое необычное! Такого еще не было! Я аккуратно убрал со стола коробку с шахматами и приготовился слушать. Гавриленко слегка потер пальцами лоб – старая привычка, перед тем как собраться с мыслями – отодвинул пустой бокал, почему-то с улыбкой посмотрев на детективы за стеклянной дверцей шкафа.

– В девяностых годах я работал следователем в одной из центральных районных прокуратур города Москвы. Время было тяжелое, почти еженедельно в нашем районе происходило убийство. Бытовые причины, драка на кухне, алкоголизм, неосторожность, стали все чаще вытесняться заказными преступлениями, связанными с переделом собственности, невозвращением денег и кредитов. Словом, вещами, которых мы раньше не знали. Преступлениями нового общества, в котором мы проживали. Я очень удивился, когда по телефону дежурный районного управления милиции попросил меня приехать на место происшествия в старинный дом тихого московского переулка. Никуда ехать я не собирался! «Умерла пожилая женщина. Обычная смерть от болезни в старости. Все вопросы к участковому милиции!»

Однако на том конце телефонного провода офицер милиции со мной не соглашался, и его доводы я не мог оспорить: «Соседи слышали ее крики, звук разбитой посуды и вызвали полицию. Наш сыщик и криминалист нашли в комнате осколки хрустальной вазы, брошенной хозяйкой квартиры перед смертью в дверь. Криминалист обнаружил следы мужской обуви на полу в коридоре и в комнате умершей. Очень странно, что нигде нет посторонних отпечатков пальцев! Подозрение на убийство».

Пришлось ехать. Старинный красивый особняк стоял в тени деревьев почти в центре Москвы. Столетние дубы и лиственницы закрывали четыре этажа дома. Умершая проживала в большой трехкомнатной квартире с камином, на втором этаже. Ажурная решетка балкона, пол из темного мореного дуба, бронзовые замки и ручки дверей обращали на себя внимание старым буржуазным вкусом, невозможным в стране типового строительства. Особенно удивлял камин, с декоративными фигурами, кафельной позолотой и медной сеткой. В доме было централизованное отопление, но камин, капризное чудо девятнадцатого века, ломать не стали. Так он и остался в комнате. Для красоты.

Я начал составлять протокол осмотра места происшествия, попутно спросив у врача скорой помощи о возможных причинах смерти семидесятилетней хозяйки квартиры.

«Инфаркт, каких-либо следов постороннего воздействия на ее теле нет. Подробно скажет судебно-медицинская экспертиза», – объяснил мне врач.

Удивил криминалист. Он дважды прополз по полу и сделал для меня неутешительный вывод: «К ней никто не подходил. Следы мужских туфель в коридоре, около двери и вот этого стула, который я забираю для исследования микрочастиц наложения на сидение. Вызванная дочь проверила ящики секретера, посмотрела в шкафу и нашла все деньги, ценности и золотые украшения матери. Ничего не пропало».

«Что же здесь произошло?» – вопросов у меня прибавлялось все больше и больше.

Гавриленко сделал глоток чая и продолжил свой рассказ:

– Следователь всегда проверяет несколько версий. Вечером в служебном кабинете я наметил проверку неприязненных взаимоотношений умершей с родственниками, соседями. Учел появление маньяка и сумасшедшего. Не исключил и последний, медицинский фактор смерти.

«Ты соседей и дочь с внуками получше проверь, – посоветовал начальник, подписывая план оперативно-следственных мероприятий, – знаю я эту чистую столичную публику! Лицемер на лицемере. Жадные все и крохоборы! Только не затягивай со следствием, у нас других нераскрытых много. Через месяц придут практиканты из университета, одного тебе дам на две недели, а пока крутись сам!»

Следователь к тому времени я был опытный и настоял на создании следственной группы, где каждый занимался своим делом. Оперуполномоченный Алехин вместе с участковым должны были определить все связи умершей женщины, ее друзей и врагов. Я занялся соседями и домоуправлением. Районный нотариус согласилась со мной встретиться, но только вместе с дочерью, наследницей по завещанию. Мы втроем сели в кабинете, моя коллега-юрист была категорична: «Пусть все скажет дочь!»

Женщина рассказала, что текст завещания был составлен открыто, в присутствии нотариуса. Та подтвердила: «Я не могу раскрывать тайну и текст завещания раньше времени, но не отрицаю показания дочери умершей».

Два коротких протокола легли в дело. Квартира была приватизирована и включена в наследственное имущество. Подробные показания дала соседка. Нет, пожилая женщина ни с кем не общалась и с трудом передвигалась по квартире. Внуки? Допрос молодых мужчин не прояснил. Это были обычные успешные люди, без проблем в жизни. У обоих в день смерти было алиби. В мистику я не верил, но стал плохо спать по ночам. Впервые в моей работе было такое дело: ни одной зацепки, ни одного доказательства! Вечерами дома я читал наш специальный журнал «Следственная практика». Десятки раскрытых, расследованных убийств. Аналогии с моим примером нет. Очень многое можно узнать исходя из принципа «Кому это выгодно?». Такого подозреваемого у меня не было. Участковый и дружинники отрицали наличие в районе маньяка. Я допросил два десятка человек. Результата не было. Мы с оперуполномоченным все время рисовали логические схемы взаимоотношений знакомых и родственников – мимо! Судебно-медицинский эксперт подтвердил первичный диагноз врача скорой – обширный инфаркт. Но находился ли он в причинной связи с визитером в день смерти, сказать не мог.

Начальник вытирал пот со лба. Я был пятый следователь за день, с которым он обсуждал ход следствия по уголовному делу. Он кивал головой, пока я докладывал обо всех проверенных мною направлениях плана: «Здесь какая-то парадоксальность. Мотив, цель – все отлетает в сторону. – Мужчина устало откинулся на спинку кресла, задумался». – «По-моему, ответ здесь где-то рядом, ближе, чем мы думаем!»

Шеф показал мне на холодильник: «Налей-ка нам по стакану нарзана. Стаканы в шкафу, на второй полке. Ну и жара сегодня! – Дело лежало перед ним на столе грудой бесполезных бумаг. И пустоты. – А что криминалисты? Там же две экспертизы!» – «Следы обычные, мужские, сорок второго размера. Микрочастицы показали пыль и траву. Пальцев нет. Эх, если бы была у нас в тот день собака!» – «А лучше был бы у нас ее последний гость», – с юмором парировал начальник.

Мне было не до смеха. Три нераскрытых убийства за два месяца. Так можно дойти и до неполного служебного соответствия! Мой грозный командир понимал мое состояние. «Трава? А что за трава?» – «Обычная, с улиц. Такой много и около дома, и на дороге, рядом с домом». – «А пыль?» – «Тоже уличная, не домашняя».

Его взгляд пронизывал меня насквозь. Тридцать лет на следствии, десятки грамот и ценных подарков от руководства. «А у нас с тобой тоже брюки в пыли?» – «Микрочастицы, наверно, имеются, – механически ответил я, но новая мысль искрой пролетела в моей голове, и я удивленно уставился на пожилое, усталое лицо напротив. – Неужели?» – «Вот-вот! – удовлетворенно подтвердил шеф мою догадку. – Покрути-ка ты дворника с этого участка, либо лицо, его заменяющее. А срок следствия, – он вздохнул, – придется продлить! Активизируйся!»

Санкцию на обыск я получил быстро. Дворник, мужчина послепенсионного возраста, проживал в подвале, около черного входа с обратной стороны дома. Две большие теплые комнаты, оклеенные обоями, были очень уютными. Меня удивило, что помещение было жилым с момента постройки дома. Оно планировалось для семьи швейцара или дворника. Только вид из окна был неважный: на ноги пешеходов и колеса автомобилей. Жена его гостила у дочери на даче все лето. Сын работал и жил в Подмосковье. Обыск ничего не дал. Я только изъял его рабочую форму одежды и резиновый фартук.

«Иванов, через три дня ко мне на допрос!» – строго сказал я пожилому мужчине, вручая повестку в прокуратуру. Посадить его в камеру было рискованно. Диабетики требуют специального обращения, врача. Да куда он денется, а я за эти дни все на него соберу, и допрос будет проведен со знанием необходимых обстоятельств! «Я буду у вас, – ответил он мне, – мне нечего скрывать, я никого не убивал».

Через день торжествующий криминалист вручил мне заключение экспертизы. Частицы на стуле и с его брюк совпадали полностью. Можно было радоваться, дело раскрыто. Однако что-то останавливало меня. Я видел много преступников, и необъяснимое, свое профессиональное, подсказывало мне, что он – не убийца. Всю жизнь проработал на одном месте. Не пил и не курил. Через день мои мысли подтвердил и оперуполномоченный Алехин у меня в кабинете. Все версии по плану мы отработали.

«Нет, не он! Нигде на учетах не состоит. Характеризуется по работе положительно, завтра принесут. Ни с кем никогда не ссорился. У нас в управлении на него ничего нет, больше всего удивлен участковый, он его знает более десяти лет! – Опер с наслаждением вытянул ноги. – У нас в конторе уверены – убийства не было. Помнишь, следов-то в комнате нет! Паркет сиял от мастики!»

Это был сильный факт, его не обойдешь, но чего-то капитан Алехин так заговорил? «Ты что, в адвокаты собираешься?» – «Суди сам, мы ничего у него не нашли, с умершей он не ссорился и ранее никогда не ругался. Да и что может быть общего у бывшей партийной бюрократки и этого работяги? Нет, Семен, здесь медицинский фактор. Допросить его надо, и я бы закрыл это дело». – «А это решать не тебе», – сухо сказал я милиционеру. Он не обиделся. «Симпатичный дядька. Антиквариат собирает. Во второй комнате, на полке, я у него нашел старинные книги, альбом с пасхальными открытками почти столетней давности. Просмотрел книги и нашел договор, тоже древний, о покупке этого дома каким-то дворянином. Спрашиваю: это что? Отвечает: «Нашел в мусорнике, храню как историческую реликвию!»»

Он встал, прощаясь, в милиции у него было много работы. Скорее из любопытства, я спросил его, когда он взялся за ручку двери: а как фамилия дворянина? «Мещерский», – прозвучало на прощание из открытого выхода в коридор.

Да, дело надо прекращать. Допрошу пенсионера подробно, ничего нового он мне не скажет. Два дня занимался другими делами, провел несколько очных ставок, назначил пять экспертиз. Нераскрытое убийство – холодная глыба льда – таяло, трещало по швам. У меня появилось сразу двое подозреваемых. Потому-то и появление дворника Иванова в коридоре с повесткой в руке я расценил как последнюю формальность. Допрос на пару листов, постановление о прекращении дела на трех листах. Мне даже стало неловко пред стариком. Ладно, пошутили, поговорили, расстанемся, как два нормальных человека. Мало ли у кого пред смертью возникает эмоциональная вспышка, галлюцинация с бросанием посуды! Я пригласил в свой кабинет: «Садитесь, князь Мещерский, – спокойно и вежливо сказал я дворнику, указывая на стул пред своим столом, – поговорим откровенно. Я жду!»

Это старый следственный прием, но примененный в шутку. Теперь небольшая пауза и пристальный взгляд прямо в глаза собеседнику. Через минуту я рассмеюсь и скажу, что дело окончено. Зачем пугать пенсионера? Мой допрашиваемый спокойно сел, и его ответ прозвучал как гром среди ясного неба: «Думал, что ваш милиционер глупее. Хорошо, признаюсь. Я внук князя Мещерского, последнего хозяина дома. Но партийно советскую старуху я не убивал. Понимаю, для вас мои слова ничего не значат, но я в Бога верю и на преступление не пойду!»

Мне понадобилась вся моя сила воли и выдержка, чтобы, не изменяя выражение лица, сухо ответить: «Продолжайте, я слушаю!»

Дворник смотрел на меня. По возрасту я подходил ему в сыновья. Поэтому не грубил, не «тыкал» пенсионеру и не делал много того, что нам, к сожалению, приходится делать. Видимо, мои приличные манеры и послужили причиной его откровенности: «Ваши предки были дворянами?» – «Нет, – ответил я, – крестьяне из Полтавы, пахали землю, и я ими горжусь!» – «Очень достойный ответ!»

Потомок древнего дворянского рода вздохнул, будто снимая с груди тяжелый, невидимый груз, и заговорил. Я слушал молча, не прерывая.

«В начале века мой дед князь Мещерский, крупный петербургский чиновник, купил этот дом в Москве для своей семьи. В 1912 году он вышел в отставку и переехал с женой и сыном, моим отцом, во вторую столицу России. Земли и имений дед не имел, жил на пенсию, сдавая половину дома жильцам. Отец учился в гимназии, бабушка состояла в различных благотворительных обществах. Так было до революции. В восемнадцатом году все спокойствие, добродетель и привычный уклад жизни полетели в пропасть безумия. К власти пришли большевики. – Он вытер рукой вспотевший лоб и продолжил: – Сейчас это называется коротко, по-научному «внесудебные расправы». А в жизни приходила группа представителей новой власти, один во всем черном, как из ада. Заходят во двор или в подъезд и кричат: «Где хозяин, где хозяин?»

Выходит домовладелец. Его расстреливают в упор или вешают около дома. Все происходит в присутствии детей и родственников. Два дня трупы запрещается убирать – чтобы все видели! Деда расстреляли на глазах у жены и подростка-гимназиста. В доме напротив хозяина, старого полковника, повесили во дворе. Еще один хозяин дома, дальше по улице, мертвый лежал около порога своего высокого крыльца. Через несколько дней бабушка, похоронив мужа, бросив все и взяв с собой сына и свои драгоценности, уехала в Сибирь, к дальним родственникам. Денег от продажи колец и серег хватило, чтобы купить маленький дом на окраине сибирского города, прожить несколько лет. Отца, как дворянина, не брали на хорошую работу. Учиться в университете тоже было нельзя. Он стал бухгалтером, женился на учительнице начальных классов и по совету своей мамы сменил фамилию. Так я стал Ивановым.

Окраина города. Грязная, с пьяными горожанами. С песней под гармошку:

А ты, моя Маруся!

А ты меня не бойся!

А тебя не брошу!

А ты не беспокойся!

Прошло детство и отрочество. За отцом пришли весной 41-го года, ночью. Три сотрудника НКВД перерыли весь наш маленький деревянный дом. Но коробка с дедушкиными орденами и договором-купчей крепостью на владение московским домом мною еще раньше предусмотрительно была закопана в землю, под дровами сарая. Не нашли. «… фамилию поменял! Думал, мы тебя не достанем», – с ненавистью сказал отцу молодой сержант с синими петлицами.

Мне было четырнадцать лет».

Дворник двумя руками взялся за голову, от воспоминаний перехватило дыхание. Я молча налил ему стакан кипяченой воды из графина на столе. Он с благодарностью кивнул, немного выпив.

«На прощание, уходя в вечность, отец обнял меня и сказал по-французски: «Прощай, мой милый, береги себя и маму. Будь счастлив». – «Что ты сказал, гад?» – подскочил второй чекист.

Еще немного и он начал бы бить арестованного прямо в комнате. Почти парализованными губами я повторил слова папы по-русски. Из комсомола меня исключили как сына врага народа. А теперь скажите, какую опасность для государства представлял тихий, рядовой бухгалтер, по воскресеньям молящийся в церкви?» – Он побледнел. Но мое самолюбие следователя, представителя власти, не позволяло со всем соглашаться. Я прервал дворника: «После смерти Сталина многие граждане были реабилитированы и восстановлены в правах! Почему вы не пошли по законному пути?» Он горько рассмеялся мне в лицо: «По какому пути? Кто вернет мне расстрелянных деда и отца? Я, сын врага народа, не мог учиться ни в одном учебном заведении. На работу меня могли взять только на обычный завод или фабрику. После армии я, собрав свою память, несколько книг, приехал в Москву, нашел наш дом и устроился дворником, взяв сразу два участка.

Через год освободился подвал, и я с беременной женой, тоже работницей домоуправления, вселился в свое родовое гнездо. Никто не знал всей правды. Я не мог уйти из дома и прожил там всю жизнь. Четырехэтажное здание занимала партийно-советская элита. Жизнь в центре старой Москвы, тихий переулок, вековые деревья. Слуги народа ценили буржуазные удобства больших комнат с дубовым паркетом, разноцветный свет стеклянных синих и красных витражей окон подъезда, мраморную лестницу. А немецкая сантехника прослужила почти семьдесят лет. Знали бы они, кто им подметал двор и поливал цветы на клумбах. С кем они снисходительно здоровались десятки лет!

Но вот власть коммунистов рухнула. Вслед за СССР коммунисты, как нечистая сила, исчезли из власти в десятках стран. Я внимательно читал все газеты и ждал, что скоро вернут собственность прежним хозяевам или их потомкам. Так правильно поступили в странах Прибалтики, в странах Восточной Европы, но не в России. Сын, учитель истории, написал несколько писем в законодательные органы власти и даже в Администрацию президента страны. Хорошо, нельзя претендовать на землю и заводы, но отдайте дома и усадьбы наследникам тех, у кого вы все отняли в революцию. Все полученные ответы были примерно одинаковы. Данные вопросы не рассматриваются из-за большого срока исторической давности. Они могут поколебать сложившийся хрупкий мир гражданского общества!

Все стало понятно. Возвращенный двуглавый орел и государственный флаг Российской империи ничем не доказывали новизну государства. У власти оставались те же коммунисты, вовремя записавшиеся в демократы. Не произошла смена идеологии, она лишь видоизменилась. Посмотрите, молодежь мечтает уехать из страны в более передовые страны. Бизнесмен прячет деньги за границей, потому что знает – нет уважения к частной собственности. Здесь могут только отнимать или все продавать за взятки. Я, старый человек, сомневаюсь, а есть ли у страны будущее? Впрочем, ладно. По существу нашей встречи.

В тот день она позвонила мне домой и попросила выбросить большой пакет с мусором из квартиры. Ходила она плохо, и мне стало ее жалко. Дочь приезжала редко, больше звонила, как многие дети в городе.

«Садись, Петя, – пригласила она меня сесть у порога комнаты, где любила читать моя бабушка. Видно, что ей было скучно и хотелось поговорить. – Ты свой подвал приватизировал? Я тоже приватизировала квартиру. Теперь можно ее продать, купить дом в Болгарии». – «А почему можно продать чужое?» Она не поняла и переспросила: «Как это, «чужое»?» – «А так, – ответил я, – этот дом был отнят у владельца в революцию, но остались его потомки. По правде и по совести, им и надо вернуть наследство». – «Да… – она махнула рукой. – Потомки развеялись по свету белому. Где их искать? в Париже? в Австралии?» – «Ошибаетесь, очень многие в России, имеют документы, настоящие, с царским орлом! к которому вы примазались!» – «Ах ты, белогвардейская рожа, жаль, что вас до конца всех не расстреляли!» – она загоралась гневом, губы тряслись. Я встал. Как все это было мне знакомо!

«Вот чего-чего, а расстреливать вы умели! Дорасстреливались – страну развалили. И дальше развалите. На коррупции, на воровстве Россию не удержишь!» – «Вон, вон!» – закричала она в бешенстве, хватая хрустальную вазу со стола. Я успел уйти, грохот и звон разбитой посуды услышал уже за дверью».

Вот это допрос! У любого следователя допрашиваемый – неравноценный собеседник. Я грубо прервал его: «А откуда вы знаете, что будет в будущем? Вы что, оракул?» Он даже не пытался со мной спорить: «Я не оракул, я – дворник! В стране шла дикая приватизация и бандитские разборки за собственность. Заводы, металлургические комбинаты приобретались на залоговых аукционах, за государственные кредиты, которые потом безвозмездно списывались. Мы в семье получили три ваучера – часть общегосударственной собственности. Ваучеры я сдал в инвестиционный фонд, который тихо и благополучно развалился».

Дворник был прав. Но я не экономист и не политик. Я следователь и моя задача – найти преступника и предать его суду. А было ли здесь убийство, и виноват ли мой новый подозреваемый? Был ли у него умысел убить эту вредную старуху? Нет, даже косвенного не было. Мог ли он предполагать, что его разговор вызовет такой стресс? Тоже нет. Какую статью Уголовного кодекса мне ему вменять, на чем строить обвинение? Иванов смотрел в окно. Потомок древнего дворянского рода, чьи предки пришли на Русь из Золотой Орды, не волновался и не боялся меня, облеченного властью человека. Не записывать же в протокол эту невероятную историю! Но надо еще кое-что уточнить, и я решился: «А почему на дверной ручке, на стуле нет ваших отпечатков пальцев, стерли?» Он достал из кармана казенные дерматиновые перчатки рабочего. «Работаю я в них, выдают в домоуправлении. В тот день я подметал улицу, зашел домой и поднялся к ней за мусором. Все время перчатки я с рук не снимал. Они удобные, не мешают».

На экране компьютера светился бланк протокола допроса свидетеля, который я быстро заполнял, исключив из него всю историческую составляющую и классовый диалог. Иванов прочитал, аккуратно расписался на каждой странице и тихо спросил меня: «Я свободен?»

Утром я принес том уголовного дела шефу. Хмыкнув, он написал «Согласен» и недовольно подвел итог: «Сколько времени потеряли!»

В коридоре зазвонил телефон. Жена Гавриленко просила позвать его к трубке. Через некоторое время Семен, поговорив кратко с супругой, – «Да-да, понятно, хорошо, ясно, скажу!» – положил трубку на телефон и обратился ко мне с предложением:

– Жена приглашает нас обоих на ужин. Сделала вареники с вишнями. Пойдемте, дружище, что вам здесь одному сидеть?

Через несколько месяцев он оформил пенсию, продал квартиру и вернулся на свою историческую Родину. Тихий зеленый сельский район Полтавской области Украины. Мы и сейчас изредка перезваниваемся, поздравляя друг друга с днем рождения, Новым годом и просто по случаю.

Эта история была бы неполной, если бы несколько лет назад я случайно не оказался в переулке, о котором мне рассказывал Семен Гавриленко. Я вспомнил номер дома, прошел дальше по дороге и увидел его, в тени вековых деревьев, как аккуратного старичка в городском парке на отдыхе. Скульптуры и барельефы из камня не пострадали. Входная дверь и рамы окон были заменены на современные, но цветные витражи межэтажных окон уцелели. Балконы и ажурные сетки были покрашены светлой краской. Я подошел ближе по мягкой земле, усыпанной желтыми и красными листьями, приветами московского сентября. Черно-золотая вывеска свидетельствовала, что во всем доме расположился какой-то банк. Сбоку, на служебной стоянке, стояло несколько машин. Я сел на маленькую лавочку напротив железной двери с двумя видеокамерами. Странный банк. Половина окон в здании закрыто длинными белыми полосками жалюзи. К дому никто не подходил, и из него никто не выходил.

Я просидел почти два часа, но ни разу дверь не открывалась. Из подъезда не вышел посыльный, а в помещение не зашел ни один человек. В Москве много тихих мрачных офисов. Чем занимаются сидящие там люди? Почему они угрюмы и неразговорчивы? У меня обостренное чувство на присутствие сил зла, и сидеть напротив банка больше не хотелось. Но где же подвал, где жил дворник? Черный ход, как и парадный, был также наглухо закрыт, а два полукруглых больших окна подвала закрыты железными решетками. Задний двор дома был покрыт асфальтом и огорожен. За всем серым пейзажем холода и пустоты мрачно следила камера наружного наблюдения. Не хватало только колючей проволоки и вышки с часовым.

Больше смотреть было нечего. Я прошел по дороге переулка к Тверской улице, но вдруг почему-то оглянулся на молчаливого свидетеля драмы прошлого века. Яркое солнце ранней осени, сквозь поредевшую листву и ветви деревьев, заливало старинный особняк веселым золотым светом, как будто старалось согреть и ободрить его. Барельефы с античными героями зримо и выпукло виднелись под крышей. Каменные скульптуры на фасаде провожали меня добрыми, теплыми взглядами. Я не удержался, на прощание махнул рукой дому, перешел автомобильную дорогу и поспешил по своим человеческим делам к ближайшей станции метро.