Текст книги "Трофим и Изольда"

Третья глава
Кот Бобик и другие

1.

Отсюда крестом уходят четыре дороги, разрезая огромный город на северную часть, юг, восток и запад. По углам на бетонных фундаментах стоят усечённые пирамиды, облицованные мрамором и украшенные чугунной решёткой. Грани пирамид остры как ножи, а над ними высоко в небе горят стеклянные шары, заливая перекрёсток светом ярче солнечного.

Здесь опять встретились Трофим и Изольда – в толпе. Каждый увидел другого и фонари в небе погасли, но в ту же секунду мир осветился заново. Они уверяли, что было именно так, хотя никто ничего не заметил и я тоже не знаю, как всё было. И почему случилось всё остальное, тоже не знаю. Массовые любовные напитки так долго не действуют, если не добавлять снова и снова. Склонности же к регулярному потреблению ни Трофим, ни, тем более, жена Марка Самойловича не имели, потому объяснить ничего не берусь, а, в лучших литературных традициях, свидетельствую беспристрастно. Как уже сказано выше.

Они сняли дешёвое жильё в пригороде. Кособокий домишко состоял всего из двух комнат, зато каждая имела собственный выход во двор и даже отдельное крыльцо. Двор назывался садом, хотя кроме травы и лопухов там ничего не росло. Трава была высокая и пышная, лопухи ещё выше и ещё пышнее. Дважды в день перед левым, хозяйским крыльцом появлялся кот. Звали его Бобик, хотя был он именно кот, а вовсе никакая не собака. Рыжий как огонь кот без хвоста и уха, потерянных в бою.

Считалось, что он живёт в левой хозяйской половине, но дома Бобик бывал редко, зато рыжие котята постоянно рождались в окрестностях. Однако утром и ешё раз под вечер непременно возникал между лопухов, садился на траву и молча смотрел на дверь. Похоже, взгляд его имел гипнотическую силу: стоило ему так посидеть, хозяйка, баба Марьяна, выходила на крыльцо. Увидав её, Бобик начинал орать. То есть он, конечно, мяукал, но так громко и требовательно, что стоял во дворе непрерывный крик.

– Заткнись! – говорила баба Марьяна с ненавистью. – Сколько раз тебе говорено, заткнись! Ты не мой кот, ты уличный шлёндра, весь в покойного хозяина, земля ему пухом! Когда что-нибудь остаётся, мне не жалко. А нет, так уходи. Не мой ты кот! – И она скрывалась в комнате.

Бобик с ней не соглашался. Он считал себя котом бабы Марьяны со всеми, отсюда вытекающими, льготами. Гулянье гуляньем, а дом есть дом и дома должны кормить. Он в это верил и продолжал сидеть, всё также глядя на дверь. Наверное, и сквозь стену чувствовала этот взгляд баба Марьяна, потому что вскоре снова появлялась и Бобик снова орал громко и требовательно.

– Говорю же, не мой ты кот! – повторяла баба Марьяна. – Уличный ты. Пошёл вон.

Бобик не понимал, как она может так думать?! И видимо был прав: через несколько минут хозяйка несла съестное.

Благодарности не удостаивал, принимая всё как должное. Предпочитал мясо, но и от другого не отказывался. У жильцов и соседей тоже брал, но там вёл себя тихо и только заглядывал в глаза. Баба Марьяна ругала его попрошайкой, ответа, однако, не было. Если б и умел говорить Бобик, вряд ли бы счёл нужным: чего талдычить всю жизнь одно и то же? Старел он уже, и хозяйка была стара, и все их претензии друг к другу тоже были стары и неизменны. Таким же старым был пузатый комод в комнате, куда Бобик заходил иногда, скорее всего из вежливости. И обеденный стол на выгнутых ножках. И даже запах нафталина был застарелым, как всё вокруг.

Половина домика сдавалась жильцам. Комната и в коридорчике подобие кухни: шкаф для посуды, полка, газовая плитка «Турист». Не чуждая житейской мудрости, хозяйка считала бытовую независимость залогом хороших отношений. Квартиранты давали ощутимую прибавку к небольшой зарплате, а теперь к пенсии, совсем уже маленькой. Гордилась, однако же, тем, что ничего никому не должна.

Изольда пришла сюда в старом школьном платьице, не заглянув на прощанье в объёмистый шкаф комфортабельной квартиры. Она снова чувствовала себя девчонкой из лодочки-качалки. Так же билось её сердце, и подгибались колени в присутствии длинного костлявого Трофима с отросшей заново бородой, теперь ещё более густой и красивой. Ноги никогда не подгибались при Марике – уверенном и элегантном. Теперь она работала не из любопытства, а по необходимости. Места зубного техника не нашлось, и её пока устроили в регистратуру поликлиники. Заработок был маленький, рабочий день начинался рано. Трофим, проводив её, долго скучал в коридорах цирка, ожидая репетиции. Днём они встречались и шли в столовую. Стояли в очереди, грузили подносы едой, искали столик, не слишком заваленный объедками. Изольда уверяла, что в столовой ей нравится, и лучше было верить, раз нельзя что-то изменить. Ей и в самом деле нравилось. Не столовая, конечно, а присутствие Трофима. Её собственного Трофима. Лучшего Трофима на свете. Борода и в самом деле стала гуще. Не верите? Честное слово. И потом... эта чудесная дрожь в коленях! После обеда Трофим шёл в цирк, а она возвращалась в поликлинику. Смотреть каждый день одну и ту же программу скучно и вечером она была дома. Там, где живут двое, всегда найдётся дело. Убрать в комнате для Трофима, пришить пуговицу к рубашке Трофима, сварить сардельки, а то и картошку поджарить к приходу Трофима! А он, едва заканчивался «парад-алле», спешил к выходу, не забыв, однако, купить лакомство в буфете или цветок по дороге. Заранее припасти дешёвую игрушку. Это была их игра – в подарки. От автобуса Трофим чаще всего бежал.

В тот вечер он купил гвоздику. Головку её, как брыжжи, окружали зелёные листья. На крыльцо Трофим вступил медленно и церемонно, неся гвоздику перед собой. Обойдённый вниманием Бобик, посмотрел грустно и даже мяукнул. Обычно, заслышав скрип ступеней, Изольда открывала дверь навстречу. Трофим подождал на крыльце. Придумал пышную фразу: «О, ты, которая не услышала шагов любимого мужа!..» – дальше можно было положиться на интуицию. Открыл дверь, шагнул. «О ты, которая не...»

Перед ним сидел дядя Марик. На старомодном «венском» стуле с гнутой спинкой, отодвинутом к середине комнаты. Стулья, конечно, были «ретро», но баба Марьяна о том не догадывалась, просто новая мебель была ей не по карману. Дядя Марик сидел, упершись локтями в колени и положив подбородок на кулаки.

Рука с гвоздикой опустилась не сразу и, почему-то, в два движения, будто застряла на половине дороги. Пальцы мяли цветок, и лепестки сыпались на пол. О чём Изольда говорила с дядей? Если она уходит, почему дядя так угрюм? Сборов не видно, а что ей собирать? Изольда сидела в углу, и лицо у неё было испуганное.

Марик встал. Наклонив головы, дядя и племянник смотрели друг другу в глаза. Дядя был смугл, темноволос, племянник рус, даже рыжеват, но сходство ясно виделось: крупные черты, широкие брови, сросшиеся на переносице, одинаковый разрез глаз, карих у Марика и серых у Трофима. Оба рослые, но старший уже тяжелел, что не мешало мощному развороту плеч, Трофим ещё мослаковат и даже голенаст, как будто, юношеская нескладность не совсем исчезла. Плечи широкие, но тонковаты. Руки у обоих тяжёлые и в кистях большие. У каждого на кисти родинка, но у Марка на правой руке, а у Трофима на левой. Слышалось дыхание – тяжёлое Марка и прерывистое Трофима.

– Не трогай его! – Изольда закричала, как зазвенела. – Не смей трогать его! Он мой муж! – Непонятно было, кто именно муж и оценить комедийный момент ситуации тоже было некому. Изольда рванулась из угла, стала рядом с Трофимом и опять крикнула, теперь уже прямо в лицо Марку: – Не спей трогать его! Уходи отсюда! Уходи!

Изольда говорит дяде Марику «ты»!

Марк повернулся к ней.

– Шлюха, – сказал он и вдруг, сорвавшись, тоже закричал, – шлюха! Дрянь! – и ударил её ладонью по щеке. Изольда шатнулась, и в тот же миг Трофим бросился на дядю. Размахнулся, но тяжёлый кулак родственника прервал его рыцарственный порыв. Удар пришёлся «под дых» и второй в лицо, а куда попал третий, он уже вспомнить не мог. Не видел и как Изольда, в истерике царапая ногтями щёки Марика, толкала его в дверь, а дядя нелепо махал руками, стараясь защититься, но почему-то боясь опять ударить её и пятился, пятился в дверь, а выйдя, прислонился к шаткому забору и долго стоял, прижимаясь лицом к доскам.

Придумали падение с лестницы. Врач удивился: «На нос?», – но справку выдал. Бытовая травма первые пять дней не оплачивалась, и ему лень было вникать в суть дела: нос, щека и бровь почти слились, глаз смотрит как пулемёт в амбразуру. С таким лицом в оркестре сидеть нельзя. И в цирк Трофим принёс ту же легенду. Никто не усомнился, но лабухам показалось скучновато и тут же они сочинили смешную историю, будто на самом деле Трофима избил ревнивый муж его подружки. Наперебой выдумывали подробности и вместе хохотали. Трофим хохотал громче всех.

Риторический вопрос, что хуже: ветер в голове или ветер на улице? Диалектический ответ – всё зависит от времени, места и обстоятельств. Обстоятельства же таковы, двадцать лет от роду, любовь, от которой кровь, будто бы, течёт быстрее, румяня щёки и вызывая жар, но если б этот жар спасал от мороза! С ветром. В лёгком, старом пальтишке Изольда грелась древнейшим способом, а именно бегала, вместо того чтобы ходить. Завидовала толстым стёганкам дворников. Половину заработка тратили они на жильё, изредка хотелось в кино, а ещё надо было есть! Хотя бы два раза в день. Но лучше всё-таки три раза. Может быть правы французы, утверждая, что Наполеона победила не русская армия, а русская зима?

И тут в дверь постучала тётя Броня. Вошла и положила на стул большой свёрток. Поцеловала Изольду, поздоровалась с Трофимом, заговорила о житье и бытье.. Уходя, заметила небрежно: «Я принесла твою шубу. Мороз уже, сама видишь! – можно было подумать, что шубу она забрала из химической чистки. – Сапоги тоже» – сказала тётя уже совсем небрежно и вышла, не дав им времени хотя бы для одного вопроса...

Трофим с Изольдой смотрели друг на друга. И шуба, и сапоги, бесспорно, принадлежали Изольде. Куплены были по её мерке, вкусу и даже, в какой-то мере, за её деньги: ведь Марик намекал, шутя, что с её помощью стал зарабатывать больше. Неизвестно, правда, насколько больше. Точных цифр доктор вообще не любил. Но куплено это мужем. И осталось в квартире, из которой Изольда ушла навсегда. Совершенно непонятно... то есть, наоборот, абсолютно ясно, что, без ведома хозяина квартиры вещи не могли попасть к тёте Броне.

Трофиму хотелось запустить свёртком в тётушку. Жаль, что в нём шуба, а не утюг. Воображал утюги – разные, но только большие и, наконец, почти чувствовал в руке не электрический, а угольный портновский, докрасна раскалённый.. Желание было невыполнимо и от этого разгоралось ещё сильнее. Ощущая вес и жар утюга, он страдал от мысли, что мечта мечтой останется. Пусть Изольда вернёт шубу! А взамен? Пальто за последние деньги. И что это будет за пальто?! Нет, он не имеет права. Пусть вернёт сама. Если захочет. Хоть бы захотела! До сих пор в их жизни всё принадлежало только им. Будто прошлого не существовало. Не надо этой шубы! Но не он должен так решить.

Пора было в постель, и это пока снимало в их жизни все проблемы. Проснулись оба с мыслью о шубе, но разговора опять не было. А когда Трофим вернулся из ближней лавки, стул уже опустел. В углу сверкали жёлтой кожей высокие финские сапоги, а Изольда смотрела в сторону и даже в автобусе чуть отвернулась.

Регистратура ахнула. Изольда выпрямилась и на губах заиграла улыбка. Оставалось делать вид, будто шуба так и висела в старом, пузатом шкафу. Это уже было самое простое. Временами, пока Изольда была занята на кухне, Трофим открывал шкаф и рассматривал шубу. Прикидывал цену. Представлял жизнь Изольды с Марком. Об этих мыслях Изольда не подозревала. К своей собственной – в конце-то концов! – шубе, она быстро привыкла и ей казалось, что Трофим привык тоже. Не понимала, что с ним происходит. О чём он задумывается. Почему вдруг замолкает. И замолкала тоже. Молчание повисало в доме, проходило, забывалось, и они вели себя, как раньше, на ходу поддразнивали друг друга, толкаясь, смеясь, перемигиваясь. Но тень повисшего молчания или «пустой» ночи вдруг возникала перед ними. Они замолкали сначала удивлённо. Потом испуганно. И наконец холодно. На полчаса. На вечер. На ночь. И хотя Трофим был даже красивее чем прежде, борода его густела и мужала а сногсшибательные барабанные «бреки», когда-то не в последнюю очередь пленившие Изольду, совершенствовались – несмотря на всё это, нашёл он однажды вечером пустую комнату и записку на столе. Клочок бумаги, оторванный неровно. Думал, перебирая свои разговоры с Изольдой, искал причину, да так и не понял до конца. Зато тётя Броня поняла: теперь за племянницу можно быть спокойной. Девочки из лодки больше нет. Марик, слегка ошалевший от счастья, позже всех в него поверил. Не было проблем лишь у торговки на огромном Бессарабском рынке. «Дама, – сказала она, поднимая над головой пучок моркови, – дама! Посмотрите, какая морковь! Купите и вы не пожалеете, дама». Изольда оглянулась, рядом никого не было. «Дама» – это была она. И морковь была действительно прелестна. Изольда купила и не пожалела.

2.

Весь в пыли и солидоле Кирилл, артист из номера «Мотоциклы в шаре», сидя на корточках, длинной отвёрткой поворачивал винт и от этого мотоцикл, взревев, набирал обороты, стихал и ревел снова. Трофим присел рядом и смотрел, впрочем, не столько на мотор мотоцикла, сколько на руку Кирилла. Наверху, возле самого плеча синела татуировка: «...люблю и незабуду…» – «не забуду» было написано одним словом, а имя затушёвано. И ниже затушёвано. И ещё одно. И опять. И снова. Затушёвано. Затушёвано. Наконец внизу, у самого локтя – «Клаву»

– Чего закис? – сказал Кирилл. – Другая будет, всё-таки свежие впечатления! Свежие впечатления это, брат, самое главное в жизни. Знаешь что? Поехали со мной в отпуск. В Карелию, да и в Питер заедем, к моим. Денег за проезд не беру, поскольку на мотоцикле. Вдвоём веселей.

Трофим об этом и мечтать не мог.

Ленинград, Петроград, Петербург. Старики ещё помнили его сердцем огромной империи, бессильно недолюбливая нынешнюю столицу. Молодые не помнили ничего, но, как нищий идальго дедовской шпагой, поигрывали старым, величавым именем. Город святого Петра. Красавец-дед в поношенном костюме с мемориальными досками вместо орденов, рассказывал гостям о блестящем прошлом. Гости были в восторге, и патриоты притворялись, будто они по-прежнему столица. «В России всегда были две столицы» – говорили ленинградцы. «И два сорта икры» – шутили москвичи. Икра исчезла, а столица осталась одна. Городу ещё вернут прежнее имя, но не прежнее величие. Петербургский период России умер и похоронен – в Париже на кладбище Сент-Женевьев дю Буа, или в безымянных колымских могильниках, кому как повезло. А икра снова появилась. Не всем по карману, однако, есть. И чёрная, и красная. С икрой оказалось проще.

Но Кирилл с Трофимом ехали ещё в Ленинград.

Чуть светало, когда вышли во двор, окруженный высоким забором и заставленный огромными реквизитными ящиками. Тут же в клетке жил медвежонок. Медвежонок был порченный: кто-то назвал его Абрашей. Для манежа имя сочли неприличным и переименовали в Арнольда, но, привыкнув к двум именам, медвежонок стал откликаться на любое: Михалыч, Потап или просто Вася. И на репетиции кого бы ни позвали, он прибегал, думая, что зовут его. В номер такого брать нельзя и непонятно было, что с ним делать. В зоопарках медведей перебор, а сдавать на отстрел жалко: всё-таки ребёнок. Так и жил Абраша-Арнольд в клетке. Он уже проснулся и сидел, глядя на людей. От скуки сосал переднюю лапу. Взрослый, уважающий себя медведь, ни за что не станет сосать лапу среди лета, разве что, сунув, предварительно, в мёд. Но этот был маленький и порядка ещё не знал.

Ящики Кирилла стояли в углу двора и рядом мотоцикл – не из манежа, сверкавший серебряными ободами колёс и хищным выгибом труб; по сравнению с ним этот был толст и добродушен. Тройной багажник ждал тяжёлого груза и дальних дорог. Мягкой тряпкой Кирилл смахнул пыль с бака, седла, щитков. Сзади уложили тюк с палаткой и спальниками, закрепив резиновым шнуром с блестящими карабинами на концах. С боков поставили чемоданы. В каске Трофим принял суровый, мужественный вид и оглянулся на медвежонка, потому как больше не на кого было оглядываться.

– Садись в седло, – сказал Кирилл. Ворота были закрыты, и мотоцикл по-прежнему стоял на стойке, приподняв переднее колесо. Мотор не работал. Кирилл рассматривал заграничную наклейку на большом ящике. – Ну, садись же, – сказал он ещё раз. Трофим попробовал перекинуть ногу через багажник, но мешал большой тюк с палаткой и спальниками. Он шагнул через бак, уселся на водительское место и даже притронулся к рулю. Съехал назад. Сиденье со спинкой. Такси! Он смотрел, как Кирилл надевает перчатки с раструбами, вставляет ключ в замок зажигания, застёгивает куртку.

Кирилл нагнулся и рукой качнул стартёр. Мотор завёлся сразу. Высокий мотоциклетный шик: не нужно украшать вилку переводными картинками, хромировать раму и раскрашивать щитки, это дешёвка и пижонство. Но если ваш «аппарат» заводится рукой, настоящий водитель сразу видит: вы мотоциклист, готовый к любому старту. Действительный член великого клана двухколёсных. Рассказывали, будто на мотоциклы теперь ставят электрические стартёры. Удобно, разумеется. А шик? Эх…

Кирилл сел впереди, включил скорость и плавно отпустил сцепление. Заднее колесо, проворачиваясь, чиркнуло по асфальту. Мотоцикл дрогнул и сошёл со стойки, мягко присев на амортизаторах. Ветер отнёс в клетку облако выхлопа, медвежонок чихнул и неодобрительно глянул вслед. Они проехали между ящиками и выехали из двора через узкую калитку. С боков осталось едва по сантиметру свободного пространства.

Почти каждый может стать водителем. Одному достаточно программных часов на курсах, другой должен ещё потренироваться раньше, чем получит желанные «права» и, через полгода или через полтора, перестанет бояться дороги. Научится ездить безопасно и по возможности быстро. Это вершина водительского ремесла. Дальше может шагнуть только талант.

Ах, у Кирилла был этот талант! Мотоцикл плыл над асфальтом, плавно кренясь на поворотах, будто и не мешали другие лёгкому танцу – движению его. Водитель сидел прямо, кренился только мотоцикл, и от этого казалось, что мчится он собственной волей, выбирая направление и дорогу, а Кирилл просто смотрит вперёд, не отрываясь и не мигая.

Обгоняя, вошли в узкий просвет между встречными автомобилями. Трофим сжался и зажмурился, но, как по чертежу миновав опасное место, ушли они вперёд на свободу, на трассу и понеслись, ещё увеличивая скорость. Мотор и ветер что-то пели Трофиму. Во всяком случае, так ему казалось, впрочем, в каске он всё равно плохо слышал.

Мотоцикл красив. Лишённый стыдливой зализанности автомобиля, весь – обнажённая конструкция, он открывает глазу чёткую строгость скелета-рамы, сверкающие боковины бензобака, голые рёбра цилиндров. Распластанный над дорогой головастый, стремительный даже при взгляде со стороны он вызывает ощущение скорости, встречного ветра – движения.

Ехали до вечера, и Трофим уже понимал, что считать мотоциклетное путешествие отдыхом согласится только энтузиаст: поясницу ломило, и ныли кости от неподвижного сидения в седле. Но он был уверен, что станет этим энтузиастом.

Остановились в попутной деревне. Во дворе стояла изба под старой соломенной крышей, да сарайчик. Хозяин был длинный, тощий, с носом-кнопкой и огромным кадыком.

– Ночуйте, – сказал хозяин, – сарайчик одинаково пустой. Да не курите там, займётся! – у него был гулкий бас, неожиданный в тощем теле.

Всю ночь Трофим снился себе за рулём.

Завтракали в придорожном кафе. Народ вокруг сидел неулыбчивый всё больше водители многотонных грузовиков, «дальнобойщики», для которых дорога – дом родной. Косо поглядывали на наших путешественников. Шофёры не любят мотоциклистов, считая их за людей несолидных и склонных к лихачеству, причину многих аварий. Скрепя сердце надо признать, что мнение это не вовсе безосновательно: быстрая и сравнительно недорогая машина привлекает много сорвиголов. Прежде всего срывают они свои собственные головы: мотоциклисту в аварии всегда хуже, чем шофёру, всё-таки прикрытому стальной кабиной. Но шутки с дорогой опасны всем.

Солнце уже стояло в зените, когда они въехали в посёлок. Его главной улицей была та же дорога, вдоль которой стояли дома и даже один с деревянным шпилем. Улицу непредсказуемо пересекали собаки и коровы – Кирилл матерился сквозь зубы, но чрезвычайно выразительно. Скорость пришлось уменьшить. За последним домом начинался крутой подъём, завитый полукольцом, и по нему вверх медленнее пешехода ползла бесконечная колонна грузовиков. Изгиб дороги ограничивал видимость но, хочешь или не хочешь, обгонять приходилось хоть и с большой осторожностью, чтоб успеть «спрятаться» в колонне, появись кто-то неожиданно навстречу. Огромные колёса вращались у плеч мотоциклистов и били в лица выхлопные газы. Трофима подташнивало. Головной «МАЗ» гудел как ракетоносец и плевался чёрным дымом из выхлопной трубы, торчащей не сзади под кузовом, как обычно у машины, а прямо над кабиной вверх, на манер паровозной. В кузове и на траллер-прицепе стояли бетонные панели. Обогнав чёрное облако, выехали на открытый участок. Трофим вдохнул чистый воздух и осмотрелся.

Слева до горизонта лежало поле ржи, справа тянулся забор с воротами под деревянной аркой. К воротам шёл отрезок дороги, образуя перекрёсток в форме буквы «Т». Перед ним, загораживая проезжую часть по правой стороне, стоял автобус. Таких давно не встретишь поблизости больших городов, но здесь они ещё служат. Латанные-перелатанные, скрипя на ухабах и вздрагивая, развозят мелкие грузы, да и людей по недальним работам. За перекрёстком встречно слева остановился грузовик, похоже, специально подобранный вопреки автобусу, огромный и новенький. Автобус объезжали медленно по широкой дуге. Пешеходы, которых надо – но трудно! – любить, обычно выскакивают из-за радиатора, прямо под колёса. Перед грузовиком Кирилл так же широко взял вправо, но тут за высоким бортом, как шпиц за спиной овчарки мелькнул, выкатываясь на перекрёсток, плюгавый автомобилишко и, вопреки всем правилам, начал делать левый поворот, вразрез движению мотоцикла. Тормозить поздно. Можно прыгнуть из седла в сторону бросив мотоцикл, дураку под колёса, но сзади сидит Трофим, не понимающий ситуации, столкновение лоб в лоб для него – смерть. Кирилл вывернул руль до упора вправо и потянул ручку газа на себя. Мотоцикл, взревев, рванулся поперёк шоссе на обочину, черневшую мягкой землёй. Они бы успели, но шофёр, вспомнив о тормозе, нажал педаль и, растерявшись, перепутал: это был не тормоз. Это был газ. Грузовик, почти прыгнув, ударил по мотоциклу спереди и слева, Трофима бросило вверх, крутя в переднем сальто – внизу прошла кабина, потом сверкнуло солнце и, не закончив переворота, он врезался в землю ногами и задом. Потерял сознание...

Очнулся не сразу, кругом уже толпились люди. На корточках сидела медсестра в белом халате, но главным был длинный-длинный человек в костюме серого цвета, как потом выяснилось, врач. Он случайно оказался в автоколонне. Ехал в гости, не собираясь по дороге работать. А на фабричке за забором был медпункт, и сестра с медикаментами прибежала оттуда. Врач присел возле Трофима, но смотрел почему-то не на ноги, а в глаза. Трофим упёрся ладонями в землю, сел и увидел спину Кирилла, лежащего на боку. Нога Кирилла была согнута дважды, как человеческая нога не гнётся: выше колена и ниже. В бедре и голени. Похоже на латинскую букву «Z».Трофим видел рифленую подошву ботинка. Возле Кирилла почему-то никого не было.

– Кирилл! – позвал он. И ещё раз: – Кирилл!

– Потом, потом, – сказал врач. – Ложись, – он оторвал от земли ладони Трофима, насильно его укладывая. Боли не было, но в бёдрах почему-то жгло, хоть и не сильно. Сестра сняла с него туфли, надрезала штанину и стала рвать её по шву вверх, к поясу. Потом другую штанину. Брюки у Трофима были единственные, и пока сестра их рвала, он думал только об этом. Врач щупал ноги.

– Закрытые переломы бёдер, – сказал сестре. – Как же иначе, при таком ударе! Жжение усилилось и, растекаясь по ногам, превращалось в острую боль. Трофим застонал.

– Терпи, – сказал врач. И уже обращаясь к сестре: – Морфий!

Укол Трофим видел, но не почувствовал. Боль сразу стихла. Он ещё подумал: «как быстро...». Обволокла дрёма, и уже сквозь неё разглядел две доски. Их приложили к ногам и бинтовали, прикрепляя. Доски длинные, торчали гораздо дальше ступней. «Шины», – вспомнил знакомое слово.

Вдруг понял, что Кирилл убился насмерть. Но испугаться не хватило сил. Он уснул.